Артур Хейли Отель Arthur Hailey Hotel

То, что герцог и герцогиня Кройдонские катили связанного по рукам и ногам Огилви к краю крыши «Сент-Грегори», а стоявшая внизу толпа напряженно ждала, когда же он свалится, – это казалось вполне объяснимым. А вот то, что всего в нескольких метрах от них Кэртис О'Киф и Уоррен Трент яростно дрались окровавленными рапирами, – это было удивительно и гадко. Почему же, дивился Питер, не вмешается капитан Йоллес, стоявший поблизости, рядом с выходом на лестницу? Тут он заметил, что полицейский в эту минуту был всецело поглощен наблюдением за гнездом какой-то гигантской птицы, где как раз в эту минуту раскололось единственное яйцо. Секунда – и из него появился воробей-переросток с веселым личиком Альберта Уэллса. Но тут внимание Питера отвлекло то, что происходило на скате крыши, где вместе с Огилви отчаянно барахталась Кристина, а Марша Прейскотт помогала Кройдонам подталкивать этот живой комок все ближе и ближек зияющей пропасти. Толпа внизу продолжала глазеть, а капитан Йоллес, позевывая, стоял у дверного косяка.
   И Питер вдруг понял, что, если он хочет спасти Кристину, надо действовать. Но когда он попытался сдвинуться с места, обнаружилось, что ноги его словно приклеились к полу и отказываются повиноваться рвущемуся вперед телу. Питер хотел закричать, но горло словно железным кольцом сдавило. Глаза его с немым отчаянием смотрели на Кристину.
   И вдруг все, кто был на крыше, – Кройдоны, Марша, О'Киф и Уоррен Трент замерли и стали прислушиваться. Даже воробей с лицом Альберта Уэллса нахохлился. Теперь уже и Огилви, Йоллес и Кристина тоже слушали. Но что?
   Внезапно в голове Питера начался такой звон, словно все телефоны на земле зазвонили одновременно. Звук приближался, нарастал, заглушая все вокруг. Питер зажал уши руками, но какофония телефонных трелей все нарастала. Тогда он крепко зажмурился – и открыл глаза.
   Он был у себя в комнате. Будильник, стоявший у кровати, показывал половину седьмого.
   Питер полежал еще несколько минут, пытаясь сбросить с себя этот дикий, нелепый сон. Затем босиком прошлепал в душ, где заставил себя положенное время простоять под холодной струей. Из ванной Питер вышел совсем проснувшимся. Накинув махровый халат, он прошел в маленькую кухню, поставил на огонь кофейник, затем снял телефонную трубку и набрал номер отеля.
   Питер попросил соединить его с ночным администратором – тот сказал, что за ночь от Букера Т. Грэхема не поступало известий о каких-либо находках. Нет, добавил ночной администратор не без некоторого раздражения, сам он в котельную не спускался. Впрочем, если мистер Макдермотт желает, он сейчас туда сходит и сообщит по телефону о результатах; при этом Питер уловил в его тоне легкую досаду – ночному администратору явно не хотелось выполнять такое поручение, да еще в конце долгой утомительной смены. Ведь печь для сжигания мусора находится где-то в самом дальнем подвале, так?
   Питер брился, когда вновь зазвонил телефон. Ночной администратор сообщил, что разговаривал с Грэхемом, который вынужден огорчить мистера Макдермотта, ибо столь необходимая ему бумага не нашлась. Теперь, похоже, она уже не найдется. Администратор добавил, что у Грэхема, как и у него, кончается смена.
   Питер решил, что сообщит капитану Йоллесу об этих новостях, а вернее, об отсутствии новостей, несколько позже. Он вспомнил, что подумал вчера вечером – да, собственно, и сейчас так считал, – что администрация отеля сделала все от нее зависящее и выполнила свой общественный долг. Остальное уже – дело полиции.
   Пока Питер одевался и одновременно прихлебывал кофе, мозг его работал в двух направлениях. Во-первых, он думал о Кристине, а затем – о своем будущем в отеле «Сент-Грегори», если он здесь удержится.
   После вчерашней ночи он понял: Кристина должна быть с ним, что бы ни ждало их впереди. Это убеждение все росло и теперь окончательно оформилось. Он считал, что, пожалуй, влюбился, но остерегался вдаваться в более глубокий анализ своих чувств. Ведь однажды у него уже был горький опыт: то, что он принял за любовь, рассыпалось в прах. Поэтому лучше, пожалуй, довериться интуиции и не пытаться опережать события.
   Возможно, это звучит прозаично, размышлял Питер, но с Кристиной ему спокойно. Это действительно так и лишь подкрепляет правильность его выбора. Он был убежден, что со временем узы, связывающие их, не ослабнут, а, наоборот, станут крепче. Он верил, что и Кристина испытывает такие же чувства к нему.
   Инстинкт подсказывал Питеру: не торопи события, пусть все будет так, как угодно судьбе.
   Что же касается отеля, то даже сейчас трудно было поверить, что Альберт Уэллс, которого они считали милым, малозаметным человечком, оказался финансовым магнатом, который либо уже держит «Сент-Грегори» в руках, либо вот-вот приобретет его.
   На первый взгляд казалось, что положение Питера укрепится в результате столь неожиданного поворота событий. У него установились со старичком вполне дружеские отношения, и у Питера сложилось впечатление, что он тоже нравится старичку. Но бизнес и симпатии две разные вещи. Самые милые люди становились твердыми и беспощадными, если этого требовали соображения дела. К тому же едва ли Альберт Уэллс станет лично управлять отелем, а человек, которому он это доверит, может иметь вполне определенную точку зрения на то, какой ему нужен штат.
   Однако и тут, следуя правилу, Питер решил не волноваться заранее.

   Когда Питер Макдермотт подъехал на такси к дому Прейскоттов на Притания-стрит, над всем Новым Орлеаном разливался перезвон колоколов, отбивавших половину восьмого.
   За изящными, словно парившими в лучах раннего утреннего солнца колоннами величественный особняк сверкал благородной белизной. Воздух был свеж и прохладен – в немеще чувствовался предрассветный туман. Над покрытой каплями росы травой плыл тонкий аромат цветущих магнолий.
   Лишь отдаленные звуки просыпающегося города, доносившиеся со стороны Сент-Чарльз-авеню, нарушали тишину и покой вокруг дома Прейскоттов.
   Пройдя лужайку по извилистой дорожке, выложенной битым кирпичом, Питер поднялся на ступеньки террасы и постучал молоточком в тяжелые резные двери.
   Дверь отворил Бен, слуга, который подавал им с Маршей ужин в среду.
   – Доброе утро, сэр, – сердечно приветствовал он Питера. – Входите, пожалуйста. – И в холле объявил: – Мисс Марша просила проводить вас на галерею. Она выйдет через несколько минут.
   Вслед за Беном Питер поднялся по широкой, изящно закруглявшейся лестнице и пошел по просторному, расписанному фресками коридору, по которому они шли с Маршей в среду в полутьме. «Неужели это было всего два дня назад?» – подумал Питер.
   При дневном свете галерея выглядела столь же элегантно обставленной и уютной, как и вечером. Здесь стояли глубокие кресла и кадки с растениями и цветами. У балюстрады, откуда открывался вид на сад, стоял накрытый к завтраку стол. Сервирован он был на двоих.
   – Все в доме так рано встали из-за меня? – спросил Питер.
   – Что вы, сэр, – успокоил его слуга. – Мы здесь рано встаем. Мистер Прейскотт, когда бывает дома, любит начинать дела спозаранку. Он все повторяет: день и без того короток, так зачем же его еще укорачивать?
   – Вот видите! Я же говорила, что мой отец похож на вас.
   Услышав голос Марши, Питер обернулся. Девушка неслышно появилась у них за спиной. Она внесла с собой аромат роз и свежесть росы, и сама была словно роза, раскрывшая свои лепестки навстречу утреннему солнцу.
   – Доброе утро! – с улыбкой приветствовала их Марша. – Бен, будьте добры, приготовьте мистеру Макдермотту абсент по-швейцарски. – И с этими словами она взяла Питера под руку.
   – Смотрите не переусердствуйте, – сказал Питер Бену. – Я знаю, что новоорлеанский завтрак принято начинать с абсента, но имейте в виду: у меня новый босс. И я бы предпочел увидеться с ним в трезвом виде.
   – Слушаюсь, сэр! – широко улыбнувшись, ответил слуга.
   Они уселись за стол, и Марша спросила:
   – Поэтому-то вы так…
   – Вы хотите сказать: исчез, как кролик в цилиндре мага? Нет. Тогда было нечто иное.
   Глаза Марши раскрывались все шире, по мере того как он рассказывал о том, что дало расследование дорожного инцидента, когда сбили мать с ребенком, – правда, он не упомянул при этом имени Кройдонов. Он твердо решил не поддаваться настойчивым расспросам Марши, добавив лишь:
   – Как бы ни разворачивались дальше события, сегодня мы кое-что об этом услышим.
   А сам подумал: сейчас Огилви, наверно, уже в Новом Орлеане и его допрашивают. Если его задержат, значит, против него будет выдвинуто обвинение и дело передадут в суд,о чем тотчас узнает пресса. В ходе расследования неизбежно зайдет речь о «ягуаре», и тогда всплывет имя Кройдонов.
   Питер попробовал абсент по-швейцарски, который Бен поставил перед ним. Он помнил, из чего состоит коктейль, – недаром ведь он работал когда-то барменом: травы, яичный белок, сливки, оршад и немного анисовой водки. Коктейль был приготовлен на редкость искусно. Марша, сидевшая напротив, пила апельсиновый сок.
   Интересно, продолжал раздумывать Питер, удастся ли герцогу и герцогине Кройдонским отстоять свою версию непричастности к преступлению, если Огилви будет признан виновным? Сегодняшний день мог дать ответ и на этот вопрос.
   Ясно одно: если записка герцогини и существовала, то теперь она исчезла бесследно. Из отеля новых известий не поступало – во всяком случае, по этому делу, – а БукерТ. Грэхем давно уже ушел с работы.
   Бен поставил перед Питером и Маршей тарелки с креольским творогом «евангелина», смешанным с фруктами.
   Питер не без удовольствия принялся за еду.
   – Вы тут начали что-то рассказывать, – заметила Марша. – Речь шла об отеле.
   – Ах да. – И, поглощая творог с фруктами, он рассказал ей об Альберте Уэллсе. – Сегодня будет официально объявлено, что у нас новый владелец. Мне позвонили и сказали об этом, как раз когда я собирался к вам.
   Звонок был от Уоррена Трента. Он сообщил Питеру, что мистер Демпстер, представляющий финансовые интересы нового владельца «Сент-Грегори», находится на пути из Монреаля в Новый Орлеан. Он уже прибыл в Нью-Йорк, где должен пересесть на самолет компании «Истерн», прилетающий в Новый Орлеан утром. Питера попросили приготовить длянего номер в отеле; вслед за тем состоится встреча старого и нового руководства, ориентировочно намеченная на одиннадцать тридцать. Уоррен Трент просил Питера быть на месте, так как он может понадобиться.
   К удивлению Питера, голос у Трента был отнюдь не подавленный, а, напротив, звучал гораздо бодрее, чем в последние дни. Интересно, знает ли У. Т., подумал Питер, что новый владелец «Сент-Грегори» уже находится в отеле? Напомнив себе, что до официального перехода власти в новые руки он должен оставаться верным прежней администрации, Питер пересказал Уоррену Тренту разговор, состоявшийся накануне вечером между Кристиной, Альбертом Уэллсом и им самим. «Да, я знаю об этом, – сказал Уоррен Трент. – Вчера поздно ночью мне звонил Эмиль Дюмер из Торгово-промышленного банка: он вел переговоры за Уэллса. Почему-то они окружили это дело тайной. Но теперь игра идетв открытую».
   Питер знал также, что Кэртис О'Киф и остановившаяся с ним мисс Лэш покидают «Сент-Грегори» сегодня утром. Очевидно, их пути расходились, поскольку администрация, в задачи которой входило выполнение такого рода услуг для особо важных постояльцев, заказала билет на самолет до Лос-Анджелеса для мисс Лэш, тогда как Кэртис О'Киф направлялся в Неаполь через Нью-Йорк и Рим.
   – Я вижу, вы не перестаете о чем-то думать, – сказала Марша. – Как бы мне хотелось, чтобы вы хоть немного поделились со мной. Моего отца всегда тянуло на разговор за завтраком, но матери это было ни к чему. А меня вот интересует.
   Питер улыбнулся. И рассказал девушке, какой предстоит ему день.
   Пока они беседовали, остатки «евангелины» были убраны и на столе появилось дымящееся, аппетитно пахнущее блюдо – «сарду». Яйца, сваренные вкрутую, лежали попарно на лепестках артишока, покрытые сверху взбитым шпинатом и залитые голландским соусом. Рядом с тарелкой Питера появилось розовое вино.
   – Теперь мне понятно, что вы имеете в виду, говоря, что вам предстоит очень тяжелый день, – заметила Марша.
   – А мне понятно, что вы имели в виду, говоря о традиционном новоорлеанском завтраке. – Питер заметил экономку Анну, появившуюся в конце галереи. – Великолепно! –крикнул он ей и увидел, как старая женщина расплылась в улыбке.
   Через некоторое время Питер так и ахнул – появились горячее мясное филе с грибами, поджаренный французский хлеб и мармелад.
   – Сомневаюсь, что смогу это осилить… – покачав головой, сказал Питер.
   – Еще будут crepes Suzette[8],– сообщила, Марша, – а также cafe au lait. Когда здесь были большие плантации, люди просто смеялись над европейскими petits dejeuners[9].Они из завтрака устраивали пиршество.
   – То же сделали и вы, – сказал Питер. – Причем дело не только в пиршестве. Вы сами, уроки истории, которые вы мне дали; часы, проведенные здесь с вами. Я никогда этого не забуду – никогда!
   – Вы говорите так, словно прощаетесь со мной.
   – Да, Марша. – Питер посмотрел ей прямо в глаза, потом улыбнулся. – Сразу после crepes Suzette.
   Воцарилась тишина; наконец Марша сказала:
   – А я-то думала…
   Питер перегнулся через стол и накрыл рукой руку Марши:
   – Наверно, мы оба грезили наяву. Думаю, так оно и было. И для меня это была приятнейшая из грез.
   – Но почему же только греза?
   – Есть вещи, которые невозможно объяснить, – мягко ответил Питер. – И как бы человек тебе ни нравился, ты должен сделать правильный выбор, решить…
   – Так, значит, мое решение не в счет?
   – Марша, я должен верить своему суждению. Так будет лучше для нас обоих. – А сам подумал: верно ли? Ведь сколько раз инстинкт подводил его. Быть может, в эти минуты он совершает ошибку, о которой будет сожалеть много лет. Как можно быть в чем-то уверенным, когда правду часто узнаешь слишком поздно?
   Питер почувствовал, что Марша вот-вот расплачется.
   – Извините, – сказала она глухим голосом. Потом встала и быстро ушла в глубь дома.
   А Питер сидел и корил себя за излишнюю прямолинейность – ведь он мог сказать все мягче, теплее, пожалеть эту одинокую девушку. «Вернется ли она?» – подумал он. Прошло несколько минут, и вместо Марши на галерее появилась Анна.
   – Похоже, вам придется заканчивать завтрак в одиночестве, сэр. Я думаю, мисс Марша уже не выйдет.
   – А где она? – спросил Питер.
   – Плачет у себя в комнате. – Анна передернула плечами. – Не в первый ведь раз. Думаю, что и не в последний. С ней всегда так, когда она не получает, чего хочет. – Онаубрала тарелки из-под бифштексов. – Бен подаст остальное.
   – Нет, спасибо, – покачал головой Питер. – Мне пора.
   – Ну хоть чашечку кофе выпейте.
   Наливал кофе Бен, но поставила его перед Питером Анна.
   – Да не переживайте вы из-за этого, сэр. Я уж постараюсь успокоить ее, когда страсти чуть поулягутся. Все дело в том, что у мисс Марши слишком много свободного времени – вот она и копается в себе. Наверное, все могло бы быть иначе, если бы ее папочка почаще оставался дома. Да только его не дождешься. Совсем нас забыл.
   – Хорошо, что вы это понимаете.
   Он вспомнил, что Марша рассказывала ему об Анне, как молоденькую девушку заставили выйти замуж за человека, которого она почти не знала; как они потом счастливо прожили больше сорока лет, пока муж Анны не скончался год тому назад.
   – Я слышал о вашем муже, – сказал Питер. – Видимо, это был прекрасный человек.
   – Мой муж?! – удивленно закудахтала экономка. – Не было у меня никакого мужа. Никогда в жизни замужем не была. Так и осталась в девицах.
   Но ведь говорила же Марша: «Они жили здесь, с нами, Анна и ее муж. Он был самым добрым, самым милым человеком, какого я когда-либо встречала. И если на свете бывают идеальные пары, то их как раз можно назвать такой». Значит, она все это придумала, чтобы убедить Питера согласиться на ее предложение.
   – О Боже милостивый! – продолжала кудахтать Анна. – И насочиняла же вам мисс Марша небылиц. Она у нас такая выдумщица. Все время как в театре играет, так что вы, пожалуйста, не волнуйтесь за нее.
   – Понимаю, – ответил Питер не очень уверенно, тем не менее почувствовав облегчение.
   Бен проводил его до дверей. Солнце уже начинало припекать, хотя часы показывали только начало десятого. Питер быстро вышел на Сент-Чарльз-авеню, а там свернул в сторону отеля. Он надеялся, что прогулка поможет разогнать сонливость после обильной трапезы. Ему было искренне жаль, что не удастся больше увидеть Маршу, и немного грустно, а почему – он и сам не мог понять. «И когда только я научусь разбираться в женщинах? – подумал Питер. – Наверное, никогда».2
   Лифт номер четыре снова заработал. Неделю назад он стал капризничать, и чем дальше шло дело, тем хуже. Эти поломки и неожиданные капризы лифта начали изрядно раздражать Сая Левина, немолодого человека, который работал на нем в дневную смену.
   В прошлое воскресенье лифт несколько раз отказывался двигаться, несмотря на то что внешние и внутренние дверцы были плотно закрыты. Монтер сказал Саю, что такая жеистория была и в понедельник вечером, когда в кабине находился заместитель главного управляющего мистер Макдермотт.
   В среду лифт простоял несколько часов. Механики сказали, что неисправна муфта сцепления, однако ремонт ничего не дал, и в течение следующего дня лифт трижды отказывался сдвинуться с шестнадцатого этажа.
   Вот и сегодня лифт номер четыре на каждом этаже останавливался и трогался с места рывками.
   В обязанности Сая Левина и вовсе не входило выяснять, в чем дело. Да его особенно и не волновали причины неполадок, хотя он слышал, как главный инженер Док Викери ворчал, что приходится все «латать и латать» и что ему нужно «сто тысяч долларов, чтобы выпотрошить старье и установить новые механизмы». Интересно, кто бы отказался от таких денег? Уж конечно, не Сай Левин, недаром он каждый год старается наскрести деньжат, чтобы купить билет тотализатора, хотя это ему ни разу еще ничего не принесло.
   Как бы там ни было, а с такими, как он, ветеранами в «Сент-Грегори» считались, и Сай решил завтра же попросить, чтобы его перевели на другой лифт. Да и чего, собственно, стесняться? Он проработал в отеле двадцать семь лет и управлял лифтами еще тогда, когда многих из этих сопляков, которые теперь работают здесь лифтерами, и на свете-то не было. И уж после сегодняшнего дня пусть кто-нибудь другой возится с этим проклятущим лифтом номер четыре.
   Время близилось к десяти, и утренняя жизнь отеля входила в обычное русло. Сай Левин принял в кабину очередной груз пассажиров – в основном участников каких-то конгрессов, с именными табличками на лацканах, – и поехал вверх, останавливаясь на разных этажах, вплоть до самого последнего, шестнадцатого. По дороге вниз, на десятом этаже, кабина заполнилась до предела, и весь остаток пути до вестибюля лифт пронесся без остановки. Во время этого спуска Сай заметил, что лифт перестал дергаться. Ну вот, подумал он, по крайней мере эта штука в конце концов наладилась сама собой.
   Дальше от истины он едва ли мог быть.
   Высоко наверху, на самой крыше отеля, словно ласточкино гнездо, прилепился контрольный пункт. И там, в механическом сердце лифта номер четыре, наступала последняя секунда полезной жизни маленького электрического реле. Беда – о чем никто не знал и даже не догадывался – таилась в крошечном стержне-толкателе размером с обычный гвоздь.
   Этот стержень был ввинчен в миниатюрную металлическую головку, которая приводила в действие три выключателя. Один из них подавал и отключал ток тормозной системы лифта, второй давал энергию мотору, а третий контролировал цепь генератора. Когда все три функционировали нормально, кабина плавно опускалась и поднималась, подчиняясь приказу со щитка управления. Но если работать будут только два выключателя, а третий, контролирующий мотор лифта, откажет, кабина начнет падать под тяжестью собственного веса. Вызвать такую аварию могло лишь одно: полный износ стержня и головки.
   Уже несколько недель стержень-толкатель расшатывался в своем гнезде. Расшатываясь – столь незначительно, что, если увеличить амплитуду в сто раз, смещение не превышало бы толщину человеческого волоса, – головка медленно, но неуклонно поворачивалась, вывинчиваясь из толкателя. Это имело двоякие последствия. Во-первых, длина толкателя и головки самопроизвольно увеличивалась. А во-вторых, переключатель мотора был готов вот-вот отключиться.
   Подобно тому, как последняя крошечная песчинка может перевесить чашу весов, так и едва заметный поворот головки мог сейчас окончательно отключить мотор лифта.
   Этим-то и объяснялись капризы четвертого лифта, которые заметили Сай Левин и другие. Аварийная бригада пыталась найти причину неполадок, но все старания ее ни к чему не привели. Да и трудно было в чем-либо винить бригаду. Ведь работу каждого лифта обеспечивало более шестидесяти таких реле, а лифтов в отеле было двадцать.
   Никто не заметил и того, что оба предохранительных устройства в самой кабине плохо работали.
   Словом, в пятницу утром, в десять минут одиннадцатого, лифт номер четыре буквально висел на волоске.3
   Мистер Демпстер из Монреаля прибыл в половине одиннадцатого. Питер Макдермотт, оповещенный о приезде мистера Демпстера, спустился в вестибюль, чтобы официально приветствовать его. Пока ни Уоррен Трент, ни Альберт Уэллс еще не показывались – от последнего вообще не было никаких вестей.
   Доверенный Альберта Уэллса оказался крупным энергичным мужчиной, внешне напоминавшим управляющего крупным банком. Когда Питер заметил вскользь, что все произошло уж очень стремительно, просто голова идет кругом, тот лишь ответил:
   – Мистер Уэллс часто так действует.
   Посыльный проводил гостя в номер на двенадцатом этаже.
   А через двадцать минут мистер Демпстер появился в кабинете Питера.
   Он сказал, что уже виделся с мистером Уэллсом и разговаривал по телефону с Уорреном Трентом. Встреча, ориентировочно назначенная на одиннадцать тридцать, состоится. А пока мистер Демпстер хотел бы побеседовать еще с несколькими служащими отеля, в том числе с бухгалтером-ревизором, а мистер Трент предложил ему воспользоватьсядля этого директорским кабинетом.
   Мистер Демпстер производил впечатление человека, привыкшего командовать.
   Питер проводил его в кабинет Уоррена Трента и представил Кристине. Он уже видел ее в это утро. Приехав в отель, он сразу же разыскал ее, и хотя в холодной, официальной обстановке директорского кабинета они могли лишь подержаться за руки, даже этого было достаточно, чтобы оба испытали радостное волнение.
   – Ах вот вы какая, мисс Фрэнсис, – впервые улыбнувшись с момента своего приезда, сказал гость из Монреаля. – Мистер Уэллс упоминал ваше имя – он говорил о вас очень тепло.
   – Я считаю мистера Уэллса замечательным человеком. Я считала так и до… – Кристина запнулась и умолкла.
   – Продолжайте!
   – Я немного смущена, – сказала Кристина, – в связи с одним обстоятельством, которое произошло вчера вечером.
   Мистер Демпстер достал очки в массивной оправе, которые он хорошенько протер перед тем, как надеть.
   – Если вы имеете в виду, мисс Фрэнсис, ресторанный счет, то здесь вы можете быть совершенно спокойной. Мистер Уэллс сказал мне – привожу его собственные слова, – что это был один из самых добрых и милых поступков, которые когда-либо совершались по отношению к нему. Он, конечно, прекрасно все понял. Мало что ускользает от его внимания.
   – Да, – проговорила Кристина, – я начинаю это понимать.
   В эту минуту раздался стук в дверь, она открылась, и на пороге появился главный бухгалтер Сэм Якубек.
   – Простите, – сказал он, увидев Питера, Кристину и незнакомого человека, и повернулся, чтобы уйти.
   Питер остановил его.
   – Я пришел выяснить насчет слухов, – сказал Якубек. – По отелю со скоростью лесного пожара распространяются слухи, что этот пожилой джентльмен, мистер Уэллс…
   – Это не слухи, – сказал Питер, – а свершившийся факт. – И он представил бухгалтера мистеру Демпстеру.
   Якубек ударил себя по лбу:
   – Бог ты мой! А я-то не доверял мистеру Уэллсу. Усомнился в подлинности чека, который он выдал. Я даже звонил в Монреаль!
   – Я слышал о вашем звонке, – улыбнувшись второй раз за утро, заметил мистер Демпстер. – В банке ваш запрос всех очень позабавил. Но у них есть строгие инструкции не давать никаких сведений о мистере Уэллсе. Так он предпочитает.
   Якубек издал звук, похожий на стон.
   – Вы наверняка волновались бы куда больше, если бы не проверили кредитоспособности мистера Уэллса, – успокоил его Демпстер. – Он будет только уважать вас за это.Просто у него такая привычка – выписывать чеки на первом попавшемся клочке бумаги, и многие сомневаются в их годности. Но, сами понимаете, эти чеки вполне надежны. Теперь-то вам, вероятно, известно, что мистер Уэллс – один из богатейших людей Северной Америки.
   Пораженный Якубек, казалось, потерял дар речи: он лишь кивнул.
   – Возможно, вам будет легче ориентироваться, – заметил Демпстер, – если я расскажу о своем шефе подробнее. – Он взглянул на часы: – Скоро сюда прибудут мистер Дюмер – банкир и несколько юристов, но, думаю, время у нас еще есть.
   На этом рассказ его снова был прерван – пришел Ройял Эдвардс. Ревизор явился с папками и толстенным портфелем. Последовала церемония представления.
   Поздоровавшись с ревизором, мистер Демпстер сказал:
   – Сейчас мы с вами немного побеседуем, а потом мне хотелось бы, чтобы вы присутствовали на нашем совещании в половине двенадцатого. Кстати, вас это тоже касается, мисс Фрэнсис. Меня просил об этом мистер Трент, да и мистер Уэллс будет рад вас видеть.
   Впервые у Питера Макдермотта возникло неприятное чувство отстраненности от главных событий.
   – Так вот, я хотел рассказать вам кое-что о мистере Уэллсе. – Мистер Демпстер снял очки, подышал на стекла и протер их еще раз. – Несмотря на весьма значительное состояние, мистер Уэллс остался человеком более чем скромных вкусов. Это вовсе не значит, что он скуп. Напротив, мистер Уэллс удивительно щедр. Просто он не любит шиковать – ни в одежде, ни во время путешествий, ни в гостиницах.
   – Кстати, насчет гостиниц, – прервал его Питер. – Я уже думал о том, что надо переселить мистера Уэллса в апартаменты. Сегодня в полдень у нас освобождается один из лучших номеров, в котором останавливался мистер Кэртис О'Киф.
   – Я бы не советовал вам это делать. Насколько я знаю, мистер Уэллс доволен своей комнатой, чего, правда, нельзя сказать о той, которую ему предоставили сначала.
   Питер внутренне содрогнулся при упоминании о закутке, где находился Альберт Уэллс до вечера в понедельник, когда его перевели в номер 1410.
   – Он вовсе не возражает, когда другим предоставляют апартаменты – мне, например, – пояснил мистер Демпстер. – Дело в том, что он попросту не испытывает потребности в такого рода вещах. Вам не надоело меня слушать?
   Все хором просили его продолжать.
   – Все это похоже на сказку братьев Гримм! – заметил явно повеселевший Ройял Эдвардс.
   – Возможно. Но было бы ошибкой считать, что мистер Уэллс живет в мире сказочных иллюзий. Если обо мне этого не скажешь, то о нем тем более.
   Заметили ли остальные, подумал Питер, а ведь в вежливом тоне Демпстера сейчас чувствовалась сталь.
   – Я знаю мистера Уэллса много лет, – продолжал мистер Демпстер. – За это время я научился уважать его умение разбираться как в людях, так и в делах. Он обладает той природной сметкой, которой не приобретешь даже в Гарвардской школе, готовя щей бизнесменов.
   Ройял Эдвардс, который был выпускником этой школы, густо покраснел. Случайный ли это выпад, подумал Питер, или же доверенный Альберта Уэллса уже успел навести справки о старших служащих отеля. Вполне возможно, что и успел, и тогда Демпстеру известен послужной список Питера, где значилось увольнение из «Уолдорф-Астории» и последующее занесение в черные списки. Не в этом ли причина, подумал Питер, того, что его явно отстраняют от предстоящего закрытого совещания руководства отеля?
   – Полагаю, – сказал Ройял Эдвардс, – нас ждет здесь немало перемен.
   – Вполне возможно. – Мистер Демпстер вновь протер очки – видимо, такой уж у него выработался автоматизм. – Первая перемена будет состоять в том, что я стану президентом компании, владеющей отелем: я занимаю этот пост в большинстве корпораций мистера Уэллса. Сам он такого рода вещами не интересуется.
   – Значит, мы будем часто видеть вас, – сказала Кристина.
   – По правде говоря, весьма редко, мисс Фрэнсис. Я буду лишь номинальным главой – не больше. Вся полнота власти будет сосредоточена в руках вице-президента – распорядителя. Такой системы придерживается мистер Уэллс – и я тоже.
   Ну вот, подумал Питер, все и прояснилось, как он ожидал. Альберт Уэллс не будет заниматься управлением отелем, а значит, хорошие отношения с ним ничего ему, Питеру, не дадут. Собственно, маленький старичок очень далек от гостиничных дел, а судьба Питера целиком и полностью будет зависеть от этого вице-президента, кто бы он там ни был. Питер терялся в догадках, стараясь представить себе, знает ли он этого человека. Ведь от него будет зависеть столь многое.
   До этой минуты Питер считал, что будет спокойно относиться к ходу событий, включая собственное возможное увольнение, – как сложится все, так и сложится. Теперь же он почувствовал, что не хочет расстаться с отелем. Одной из причин была, конечно, Кристина. А второй – то обстоятельство, что при новом руководстве «Сент-Грегори» может стать первоклассным отелем.
   – Мистер Демпстер, – сказал Питер, – если не секрет, кто будет вице-президентом – распорядителем?
   Монреалец был явно удивлен. Он озадаченно посмотрел на Питера, затем лицо его просветлело.
   – Извините, – сказал он, – я думал, вы в курсе дела. Вице-президентом – распорядителем будете вы.4
Всю ночь напролет, в те томительно долгие часы, когда обитатели отеля спят, Букер Т. Грэхем кропотливо копошился в куче мусора, освещаемый лишь отблесками огня в печи. Вообще-то в этой работе для него не было ничего нового. Букер был человеком простодушным, чьи дни и ночи походили друг на друга, словно были отпечатаны сквозь копировальную бумагу, но его это ничуть не смущало. Он был человеком крайне непритязательным: немного еды, крыша над головой и малая толика уважения – вот и все, что емунадо; правда, последнее было чисто инстинктивным: он вряд ли мог бы сформулировать, зачем ему это надо.
   Единственное отличие этой ночи от всех прочих было то, что работал он медленно. Обычно, задолго до того, как выключить печь и отправиться домой, Букер Т. Грэхем расправлялся со всем мусором, накопившимся за предыдущий день, успевал выбрать из него все, что положено, и еще тихонько посидеть полчаса, покуривая самокрутку. Но этим утром, несмотря на то что смена его кончилась, работы было еще полно. К тому времени, когда ему следовало отправляться домой, еще более дюжины неразобранных, туго набитых баков с мусором дожидались отправки в печь.
   Задержка эта объяснялась тем, что Букер пытался отыскать бумагу, которая требовалась мистеру Макдермотту. Поиски он вел тщательно и кропотливо. Не спешил. А нужнаябумага все не попадалась.
   Букер Т. с сожалением сообщил об этом ночному администратору, когда тот спустился к нему в подвал: видно было, что этот человек здесь впервые – с таким изумлением обозревал он мрачные стены и так выразительно морщил от вони нос. Ночной администратор не стал задерживаться, но уже сам факт его прихода, да еще с запиской от мистера Макдермотта, говорил о том, что пропавшая бумага по-прежнему нужна.
   Как бы там ни было, Букеру Т. Грэхему пора было кончать работу и идти домой. Ведь отель отказывался платить сверхурочные. А кроме того, ведь Букера Т. Грэхема нанялизаниматься мусором, а не помогать дирекции – не его это дело.
   Но он понимал: если в течение дня заметят, что остался мусор, в котельную пришлют кого-нибудь, растопят печь и сожгут его. Если же этого не произойдет, то ему самому придется проделать это сегодня ночью, когда он придет на работу. Беда в том, что в первом случае терялась всякая надежда отыскать бумагу, а во втором, даже если он и найдет ее, может быть уже слишком поздно.
   А Букер Т. Грэхем хотел оказать услугу мистеру Макдермотту. Если б его спросили, он и сам не мог бы сказать, что побуждает его к этому, поскольку не слишком хорошо владел даром слова и не был человеком, склонным к размышлениям. Просто когда в котельную заходил молодой заместитель главного управляющего, Букер как-то острее чувствовал, что он человек не хуже других.
   Словом, он решил продолжать поиски.
   Во избежание неприятностей Букер отошел от печи и отметился у контрольных часов. Потом вернулся. Вряд ли его здесь заметят. Мусорная печь не тот объект, который привлекает посетителей.
   Он пробыл в котельной еще три с половиной часа. Работал он медленно, старательно, хоть и понимал, что нужного ему предмета может вообще не оказаться в этой куче мусора – ведь часть мусора он уже сжег, когда мистер Макдермотт обратился к нему с просьбой.
   Утро было в полном разгаре, и Букер Т. Грэхем еле держался на ногах – оставалось просмотреть еще два бака.
   Он заметил его сразу, как только вывалил предпоследний бак, – комок пергамента, в какой обычно заворачивают сандвичи. Когда Букер расправил его, внутри оказался скомканный лист гербовой бумаги – такой же оставил ему и мистер Макдермотт. Для большей верности Букер Т. Грэхем сравнил их, поднеся к свету. Ошибки быть не могло.
   Бумага была покрыта жирными пятнами и даже подмокла. В одном месте чернила расплылись. Но немного. А в целом записка хорошо сохранилась.
   Букер Т. Грэхем надел свой грязный, засаленный пиджак. Не обращая внимания на разбросанный по полу мусор, он вышел из котельной и устремился вверх по лестнице.5
   В удобном кабинете Уоррена Трента мистер Демпстер закончил беседу с бухгалтером-ревизором. Ройял Эдвардс еще собирал балансовые сводки и финансовые отчеты, когдав половине двенадцатого участники назначенного совещания начали заходить в кабинет. Первым явился Эмиль Дюмер, банкир, похожий на персонажа из «Пиквикского клуба», слегка надутый от сознания собственной значимости. Следом за ним прибыл бледный, худосочный юрист, ведавший всеми правовыми делами «Сент-Грегори», и юрист помоложе, представлявший в Новом Орлеане интересы Альберта Уэллса.
   Затем появился Питер Макдермотт вместе с Уорреном Трентом, который только что спустился с шестнадцатого этажа. Хотя Уоррен Трент потерпел поражение в своей длительной борьбе за сохранение контроля над отелем, держался он сейчас, как ни странно, дружелюбнее и приветливее, чем все последние недели. В петлице у него красоваласьгвоздика, и он тепло поздоровался со всеми, включая мистера Демпстера, которого представил ему Питер.
   Все происходящее казалось Питеру сном. Он действовал механически, произносил слова, повинуясь рефлексу, словно повторял слова молитвы. Казалось, им двигал сидящийвнутри робот, и Питер будет повиноваться ему, пока не придет в себя от потрясения, вызванного известием, которое сообщил Демпстер.
   Вице-президент – распорядитель. Он был потрясен не столько титулом, сколько тем, что этот титул ему давал.
   Возможность полновластно командовать в «Сент-Грегори» была для Питера подобна свершению мечты. Питер верил, что «Сент-Грегори» можно сделать очень хорошим отелем. Рентабельным, уважаемым заведением с безупречной репутацией. Несомненно, и Кэртис О'Киф – а с его мнением нельзя не считаться – думал так же.
   Возможности для достижения этой цели имелись. Нужно привлечь новый капитал, реорганизовать структуру, строго разграничив сферы ответственности, заняться персоналом: кого-то отправить на пенсию, кого-то повысить, набрать новых сотрудников.
   Когда Питер узнал о том, что Альберт Уэллс становится хозяином «Сент-Грегори» и, следовательно, отель остается независимым, он надеялся, что тот, кто станет во главе дела, окажется человеком достаточно прозорливым и энергичным, чтобы осуществить назревшие перемены. Теперь такая возможность была предоставлена ему самому. От этой перспективы сердце Питера радостно забилось. И в то же время ему стало немного тревожно.
   Ведь все это отразится и на его репутации. Новое назначение и все, что с этим связано, приведут к полной реабилитации Питера Макдермотта и восстановлению его статуса в гостиничном деле. И если он преуспеет в управлении «Сент-Грегори», то все будет забыто и все минусы его послужного списка перечеркнуты. Люди, занимающиеся гостиничным бизнесом, не отличаются ни злопамятностью, ни близорукостью. В конце концов, главное для них – чего ты сумел достичь на деловом поприще.
   Все эти мысли стремительно проносились в голове Питера. Еще оглушенный случившимся, но уже начиная постепенно приходить в себя, он вместе с остальными занял место за длинным столом для заседаний, стоявшим посреди комнаты.
   Альберт Уэллс явился последним. Он скромно вошел в кабинет вместе с Кристиной. Собравшиеся тут же встали.
   Смутившись, старичок замахал руками:
   – Нет! Нет! Пожалуйста, без этого!
   Уоррен Трент, широко улыбаясь, шагнул вперед.
   – Мистер Уэллс, я рад приветствовать вас в моем доме. – Они обменялись рукопожатием. – И когда он станет вашим, я буду искренне желать, чтобы эти старые стены принесли вам такое же счастье и удовлетворение, какое временами выпадало на мою долю.
   Сказано это было учтиво и с достоинством. В устах любого другого человека, подумал Питер, это прозвучало бы фальшиво или чересчур выспренне. Уоррен Трент же произнес это от души, и потому слова его взволновали всех.
   Альберт Уэллс заморгал. А Уоррен Трент, с той же учтивостью, взял его под руку и представил ему присутствующих.
   Кристина закрыла дверь и присела к столу.
   – Полагаю, вы знакомы с моей помощницей – мисс Фрэнсис, а также с мистером Макдермоттом.
   Альберт Уэллс лукаво улыбнулся – словно птичка приоткрыла клювик.
   – Да, у нас была возможность немного познакомиться друг с другом. – Он подмигнул Питеру. – И думаю, что знакомство будет продолжено.
   Эмиль Дюмер прочистил горло и объявил совещание открытым.
   Условия сделки, отметил банкир, в основном уже приняты обеими сторонами. Цель данного совещания, председательствовать на котором его просили и мистер Трент, и мистер Демпстер, – обсудить процедурные вопросы, включая дату перехода «Сент-Грегори» к новому владельцу. Трудностей тут вроде бы возникнуть не должно. Закладная под отель, срок которой истекает сегодня, обеспечена pro tem[10]Торгово-промышленным банком под гарантии, представленные мистером Демпстером, действующим от имени мистера Уэллса.
   Питер поймал иронический взгляд Уоррена Трента, который долгие месяцы безуспешно пытался добиться возобновления закладной.
   Банкир роздал составленную им повестку дня. Последовала небольшая дискуссия, в которой приняли участие мистер Демпстер и оба юриста. Затем началось обсуждение – пункт за пунктом. Большую часть времени и Уоррен Трент, и Альберт Уэллс сидели лишь как зрители – бывший владелец отеля был погружен в свои думы, а маленький старичок забился в угол кресла и, казалось, только и мечтал о том, чтобы про него забыли. И мистер Демпстер ни разу не только не обратился к Альберту Уэллсу, но даже не взглянул в его сторону. Монреалец явно считался с желанием своего босса оставаться в тени и привык сам принимать решения.
   Питер Макдермотт и Ройял Эдвардс давали ответы на вопросы, возникавшие в связи с управлением отелем и состоянием его финансов. Кристина дважды выходила и возвращалась с нужными документами.
   Несмотря на свою напыщенность, банкир умело вел совещание. На обсуждение основных вопросов ушло меньше получаса. Официальная дата передачи «Сент-Грегори» была назначена на вторник. Оставшиеся мелкие вопросы юристы должны были обговорить между собой.
   – Итак, если участники совещания согласны… – Эмиль Дюмер окинул взглядом сидевших за столом.
   – Я хотел бы кое-что добавить. – Уоррен Трент выпрямился, и внимание собравшихся тотчас приковалось к нему. – Между джентльменами подписание документов является не больше чем формальностью, подтверждающей уже достигнутое соглашение. – Он взглянул на Альберта Уэллса: – Полагаю, вы согласны со мной.
   – Безусловно, – ответил за Уэллса мистер Демпстер.
   – Тогда, пожалуйста, считайте себя вправе начиная с этой минуты проводить в отеле все перемены, какие вы сочтете необходимыми.
   – Благодарствуйте. – Мистер Демпстер почтительно наклонил голову. – Есть кое-какие дела, к которым нам хотелось бы, не откладывая приступить. Во вторник, сразу же после окончания церемонии передачи, мистер Уэллс хочет собрать совет директоров и прежде всего предложить вашу кандидатуру, мистер Трент, на пост председателя совета.
   Уоррен Трент ответил любезным поклоном головы.
   – Я почту за честь принять этот пост. Приложу все силы к тому, чтобы должным образом способствовать его украшению.
   Мистер Демпстер позволил себе слегка улыбнуться:
   – Согласно желанию мистера Уэллса, на меня ложится роль президента.
   – Вполне понятное желание.
   – А вице-президентом, облеченным всеми полномочиями, будет Питер Макдермотт.
   Хор поздравлений раздался за столом. Как и все присутствующие, Уоррен Трент пожал Питеру руку. Кристина улыбалась.
   Мистер Демпстер подождал, когда все успокоятся.
   – Нам осталось обсудить последний вопрос. На этой неделе, когда я был в Нью-Йорке, в газете появились весьма неблагоприятные статьи об отеле. Я хотел бы получить заверения, что ничего подобного здесь не произойдет – во всяком случае, до предстоящих изменений в руководстве.
   В кабинете воцарилось молчание.
   Адвокат, что постарше, был явно озадачен. Его более молодой коллега громким шепотом пояснил:
   – Это насчет того цветного, которому отказали в номере.
   – А-а! – понимающе кивнул пожилой адвокат.
   – Позвольте мне внести ясность. – Мистер Демпстер снял очки и принялся тщательно их протирать. – Я вовсе не предлагаю каких-либо коренных перемен в политике, проводимой отелем. Как бизнесмен, я придерживаюсь мнения, что с местными обычаями и взглядами надо считаться. Единственное, о чем я думаю: если подобная ситуация повторится, нужно постараться, чтобы это не дало таких результатов.
   И снова в кабинете наступила тишина.
   Внезапно Питер Макдермотт почувствовал, что все взгляды устремлены на него. И он с замирающим сердцем понял, что вдруг, без всякого предупреждения, наступила решающая минута – первый и, пожалуй, самый серьезный пробный камень для него как будущего руководителя. От того, как он сумеет выйти из создавшегося положения, во многом зависела и судьба отеля, и его собственная. Питер подождал, тщательно обдумывая, что он намерен сказать.
   – То, о чем шла здесь речь, – тихо проговорил Питер, кивнув в сторону адвоката помоложе, – к сожалению, правда. Делегату проходившего у нас конгресса было отказано в заранее зарезервированном для него номере. Это был стоматолог, причем, насколько мне известно, пользующийся исключительной репутацией, но, к несчастью, негр. Какэто ни печально, однако в номере отказал ему я. С тех пор я принял для себя твердое решение: ничего подобного больше не повторится.
   – Я сомневаюсь, чтобы вам как вице-президенту пришлось когда-либо… – начал было Эмиль Дюмер.
   – Но я никому не разрешу действовать так в отеле, которым я руковожу.
   – Весьма радикальное решение, – сказал банкир и поджал губы.
   Уоррен Трент резко повернулся к Питеру:
   – Мы ведь все это уже обсуждали.
   – Джентльмены, – мистер Демпстер снова надел очки, – мне кажется, я выразился достаточно ясно; я вовсе не предлагаю каких-либо коренных перемен.
   – Но, мистер Демпстер, я их предлагаю. – Если уж необходимо скрестить шпаги, подумал Питер, так надо делать это сейчас, и дело с концом. Либо он по-настоящему будет управлять отелем, либо нет. Выяснить это нужно, и чем скорее, тем лучше.
   – Я хотел бы быть уверенным, что правильно понимаю вашу позицию, – подавшись вперед, сказал монреалец.
   Внутренний голос предостерегал Питера, что он совершает оплошность. Но он не обратил внимания на предостережения.
   – Моя позиция весьма проста. Я буду работать в этом отеле только при условии полного отказа от сегрегации.
   – А не слишком ли вы торопитесь диктовать свои условия?
   – Насколько я понимаю, – тихо сказал Питер, – ваш вопрос объясняется тем, что вы осведомлены относительно некоторых деталей частного характера…
   – Да, осведомлены, – кивнул мистер Демпстер.
   Питер заметил, что Кристина не отрывает взгляда от его лица. Интересно, что она обо всем этом думает, промелькнуло у него в голове.
   – Тороплюсь я или нет, – сказал Питер, – но я считаю необходимым ознакомить вас с моей позицией.
   Мистер Демпстер вновь стал протирать стекла очков.
   – Вероятно, все мы уважаем твердость убеждений, – обратился он к присутствующим. – Тем не менее мне кажется, что с данным вопросом можно повременить. Если мистер Макдермотт не возражает, мы можем не принимать сейчас окончательного решения. А позже, через месяц-другой, снова вернемся к данному предмету.
   Если мистер Макдермотт не возражает. А ведь монреалец, подумал Питер, весьма дипломатично предложил ему выход из создавшегося положения.
   Весьма известная схема. Сначала наскок, успокоенная совесть, провозглашение символа веры. Затем небольшая уступка. Разумный компромисс между разумными людьми. Снова вернемся к данному предмету. Что может быть интеллигентнее, разумнее. Разве это не тот умеренный, миролюбивый подход к разрешению проблем, который столь мил большинству людей? Взять хотя бы стоматологов. Их письмо с резолюцией, осуждающей действия администрации отеля в отношении доктора Николаса, пришло только сегодня.
   Да, конечно, отель стоит перед лицом немалых трудностей. И время для постановки вопроса об изменении политики сегрегации – самое неподходящее. Уже сама по себе смена руководства вызовет проблемы – зачем же выдумывать еще новые? Возможно, в подобной ситуации самое мудрое – переждать.
   Но в таком случае никогда не дождешься подходящей минуты для коренных перемен. Всегда найдется причина, чтобы не прибегать к ним. Питер вспомнил, что совсем недавно кто-то говорил ему об этом. Но кто?
   Доктор Ингрэм. Пылкий президент ассоциации стоматологов, который подал в отставку, потому что предпочел карьере служение принципу и в праведном гневе покинул «Сент-Грегори» вчера вечером.
   «Бывает… в жизни и так, что приходится делать выбор между тем, чего ты хочешь, и тем, во что ты веришь, – сказал он. – Но вы, Макдермотт, слишком беспокоились об отеле, о своей должности… Но иной раз жизнь дает человеку возможность вторично проявить себя. Если такое случится, не теряйте ее».
   – Мистер Демпстер, – сказал Питер, – закон о гражданских правах составлен достаточно ясно. И сколько бы мы ни откладывали наше решение, сколько бы ни пытались закон обойти, итог будет все равно один.
   – Насколько я слышал, – сказал монреалец, – идет еще немало споров вокруг прав отдельных штатов.
   Питер нетерпеливо потряс головой. И обвел взглядом сидевших за столом.
   – Я считаю, что хороший отель должен идти в ногу со временем. А сейчас нельзя оставаться безразличным к вопросам, касающимся прав человека. И лучше, если мы поторопимся понять и принять эти перемены, нежели будем ждать, пока нас заставят сделать это. Я только что заявил, что никогда не выдворю из отеля такого доктора Николаса. И я не собираюсь менять свое решение.
   – Не все же они будут докторами Николасами, – презрительно заметил Уоррен Трент.
   – Мы придерживаемся определенных норм, мистер Трент. И будем их придерживаться – только надо быть немного гибче.
   – Предупреждаю вас! Вы доведете этот отель до краха.
   – Для этого, кажется, существуют и другие способы.
   Выпад Питера вызвал краску на щеках Уоррена Трента.
   Мистер Демпстер сидел, внимательно разглядывая свои руки.
   – К сожалению, похоже, что мы зашли в тупик. Мистер Макдермотт, учитывая ваши взгляды, нам, возможно, придется пересмотреть… – Монреалец впервые заколебался. Он бросил взгляд в сторону Альберта Уэллса.
   Маленький старичок сидел нахохлившись в своем кресле. Под устремленными на него взглядами он, казалось, и вовсе сжался. Тем не менее он выдержал взгляд мистера Демпстера.
   – Чарли, – сказал Альберт Уэллс. – По-моему, мы должны дать молодому человеку возможность проявить себя. – И он кивнул в сторону Питера.
   И мистер Демпстер не моргнув глазом объявил:
   – Мистер Макдермотт, ваши условия приняты.
   Совещание заканчивалось. В отличие от царившего ранее единодушия теперь ощущалась напряженность и неловкость. Уоррен Трент, с кислым выражением лица, намеренно игнорировал Питера. Юрист, что постарше, всем своим видом выказывал осуждение, а его младший коллега держался с подчеркнутым безразличием. Эмиль Дюмер сосредоточенно беседовал с Демпстером. И лишь один Альберт Уэллс, казалось, забавлялся тем, что произошло.
   Кристина первой направилась к двери. Однако она тут же вернулась и подозвала Питера. В приемной его дожидалась секретарша. Питер достаточно хорошо знал Флору, чтобы понять: раз она здесь, значит, произошло что-то из ряда вон выходящее. Он извинился и вышел из кабинета.
За порогом Кристина сунула ему в руку сложенный листок бумаги и шепнула: «Прочитай это потом». Он кивнул и опустил бумажку в карман.
   – Мистер Макдермотт, – начала Флора, – я бы не стала вас отрывать…
   – Знаю. Что-нибудь случилось?
   – Вас в кабинете ждет один человек. Говорит, что он у нас сжигает мусор и что у него есть для вас то, что вам нужно. Мне он ничего не показывает и не хочет уходить.
   Питер в изумлении уставился на нее:
   – Я приду, как только освобожусь.
   – Пожалуйста, поспешите! – Флора замялась. – Мне не хочется произносить этого слова, но, по правде говоря, мистер Макдермотт… от него ужасно воняет.6
   За несколько минут до полудня долговязый медлительный ремонтный рабочий по имени Биллибой Нобл спустился в небольшое углубление под шахтой лифта номер четыре. Ондолжен был проверить и почистить помещавшиеся там механизмы, что он уже проделал в шахтах лифтов один, два и три. Останавливать лифты для данного вида работ считалось необязательным, поэтому, работая, Билли-бой видел внизу кабину лифта, которая то шла вверх, то спускалась.7
   Важнейшие события, подумал Питер Макдермотт, порой зависят от неуловимых поворотов судьбы.
   Он был один в своем кабинете. Несколькими минутами раньше от него ушел Букер Т. Грэхем, получив соответствующее вознаграждение и сияя от сознания, что он добился пусть маленького, но все же успеха.
   От едва заметного поворота судьбы.
   Если бы Букер Т. Грэхем был другим человеком, если бы он ушел домой в положенный час, как на его месте поступили бы другие, если бы он не был столь усерден в своих поисках, тогда бы навсегда исчез маленький листок бумаги, лежавший сейчас на бюваре перед Питером.
   Этим «если бы» не было конца. Сам Питер сыграл тут не последнюю роль.
   Насколько он понял из состоявшегося сейчас разговора, его посещения мусоросжигателя возымели свое действие. Сегодня утром Букер Т., по его словам, даже сходил отметился, а потом продолжал работать, зная, что сверхурочных ему никто не будет платить. Когда же Питер вызвал Флору и распорядился, чтобы Букеру Т. Грэхему оплатили сверхурочные, на лице его Питер прочел такую преданность, что даже стало неловко.
   В общем, как бы там ни было, а дело сделано.
   Записка, лежавшая перед ним на бюваре, была датирована позавчерашним днем. Она была написана герцогиней на гербовой бумаге президентских апартаментов и разрешаладежурному по гаражу отеля выдать Огилви машину Кройдонов «в любое удобное для него время».
   Питер уже успел сверить почерк герцогини.
   Он попросил Флору принести документы, связанные с пребыванием Кройдонов в «Сент-Грегори». И сейчас они лежали у него на столе. Это была переписка по поводу номера, и два или три письма были написаны самой герцогиней. Специалист по почерку установил бы, конечно, детали сходства. Но даже для Питера, не обладавшего особыми познаниями в этой области, все было ясно.
   Герцогиня клятвенно заверила полицейских, что Огилви взял машину без разрешения. Она опровергала заявление Огилви, сказавшего, что Кройдоны заплатили ему за перегон машины из Нового Орлеана. Она намекнула, что это Огилви, а вовсе не она и не герцог, сидел за рулем в понедельник вечером, когда машина налетела на мать и дочь. Когда ей напомнили про записку, она потребовала: «Покажите мне ее!»
   Ну что ж, теперь она может ее увидеть.
   Познания Питера в области юриспруденции ограничивались тем, что могло касаться отеля. Но даже ему было ясно, что записка герцогини является неоспоримой уликой. Он также понимал, что его долг – первым делом сообщить капитану Йоллесу о том, что пропавшая записка найдена.
   Питер уже взялся было за телефон и все же продолжал колебаться.
   Сочувствия к Кройдонам он не испытывал. Судя по имевшимся уликам, они действительно совершили гнусное преступление, а дальнейшей трусостью и ложью лишь отягчили свою вину. В памяти Питера возникли старое кладбище Святого Людовика, траурная процессия, большой гроб и маленький белый, что несли позади…
   Кройдоны обманули даже своего сообщника Огилви. При всей ничтожности толстяка-охранника его проступок был менее тяжел, чем совершенное ими преступление. И однако же, герцог и герцогиня готовы были сделать все возможное, чтобы свалить на него главную вину и заставить понести наказание.
   Но не эти соображения заставляли медлить Питера. Причиной тому была традиция, которой веками придерживались хозяева гостиниц: уважение к постояльцу.
   Ведь что бы там ни натворили Кройдоны, они были постояльцами отеля.
   Он, конечно, позвонит в полицию. Но сначала он позвонит Кройдонам.
   И, подняв трубку, Питер попросил соединить его с президентскими апартаментами.8
   Кэртис О'Киф сам заказал завтрак в номер для себя и Додо, и он был подан уже час назад. Большинство блюд, однако, до сих пор оставались нетронутыми. И он, и Додо машинально сели за стол и попытались есть, но, казалось, у обоих пропал аппетит. Вскоре Додо извинилась и вышла в соседний номер, чтобы уложить последние вещи в чемоданы. Через двадцать минут она должна была выехать в аэропорт; Кэртис О'Киф – часом позже.
   Со вчерашнего дня в их отношениях появился надлом.
   После той вспышки злости О'Кифу сразу стало не по себе, и он пожалел о случившемся. Он продолжал клясть Уоррена Трента и обвинять его в вероломстве. А выпад против Додо был попросту непростителен, и он это понимал.
   И самое неприятное, что теперь уже ничего не поправить. Сколько ни извиняйся, а факт оставался фактом. О'Киф хотел избавиться от Додо, и самолет компании «Дельта» унесет ее сегодня далеко отсюда, в Лос-Анджелес. Он заменял ее другой девушкой – Дженни Ламарш, которая уже ждала его в Нью-Йорке.
   Под влиянием угрызений совести О'Киф посвятил вчера весь вечер Додо: сначала они великолепно поужинали в «Командерс Пэлес», а потом отправились потанцевать и развлечься в Синем зале отеля «Рузвельт». И все-таки вечер не удался, и виной тому была не Додо, а, как ни удивительно, подавленное состояние самого О'Кифа.
   Додо же вовсю старалась быть веселой и не портить компанию.
   Казалось, она сумела справиться с собой и, погоревав, решила спрятать обиду и постараться быть ему приятной спутницей. «Ух, Кэрти! – воскликнула она за ужином. – Представляешь, сколько девчонок мигом сняли бы трусики, лишь бы получить такую роль, как у меня. – А потом, накрыв ладонью руку О'Кифа, добавила: – Все равно, ты самый милый, Кэрти. И всегда таким для меня останешься».
   Но он лишь все больше мрачнел, и в конце концов его настроение передалось и Додо.
   Кэртис О'Киф объяснял свое состояние потерей «Сент-Грегори», хотя обычно он переживал такие события не столь болезненно. За свою долгую деловую жизнь О'Киф привык к неудачам подобного рода и научился отступать, чтобы затем с удвоенной энергией идти на приступ новой цели, а не терять время попусту, оплакивая потерю.
   Но сейчас мрачное настроение не покидало его, несмотря на то что он хорошо спал всю ночь.
   Он даже Богом был недоволен. Когда он молился утром, в голосе его явно слышались иронические нотки: «…ты решил передать «Сент-Грегори» в чужие руки… У тебя, конечно, есть на то высшие основания, хотя даже многоопытным смертным, вроде твоего слуги, не дано их постичь…»
   Помолившись в одиночестве, причем быстрее обычного, он прошел в комнату Додо и застал ее за укладыванием не только своих, но и его чемоданов. О'Киф стал было возражать, но она сказала:
   – Кэрти, я люблю укладывать вещи. И потом, если не я, кто же сейчас этим займется?
   Ему не хотелось говорить Додо, что никто из ее предшественниц никогда не укладывал и не распаковывал его чемоданов и что в подобных случаях он попросту прибегал к помощи гостиничных горничных, на которых ему, по-видимому, и придется рассчитывать в дальнейшем.
   Вот тут-то О'Киф позвонил в ресторан и попросил подать завтрак в номер, но из этой затеи ничего не получилось, даже когда они сели за стол и Додо, пытаясь утешить его, сказала:
   – Ах, Карта, к чему горевать? Ведь не навеки же мы расстаемся. Мы сможем частенько видеться в Лос-Анджелесе.
   Но Додо была далеко не первой, от кого отделывался таким образом О'Киф, и он знал, что больше они не увидятся. К тому же, напомнил он себе, расстроен он вовсе не отъездом Додо, а потерей отеля.
   Неумолимо бежали минуты. Наступило время отъезда Додо. Двое посыльных уже спустили основную часть ее чемоданов в вестибюль. Теперь в номер явился старший посыльный, чтобы забрать ручной багаж и проводить Додо к заказанному лимузину, который доставит ее в аэропорт.
   Херби Чэндлер, исполненный почтения к столь важной персоне, как О'Киф, и всегда заранее чувствовавший, где пахнет солидными чаевыми, сам ответил на вызов. И сейчас стоял в коридоре у двери в номер.
   О'Киф посмотрел на часы и подошел к двери в смежную комнату.
   – У тебя осталось совсем мало времени, дорогая.
   – Сейчас, Кэрти, только покончу с ногтями, – послышался певучий голос Додо.
   Интересно, почему все женщины в последнюю минуту занимаются ногтями, подумал Кэртис О'Киф и, вручая Херби Чэндлеру пять долларов, сказал:
   – Поделитесь с двумя другими.
   Острая мордочка хорька расплылась в улыбке.
   – Очень вам благодарен, сэр.
   Конечно, он поделится, решил Херби, только другим посыльным даст по пятьдесят центов, а себе оставит четыре доллара.
   Наконец Додо вышла из своей комнаты.
   Тут должна была бы зазвучать музыка, подумал О'Киф. Победный глас труб и пение скрипок.
   На Додо было скромное желтое платье и яркая шляпа с широкими полями, в которой она была во вторник, когда они сюда приехали. Пепельные волосы ниспадали на плечи. Большие голубые глаза смотрели на него.
   – Прощай, Кэрти, дорогуша. – Додо обняла его за шею и поцеловала. Он невольно крепко прижал ее к себе.
   В голове О'Кифа промелькнула нелепая мысль: а что, если приказать старшему посыльному принести снизу чемоданы Додо и попросить ее остаться с ним навсегда? Глупости это, сентиментальная ерунда, решил он. Его ведь ждет Дженни Ламарш. И завтра, в этот час…
   – Прощай, дорогая. Я буду часто думать о тебе и внимательно следить за твоей карьерой.
   В дверях Додо обернулась и помахала ему рукой. О'Киф не мог сказать наверняка, но ему показалось, что она плачет. Херби Чэндлер закрыл дверь с наружной стороны.
   На площадке тринадцатого этажа старший посыльный нажал кнопку лифта. Пока они ждали, Додо подправила грим носовым платком.
   До чего медленно сегодня ходят лифты, подумал Херби Чэндлер. Он еще раз нетерпеливо нажал кнопку вызова и подержал ее в таком положении несколько секунд. Он, видно, все еще не отошел. После вчерашнего разговора с Макдермоттом он был как на иголках и только думал, когда последует вызов к начальнику – быть может, к самому Уоррену Тренту? – а это будет означать конец его карьере в «Сент-Грегори». Но до сих пор его никто не вызывал, а сегодня утром по отелю поползли слухи, что «Сент-Грегори» продан какому-то старику, о котором Херби сроду не слыхал.
   Что могут сулить эти перемены ему лично? К сожалению, решил Херби, ему они не принесут ничего хорошего – во всяком случае, если Макдермотт останется в отеле, а это казалось весьма вероятным. Ну отложат увольнение на несколько дней – на большее же рассчитывать не приходилось. Макдермотт! Ненавистное имя сидело в нем, словно жало. «Если бы у меня хватило духу, – подумал Херби, – то я бы всадил нож этому ублюдку промеж лопаток».
   И тут ему пришла вдруг в голову мысль. Ведь и без мокрого дела можно проучить как следует этого типа Макдермотта. Особенно в Новом Орлеане. Конечно, за подобные услуги надо платить, но ведь у него есть те пятьсот долларов, от которых вчера так лихо отказался Макдермотт. Он еще пожалеет об этом. А денежки потратим с толком, размышлял Херби; с него достаточно будет знать, что Макдермотт, избитый, весь в крови, корчится где-нибудь в канаве. Херби довелось как-то увидеть одного типа, с которым разделались подобным образом. Зрелище не из приятных. Старший посыльный облизнул пересохшие губы. Чем больше он об этом думал, тем больше загорался своей идеей. «Вот спущусь в вестибюль, – решил он, – сразу позвоню кому надо. Это можно быстро обстряпать. Может, даже сегодня ночью».
   Наконец лифт подошел. Дверцы раскрылись.
   В кабине было несколько человек, которые вежливо потеснились, освобождая место для Додо. Следом за ней в лифт вошел Херби Чэндлер, и дверцы закрылись.
   Это был лифт номер четыре. Часы показывали одиннадцать минут первого.9
   Герцогине Кройдонской казалось, будто тлеющий запал вот-вот догорит и невидимая бомба взорвется. Узнать же, взорвется ли бомба и где именно, можно будет лишь тогда,когда запал догорит до конца. Да и сколько еще времени он будет гореть, тоже неизвестно.
   Прошло уже четырнадцать часов.
   Никаких вестей с тех пор, как следователи из полиции ушли из их номера вчера вечером. И тревожные вопросы оставались без ответа. Чем занималась все это время полиция? Где Огилви? Что с «ягуаром»? Не осталось ли какой-нибудь крохотной улики, которую герцогиня проглядела, несмотря на всю свою прозорливость? Но и сейчас она не могла поверить, что такое возможно.
   Важно одно. Какие бы сомнения ни мучили Кройдонов, внешне все должно быть как прежде. Именно поэтому они завтракали в обычное время. Подстегиваемый супругой, герцог Кройдонский поддерживал телефонную связь с Лондоном и Вашингтоном. Они уже начали строить планы относительно завтрашнего отъезда из Нового Орлеана.
   Утром герцогиня, как обычно, вышла из отеля прогулять бедлингтон-терьеров. Примерно полчаса назад она вернулась в президентские апартаменты.
   Стрелки часов приближались к двенадцати. И по-прежнему никаких известий о том, что было для них важнее всего.
   Еще вчера вечером положение герцога по всем законам логики можно было считать неуязвимым. Сегодня же логика стала спорной и положение казалось уже менее прочным.
   – Можно подумать, что они хотят доконать нас молчанием, – заметил наконец герцог Кройдонский. Как и все последние дни, он стоял у окна гостиной в их номере. Правда,сегодня в отличие от предшествующих дней голос его звучал чисто. Со вчерашнего дня он не прикладывался к спиртному, хотя в номере его было предостаточно.
   – Если бы только это, – начала было герцогиня, – мы бы уж проследили, чтобы…
   Ее прервал телефонный звонок. Нервы у обоих напряглись до предела – собственно, так было всякий раз, когда звонил телефон.
   Герцогиня стояла ближе к аппарату. Она протянула было руку и – замерла. Ее вдруг охватило предчувствие, что этот звонок – не обычный.
   – Может быть, лучше мне взять трубку? – предложил герцог, понимая ее состояние.
   Она покачала головой, как бы стряхивая с себя минутную слабость, затем подняла трубку:
   – Слушаю!
   Пауза. Герцогиня произнесла:
   – Я у телефона. – Затем прикрыла трубку рукой и сказала мужу: – Это Макдермотт – тот администратор, который был у нас тут вчера. – А в телефон проговорила: – Да, помню. Вы присутствовали, когда против нас были выдвинуты эти нелепые обвинения…
   Внезапно герцогиня умолкла. И по мере того как она слушала, лицо ее все больше бледнело. Она закрыла глаза, потом открыла их.
   – Да, – медленно проговорила она. – Да, понимаю.
   Она опустила трубку на рычаг. Руки у нее дрожали.
   – Что-то случилось, – сказал герцог Кройдонский. Не вопросительно, а утвердительно.
   Герцогиня медленно кивнула.
   – Записка. – Голос ее был едва слышен. – Записка, которую я написала, нашлась. Она у управляющего отелем.
   Ее муж отошел от окна. Он стоял посреди комнаты, свесив руки, пытаясь осознать смысл услышанного. Наконец он спросил:
   – Что же теперь будет?
   – Он звонит в полицию. Сказал, что хотел поставить нас в известность. – В отчаянии она схватилась за голову. – Записка – это была величайшая ошибка. Если бы я не написала ее…
   – Нет, – сказал герцог. – Если бы не это, нашлось бы что-нибудь еще. Ваших ошибок тут нет. Единственная ошибка, которая имеет сейчас значение, совершена мной.
   Он подошел к буфету, который служил баром, и налил себе крепкого шотландского виски с содовой.
   – Я выпью вот столько, не больше. Думаю, следующий стакан будет не скоро.
   – Что вы намерены делать?
   Он одним махом опрокинул стакан.
   – Сейчас несколько поздно говорить о порядочности. Но если хоть какие-то крохи ее у меня остались, я постараюсь их сохранить.
   Кройдон зашел в спальню и тут же вернулся с легким пальто и мягкой фетровой шляпой в руке.
   – Если мне это удастся, – сказал герцог, – я предпочел бы попасть в полицию прежде, чем они сами приедут за мной. Кажется, это называется добровольной сдачей. По-моему, времени осталось не так уж много, так что я постараюсь быть по возможности кратким.
   Взгляд герцогини был устремлен на него. Говорить она не могла – голос отказывался повиноваться.
   – Я хочу, чтобы вы знали, как я благодарен вам за все, – тихим, сдержанным голосом произнес герцог. – Конечно, мы оба допустили ошибку, но все равно я благодарен. Я постараюсь сделать все, чтобы вас не вовлекли в эту историю. Если же, несмотря на все старания, мне это не удастся, тогда я заявлю, что инициатором всех наших действийпосле несчастного случая был я и я убедил вас поступать соответственно.
   Герцогиня машинально кивнула.
   – Еще одно: думаю, мне понадобится адвокат. Я просил бы вас позаботиться об этом, если вы не возражаете.
   Герцог надел шляпу и щелчком надвинул ее глубже. Для человека, у которого несколько минут назад рухнула вся жизнь и все надежды на будущее, он держался поразительно.
   – Вам понадобятся деньги на адвоката, – напомнил он герцогине. – И довольно много, насколько я могу себе представить. Для начала можете дать ему какую-то сумму изтех пятнадцати тысяч, которые отложены на Чикаго. Остальное надо положить в банк. Теперь уже можно не бояться, что это привлечет чье-то внимание.
   Герцогиня, казалось, не слышала его.
   По лицу герцога пробежала тень сострадания.
   – Наверное, пройдет немало времени… – неуверенно проговорил он. И протянул руки к герцогине.
   Она отвернулась с подчеркнуто холодным выражением лица.
   Герцог хотел было еще что-то сказать, но передумал. Слегка передернул плечами, повернулся, тихо вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
   Минуту-другую герцогиня сидела неподвижно, думая о позоре и унижении, ожидавших ее в ближайшем будущем. Потом автоматически взяла себя в руки и встала. Да, она позаботится об адвокате – это откладывать нельзя. А уже потом, хладнокровно решила герцогиня, подумает, как покончить с собой.
   Так или иначе, а деньги надо спрятать в более безопасное место. И герцогиня прошла к себе в спальню. Сначала она глазам своим не поверила, затем принялась искать, но через две-три минуты поняла, что чемоданчик с деньгами исчез. Объяснение могло быть только одно – кража. Она подумала о том, что надо немедленно сообщить в полицию, – и безудержно, истерично захохотала.
Когда торопишься, подумал герцог Кройдонский, лифт обязательно заставит себя ждать.
   Казалось, он уже несколько минут простоял на площадке девятого этажа. Наконец он услышал звук приближающейся сверху кабины. Лифт остановился, и дверцы открылись.
   Секунду герцог помедлил. Ему показалось, что он слышал, как вскрикнула жена. Он хотел было вернуться, потом решил не делать этого.
   Герцог Кройдонский вошел в кабину лифта номер четыре.
   Там уже находилось несколько человек, в том числе привлекательная блондинка и старший посыльный отеля. Последний узнал герцога:
   – Добрый день, ваша светлость.
   Герцог машинально кивнул, и в эту же минуту дверцы лифта закрылись.10
   Отмычке потребовались вся вчерашняя ночь и сегодняшнее утро, чтобы наконец понять: то, что произошло, – реальность, а не галлюцинация. В первый момент, когда он открыл чемоданчик, унесенный без всякой задней мысли из президентских апартаментов, Отмычка решил, что это наваждение и он спит наяву. Он даже обошел комнату, чтобы проснуться. Но все осталось в прежнем состоянии. Хоть это и была галлюцинация, но он вроде бы не спал. Из-за смятения чувств Отмычка действительно не мог заснуть до рассвета. Затем он погрузился в глубокий, спокойный сон и проснулся, лишь когда на дворе уже давно наступило утро.
   Однако для Отмычки – в этом была его характерная особенность – ночь не прошла даром.
   Продолжая сомневаться в реальности столь потрясающей удачи, он тем не менее строил планы и разрабатывал меры предосторожности на случай, если все это правда.
   Пятнадцать тысяч долларов, да еще в мелких банкнотах, никогда прежде не попадались Отмычке на протяжении всей его воровской жизни. И самым замечательным было то, что ему оставался сущий пустяк до удачного завершения всего дела, когда он сможет бесследно исчезнуть вместе с деньгами. Во-первых, он должен решить, как и когда покинуть «Сент-Грегори». И во-вторых, как вынести деньги.
   И вот ночью он нашел оба решения.
   Покидая отель, нужно постараться не привлечь к себе внимания. А это означает: выписаться обычным путем и заплатить по счету. Поступить иначе было бы величайшей глупостью: это все равно что на весь мир объявить о своей нечестности и добровольно явиться к преследователям.
   Отмычке очень хотелось немедленно выписаться из отеля. Но он подавил в себе это желание. Выписаться из отеля поздним вечером, вызвав при этом возможную дискуссию отом, надо или не надо оплачивать следующий день, – все равно что стать под луч прожектора. Ночной кассир, несомненно, запомнит тебя и потом сможет описать твою внешность. Да и другие служащие могут обратить на тебя внимание, так как обычно в это время жизнь в отеле замирает.
   Нет, выписываться лучше всего утром или в начале дня, когда много народу покидает отель. Вот тогда он действительно может уйти незаметно.
   Оставаясь в отеле, он, конечно, тоже подвергался опасности. Кройдоны могли обнаружить пропажу денег и сообщить в полицию. А тогда в вестибюле установят полицейскийкордон и будут обыскивать каждого уезжающего. С другой стороны, ничто не говорило о том, что Отмычка причастен к грабежу, его даже и заподозрить-то невозможно. И едва ли полиция станет открывать и обыскивать чемоданы выезжающего клиента.
   Но бывают вещи необъяснимые. Инстинкт подсказывал Отмычке, что наличие в номере этого чемоданчика, набитого мелкими купюрами на такую сумму, странно, даже подозрительно. Так что станут ли вообще поднимать тревогу? Был по крайней мере один шанс, что не станут.
   Итак, по размышлении Отмычка решил, что ожидание связано с меньшим риском.
   Теперь оставалось продумать, как переправить деньги из отеля.
   Отмычка решил было отправить их по почте из гостиницы в гербовом конверте, адресовав самому себе в какой-нибудь отель в другом городе, где он сам появится через день-другой. Он уже не раз с успехом пользовался этим приемом. Но, поразмыслив, Отмычка хоть и нехотя, все же отказался от этой идеи: уж слишком велика была сумма. Пришлось бы рассовать ее по конвертам, и их набралось бы столько, что это могло бы привлечь внимание.
   Но как же в таком случае переправить деньги из отеля? Как?
   Ясно было одно: нести в чемоданчике, в котором он притащил их из номера Кройдонов, нельзя. Его нужно уничтожить, не теряя времени. Отмычка старательно принялся за дело.
   Чемоданчик, сделанный из прекрасной кожи, вообще был на редкость хорош. Отмычка старательно разобрал его, потом бритвой разрезал на мелкие кусочки. Дело это было непростое, и он порядком устал. Время от времени Отмычка прерывал свое занятие, чтобы спустить очередную порцию кусочков в унитаз, причем делал это с перерывами, чтобы не привлечь внимание в соседних номерах.
   На это ушло у него более двух часов. Под конец от чемоданчика остались лишь металлические замки и пластинки. Отмычка сунул их в карман. Затем вышел из комнаты и отправился по бесконечно длинному коридору в другой конец восьмого этажа.
   Рядом с дверями лифтов стояло несколько урн с песком. Он сунул руку в одну из них, вырыл пальцами ямку и запихнул туда замки и пластинки. Может быть, их и обнаружат со временем, но не скоро.
   В отеле стояла тишина – оставался час или два до рассвета. Отмычка вернулся к себе в номер и принялся укладывать пожитки, оставив лишь то немногое, что могло ему понадобиться непосредственно перед отъездом. Вещи он укладывал в два чемодана, которые привез с собой во вторник утром. Деньги завернул в несколько ношеных рубашек и положил в чемодан побольше.
   После этого, все еще не веря собственному везению, Отмычка лег в кровать и заснул.
   Он поставил будильник на десять часов, но либо звонок не прозвенел, либо он не слышал его. Когда Отмычка проснулся, часы показывали почти 11.30 и комната была залита ярким солнцем.
   Сон помог Отмычке по крайней мере в одном. Теперь он окончательно убедился, что события прошлой ночи были реальностью, а не иллюзией. И то, что казалось поражением, словно по мановению волшебной палочки обернулось блестящей победой. От этой мысли настроение у него сразу поднялось.
   Он быстро побрился и оделся, уложил оставшиеся вещи и запер оба чемодана.
   Отмычка решил, что оставит их в номере, а сам спустится заплатить по счету и заодно разведает обстановку в вестибюле.
   До этого он избавился от ключей к номерам 449, 641, 803, 1062 и к президентским апартаментам. Бреясь, он заметил, что к стене ванной привинчена табличка с инструкциями для водопроводчика. Он отвинтил ее и бросил ключи в открывшееся за табличкой углубление. Они стукнулись обо что-то глубоко внизу. Отмычка оставил ключ лишь от своего 830-го номера, чтобы вручить его портье, перед тем как покинуть отель. Отбытие Отмычки из «Сент-Грегори» со всех точек зрения должно пройти безупречно.
   В вестибюле стояла обычная будничная суета – ничего сверхъестественного заметно не было. Отмычка заплатил по счету и был награжден приветливой улыбкой девушки-кассирши.
   – Вы уже освободили комнату, сэр?
   – Освобожу через несколько минут, – с ответной улыбкой сказал Отмычка. – Только чемоданы заберу.
   И вполне довольный собой, он отправился наверх.
   Войдя в 830-й номер, Отмычка внимательно огляделся. Он ничего не оставил – ни одной бумажки, ни одной мелочи вроде спичечной коробки, ничего, что могло бы дать ключ для выяснения личности проживавшего здесь человека. Мокрым полотенцем Отмычка протер все поверхности, на которых могли остаться отпечатки его пальцев. Затем взял оба чемодана и вышел из номера.
   Его часы показывали десять минут первого.
   Отмычка крепко держал ручку большого чемодана. При одной мысли о том, что ему предстоит пройти через весь вестибюль до дверей на улицу, у него забилось сердце и руки покрылись липким потом.
   На площадке восьмого этажа Отмычка вызвал лифт. Послышался шум спускающейся кабины. Лифт остановился этажом выше, потом снова пошел вниз и остановился на восьмом этаже. Перед Отмычкой раскрылись дверцы лифта номер четыре.
   И первым, кого он увидел в кабине, был герцог Кройдонский.
   Охваченный внезапным приступом страха, Отмычка хотел было пуститься наутек. Но удержался. Здравый смысл тут же подсказал ему, что это всего лишь совпадение. А быстро брошенный взгляд окончательно его в этом убедил. Герцог был один. Он даже не заметил Отмычку. Судя по выражению лица, мысли герцога были далеко.
   – Вниз, – сказал пожилой лифтер.
   Рядом с лифтером стоял старший посыльный, которого Отмычка видел раньше в вестибюле. Кивнув на чемоданы, старший посыльный спросил:
   – Вам помочь, сэр?
   Отмычка отрицательно помотал головой.
   Когда он вошел в кабину, герцог и красивая молодая блондинка подвинулись к задней стенке, давая ему место.
   Дверцы закрылись. Лифтер – Сай Левин – перевел ручку переключателя на «спуск». Не успел он это сделать, как раздался скрежет покореженного металла и кабина лифта номер четыре, потеряв управление, полетела вниз.11
   Он должен сам посвятить Уоррена Трента в то, что произошло с герцогом и герцогиней Кройдонскими, подумал Питер.
   Питер застал бывшего владельца «Сент-Грегори» в его кабинете в бельэтаже. Остальные участники совещания к тому времени уже разошлись. Кроме Уоррена Трента, в кабинете находился еще Алоисиус Ройс, помогавший хозяину собирать свои вещи и укладывавший их в картонные ящики.
   – Я решил заняться этим сразу, – сказал Уоррен Трент Питеру. – Мне ведь этот кабинет больше не нужен. Очевидно, вы займете его. – Хотя не прошло и получаса после их перебранки, в голосе старика не было враждебности.
   Пока Питер и Уоррен Трент разговаривали, Алоисиус Ройс молча продолжал работать.
   Уоррен Трент внимательно выслушал описание всех событий с того момента, когда Питер вчера днем поспешно умчался со старого кладбища, вплоть до его последних телефонных звонков Кройдонам и в новоорлеанскую полицию.
   – Если Кройдоны действительно поступили так, как вы рассказываете, – заявил Уоррен Трент, – я им не сочувствую. Вы же правильно себя вели. По крайней мере, – буркнул он, – мы хоть избавимся от их паршивых собак.
   – Боюсь, что Огилви тоже крепко влип.
   Старик кивнул:
   – Да, на этот раз он зашел слишком далеко. Теперь ему придется расплачиваться, и здесь его карьера окончена. – Он помолчал, словно бы взвешивал что-то. Затем после некоторого раздумья сказал: – Вас, наверное, удивляет, почему я был всегда так снисходителен к Огилви?
   – Да, – согласился Питер, – удивляет.
   – Он приходился племянником моей жене. Я вовсе не горжусь таким родством и могу вас заверить, что моя жена не имела ничего общего с Огилви. Но много лет назад она как-то попросила меня взять его на работу в отель, и я согласился. В другой раз жена проявила беспокойство о нем, и я обещал не увольнять его. И мне не хотелось нарушать это обещание.
   Ну как ему объяснить, подумал Уоррен Трент, что, несмотря на свою хрупкость и непрочность, это была единственная ниточка, связывающая его с Эстер.
   – Простите, – сказал Питер. – Я не знал…
   – Что я был женат? – Старик улыбнулся. – Даже сейчас мало кто знает об этом. Моя жена и я начали совместную жизнь в этом отеле. Оба мы были тогда молоды. Но вскоре она умерла. Это было так давно.
   При этих словах Уоррен Трент вспомнил, как одинок он был все эти годы, и подумал, что впереди его ждет еще большее одиночество.
   – Если я чем-нибудь могу… – начал было Питер.
   Внезапно дверь кабинета распахнулась настежь. В комнату влетела Кристина. Она бежала так быстро, что потеряла туфлю. Волосы ее растрепались, она с трудом переводила дыхание.
   – У нас, – еле выговорила она, – страшное несчастье! Один из лифтов… Я была в вестибюле… Это ужасно! Люди кричат… Они не могут выйти.
   Она едва успела посторониться, пропуская бросившегося к двери Питера. Алоисиус Ройс устремился следом за ним.12
   Эти приспособления должны были предотвратить катастрофу.
   Одним из них был регулятор скорости, находившийся в кабине лифта. Он должен был сработать, когда скорость кабины превысила установленный предел. А регулятор на лифте номер четыре – чего раньше никто и не замечал – срабатывал с опозданием.
   Другое устройство состояло из четырех предохранительных колодок. Как только срабатывал регулятор, колодки блокировали все четыре рельса, по которым двигалась кабина, и она останавливалась. У лифта номер четыре вовремя сработали только две колодки – с одной стороны. А с другой стороны – из-за того, что регулятор сработал с запозданием, а также потому, что механизмы были старые и изношенные, – колодки отказали.
   Но и в таком случае своевременное включение аварийного устройства внутри кабины могло предотвратить трагедию. Для этого нужно было лишь нажать красную кнопку на щитке управления. Тогда электроэнергия, питающая механизм, отключалась и кабина останавливалась. В современных лифтах эта кнопка расположена в верхней части щитка, на самом виду. Но в старых лифтах, которыми был оснащен «Сент-Грегори», как, впрочем, и многие другие отели, такие кнопки расположены внизу. Когда кабина сорвалась, Сай Левин наклонился, пытаясь ее нащупать. Он опоздал на секунду.
   Поскольку тормозные колодки на одной стороне шахты сработали, а на другой нет, кабина накренилась и застряла. Но под действием инерции и собственного веса, увеличившегося за счет веса пассажиров и багажа, стенки ее не выдержали, и она с грохотом и скрежетом раскололась. Заклепки вылетели, внутренняя деревянная обшивка дала трещины, металлическая облицовка разъехалась. В той стороне кабины, которая оказалась ниже другой, когда лифт накренился под острым углом, образовалась щель между стеной и полом в несколько футов шириной. С криками ужаса, хватаясь друг за друга, пассажиры начали медленно сползать к дыре.
   Пожилой лифтер Сай Левин, оказавшийся ближе всех к ней, первым выпал из лифта. Его душераздирающий вопль оборвался, когда он, пролетев все восемь этажей, ударился о цементный пол шахты. За ним последовали, вцепившись друг в друга, пожилые супруги из Солт-Лейк-Сити. Как и Сай Левин, они умерли после удара о дно шахты. Потом, размахивая руками, в дыре исчез герцог Кройдонский. Он ухватился было за железную перекладину в стене шахты и повис на ней, но перекладина обломилась, и он полетел вниз. Умер он еще в воздухе.
   Другие пассажиры каким-то чудом держались. Но вскоре обе предохранительные колодки хрустнули, и искореженная кабина рухнула вниз. На полпути, отчаянно хватаясь застенки кабины, в дыру вылетел моложавый участник конгресса стоматологов.
   Он не погиб сразу, но организм его не выдержал серьезных внутренних травм, и он скончался через три дня. Херби Чэндлеру повезло больше. Он выпал из кабины, когда она уже приближалась к дну шахты. Упав на площадку под соседним лифтом, он расшиб голову, но от этого быстро оправился, а кроме того, у него еще оказался сломанным и смещенным позвоночник, а уж от этого он не оправился до конца своих дней, так и оставшись прикованным к креслу калекой.
   На полу лифта лежала средних лет женщина из Нового Орлеана со сломанным бедром и раздробленной челюстью.
   Последней вылетела Додо, когда кабина уже ударилась о дно шахты. У Додо была сломана рука и треснула черепная кость от удара о рельс. Она лежала без сознания, при смерти; из раны на голове ручьем текла кровь.
   Три других пассажира – участник конгресса «Голден-Краун кола» с женой и Отмычка – каким-то чудом не пострадали.
   Под обломками кабины, крича, истекая кровью и – что самое ужасное – в полном сознании, лежал ремонтный рабочий Биллибой Нобл, спустившийся в шахту за десять минут до аварии. У него были раздавлены ноги и таз.13
   Никогда еще Питеру Макдермотту не приходилось бежать так быстро в отеле – он чуть не кубарем скатился по лестнице в вестибюль.
   Там было настоящее столпотворение. Из-за дверей лифта неслись вопли, им вторили какие-то женщины в вестибюле. Кто-то что-то выкрикивал. На виду у напиравшей толпы бледный как смерть помощник управляющего и посыльный пытались открыть металлические двери в шахту лифта номер четыре. Кассиры, портье и прочие служащие выскочили из-за своих столов и стоек. Люди, сидевшие в барах и ресторанах, высыпали в вестибюль, а вслед за ними вышли официанты и бармены. В главном ресторанном зале умолк оркестр, и музыканты, побросав инструменты, влились в общий поток. Сквозь служебный выход в вестибюль выбегали работники кухни. Питера засыпали градом вопросов.
   – Тихо! – во весь голос крикнул Питер, стараясь перекрыть шум толпы.
   На мгновение наступила тишина, и, воспользовавшись ею, он снова крикнул:
   – Прошу отойти, дайте нам работать. – Он поймал взгляд стоявшего рядом портье. – В пожарную часть позвонили?
   – Не уверен, сэр. Я думаю…
   – Немедленно вызвать пожарных! – рявкнул Питер. И, обратившись к другому служащему, велел: – Свяжитесь с полицией. Скажите, нам нужны машины «скорой помощи», врачи, и пусть пришлют кого-нибудь сдерживать толпу.
   Оба бегом кинулись выполнять приказания.
   Из толпы вышел высокий худощавый мужчина в твидовом пиджаке и брюках военного образца.
   – Я офицер морской пехоты. Скажите, что нужно делать.
   – Нужно очистить середину вестибюля, – сказал искренне благодарный ему Питер. – Возьмите служащих отеля, устройте кордон. Очистите проход к главному подъезду и держите открытыми двери.
   – Есть!
   Высокий офицер повернулся к толпе – словно выстрелы, зазвучали слова команды. Люди подчинялись, будто только и ждали, чтобы кто-то взял на себя руководство. Вскоре цепочка из официантов, поваров, клерков, посыльных, музыкантов и добровольцев-гостей протянулась через вестибюль к выходу на Сент-Чарльз-авеню.
   Алоисиус Ройс присоединился к помощнику управляющего и посыльному, которые пытались взломать дверцы лифта. Обернувшись, он крикнул Питеру:
   – Нам их не открыть без инструментов. Придется взламывать кабину в другом месте.
   В вестибюль вбежал рабочий-ремонтник в комбинезоне. И кинулся к Питеру:
   – Нам нужна помощь на дне шахты. Там кабиной парня прижало. Мы не можем его вытащить, и до других никак не добраться.
   – А ну пошли туда! – скомандовал Питер. И устремился ко входу на служебную лестницу; Алоисиус Ройс – за ним.
   К шахте вел плохо освещенный туннель, облицованный серым кирпичом. Здесь крики, которые они слышали в вестибюле, звучали гораздо громче и ужаснее. Прямо перед ними была разбитая кабина лифта, но добраться до нее мешали куски изуродованного металла, в которые превратилась обшивка лифта, и сплющенные кабиной механизмы в шахте. Рабочие ремонтной бригады пытались приподнять кабину ломами, которые они использовали в качестве рычагов. Другие стояли сзади, не зная, чем помочь. Вопли, крики, грохот работающих рядом механизмов сливались с непрекращающимися стонами, которые неслись из кабины.
   – Осветите же как следует! – крикнул Питер, обращаясь к незанятым рабочим.
   Несколько человек тотчас помчались прочь по туннелю.
   Человеку в комбинезоне, который прибегал в вестибюль, он сказал:
   – Возвращайтесь наверх. Покажите дорогу пожарным.
   – И пошлите доктора – немедленно! – крикнул Алоисиус Ройс, опускаясь на колени посреди обломков.
   – Да, и возьмите кого-нибудь, чтобы проводить его сюда, – добавил Питер. – Объявите по отелю. У нас живут сейчас несколько врачей.
   Рабочий кивнул и побежал в вестибюль.
   Тем временем коридор наполнялся людьми, и пройти по нему становилось все труднее. Сквозь толпу протолкнулся главный инженер Док Викери.
   – О Господи! – Он застыл, глядя на обломки лифта. – О Господи! Сколько раз я им говорил… Я предупреждал, если не потратить денег, может произойти катастрофа… – Он схватил Питера за локоть. – Ты же слышал меня, дружок. Не раз слышал…
   – Потом, шеф. – Питер высвободил локоть. – Что вы можете сделать, чтобы вытащить людей?
   Главный инженер беспомощно покачал головой:
   – Для этого нужно тяжелое оборудование: домкраты, автогенная резка…
   Ясно было, что главный инженер не в состоянии руководить спасательными работами.
   – Проверьте другие лифты, – велел Питер. – Если потребуется, отключайте хоть все. Не допустите повторения случившегося.
   Пожилой инженер уныло кивнул. И, ссутулившись, подавленный, пошел прочь.
   Питер схватил за плечо седого инженера-эксплуатационщика, узнав его в толпе.
   – Ваша задача – никого сюда не подпускать. Всех, кто не занят в спасательных работах, – удалить.
   Инженер кивнул. И принялся очищать туннель от людей.
   А Питер вернулся к шахте лифта и увидел, что Алоисиус Ройс ползком пробрался под обломками и приподнял за плечи раненого рабочего-ремонтника, который кричал и стонал. Даже при слабом свете видно было, что его ноги и нижняя часть туловища завалены обломками.
   – Биллибой, – говорил Ройс, – все будет хорошо. Обещаю. Мы тебя вытащим.
   Ответом был мучительный стон. Питер взял руку раненого.
   – Он говорит правду. Теперь мы тут. И помощь близко.
   Издалека, где-то высоко над ними, Питер услышал нарастающий вой сирен.14
   Портье удалось дозвониться в муниципалитет, в отдел по борьбе с пожарами. Не успел он договорить, как во всех пожарных частях города раздались два пронзительных сигнальных гудка, означавших тревогу особой важности.
   – Ударная группа ноль-ноль-ноль-восемь, по тревоге к отелю «Сент-Грегори», на перекрестке Каронделет и Коммон-стрит! – прозвучал по радио спокойный голос диспетчера.
   На приказ из муниципалитета немедленно откликнулись четыре пожарные команды – Центральная на Декатур-стрит, а также те, что расположены на Тьюлейн-стрит, у Саус-Рэмпарт и Дюмейн. В трех казармах свободные от дежурства пожарные в это время обедали. А в четвертой, Центральной, обед еще только готовили. В сегодняшнем меню был супс фрикадельками и спагетти. Пожарный, дежуривший сегодня у плиты, со вздохом выключил газ и побежал следом за остальными. Надо же такому случиться, да еще в столь неподходящее время – вызов по тревоге из самого центра города!
   Одежда и сапоги лежали в машинах. Пожарные, сбрасывая на ходу ботинки, прыгали на машину и натягивали обмундирование. Не прошло и минуты, как прозвучали два прерывистых сигнала, а к «Сент-Грегори» уже мчались пять пожарных команд, две бригады верхолазов с водометом, а также штурмовая, поисковая и спасательная группы; туда же следовали заместитель брандмайора и два начальника районных отделений. Водители пожарных машин отчаянно лавировали в плотном дневном потоке автомобилей.
   По степени важности тревога, поданная из отеля, не знает себе равных.
   Еще шестнадцать команд и две бригады верхолазов, расквартированные в пяти других отделениях, были приведены в состояние готовности на случай повторной тревоги.
   Оперативный отдел полиции при уголовном суде также получил сообщение о пожаре сразу из двух мест – из отдела по борьбе с пожарами и непосредственно из отеля.
   Две телефонистки, над которыми висел плакат с надписью «Будь терпелив с абонентом», записали сообщение на бланки и тут же передали их радиоинформатору. Сообщение гласило: «Всем машинам «скорой помощи» – полицейским и из бесплатной больницы – к отелю «Сент-Грегори».15
   А тремя этажами ниже вестибюля «Сент-Грегори», в туннеле, ведущем к шахте лифта, по-прежнему раздавались стоны и крики раненых. Внезапно послышались твердые быстрые шаги. По туннелю шел мужчина в легком полосатом костюме. Молодой мужчина. С медицинской сумкой в руке.
   – Доктор! – крикнул Питер. – Скорее сюда!
   Став на колени, ползком, молодой врач добрался наконец до того места, где находились Питер и Алоисиус Ройс. Позади них рабочие аварийной команды спешили закончить подводку освещения. Снова закричал Биллибой Нобл. Он повернул к доктору искаженное болью лицо, глаза молили о помощи.
   – О Боже! Боже! Помогите хоть чем-нибудь…
   Врач кивнул, открыл свою сумку и достал оттуда шприц. Питер закатал рукав комбинезона Биллибоя и крепко держал его обнаженную руку. Доктор быстро обтер руку спиртом и ввел иглу. Морфий подействовал почти мгновенно. Голова Биллибоя откинулась. Глаза закрылись.
   Врач поднес стетоскоп к его груди:
   – К сожалению, у меня нет при себе всего необходимого. Я попал сюда случайно – прямо с улицы. Сколько времени у вас уйдет на то, чтобы вытащить его?
   – Мы вытащим его, как только подойдет помощь. Вон они – уже идут!
   В туннеле раздался топот бегущих людей. На этот раз, судя по шуму, их было много. Это оказались пожарные в касках. В ярких лучах фонарей, которые они держали в руках, мелькало тяжелое снаряжение: топоры, домкраты, рычаги, режущие инструменты. Сосредоточенные лица. Резкие, отчетливые слова команды. Хриплое: «Есть!»
   – Здесь! Подводи рычаг! Убрать завал!
   Сверху застучали топоры. Послышался скрежет поддающегося металла. Как только в вестибюле распахнулись двери шахты, в туннель хлынул поток дневного света.
   – Лестницу! Нам нужна лестница! – раздался крик.
   И вниз поползли длинные лестницы.
   – Немедленно вытащите раненого! – потребовал врач.
   А двое пожарных уже пытались подвести под обломки кабины домкрат. С его помощью они смогут приподнять ее и снять тяжесть с Биллибоя. Они ругались, обливаясь потом, расчищая место, чтобы установить домкрат. Но ничего не получалось: домкрат был на несколько дюймов толще найденного зазора.
   – Нужен домкрат поменьше! Маленький домкрат – потом подведем большой.
   Требование было тут же передано по рации: «Снять маленький домкрат со спасательной машины!»
   – Да вытащите же наконец раненого! – настойчиво требовал врач.
   – Видите эту перекладину? – раздался голос Питера. – Нет, не эту – выше. Если сдвинуть ее, она потянет за собой нижнюю и можно будет поставить домкрат.
   – Там не меньше двадцати тонн, – предупредил спасатель. – Только тронь чуть порезче, и вся махина разом обвалится. Начинайте медленно, плавно.
   – Давайте попробуем! – Это сказал Алоисиус Ройс.
   Став рядом, крепко обхватив друг друга, Ройс с Питером изо всех сил нажали спиной на перекладину. Еще! Безрезультатно. Снова рывок! Сильнее! Легкие буквально разрывались, вены готовы были лопнуть, перед глазами плыли красные круги. Перекладина приподнялась, но едва-едва. Еще рывок! Сделать невозможное! Сознание уходит. В глазах все плывет. Их застилает багровый туман. Еще!.. Перекладина сдвинулась.
   Кто-то крикнул:
   – Домкрат поставлен!
   Теперь можно расслабиться. Опуститься на землю. Дать отдых усталым мышцам.
   Домкрат повернулся и медленно пошел вверх. Обломки лифта стали подниматься.
   – Можно вытаскивать!
   – Теперь уже спешить ни к чему, – медленно проговорил врач. – Он только что умер.
   Раненых и погибших поднимали по приставной лестнице наверх. Вестибюль «Сент-Грегори» превратился в приемный покой, где оказывали первую помощь тем, кто был еще жив, и констатировали смерть тех, кто уже ни в чем не нуждался. Все лишнее убрали. Посредине зала стояли носилки. Толпа за кордоном притихла и как-то сжалась. Женщины плакали. Даже среди мужчин были такие, которые не могли смотреть.
   На улице стояла вереница машин «скорой помощи». Сент-Чарльз-авеню и Каронделет-стрит между Канал-стрит и Грейвир-стрит были закрыты для движения. На обоих концах улиц, за установленными полицией заграждениями, собрались толпы людей. Одна за другой машины «скорой помощи» стали срываться с места. Первым увезли Херби Чэндлера; затем раненого стоматолога, которому оставалось жить считанные часы; потом жительницу Нового Орлеана со сломанной челюстью и ногой. Остальные машины не спешили: онинаправлялись в городской морг. В вестибюле «Сент-Грегори» полицейский капитан допрашивал свидетелей, пытаясь выяснить имена пострадавших.
Последней из раненых вынесли в вестибюль Додо. Врач, опустившись на колени, перевязал ей голову, где зияла большая рана. На руку ей уже успели наложить пластмассовый лубок. Все время, пока шли спасательные работы, Отмычка оставался с Додо: не обращая внимания на адресовавшиеся ему предложения о помощи, он поддерживал Додо и давал указания пытавшимся пробиться к ним спасателям. Отмычку подняли из шахты последним. Перед ним вынесли участника конгресса «Голден-Краун кола» и его жену. Потом пожарный вытащил из-под обломков чемоданы Отмычки и Додо и поднялся с ними в вестибюль. Полицейский в форме стал на страже подле них.
   Питер Макдермотт вернулся в вестибюль как раз в ту минуту, когда поднимали Додо. Мертвенно-бледная, она неподвижно лежала в окровавленной одежде; кровь пропитала уже и повязку у нее на голове. Додо положили на носилки, и над ней тут же склонились два врача. Один из них был совсем молодой, другой – постарше. Тот, кто помоложе, безнадежно покачал головой.
   Внезапно толпа, стоявшая за кордоном, забурлила. Мужчина в рубашке без пиджака, размахивая руками, кричал: «Пропустите меня!»
   Питер обернулся на шум и махнул офицеру морской пехоты, чтобы тот пропустил человека. Толпа молча расступилась. На середину вестибюля выбежал Кэртис О'Киф.
   Вконец убитый, шел он рядом с носилками, на которых лежала Додо. Питер видел, как на улице О'Киф умолял, чтобы ему позволили ехать в машине «скорой помощи», увозившей Додо. Молодой врач кивнул в знак согласия. Двери захлопнулись, и, взвыв сиреной, машина понеслась прочь.16
   Еще не придя в себя, едва веря, что он жив и невредим, Отмычка поднимался по лестнице, спущенной в шахту лифта. За ним следовал пожарный. А сверху уже тянулись руки, готовые помочь. Поддерживаемый со всех сторон, Отмычка ступил в вестибюль.
   И сразу понял, что может стоять и передвигаться без посторонней помощи. К нему возвращалось чувство реальности. И вновь напряженно заработал мозг. Все вокруг было заполнено людьми в форме. Они наводили ужас на Отмычку.
   Чемоданы! Что, если тот, большой, открылся от удара!.. Но нет. Чемоданы Отмычки стояли рядом с другими всего в нескольких шагах от него. Отмычка двинулся было к ним, носзади раздался чей-то голос:
   – Сэр, вас ждет «скорая помощь».
   Обернувшись, Отмычка увидел молодого полицейского.
   – Но мне не нужно…
   – Все должны ехать, сэр. Для проверки. В ваших же интересах.
   – Мне надо взять чемоданы… – запротестовал было Отмычка.
   – Вы сможете забрать их позднее, сэр. За чемоданами приглядят.
   – Нет, они нужны мне сейчас.
   – О Боже! Если ему так нужны его чемоданы, пусть берет, – раздался чей-то голос. – Когда человек перенес такое, он имеет право…
   Молодой полицейский взял чемоданы и проводил Отмычку до выхода на Сент-Чарльз-авеню.
   – Если вы подождете здесь, сэр, я схожу узнаю, на какой машине вам ехать. – И полицейский опустил чемоданы на тротуар.
   Не успел он отойти, как Отмычка схватил чемоданы и растаял в толпе. Никто при этом не обратил на него внимания.
   Так он добрался не спеша до открытой стоянки, где вчера, после удачного ограбления дома в Лейквью, оставил свою машину. Ничто не омрачало спокойствия Отмычки. В нем крепла уверенность, что больше с ним не приключится никаких бед.
   Стоянка была забита автомобилями, но Отмычка быстро разыскал свой «форд» по белому с зеленым номерному знаку штата Мичиган. Он вспомнил, как волновался в понедельник по поводу того, что его номер бросался в глаза. Но, судя по всему, волнения его были напрасны.
   Машина стояла на том самом месте, где он оставил ее. Мотор, как всегда, завелся при первом же повороте ключа зажигания.
   Аккуратно ведя машину, Отмычка выехал из центральной части города и добрался до мотеля на автостраде Шеф-Мантэр, где он спрятал свою предыдущую добычу. С пятнадцатью тысячами долларов та добыча, конечно, сравниться не могла, но тем не менее кое-чего стоила.
   Отмычка поставил «форд» поблизости от входа в свою комнату и вошел в нее с двумя чемоданами, привезенными из «Сент-Грегори». Сначала он задернул занавески на окнахи лишь потом открыл большой чемодан, чтобы проверить, на месте ли деньги. Да, они были на месте.
   В мотеле у Отмычки скопилось довольно много вещей, и ему пришлось перепаковать несколько чемоданов, чтобы все уместить. В конце концов он распихал все, кроме двух меховых шуб, серебряного кубка и подноса, которые вынес из дома в Лейквью. В чемоданы эти вещи не влезали, разве что заново все переложить.
   Отмычка понимал, что это надо бы сделать. Но буквально в последние минуты его вдруг охватила непреодолимая усталость – видимо, реакция, решил он, на события и переживания этого утра. Однако время-то ведь на месте не стояло, и нужно было удирать из Нового Орлеана без проволочек. Отмычка решил, что с шубами и серебром ничего не случится, если положить их прямо в багажник.
   Удостоверившись, что его никто не видит, Отмычка положил чемоданы, серебро и шубы в машину.
   Потом он рассчитался с портье, заплатив остаток по счету. И, отъехав от мотеля, почувствовал, что усталость его вроде бы немного прошла.
   Местом его назначения был Детройт. Ехать Отмычка решил не спеша, с остановками, а по пути серьезно обдумать будущее. Уже несколько лет Отмычка давал себе зарок, что,если когда-нибудь ему удастся раздобыть приличную сумму денег, он купит на них небольшой гараж. И тогда, распростившись с кочевой жизнью преступника, осядет на одном месте, чтобы посвятить остаток дней честному труду. А трудовые навыки у него были. Доказательством мог служить «форд», на руле которого сейчас лежали его руки. И пятнадцати тысяч с избытком хватит, чтобы начать дело. Не ясно было одно: действительно ли настало время покончить с прошлым?
   Отмычка начал колебаться, еще когда пересекал северную часть Нового Орлеана, ведя машину к автостраде Пончартрейн, где начинался путь к свободе.
   Конечно же, много доводов было в пользу того, чтобы порвать с прошлым и осесть. Молодость прошла. Риск и постоянное напряжение измотали Отмычку. Сколько раз – в том числе в Новом Орлеане – ему уже приходилось испытывать на себе гипнотическое действие страха.
   И тем не менее… события последних тридцати шести часов укрепили в нем чувство уверенности, вызвали новый elan[11].Успешное ограбление дома в Лейквью; эти пятнадцать тысяч, приплывшие к нему в руки словно по волшебству; то, что он вышел живым из катастрофы с лифтом какой-нибудь час назад, – все, казалось, говорило о том, что звезда его удачи не померкла. Разве, взятые вместе, эти факты не являли собой знамение, ясно указывавшее, по какому пути идти дальше?
   Пожалуй, было бы недурно еще немножко пожить старой жизнью, подумал Отмычка. С гаражом ведь можно и подождать. На это время всегда найдется.
   С автострады Шеф-Мантэр Отмычка свернул на бульвар Джентильи и поехал вокруг городского парка, мимо водоемов, у которых росли старые раскидистые дубы. Сейчас он приближался к Метари-роуд. Здесь расстилалось море надгробий, уходившее вдаль до самого горизонта, владения новых кладбищ Нового Орлеана – Гринвудского, Кипарисового, Метари, кладбища Святого Патрика, кладбища Пожарных, кладбища бесплатной больницы. Над всеми ними пролегала эстакада автострады Пончартрейн. Отмычка уже мог ее разглядеть – она высилась на фоне неба, словно цитадель в небесах, маня и обещая спасение. Еще несколько минут, и он будет там.
   Приближаясь к пересечению Канал-стрит и Парк-авеню, последнему перекрестку перед пологим въездом на автостраду, Отмычка заметил, что светофор не работает. Движением управлял полицейский, стоявший посередине Канал-стрит.
   До перекрестка оставалось всего несколько метров, когда Отмычка почувствовал, что у него лопнула шина.
Однажды в припадке злости сержант обозвал патрульного мотоциклиста новоорлеанской полиции Николаса Клэнси «самым тупым из всех полицейских Америки – тупее не бывает».
   Для такой характеристики основания были. Несмотря на долгую службу, снискавшую ему репутацию ветерана, Клэнси ни разу не был не то что повышен в чине, но хотя бы даже представлен к повышению. Его послужной список ни у кого не мог бы вызвать зависти. На счету Клэнси почти не было арестов – разве что по пустякам. Если он пускался в погоню за удирающей машиной, можно было не сомневаться, что водителю удастся уйти от преследования. Однажды во время драки на улице Клэнси велено было надеть наручники на подозрительного субъекта, задержанного другим офицером. Но пока Клэнси возился с наручниками, отстегивая их от пояса, задержанный успел пробежать уже несколько кварталов. В другой раз к нему на улице подошел давно разыскиваемый грабитель банков, который, став верующим, решил добровольно сдаться. Бандит отдал ему свой револьвер, и Клэнси тут же его уронил. От удара о землю револьвер выстрелил, а бандит с перепугу изменил свое намерение и убежал. Поймали его лишь через год, в течение которого он успел совершить еще шесть грабежей со взломом.
   И спасал Клэнси все эти годы от увольнения только удивительно покладистый характер, которому никто не мог противостоять, да смущенное лицо грустного клоуна, сознающего свои недостатки.
   Временами, оставшись наедине с самим собой, Клэнси мечтал совершить что-нибудь такое, что если бы не полностью реабилитировало его, то, во всяком случае, сделало бы его послужной список не таким бесцветным. Но до сих пор он с блеском упускал все возможности для этого.
   Среди всех служебных обязанностей единственным, что не составляло для Клэнси ни малейшего труда, была регулировка уличного движения. Он любил этим заниматься. Если бы Клэнси мог повернуть время вспять и предотвратить изобретение автоматического светофора, он с удовольствием сделал бы это.
   Минут десять назад, увидев, что на перекрестке Канал-стрит и Парк-авеню перестал работать светофор, Клэнси сообщил об этом по рации, поставил мотоцикл в сторонку и занял место регулировщика. Втайне он надеялся, что аварийная команда приедет не скоро.
   Клэнси заметил серый «форд», подъезжавший с противоположной стороны авеню и остановившийся у перекрестка. Он не спеша направился к машине. За рулем сидел оцепеневший Отмычка.
   Клэнси обследовал заднее колесо, сидевшее на ободе.
   – Шина лопнула?
   Отмычка кивнул. Будь Клэнси повнимательнее, он наверняка обратил бы внимание на то, как побелели у водителя суставы пальцев, впившиеся в руль. Проклиная невезение, Отмычка понял, что в своих тщательно разработанных планах забыл учесть одну-единственную мелкую деталь: запасная шина и домкрат лежали в багажнике. Чтобы достать их оттуда, надо открыть багажник, и тогда все увидят и шубы, и серебряную утварь, и чемоданы.
   Обливаясь потом, он выжидал. Но полицейский отходить явно не собирался.
   – Колесо-то, видно, придется заменить?
   Отмычка еще раз кивнул. Он пытался оценить ситуацию. Колесо можно заменить быстро. Самое большее на это уйдет три минуты. Домкрат! Гаечный ключ! Освободить болты! Снять колесо! Надеть запаску! Затянуть! Колесо, ключ и домкрат – на заднее сиденье! Захлопнуть багажник! Успеть сделать все это быстро – и ты на свободе, на скоростной автостраде. Если бы только ушел фараон!
   Машины, шедшие за «фордом», стали сбавлять скорость, кое-какие останавливались, прежде чем выехать на резервную полосу. Какой-то автомобиль выскочил из своего рядаслишком резко. Сзади раздался визг тормозов, протестующий звук клаксона. Наклонившись, полицейский оперся локтем на дверцу рядом с Отмычкой.
   – Народу-то уже поднакопилось.
   – Да-а, – протянул в ответ Отмычка.
   Полицейский выпрямился и открыл дверцу.
   – Пора, видно, браться за дело.
   Отмычка заглушил мотор и медленно вылез из машины. Он даже выдавил из себя улыбку.
   – Все в порядке, офицер, я справлюсь.
   Отмычка стоял, затаив дыхание, пока полицейский изучал ситуацию на перекрестке.
   – Я вам подсоблю, – добродушно предложил свои услуги Клэнси.
   Отмычку охватило желание бросить машину и бежать куда глаза глядят. Но он тут же отказался от этой мысли, понимая всю ее безнадежность. Покорившись судьбе, он вставил ключ в замок багажника и поднял крышку.
   Не прошло и минуты, как домкрат уже подпирал задний бампер, болты были отвинчены и машина приподнята. Чемоданы, шубы и серебро лежали кучей в углу багажника. Возясь с колесом, Отмычка видел, как полицейский внимательно разглядывал вещи. Как ни удивительно, пока он молчал.
   А дело было просто в том, что процесс осмысления занимал у Клэнси довольно много времени, чего Отмычка, естественно, не мог знать.
   Склонившись над багажником, Клэнси ткнул пальцем в одну из шуб:
   – Не жарковато ли для этих штучек?
   Последние десять дней температура в тени не опускалась в городе ниже 95 градусов по Фаренгейту.
   – Понимаете, жена… ее иногда знобит.
   Болты тем временем были свинчены и колесо снято. Отмычка в один миг открыл заднюю дверцу машины и швырнул колесо в кабину.
   Полицейский перегнулся через крышку багажника, заглядывая внутрь машины.
   – А женушка-то с вами?
   – Я… я ее по пути захвачу.
   Срывая в кровь руки, Отмычка пытался освободить запасное колесо. Крепежная гайка была завернута намертво. Он сорвал ноготь и содрал кожу с пальцев, пока отвинчивалее. Не обращая внимания на боль, он вытащил колесо из багажника.
   – Чудно это.
   У Отмычки даже дыхание перехватило. Он не в состоянии был шевельнуться. Он подошел к своей Голгофе. Интуиция подсказывала, почему это произошло.
   Судьба подарила ему шанс, но он пренебрег им. Тот факт, что он не успел воплотить свое решение в жизнь, ровным счетом ничего не значил. Судьба была милостива к нему, но Отмычка не воспользовался ее добротой. Теперь же она разгневалась и повернулась к нему спиной.
   Отмычку охватил ужас, когда он вспомнил то, о чем так легко позволил себе забыть несколько минут назад: приговор, который ему могут вынести, если он снова попадет наскамью подсудимых, – ведь ему скорее всего придется провести остаток жизни в тюрьме. И свобода показалась ему бесконечно желанной. Автострада, до которой было рукой подать, словно бы отодвинулась на другой конец света.
   Наконец-то до Отмычки дошел истинный смысл знамений, осенявших его в последние два с половиной дня. Ему представлялась возможность порвать с прошлым, начать новую,достойную жизнь. Эх, если бы только он послушался!
   А он все понял наоборот. С наглым тщеславием он принял расположение судьбы за везение. И сделал выбор. А вот теперь – результат. И менять что-либо уже поздно.
   А может быть, и нет? Разве бывает поздно хотя бы питать надежду? Отмычка закрыл глаза.
   И он поклялся, твердо решив, что если только выберется из этой переделки, то сдержит слово: никогда до конца своих дней не совершать дурных поступков.
   Когда Отмычка открыл глаза, он увидел, что полицейский отошел к другой машине, водитель которой остановился узнать дорогу.
   Быстрее быстрого Отмычка надел новое колесо, затянул болты и, высвободив домкрат, швырнул его в багажник. И, как сделал бы опытнейший механик, инстинктивно подтянул болты на колесе, уже стоявшем на земле. Когда полицейский вернулся, вещи в багажнике были уже переложены, чтобы не привлекать внимания.
   Забыв о своих подозрениях, Клэнси одобрительно кивнул:
   – Ну как, все в порядке?
   Отмычка захлопнул крышку багажника. И только сейчас патрульный Клэнси заметил табличку с мичиганским номером.
   Мичиган. Зеленые цифры на белом поле. В глубине сознания Клэнси шевельнулось воспоминание.
   Когда же это было – сегодня, вчера, позавчера?.. Командир его отделения читает перед строем последние бюллетени… Что-то насчет белых с зеленым номерных знаков…
   Клэнси всеми силами пытался вспомнить, о чем же говорилось в том бюллетене. Их ведь так много: о разыскиваемых преступниках, о пропавших без вести, об угнанных машинах, об ограблениях. Каждый день смышленые, энергичные ребята-полицейские записывали все эти сведения в свои блокноты, старались запомнить и усвоить информацию. Клэнси тоже пытался. Он всегда старался успеть за ними, но всякий раз быстрая речь лейтенанта неизбежно обгоняла медленный почерк Клэнси. Белые с зеленым номерные знаки… Эх, если бы только он мог вспомнить!
   – Из Мичигана, да? – спросил Клэнси, указывая на номер.
   Отмычка кивнул. Он стоял и ждал. Казалось, нет предела долготерпению души человеческой.
   – «Край водных просторов», – вслух прочитал Клэнси надпись на номере. – Говорят, у вас там отличная рыбалка.
   – Да-а… вроде.
   – Вот бы как-нибудь выбраться к вам. Я ведь рыбачу.
   Сзади раздался нетерпеливый гудок. Клэнси открыл дверцу «форда». Он словно бы вдруг вспомнил о своих обязанностях регулировщика.
   – Давайте-ка очистим этот ряд. – А в голове по-прежнему вертелась назойливая мысль: «белый с зеленым номер».
   Мотор сразу завелся. И Отмычка поехал. Клэнси смотрел ему вслед. Осторожно, не слишком быстро, но и не медленно, мобилизовав все свое мужество, Отмычка направил машину к въезду на автостраду.
   «Белый с зеленым». Клэнси потряс головой и всецело занялся регулировкой движения. Да, не зря его называли самым тупым полицейским во всей полиции – тупее не бывает.17
   Мигая синими вспышками сигнальной лампы, белая с голубым полицейская машина «скорой помощи» свернула с Тулейн-авеню к отделению реанимации бесплатной больницы. Машина остановилась. Дверцы тотчас открылись. Санитары вынесли носилки с Додо, положили их на тележку и с профессиональной быстротой скрылись за дверью, на которой было написано: «Только для белых пациентов».
   Кэртис О'Киф следовал за носилками чуть не бегом, чтобы не отстать.
   – Несчастный случай! Дорогу! – выкрикнул шедший впереди санитар.
   Толпа, заполнявшая вестибюль приемного покоя, расступилась, давая пройти небольшой процессии. Любопытные глаза смотрели ей вслед. В основном взгляды были устремлены на лицо Додо, превратившееся в бледную восковую маску.
   Перед носилками распахнулись двери травматологического отделения. Внутри шла напряженная жизнь: стояли другие носилки, сосредоточенно работали врачи, медсестры.
   – Подождите здесь, пожалуйста, – сказал санитар, преграждая Кэртису О'Кифу вход.
   – Мне необходимо знать… – запротестовал О'Киф.
   Входившая в отделение медсестра задержалась на секунду в дверях.
   – Все, что в наших силах, будет сделано. Врач выйдет поговорить с вами, как только сможет. – Последние слова она произнесла, уже входя в отделение. И двустворчатые двери закрылись за ней.
   Кэртис О'Киф продолжал стоять перед дверью. Глаза его застилал туман, сердце разрывалось от отчаяния.
   Всего каких-нибудь полчаса после ухода Додо он в смятении и тревоге метался из угла в угол по гостиной своего номера. Чутье подсказывало ему, что из его жизни невозвратимо ушло что-то такое, чего он больше не встретит. Но ведь у Додо были предшественницы, которые приходили и уходили, словно издеваясь над ним, подсказывал разум. И он спокойно пережил их уход. Почему же сейчас все иначе? Нет, глупо даже так думать.
   Пусть так, все равно О'Кифу хотелось догнать Додо хотя бы для того, чтобы оттянуть разлуку на несколько часов и за это время еще раз взвесить свои чувства. Победил разум. О'Киф остался в номере.
   А через несколько минут до него донесся вой сирен. Сначала он не обратил на это особого внимания. Но вскоре, заметив, что машины «скорой помощи» все прибывают и останавливаются у отеля, он подошел к окну. Внизу царила суматоха, и это побудило его спуститься. Он вышел из номера в чем был – в рубашке, без пиджака.
Уже на площадке у дверей он услышал какие-то тревожные слухи. Прождав лифт почти пять минут среди других постояльцев, скопившихся здесь за это время, О'Киф решил спуститься по служебной лестнице. По дороге он обнаружил, что таким же образом поступили и другие.
   По мере того как он спускался, снизу все отчетливее доносились крики и стоны, и О'Киф, вспомнив о том, что он спортсмен, стрелой помчался вниз.
   В вестибюле он узнал от возбужденных зевак о том, что случилось. Вот тогда он от всей души стал молиться, чтобы Додо успела уехать из отеля до аварии. А через минуту увидел, как ее без сознания выносили из шахты лифта.
   В крови было все: и желтое платье, которое ему так понравилось, и волосы ее, и руки, и ноги. На лице Додо лежала печать смерти.
   В этот миг Кэртис О'Киф вдруг словно прозрел и понял то, что так долго сам от себя скрывал. Он любил Додо. Любил пылко, нежно, со всей силой чувства, на какую способен человек. Слишком поздно признался он себе в этом и теперь сознавал, что, позволив Додо уйти, совершил величайшую ошибку в своей жизни.
   Теперь, глядя на дверь травматологического отделения, он с горечью думал об этом. Внезапно дверь распахнулась, и в коридор вышла сестра. О'Киф бросился было к ней, но она лишь покачала головой и заспешила дальше.
   Он чувствовал себя таким беспомощным. Ведь он почти ничего не мог сделать. Но уж то, что в его силах, он сделает.
   Он повернулся и пошел по больнице. Расталкивая людей в коридорах и холлах, неотступно следя за табличками и стрелками на стенах, О'Киф продвигался к цели. Он распахнул двери с табличкой «Вход воспрещен» и, невзирая на протесты секретарш, вошел в кабинет директора.
   Директор сердито приподнялся со стула. Но после того как Кэртис О'Киф представился, гнев его поутих.
   Через пятнадцать минут директор вышел из травматологического отделения вместе с худощавым тихим человеком невысокого роста, которого он отрекомендовал как доктора Боклера. Врач и О'Киф обменялись рукопожатием.
   – Насколько я понимаю, вы друг молодой леди – если не ошибаюсь, мисс Лэш.
   – Доктор, как она?
   – Она находится в критическом состоянии. Мы делаем все, что можем. Но должен предупредить вас: есть большая вероятность смертельного исхода.
   О'Киф молчал, подавленный горем.
   – У нее серьезная рана на голове; как нам кажется после предварительного осмотра, на черепе есть вмятина. Осколки кости могли попасть в мозг. Более точные показания даст рентген.
   – Сначала больного реанимируют, – пояснил директор.
   Врач кивнул:
   – Она потеряла много крови, и сейчас ей делают переливание. Кроме того, пытаются вывести из шока.
   – Сколько же еще…
   – Реанимация продлится еще по меньшей мере час. Потом, если наш диагноз подтвердится рентгеном, нужно будет срочно оперировать. Ближайшие родственники – в Новом Орлеане?
   О'Киф отрицательно покачал головой.
   – Правда, это не столь важно. В критических ситуациях вроде этой закон позволяет нам приступать к операции без согласия близких.
   – Могу я ее видеть?
   – Не сейчас. Возможно, позднее.
   – Доктор, если вам что-то потребуется… ну, знаете, деньги или профессиональная помощь…
   – В нашей больнице, мистер О'Киф, лечение бесплатное, – спокойно прервал его директор. – Она существует для неимущих и пострадавших от несчастных случаев. И однако же, помощь оказывается здесь такая, какую не купишь за деньги. По соседству с нами – медицинские факультеты двух университетов. Нам помогают специалисты оттуда. Должен сказать вам, что доктор Боклер – один из ведущих нейрохирургов страны.
   – Простите, – глухо пробормотал О'Киф.
   – И все же одну вещь вы, пожалуй, можете сделать.
   О'Киф поднял на него глаза.
   – Больная сейчас без сознания и к тому же – под наркотиками. Но до этого у нее были краткие периоды просветления. В один из таких моментов она позвала свою мать. Если есть возможность доставить сюда ее мать…
   – Это вполне возможно. – О'Кифу стало легче уже оттого, что он хоть что-то мог сделать.
   По телефону-автомату, стоявшему в коридоре, Кэртис О'Киф соединился с Акроном, штат Огайо. Он набрал номер отеля «Кайохогский О'Киф». Управляющий Гаррисон оказался у себя в кабинете.
   – Отложите все дела, – распорядился О'Киф. – И ничем больше не занимайтесь, пока не выполните как можно быстрее то, о чем я вам сейчас скажу.
   – Слушаюсь, сэр, – раздался в трубке бодрый голос Гаррисона.
   – Вы должны найти некую миссис Айрин Лэш с Эксчейндж-стрит в Акроне. Номера дома я не знаю. – О'Киф запомнил название улицы с того дня, когда они с Додо посылали ее матери корзину фруктов. Неужели это было только в прошлый вторник?
   Он услышал, как Гаррисон сказал кому-то у себя в кабинете:
   – Городской телефонный справочник – срочно!
   – Лично встретьтесь с миссис Лэш, – продолжал О'Киф. – Сообщите, что ее дочь Дороти попала в аварию, ранена и может умереть. Я хочу, чтобы миссис Лэш была доставлена в Новый Орлеан как можно быстрее. При необходимости фрахтуйте самолет. С расходами не считайтесь.
   – Одну минуту, мистер О'Киф. – Слышно было, как Гаррисон отдает указания: – Соедините меня по другому телефону с бюро компании «Истерн» – служба продажи билетов в Кливленде. И пошлите лимузин с хорошим водителем к выходу на Маркет-стрит. – И затем он более громко произнес: – Слушаю вас, мистер О'Киф.
   Как только все прояснится, продолжал О'Киф, он просит соединиться с ним – он будет в бесплатной больнице. И он положил трубку, уверенный, что все его приказания будут выполнены. Хороший человек этот Гаррисон. Стоило бы, пожалуй, перевести его в отель посолиднее.
   Через полтора часа рентген подтвердил диагноз доктора Боклера. Стали готовить операционную на тринадцатом этаже. Операция мозга, если больная выдержит, длится несколько часов.
   Прежде чем тележку с больной ввезли в операционную, Кэртису О'Кифу разрешили взглянуть на Додо. Она лежала без сознания, бледная как полотно. О'Кифу показалось, что она никогда уже не будет прежней милой, жизнерадостной Додо.
   Двери операционной закрылись.
   Мать Додо уже находилась в пути. Об этом сообщил Гаррисон. Управляющий «Сент-Грегори» Макдермотт, которому О'Киф позвонил несколько минут назад, сказал, что миссис Лэш встретят и доставят прямо в больницу.
   Словом, все было сделано – оставалось только ждать.
   О'Киф отказался от предложения директора отдохнуть у него в кабинете. Он решил, что будет ждать на тринадцатом этаже, сколько бы ни продлилась операция.
   Внезапно он почувствовал, что хочет обратиться с молитвой к Всевышнему.
   Поблизости находилась дверь с надписью: «Для цветных. Женское отделение». Рядом – другая, на которой значилось: «Послеоперационное оборудование». За этой стеклянной дверью было темно.
   О'Киф открыл ее и вошел. Протиснувшись в полутьме между кислородной палаткой и аппаратом искусственного дыхания, он отыскал свободный уголок и опустился на колени. Пол здесь был куда тверже, чем мягкий бобрик, к которому он привык. Но О'Киф этого даже не заметил. Он молитвенно сложил руки и склонил голову.
   Как ни странно, впервые за многие годы Кэртис О'Киф не мог найти слов, чтобы выразить то, что было у него на сердце.18
   Над городом опускались сумерки, словно стирая боль уходящего дня. Скоро, подумал Питер Макдермотт, наступит ночь; можно будет заснуть и хоть на время забыться. А завтра острота сегодняшних событий уже немного притупится. Словом, наступившие сумерки как бы начали отсчет времени, которое в конце концов все исцеляет.
   Но пройдет еще немало дней и ночей, прежде чем те, кто был причастен к сегодняшним событиям, оправятся от пережитого потрясения. Еще не скоро воды успокоительной Леты поглотят эту трагедию.
   Работа – если не полностью, то хотя бы частично – помогла забыться.
   А ее после полудня было много.
   Сидя в одиночестве у себя в кабинете на бельэтаже, Питер разбирал дела – что уже сделано и что предстоит сделать.
   Тяжелый, мучительный процесс установления личности погибших и оповещения родных наконец был позади. Теперь пора было заняться организацией похорон – тех, где отелю придется взять на себя часть расходов.
   То немногое, что можно было сделать для раненых, помимо оказания больничной помощи, было сделано.
   Давно покинули отель аварийные команды – пожарные, полицейские. Их сменила техническая инспекция, детально обследовавшая все лифты и оборудование для них, имевшееся в отеле. Они проработают до вечера и весь следующий день. И некоторые лифты в отеле уже начали функционировать.
   Представители страховых компаний опрашивали очевидцев и собирали письменные свидетельства о случившемся – по их мрачному виду ясно было, что компаниям предстояли немалые выплаты.
   В понедельник из Нью-Йорка прибудет группа консультантов, они должны разработать план замены устаревшей системы пассажирских лифтов на новую. Это будет первым крупным расходом правления Альберта Уэллса – Демпстера – Макдермотта.
   На столе Питера лежало прошение главного инженера об отставке. Питер намеревался удовлетворить его просьбу.
   Однако в отставку его надо вывести со всеми почестями и назначить пенсию, соответствующую его долголетней службе в отеле.
   То же предстоит проделать и с шеф-поваром мсье Эбраном. Но с увольнением старого повара следует поторопиться, а на его место поставить Андре Лемьё.
   От молодого француза – с его идеями создания изысканных ресторанов, интимных баров, изменения всей системы общественного питания – во многом будет зависеть будущее «Сент-Грегори». Отель ведь существует не только за счет тех, кто снимает номера. Все номера могут быть каждый день заняты, а отель тем не менее обанкротится. Основу прибылей составляют особые услуги: сдача помещений под собрания и съезды, а также рестораны и бары.
   Надо подумать и о других перемещениях, о реорганизации служб, новом распределении ответственности. Самому Питеру как вице-президенту – распорядителю придется уделять много времени проблемам общего руководства. Ему потребуется помощник главного управляющего, чтобы следить за повседневной работой отеля. Для такой должности требуется человек молодой, энергичный, способный жестко потребовать исполнения поставленной задачи, но в то же время умеющий ладить с подчиненными, особенно с теми, кто старше по возрасту. Для этого вполне может подойти выпускник факультета управления отелями. Питер решил позвонить в понедельник декану Роберту Бекку. Декан не терял связи со многими способными людьми из числа бывших выпускников. Возможно, он подскажет, кто сейчас свободен.
   Несмотря на весь ужас сегодняшней трагедии, надо было думать о завтрашнем дне.
   Будущее Питера теперь уже прочно связано с Кристиной. Мысль об этом воодушевляла и волновала его. Однако пока еще они ведь ни о чем не условились. Но Питер был уверен, что все будет в порядке. Кристина уехала к себе в Джентильи. Скоро и он отправится к ней.
   Но оставались еще другие, менее приятные дела. Час назад в кабинет Питера зашел капитан Йоллес. Он только что закончил допрос герцогини Крой-донской.
   – Сидишь с ней, – сказал капитан Йоллес, – и никак не можешь понять, что происходит под этой ледяной маской. Женщина она или нет? Да неужели она не понимает, как умер ее муж? Я видел его тело. Не приведи Господь! Такого никто не заслуживает. Она тоже присутствовала при опознании трупа. Немногие женщины способны вынести такое. А она даже не вздрогнула. Ни слез, ни сострадания. Только дернула головой – манера у нее такая – да посмотрела надменным взглядом. Признаюсь вам, она меня привлекает как мужчину. Так и хочется дознаться, какая же она на самом-то деле. – Капитан задумался и умолк.
   – Да, – сказал он через некоторое время, выведенный из своих раздумий вопросом Питера, – мы предъявим ей обвинение в соучастии и арестуем после похорон. Трудно сказать, какой оборот примет дело, вынесет ли суд присяжных приговор, если защита станет утверждать, что к этому ее принудил муж, а теперь он мертв… Зачем гадать, посмотрим.
   Йоллес сообщил также, что против Огилви уже выдвинуто обвинение.
   – Он обвиняется в соучастии. Вероятно, потом мы ему еще кое-что добавим. Это решит районный прокурор. Так или иначе, если вы намерены оставить его место свободным, не рассчитывайте получить его обратно раньше чем через пять дней.
   – А мы и не рассчитываем, – ответил Питер.
   Реорганизация охраны отеля значилась у Питера в числе самых срочных дел.
   Капитан Йоллес ушел, и в кабинете стало совсем тихо. За окном темнело. Вскоре Питер услышал, как хлопнула наружная дверь. Потом раздался тихий стук в дверь его кабинета.
   – Войдите, – сказал Питер.
   Это был Алоисиус Ройс. Молодой негр держал в руках поднос с графином мартини и стаканом. Он опустил поднос на стол.
   – Я решил, что, может, это вам не повредит.
   – Спасибо, – сказал Питер. – Но я никогда не пью в одиночку.
   – Предвидел такой ответ, – сказал Алоисиус Ройс и извлек из кармана второй стакан.
   Они выпили молча. Слишком еще угнетало их пережитое сегодня, чтобы произносить тосты.
   – Вы доставили миссис Лэш? – спросил Питер.
   Ройс кивнул:
   – Отвез ее прямо в больницу. Входить нам пришлось через разные двери, но внутри мы встретились, и я отвел ее к мистеру О'Кифу.
   – Спасибо.
   После звонка Кэртиса О'Кифа Питер решил послать на аэродром человека, на которого он мог положиться. Поэтому он и попросил поехать туда Ройса.
   – Когда мы подъехали к больнице, врачи как раз закончили операцию. Если не будет осложнений, молодая леди – мисс Лэш – выкарабкается.
   – Я рад за нее.
   – Мистер О'Киф сказал мне, что они поженятся, как только она немного придет в себя. Судя по всему, ее матери эта идея тоже по душе.
   – Думаю, такое пришлось бы по душе многим матерям, – слегка улыбнувшись, сказал Питер.
   Вновь наступило молчание. Прервал его Ройс:
   – Я слышал об утреннем совещании. О том, какую позицию вы там заняли. И как все повернулось.
   Питер кивнул:
   – В нашем отеле покончено с сегрегацией. Отныне и навсегда.
   – Полагаю, вы ждете от меня благодарности. За то, что вы дарите нам, хотя это принадлежит нам по праву.
   – Нет, – сказал Питер. – А вы опять стали колючим. Я же хотел бы знать, решили ли вы остаться с У. Т. Насколько мне известно, ему это было бы приятно, а вас не обременило бы. Отелю приходится решать разные правовые вопросы. И я бы уж постарался, чтобы кое-что перепало и вам.
   – За это спасибо, – сказал Ройс. – И все-таки я отвечу «нет». Сегодня я заявил мистеру Тренту, что покину отель, как только получу диплом. – Он долил в стаканы мартини и посмотрел на свет свой стакан. – Вы и я – мы с вами в определенном смысле стоим на противоположных полюсах. И пока мы живы, ничего не изменится. То, что я могу делать с помощью полученных мною знаний о праве и законе, будет сделано для моего народа. Впереди предстоит тяжелая борьба – и на легальной основе, и не только на ней. И не всегда она будет справедливой как с нашей стороны, так и с вашей. Но учтите одно: если мы бываем непоследовательны, нетерпимы, несправедливы, мы научились этому у вас. Всем нам туго придется. И вам здесь, в отеле, тоже. Вы решили покончить с сегрегацией, но это еще не все. Трудностей будет по горло: с теми, кому не по душе будут ваши начинания, с неграми, которые не будут вести себя паиньками и будут осложнять вам жизнь, среди нас ведь тоже есть всякие. Ну что вы станете делать с негром-дебоширом, с негром-наглецом, с полупьяным негром-Ромео? Среди нас и такие есть. Когда белые так себя ведут, вы пытаетесь улыбаться, проглатываете их выходки и даже прощаете. А что вы будете делать, когда такое станет вытворять негр?
   – Вероятно, это будет трудная задача, – сказал Питер. – Но я постараюсь быть объективным.
   – Вы-то да. А другие не станут. Словом, вот как пойдет война. Одно лишь утешает.
   – Что же именно? – спросил Питер.
   – То, что иногда будут перемирия. – Ройс взял со стола поднос с графином и пустыми стаканами. – Я думаю, это было одно из них.
Теперь уже настала ночь.
   В отеле подошел к концу еще один день. Он отличался от многих других, и тем не менее, несмотря на чрезвычайные события, шли обычные дела: бронирование номеров, прием гостей, административные хлопоты, хозяйственные нужды, работали инженеры, гараж, кассы, кухни, и все выполняли одну простую задачу: принять путешественника, обогреть его, дать ему отдохнуть и отправить дальше.
   Скоро этот цикл начнется вновь.
   Измотавшись за день, Питер собрался наконец покинуть отель. Он погасил свет, вышел из кабинета управляющего и прошел через весь бельэтаж. У лестницы, ведущей в вестибюль, Питер увидел в зеркале свое отражение. Лишь тут он впервые заметил, как измят и перепачкан его костюм. Он его так отделал, вспомнил Питер, когда пытался приподнять обломки лифта, под которыми умер Биллибой.
   Он провел рукой по пиджаку, пытаясь разгладить его. Что-то слегка хрустнуло, и Питер, опустив руку в карман, нащупал там сложенную бумажку. Достав ее, Питер вспомнил,откуда она. Это была записка, которую Кристина сунула ему, когда он выходил с совещания, где поставил на карту свою карьеру и выиграл.
   Он совсем забыл про записку. И сейчас с любопытством развернул ее. «Это будет отличный отель, потому что он будет похож на человека, которому предстоит им управлять», – прочитал Питер.
   А внизу мелкими буквами Кристина приписала:
   «P. S. Я люблю тебя».
   Улыбаясь и все убыстряя шаг, Питер сбежал вниз по лестнице – в вестибюль своего отеля.