Артур Хейли Отель Arthur Hailey Hotel

Над Новым Орлеаном только еще начали появляться первые проблески утренней зари, а Отмычка уже проснулся. Он сидел на кровати в своем номере в отеле «Сент-Грегори», чувствуя себя отдохнувшим, бодрым, готовым приступить к работе.
   Накануне с полудня до вечера Отмычка крепко спал. Потом вышел прогуляться и вернулся в два часа ночи. Поспал еще часа полтора и встал точно, когда было нужно. Поднявшись с постели, он побрился и принял душ – сначала теплый, а под конец холодный. От ледяной воды Отмычку бросило в дрожь, но когда он энергично растер тело сухим полотенцем, ему сразу стало жарко.
   Следуя раз и навсегда установленному ритуалу перед очередным выходом на дело, он надел свежее белье и чистую накрахмаленную рубашку. И сейчас ощущение приятно похрустывающей ткани еще больше настроило его на нужный лад. Если порой им на миг и овладевала смутная тревога – страх перед чудовищной возможностью в случае провала оказаться за решеткой теперь уже на пятнадцать лет, – то он сразу отгонял ее от себя.
   И с удовольствием вспоминал, как гладко и удачно прошла у него подготовка.
   Со времени приезда сюда он увеличил свою коллекцию ключей с трех до пяти штук.
   Четвертый ключ был получен вчера вечером самым простым способом – у дежурного портье. Сам он жил в номере 830, а ключ попросил от номера 803.
   Конечно, перед тем как решиться на такой шаг, он принял необходимые меры предосторожности. Во-первых, убедился, что ключ под номером 803 висит на своем месте, а во-вторых, что в отделении под этим ключом не лежит ни писем, ни записок. Если бы там оказалась почта, Отмычке пришлось бы отложить свою затею. Отдавая почту, портье имеет обыкновение спрашивать у гостя фамилию. Отмычка же тогда послонялся немного по вестибюлю и, когда у портье прибавилось работы, спокойно встал в очередь за ключом. Ему дали ключ без расспросов. Если бы произошла заминка, Отмычка сказал бы – и это прозвучало бы вполне правдоподобно, – что перепутал номера.
   Эта легкость, с какой Отмычка получил ключ, показалась ему хорошим предзнаменованием. Позже, удостоверившись, что портье сменился, он точно так же добудет ключи от номеров 380 и 930.
   Следующая ставка тоже оказалась выигрышной. Двумя днями раньше, через надежных людей, он пришел к определенному соглашению с девицей из стриптиза на Бурбон-стрит. Это она раздобыла ему пятый ключ, пообещав достать еще.
   И только на железнодорожном вокзале утомительное дежурство возле отправлявшихся поездов оказалось безрезультатным. Такое случалось и раньше, и Отмычка решил, что пора делать выводы из накопившегося опыта. Люди, едущие поездом, явно консервативнее тех, кто летит, и, наверно, по этой причине аккуратнее относятся к ключам от своих номеров. Поэтому на будущее Отмычка решил исключить железнодорожные вокзалы из своих планов.
   Он взглянул на часы. Дольше прохлаждаться не было оснований, хотя он чувствовал какое-то странное нежелание встать с кровати. Но он преодолел себя и приступил к последним приготовлениям.
   В ванной у него уже стоял стакан, на одну треть наполненный шотландским виски. Отмычка тщательно прополоскал рот, но не выпил ни капли, а выплюнул все в раковину умывальника.
   Затем он взял сложенную газету – утренний выпуск «Таймс-Пикайюн», который купил накануне вечером, – и сунул под мышку.
   Наконец, проверив карманы, где в определенном порядке лежала коллекция ключей, Отмычка вышел из комнаты.
   Неслышно ступая в туфлях на резиновой подошве, он двинулся вниз по служебной лестнице и не спеша, пружинистым шагом спустился на два этажа. Очутившись на шестом этаже, он вошел в коридор и быстро кинул взгляд в оба конца, но сделал это так незаметно, что, даже если бы за ним следили, никто бы ничего не заметил.
   В коридоре было пусто и тихо.
   Отмычка заранее изучил расположение комнат и систему их нумерации. Вынув из внутреннего кармана ключ под номером 641 и небрежно помахивая им, он неторопливо направился к тому месту, где, как он знал, находилась обозначенная на бирке комната. Это был первый ключ, который он добыл в аэропорту Мойсант. Кроме всего прочего, Отмычка всегда соблюдал строгую очередность.
   А вот и дверь под номером 641. Отмычка остановился. Свет внутри не горит. Не слышно ни звука. Он достал перчатки и быстро их натянул.
   Все чувства его были напряжены. Осторожно вставил он ключ в замочную скважину. И повернул. Дверь бесшумно открылась. Отмычка вынул ключ, вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь.
   Слабый свет зари уже чуть растворил царившую в комнате тьму. Отмычка стоял не шевелясь, давая глазам привыкнуть к сумеречному свету. Все вокруг было серым – поэтому-то опытные гостиничные воры и выбирают это время суток для своих операций. Света вполне достаточно, чтобы передвигаться, не спотыкаясь о мебель, а с другой стороны, можно надеяться, что тебя не увидят. Есть и другие причины, чтобы действовать именно в эту пору. Предрассветный час – время затишья в любом отеле: ночные дежурные уже клюют носом в ожидании смены. Дневные же еще не явились. Гости – даже гуляки и любители поздно ложиться – уже давно в своих номерах и скорее всего крепко спят. На рассвете человек чувствует себя спокойнее, как будто все опасности ночи уже позади.
   Прямо перед собой Отмычка различил очертания туалетного столика. Справа вырисовалась кровать. Услышав ровное дыхание, он понял, что человек на кровати спит.
   Деньги следует искать прежде всего на туалетном столике.
   Отмычка осторожно двинулся вперед, предварительно ощупывая ногой пространство, чтобы не споткнуться. Он уже дошел до столика и, коснувшись его, кончиками пальцев стал шарить по крышке.
   Перчатка наткнулась на кучку монет. Нет, это ни к чему! Пожадничать и положить мелочь в карман – значит наделать шуму. Но там, где монеты, должен быть и бумажник. Ага,вот и он! Бумажник оказался приятно пухлым.
   Вдруг яркий свет залил комнату.
   Случилось это столь неожиданно – без единого настораживающего звука, – что мгновенная реакция, которой так гордился Отмычка, не сработала.
   Выручил его инстинкт. Отмычка уронил бумажник и с виноватым видом повернулся в сторону света.
   Владелец комнаты, включивший лампу на ночном столике, сидел в пижаме на кровати. Он был сравнительно молод, мускулист и предельно взбешен.
   – Какого черта вы тут делаете? – взорвался он.
   Отмычка стоял, с глупым видом осматриваясь по сторонам, не в силах вымолвить ни слова.
   Вероятнее всего, решил потом Отмычка, проснувшемуся и самому нужно было время, чтобы собраться с мыслями, поэтому-то он и не заметил виноватого замешательства своего непрошеного гостя. Однако в тот момент, чувствуя, что он упускает драгоценное преимущество, Отмычка решительно ринулся в бой. Он покачнулся, будто пьяный, и возопил:
   – Ч-что я тут д-делаю? Д ч-что вы д-делаете в м-моей п-постели? – Говоря это, он незаметно стянул с рук перчатки.
   – Идиот! Это моя постель. И моя комната!
   Подойдя поближе, Отмычка дыхнул на незнакомца, обдав его запахом виски, которым прополоскал рот. Он заметил, как тот отшатнулся. Теперь мозг Отмычки работал четко ихладнокровно, как всегда в таких случаях. Он уже не раз выходил сухим из подобных опасных ситуаций.
   Он знал, что сейчас необходимо отбросить агрессивный тон и перейти к обороне, иначе владелец комнаты может испугаться и позвать на помощь. Впрочем, этот незнакомец, казалось, сам мог сладить с кем угодно.
   – В-ваша комната? – глупо ухмыльнувшись, спросил Отмычка. – А в-вы в этом ув-верены?
   Человек в кровати еще больше разозлился:
   – Ах ты, проклятый пьяница! Конечно, это моя комната!
   – Это номер шестьсот четырнадцатый?
   – Вот болван! Шестьсот сорок первый.
   – Извините, старина. Видно, я ошибся. – Отмычка выдернул из-под мышки газету, которую намеренно брал, чтобы создать впечатление, будто он только пришел с улицы. – На вот ут-треннюю г-газету. С-специальный выпуск.
   – На кой мне черт твоя газета. Забирай ее и уматывай!
   Значит, сошло! Хорошо продуманный план отступления снова сработал.
   – Еще р-раз п-повторяю: из-звини, старина, – сказал Отмычка, уже направляясь к двери. – Н-нер-расстраивайся. Я ухожу.
   Человек продолжал сидеть в кровати и глядеть ему вслед. Сложив вдвое перчатку, Отмычка нажал на ручку двери. Итак, все позади. Он закрыл за собой дверь.
   И остановился, напряженно прислушиваясь: вот человек встал с кровати, шлепая босыми ногами, подошел к двери, дернул ее и накинул предохранительную цепочку. Отмычкапо-прежнему не шевелился.
   Он простоял так не меньше пяти минут, выжидая – а вдруг постоялец позвонит администратору. Ему необходимо было это знать. Если позвонит, Отмычка должен тотчас вернуться к себе – до того, как поднимется крик и шум. Но из комнаты не доносилось ни звука, телефон не звонил. Опасность пока миновала.
   Конечно, потом все может принять иной оборот.
   Когда мистер 641 окончательно проснется, он вспомнит о ночном приключении. А поразмыслив, может задаться некоторыми вопросами. Например: даже если кто-то и ошибся комнатой, почему его ключ подошел к этой двери? А уж если он вошел, то почему стоял в темноте, когда мог включить свет? И как объяснить минутную растерянность визитера? Если это человек сообразительный, то, проснувшись, он может без труда восстановить кое-какие детали и, пожалуй, переосмыслить случившееся. Так или иначе, у него может появиться повод позвонить администрации отеля и выразить возмущение.
   А администрация – в лице детектива отеля – сразу поймет, в чем дело. И начнется обычное в таких случаях расследование. Вызовут обитателя номера 614 и постараются свести его с владельцем номера 641. Оба заявят, что впервые видят друг друга. Детектив нисколько не удивится: это только подтвердит его подозрение, что в отель проник вор-профессионал. Молва разнесется быстро. И против Отмычки, едва успевшего развернуть свою деятельность, будет мобилизован весь персонал отеля.
   Не исключено и то, что отель свяжется с местной полицией. А те, в свою очередь, запросят у ФБР сведения относительно воров – специалистов по отелям, разгуливающих по стране. В любом таком списке, несомненно, будет фигурировать имя Джулиуса Милна, по прозвищу Отмычка. Да еще приложат фотографии – специальные фотографии, сделанные в полиции, которые покажут портье и всем прочим.
   Значит, надо собираться и удирать. Если он поспешит, то будет за пределами города меньше чем через час.
   Беда лишь в том, что не так это просто. Он порядком поистратился: заплатил за машину, за мотель, за номер в отеле, дал девчонке из стриптиза за ключ. У него почти не осталось денег. Нет, он должен разжиться в Новом Орлеане – и как следует. Подумай еще, Отмычка, сказал он себе. Хорошенько подумай.
   Итак, он рассмотрел наихудший вариант. А что, если посмотреть на это с другой стороны?
   Даже если события и будут развиваться так, как он сейчас думал, все равно на это уйдет несколько дней. У полиции Нового Орлеана много дел. Судя по утренней газете, все детективы брошены на раскрытие трагедии, которая произошла на одном из проспектов, – шутка ли, сразу двоих убило, весь город взбудоражен. Едва ли полиция станет сейчас отвлекаться, особенно если учесть, что в отеле пока не совершено никакого преступления. Рано или поздно они, конечно, до него доберутся. Как добирались всегда.
   Так сколько же у него времени? Если не зарываться, то день у него есть, а возможно, и два. Он все тщательно взвесил. Да, этого достаточно.
   В пятницу утром он уедет из отеля, а потом и из города и заметет за собой следы.
   Итак, решение принято. Ну а сейчас что делать? Вернуться в свою комнату на восьмом этаже и отложить все до завтрашнего дня или продолжать? Желание остановиться былоочень велико. То, что произошло несколько минут назад – если быть с самим собой честным, – всполошило его куда больше, чем бывало в подобных случаях. И собственный номер казался ему сейчас надежным и уютным пристанищем.
   Тем не менее Отмычка мрачно решил: надо продолжать работу. Однажды он где-то прочитал, что, если военный самолет терпит аварию не по вине летчика, этого летчика тут же отправляют в новый полет, чтобы он не потерял уверенности в себе. И он, Отмычка, должен руководствоваться тем же принципом.
   Первый ключ, который он здесь добыл, не оправдал его надежд. Возможно, это знамение, указывающее на то, что надо изменить порядок и испробовать последний. Девица из стриптиза на Бурбон-стрит продала ему ключ от номера 1062. Вот и еще одна хорошая примета: цифра два приносит ему счастье! Считая про себя лестничные пролеты, Отмычка начал подниматься по служебной лестнице на десятый этаж.
   Житель Айовы по имени Стэнли, простак, попавшийся на удочку в кабачке на Бурбон-стрит, наконец уснул. Он долго ждал блондинку с пышными формами, сначала уверенный в том, что она придет, потом, спустя несколько часов, – со все убывающей надеждой и неприятным сознанием, что его обвели вокруг пальца, да еще как! Но вот глаза его самисобой закрылись, и он забылся тяжелым пьяным сном.
   Он не слышал, ни как вошел Отмычка, ни как тот осторожно и методично обшарил комнату. Он продолжал спать, а Отмычка вытащил все деньги из его бумажника и прикарманилчасы, перстень, золотой портсигар, зажигалку и бриллиантовые запонки. Не пошевелился он и тогда, когда Отмычка тихонько вышел.
   Было уже позднее утро, когда Стэнли из Айовы проснулся. Прошел еще час, прежде чем сознание его продралось сквозь тяжелое похмелье и он понял, что его обокрали. Когда же до него дошли размеры постигшего его несчастья, когда он подсчитал, во что ему обошелся вчерашний, ровно ничего не давший вечер, он бросился в кресло и разрыдался как ребенок.
   Отмычка же задолго до этого уже надежно спрятал свою добычу.
   Выйдя из номера 1062, Отмычка решил, что стало слишком светло – продолжать работу рискованно, и возвратился к себе в номер. Первым делом он пересчитал деньги. Оказалось не так уж мало – девяносто четыре доллара, в основном пятерками и десятками, причем банкноты все замусоленные, так что не опознаешь. Обрадовавшись, Отмычка сунул их в бумажник.
   Часы и другие вещи могли доставить больше неприятностей. Он даже вначале усомнился, стоит ли брать их вообще, но жадность не позволяла упустить столь легкую добычу. Это, конечно, означало, что сегодня рано или поздно поднимется шум. Люди могут терять деньги и не вспомнить, где и при каких обстоятельствах это произошло, но пропажа драгоценностей явно указывала на кражу. Теперь уже вмешательство полиции становилось более вероятным, а значит, время, которым Отмычка мог воспользоваться, сокращалось. Впрочем, кто его знает. Он почувствовал, как возрастает его уверенность в себе, а заодно и готовность, если потребуется, идти на риск.
   Среди его вещей был небольшой чемоданчик – с таким можно войти в отель и выйти, не привлекая к себе внимания. Отмычка переложил туда украденные вещи, прикинув, что наверняка получит за них у надежного человека не менее ста долларов, хотя стоили они значительно больше.
   Потом он подождал, чтобы отель проснулся и вестибюль заполнился людьми. Тогда он спустился на лифте и направился со своим чемоданчиком к стоянке на Канал-стрит, где накануне оставил свою машину. Отсюда он не спеша проехал к мотелю на шоссе Шеф-Мантэр, где заранее снял комнату. По дороге он остановился – вышел из машины и поднялкапот, делая вид, будто устраняет неисправность в моторе; на самом же деле ему надо было достать ключ от комнаты в мотеле, спрятанный в карбюраторе. В мотеле он долго не задержался – лишь переложил ценности в другой чемодан и запер его. На обратном пути он повторил сцену с копанием в моторе и снова положил ключ от комнаты в карбюратор. Таким образом, когда он поставил машину на стоянку – на этот раз в другом месте, – ни при нем, ни в его номере в отеле уже не было ничего, указывавшего на его причастность к ограблению.
   Успех окрылил Отмычку, и он зашел позавтракать в кафе при отеле.
   Выходя из него, он и увидел герцогиню Крой-донскую.
   Она только что вышла из лифта в вестибюле, бедлингтон-терьеры – три с одной стороны, два с другой – мчались впереди нее, словно вестовые. Герцогиня крепко и властнодержала поводки, однако мысли ее были явно далеко, и смотрела она прямо перед собой, словно что-то видела за толщей гостиничных стен. Она была, как всегда, величественна и надменна. И только внимательный наблюдатель уловил бы на ее лице следы усталости и тревоги, которые не могли окончательно скрыть ни косметика, ни огромная сила воли.
   Отмычка остановился как вкопанный, не веря своим глазам. Да нет же, это она, герцогиня Крой-донская. Ошибиться Отмычка не мог: слишком много ее фотографий видел он в газетах и журналах, которые жадно просматривал. И герцогиня, судя по всему, жила в этом отеле.
   Мысль у Отмычки стремительно заработала. Герцогиня Кройдонская славилась редчайшими в мире драгоценностями. Где бы она ни появлялась, она была всегда унизана ими.Даже сейчас глаза Отмычки сузились при виде колец и сапфировой броши, которые были на герцогине, – брошь была небрежно приколота, а ведь ей цены нет. Такая любовь кукрашениям означала, что, несмотря на все меры предосторожности, герцогиня наверняка возит с собой хотя бы часть своих богатств.
   И безрассудный, дерзкий, невозможный замысел – такой ли уж невозможный? – понемногу начал обретать в голове Отмычки вполне определенные очертания. Он неотрывно смотрел на герцогиню Кройдонскую, пока та, следуя за терьерами, не пересекла вестибюль и не исчезла на залитой солнцем улице.2
   Херби Чэндлер приехал на работу рано, но из соображений собственной выгоды, а вовсе не в интересах «Сент-Грегори».
   Среди побочных доходов старшего посыльного – как и во многих других отелях, где есть бары, – была статья, именуемая «спиртные остатки».
   Гости, останавливающиеся в отеле и предпочитающие питаться в номере или просто любящие выпить в одиночестве, часто, уезжая, оставляют бутылки с недопитым вином. В чемодан открытые бутылки никто не кладет – из опасения, что вино прольется, или из боязни, что в аэропорту получится перевес. Но такова уж человеческая натура, что просто вылить вино – невозможно, а потому его обычно оставляют на туалетном столике.
   Посыльный, вызванный в номер, чтобы снести вниз багаж, заметив оставленные бутылки, через несколько минут возвращается и забирает их. Если же гости сами выносят чемоданы – а теперь многие предпочитают так поступать, – то об оставленном вине горничная по этажу сообщает посыльному, и он делится с ней прибылью.
   В «Сент-Грегори» это собранное по капелькам спиртное поступало в один из углов подвальной кладовой – в единоличное владение Херби Чэндлера. И хранилось там до поры до времени под присмотром кладовщика, который, в свою очередь, пользовался помощью Чэндлера в осуществлении собственных махинаций.
   Бутылки стаскивали сюда обычно в бельевых корзинах, с которыми посыльные могут ходить по всему отелю, не вызывая подозрений. В результате за один-два дня у Чэндлера собиралось поразительное количество спиртного.
   Два-три раза в неделю – а если в отеле проводились съезды, то и чаще – старший посыльный, как, например, сегодня, сортировал свои запасы.
   Сначала Херби отделил бутылки с джином. Затем, выбрав две бутылки с этикетками наиболее дорогих сортов, он через маленькую, видавшую виды воронку слил в них все остатки. Одна бутылка оказалась доверху полной, вторая – на три четверти. Он завинтил на обеих крышки и вторую бутылку отставил в сторону – долить в следующий раз. Потом он проделал такую же процедуру с американским виски, шотландским виски и водкой. Всего набралось семь полных и несколько неполных бутылок. Остатки водки он после некоторого колебания вылил в джин.
   К концу дня полные бутылки будут переправлены в бар, за несколько кварталов от «Сент-Грегори». И хозяин бара, не вдаваясь в анализ качества, продаст эти напитки своим завсегдатаям, а Херби Чэндлеру выплатит половину того, что он заплатил бы обычному поставщику. Время от времени Херби выдавал дивиденды тем, кто промышлял вместес ним в отеле, но – самые мизерные.
   В последнее время дело со «спиртными остатками» шло хорошо, и сегодняшний итог мог бы порадовать Херби, если бы его не угнетали другие мысли. Вчера поздно вечером ему позвонил Стэнли Диксон. И пересказал – в своей версии – разговор с Питером Макдермоттом. Сообщил он и о том, что Макдермотт ждет его – и его дружков – у себя в кабинете завтра – значит, уже сегодня – в четыре часа дня. Собственно, Диксон звонил затем, чтобы выяснить, много ли знает Макдермотт.
   Херби Чэндлер не в состоянии был ответить Диксону на этот вопрос, но он посоветовал держаться настороже и все отрицать. Однако с тех пор он все думал о том, что же в действительности произошло в номере 1126–27 двое суток назад и насколько информирован обо всем – включая и роль в этом деле самого Чэндлера – заместитель управляющего.
   До четырех дня оставалось еще целых девять часов. Сегодня, подумал Херби Чэндлер, эти часы покажутся ему бесконечно долгими.3
   Кэртис О'Киф, не меняя раз и навсегда заведенного порядка, вначале принял душ, затем помолился Богу. Такая последовательность действий была вполне рациональной: во-первых, магнат чистым представал перед Всевышним, а во-вторых, за те двадцать минут, что он проводил на коленях, завернувшись в махровый халат, он успевал как следует высохнуть.
   Яркий солнечный свет, заливавший уютные, освежаемые кондиционером апартаменты, привел О'Кифа в благодушное настроение. Это отразилось и на молитве, которая получилась многословной, скорее похожей на задушевную беседу. Магнат не забыл, однако, напомнить Господу Богу о своем интересе к отелю «Сент-Грегори».
   Завтрак был подан в апартаменты Додо. Она сама сделала заказ, после того как сосредоточенно, во всех деталях прочла необъятное меню, а потом долго беседовала с официантом, несколько раз меняя при этом выбранные ранее блюда. Сегодня почему-то массу сомнений доставил ей выбор сока, и, разговаривая по телефону с невидимым человеком, принимавшим заказ, она несколько минут никак не могла решить, что же лучше: ананасовый сок, грейпфрутовый или апельсиновый. Кэртис О'Киф немало позабавился, представив себе, какая путаница из-за этого продолжительного разговора получилась в буфете одиннадцатью этажами ниже, да еще в самый час пик.
   В ожидании завтрака Кэртис О'Киф перелистывал утренние газеты: новоорлеанскую «Таймс-Пикайюн» и доставленную самолетом «Нью-Йорк таймс». Он отметил, что в местной газете не появилось никаких новых сведений о сбитых автомобилем женщине и ребенке – самом злободневном происшествии в городе. В нью-йоркской газете он просмотрел биржевую сводку, из которой явствовало, что акции отелей О'Кифа съехали вниз на три четверти пункта. Падение курса было незначительным – собственно, обычное колебание на бирже, – и, уж конечно, акции снова поднимутся, едвалишь молва о новом приобретении корпорации достигнет биржи, а это, по-видимому, не за горами.
   Тут О'Киф вспомнил, что ему предстоит проскучать здесь еще целых два дня в ожидании ответа Трента. Он пожалел, что не настоял на окончательном решении вопроса вчера, но поскольку теперь он уже связал себя словом, ничего не оставалось, как терпеливо ждать. Впрочем, он нисколько не сомневался в благоприятном ответе Уоррена Трента. Собственно, другого выхода у Трента не было.
   К концу завтрака раздался телефонный звонок, и Додо подняла трубку. Звонил Хенк Лемницер, личный представитель Кэртиса О'Кифа на Западном побережье. Догадываясь о теме разговора, О'Киф попросил переключить разговор на свой телефон и закрыл дверь, соединявшую его номер с апартаментами Додо.
   Как он и предполагал, щекотливая тема всплыла в разговоре после обычного доклада о различных финансовых операциях, не связанных с гостиничным делом, а Лемницер нарочно долго не слезал с этого конька.
   – Есть еще один вопрос, мистер О'Киф, – наконец сказал он, по-калифорнийски растягивая слова и гнусавя. – Речь идет о Дженни Ламарш, той самой куколке… э-э… молодой леди, к которой вы проявили интерес, когда останавливались в отеле «Беверли-Хиллз». Вы ее помните?
   Конечно, О'Киф помнил ее – яркая стройная брюнетка с великолепной фигурой, холодной усмешкой и живым, озорным умом. Его поразили тогда и сама женщина, и уровень, на котором она могла поддерживать разговор. Он припомнил, что кто-то сказал, будто она окончила колледж Вассара для благородных девиц. У нее был контракт с какой-то малоизвестнойкиностудией.
   – Да, помню, – ответил О'Киф.
   – Я несколько раз беседовал с ней, мистер О'Киф. Она будет рада отправиться с вами в путешествие. А может быть, и не в одно.
   Не было необходимости спрашивать, догадывается ли мисс Ламарш о том, что повлечет за собой такое путешествие. Хенк Лемницер уж позаботился просветить ее на этот счет. Перспектива, не мог не признаться себе О'Киф, открывалась заманчивая. Его прельщала возможность не только поболтать с Дженни Ламарш, но и установить с ней более близкие отношения. Уж она-то, конечно, сумеет найти нужный тон и поставить себя с теми, с кем им предстоит встречаться. И вряд ли ее будут разбирать сомнения относительно того, какой следует выбрать к завтраку сок.
   И все же – к собственному удивлению – он колебался.
   – Я бы хотел быть уверенным в одном – что будущее мисс Лэш обеспечено.
   – И не думайте об этом, – донесся до него уверенный голос Лемницера с другого конца страны. – Я позабочусь о ней так же, как заботился обо всех остальных.
   – Я не об этом, – резко перебил его Кэртис О'Киф.
   Лемницер был человек, конечно, полезный, но временами ему недоставало тонкости.
   – А о чем же, мистер О'Киф?
   – Я хотел бы, чтобы вы подобрали что-то специально предназначенное для мисс Лэш. Что-то хорошее. И дали мне знать об этом еще до ее отъезда.
   – Постараюсь, мистер О'Киф. – В голосе Лемницера прозвучали нотки сомнения. – Но ведь Додо звезд с неба не хватает…
   – Не первую попавшуюся роль, ясно? – настаивал О'Киф. – Не спешите, лишь бы пристроить.
   – А как же быть с Дженни Ламарш?
   – У нее что, нет никаких других планов?
   – Думаю, что нет. – Лемницера явно начало злить то, что он вынужден считаться с этим капризом своего босса, но он взял себя в руки и тут же добавил: – Хорошо, мистер О'Киф, будет исполнено. Я вам позвоню.
   Когда Кэртис О'Киф вернулся в гостиную, Додо убирала со стола тарелки и ставила их на столик, на котором официант привез завтрак.
   – Перестань! – раздраженно прикрикнул он. – В отеле же есть прислуга, которой платят за это деньги.
   – Но, Кэрти, мне так нравится это делать. – Она посмотрела на него, и он увидел в ее выразительном взгляде растерянность и обиду. Все же она послушалась и пересталазаниматься тарелками.
   Не очень сам понимая, почему у него вдруг испортилось настроение, он сказал:
   – Пойду немного пройдусь по отелю.
   Попозже, решил он, надо будет загладить свою резкость и повести Додо посмотреть город. Ему вспомнилось, что здесь устраивают прогулки по реке вдоль порта на допотопном пароходе с гребным колесом под названием «Президент». Там всегда полно туристов, а Додо обожает, когда вокруг много народу.
   Уже в дверях, не удержавшись, он сказал ей об этом. И она кинулась к нему на шею:
   – Ой, Кэрти, как чудесно! Я заколю волосы, что бы они не разлетались по ветру. Вот так!
   И, подняв гибкую руку, она откинула с лица пепельно-белокурые волосы и закрутила их в тугой красивый узел. Это поднятое вверх лицо, озаренное неподдельной радостью,было исполнено такой безыскусной красоты, что у О'Кифа перехватило дыхание и он чуть было не остался. Но потом он буркнул, что скоро вернется, и захлопнул за собой дверь.
   На лифте он спустился до бельэтажа, а оттуда по лестнице сошел в вестибюль, решительно выбросив из головы мысли о Додо. Он шел не спеша, подмечая, как поглядывают на него проходящие мимо служащие отеля, с какой неожиданной энергией бросаются что-то делать. Но они не интересовали О'Кифа – он осматривал отель с точки зрения его состояния, сопоставляя личные впечатления с данными, изложенными в секретном докладе Огдена Бейли. И то, что он видел,подтверждало высказанное им вчера мнение, что «Сент-Грегори» нужна твердая рука. Разделял он и мнение Бейли о необходимости привлечь новые капиталы.
   По опыту он знал, например, что эти массивные колонны в вестибюле наверняка ничего не поддерживают. В таком случае не трудно было бы их выдолбить, а освободившееся пространство сдать под витрины городским торговцам.
   Он заметил, что в галерее под вестибюлем отличное место отдано цветочному магазину. Арендная плата, которую получал с него отель, очевидно, составляла что-то около трехсот долларов в месяц. Если же немного пораскинуть мозгами и устроить здесь современный коктейль-бар (в виде, скажем, речного парохода – чем плохо?), можно за тот же месяц легко получать пятнадцать тысяч долларов. А цветочницу переместить.
   Вернувшись в вестибюль, он увидел, что можно высвободить еще немало полезной площади. Если сократить место, отведенное для публики, можно не без выгоды для себя втиснуть еще с полдюжины разных киосков: по продаже авиационных билетов, прокату машин, организации экскурсий, продаже ювелирных изделий, возможно, даже аптечный киоск. Естественно, это повлечет за собой изменение атмосферы в целом; теперешний дух праздности и комфорта должен исчезнуть, а заодно с ним все эти растения в кадках и толстые ковры. В наше время ярко освещенные вестибюли с указателями и рекламой всюду, куда ни упадет глаз, немало способствуют тому, чтобы баланс отеля радовал душу.
   И еще одно: следует убрать большую часть кресел. Если кому-то хочется присесть, пусть идет в один из баров или ресторанов отеля – так будет куда выгоднее для владельца.
   Много лет назад О'Киф получил хороший урок – он теперь знал, к чему ведет наличие бесплатных мест для сидения. Случилось это в одном небольшом городке на юго-западе страны, в самом первом его отеле, построенном на фу-фу, настоящей ловушке на случай пожара, хоть и с пышным фронтоном. Отель этот отличался одной особенностью: в нем было с десяток платных туалетов, которыми пользовались – а может, это так казалось – в разное время все фермеры и сельские рабочие, жившие на расстоянии ста миль от отеля. К удивлению молодого О'Кифа, этот источник приносил солидный доход, и лишь одно мешало увеличить прибыли: по закону штата требовалось, чтобы один из десяти туалетов был бесплатный, и экономные сельские рабочие тут же приобрели привычку пользоваться именно бесплатным туалетом, хотя для этого приходилось выстаивать в очереди. О'Киф разрешил эту проблему, наняв известного в городе пьяницу. За двадцать центов в час и бутылку дешевого вина этот человек стоически просиживал в бесплатной уборной целый рабочий день. Доход от остальных незамедлительно и быстро возрос.
   Вспомнив об этом, Кэртис О'Киф улыбнулся.
   Тем временем в вестибюле стало оживленнее. Только что вошла целая группа приезжих и подошла к регистрационной стойке, в то время как другие еще проверяли свой багаж, выгружаемый из аэропортовского автобуса. У стойки портье образовалась небольшая очередь. О'Киф остановился понаблюдать.
   Тут-то он и увидел то, чего пока никто еще, судя по всему, не заметил.
   Со вкусом одетый негр средних лет с чемоданом в руке вошел в отель. И не спеша, будто прогуливаясь после обеда, подошел к регистрационной стойке. Он поставил чемодан на пол, занял очередь и стал ждать.
   О'Киф явственно слышал весь разговор с портье, когда негр подошел к стойке.
   – Доброе утро, – сказал негр приветливо и любезно, со среднезападным акцентом. – Я – доктор Николас, мне забронирован здесь номер. – Еще в очереди он снял шляпу и теперь стоял с непокрытой головой, его черные с проседью волосы были тщательно приглажены.
   – Да, сэр. Пожалуйста, заполните этот бланк. – Клерк произнес это, не глядя на стоявшего перед ним человека. Потом поднял глаза, и выражение его лица изменилось. Рука взлетела и выхватила бланк, который за минуту до того клерк сам положил перед негром. – Простите, – решительно сказал он, – но в отеле нет мест.
   Негр невозмутимо, с улыбкой возразил:
   – Мне забронирован здесь номер. Вы прислали мне письменное подтверждение. – Рука его опустилась во внутренний карман, он достал бумажник с торчавшими из него бумажками и взял одну из них.
   – Извините, должно быть, произошла ошибка. – Клерк даже и не взглянул на лежавшее перед ним письмо. – У нас тут сейчас конгресс.
   – Я знаю. – Негр кивнул, улыбка начала сбегать с его лица. – Конгресс стоматологов. Я делегат этого съезда.
   Клерк покачал головой:
   – Ничем не могу вам помочь.
   – В таком случае, – сказал негр, спрятав обратно свои бумаги, – я хотел бы поговорить с кем-нибудь из администрации.
   А тем временем еще несколько приезжих встали в очередь у стойки. Какой-то мужчина в плаще, перетянутом поясом, нетерпеливо спросил:
   – В чем там задержка?
   О'Киф молча наблюдал. У него было такое чувство, будто в переполненном вестибюле подложили бомбу с тикающим часовым механизмом, которая вот-вот взорвется.
   – Можете поговорить с помощником управляющего. – И, перегнувшись через стойку, клерк громко позвал: – Мистер Бейли!
   Пожилой человек, сидевший за столом в глубине вестибюля, поднял голову.
   – Мистер Бейли, пожалуйста, подойдите сюда!
   Помощник управляющего кивнул и с чуть усталым видом поднялся. Пока он не спеша шел к ним, на его морщинистом, одутловатом лице появилась заученная улыбка.
   Старый волк, подумал О'Киф, видимо, просидел несколько лет за стойкой портье, а теперь получил собственный стол и стул в вестибюле и право улаживать незначительные проблемы, возникавшие у гостей. Чин помощника управляющего, как и во многих других отелях, был своего рода уступкой тщеславию публики, желавшей иметь дело с более ответственным лицом, хотя на самом деле настоящее руководство отеля сидело в скрытых от глаз служебных кабинетах.
   – Мистер Бейли, – сказал клерк, – я уже объяснил этому джентльмену, что в отеле нет мест.
   – Я тоже объяснил, – возразил негр, – что мне забронирован номер и у меня есть документ, подтверждающий это.
   Помощник управляющего, сияя благожелательной улыбкой, всем своим видом давал понять, что он – к услугам каждого, ожидающего своей очереди у стойки.
   – Та-ак, сейчас посмотрим, что можно сделать. – Короткими, толстыми, прокуренными пальцами он дотронулся до рукава дорогого, хорошо сшитого костюма доктора Николаса. – Пожалуйста, пройдите сюда и присядьте. – Негр послушно пошел к нише, где стоял стол помощника управляющего; по пути Бейли добавил: – Иногда такое, к сожалению, случается. И тогда мы стараемся как-то выправить положение.
   Мысленно Кэртис О'Киф отметил, что этот пожилой служащий знает свое дело. Без шума, спокойно он перевел место действия назревающего скандала из центра вестибюля в боковую кулису. Тем временем к портье присоединился еще один клерк, и они быстро стали оформлять прибывших. Только моложавый, широкоплечий мужчина, в очках с толстыми стеклами, делавшими его похожим на сову, вышел из очереди и наблюдал за происходившим. Ну может, все обойдется и без взрыва, подумал О'Киф. Тем не менее он решил подождать и посмотреть, что будет.
   Помощник управляющего указал негру на стул и сам сел на свое место. Внимательно, с бесстрастным лицом он выслушал все то, что тот уже говорил портье.
   Когда доктор Николас кончил, помощник управляющего кивнул.
   – Я должен извиниться перед вами, доктор, за возникшее недоразумение, – бойко, деловито сказал он, – но я уверен, что мы сможем найти для вас место в другом отеле. – Одной рукой он придвинул к себе телефон и снял трубку, другой вытащил из ящика лист бумаги со списком телефонов.
   – Одну минуту! – Мягкий голос негра стал резким. – Вы говорите, что в отеле нет мест, а между тем ваши служащие и сейчас размещают приехавших. Что, у них какая-то особая броня?
   – Очевидно, да. – Профессиональная улыбка сошла с лица мистера Бейли.
   – Джим Николас! – Громкий веселый возглас разнесся по всему вестибюлю. К нише короткими быстрыми шажками приближался старичок с живым румяным лицом, увенчанным гривой непослушных седых волос.
   Негр встал:
   – Доктор Ингрэм! Как я рад вас видеть!
   Он протянул руку, старик схватил ее и радостно потряс.
   – Как поживаете, Джим, мой мальчик? Нет, нет, можете не отвечать! Я и сам вижу, что у вас все в порядке. Ясно, что преуспеваете. Практика у вас, должно быть, хорошая.
   – Да, спасибо. – Доктор Николас улыбнулся. – Правда, работа в университете все еще отнимает много времени.
   – Да разве я этого не знаю! Разве не знаю! Я всю жизнь учу таких, как вы, а потом вы разлетаетесь в разные стороны и обзаводитесь богатой клиентурой. – Негр широко улыбнулся, и доктор Ингрэм продолжал: – Впрочем, у вас и с наукой, и с практикой дело обстоит как будто неплохо: репутация у вас отличная. Эта ваша статья о злокачественных опухолях полости рта вызвала немало дискуссий, и мы с нетерпением ждем вашего сообщения по этому вопросу. Кстати, я буду иметь удовольствие представить вас конгрессу. Меня ведь избрали в этом году президентом!
– Да, я слышал. Думаю, они не ошиблись в выборе.
   Помощник управляющего, слышавший все это, медленно поднялся из-за стола. Глаза его растерянно перебегали с одного на другого.
   Маленький седовласый старичок, доктор Ингрэм, рассмеялся и весело потрепал коллегу по плечу.
   – Скажите мне номер вашей комнаты, Джим. Через некоторое время мы соберемся небольшой компанией выпить. Мне бы хотелось, чтоб и вы присоединились к нам.
   – К сожалению, – сказал доктор Николас, – мне сейчас сообщили, что не могут предоставить здесь номер. Видимо, из-за цвета моей кожи.
   Наступила неловкая пауза – президент ассоциации стоматологов стал пунцовым. На щеках его заходили желваки.
   – Я сам займусь этим делом, Джим, – сказал он. – Обещаю вам, что они извинятся и предоставят вам номер. В противном случае, заверяю вас, все стоматологи немедленно покинут этот отель.
   Тем временем помощник управляющего уже успел кивком головы подозвать к себе посыльного и сейчас шептал ему:
   – Позовите мистера Макдермотта – живо!4
   Для Питера Макдермотта этот день начался с одной, казалось бы, незначительной организационной проблемы. В его утренней почте была записка от портье, напоминавшего, что завтра в «Сент-Грегори» прибывают мистер и миссис Джастин Кьюбек из Таскалусы. Дело в том, что, бронируя себе номер, миссис Кьюбек поставила в известность администрацию о росте своего мужа: два метра пятнадцать сантиметров.
   Пробежав глазами это сообщение у себя в кабинете, Питер подумал: хорошо, если бы все проблемы в отеле были так просты.
   – Позвоните в столярную мастерскую, – велел он своей секретарше Флоре Йетс. – Наверно, у них еще сохранились кровать и матрасы, которые мы давали генералу де Голлю. Если нет, пусть что-нибудь придумают. Завтра велите пораньше выделить Кьюбекам номер и поставить туда кровать до их приезда. Передайте также кастелянше, что понадобятся соответствующие простыни и одеяла.
   Флора сидела у другого конца стола и сосредоточенно записывала, как обычно, не переспрашивая и не задавая вопросов. Питер знал, что все его указания будут в точности переданы, а завтра без всяких напоминаний с его стороны Флора проверит, как их выполнили.
   Флора перешла к нему по наследству, когда он поступил в «Сент-Грегори», и с тех пор он имел возможность убедиться, что это идеальная секретарша – знающая, заслуживающая доверия; ей было около сорока, она была всем довольна, в том числе и своей семейной жизнью, и уныла, как цементная стена. С Флорой, по мнению Питера, легко было работать еще и потому, что к ней можно было прекрасно относиться – а так оно и было – и при этом не заводить романа. Вот если бы Кристина работала у него, а не у Уоррена Трента, размышлял Питер, все обстояло бы иначе.
   После того как он столь неожиданно покинул квартиру Кристины прошлой ночью, он почти все время думал о молодой женщине. Даже во сне он видел ее. Ему снилось, что они мирно плывут на какой-то лодке по зеленой реке под аккомпанемент бравурной музыки, где, как ему помнилось, особенно выделялись переливы арфы. Он рассказал об этом Кристине сегодня утром по телефону, и она спросила: «А мы плыли вверх или вниз по течению? Это важно». Но он не мог вспомнить – помнит лишь, что ему это нравилось, и надеется (сообщил он Кристине), что, когда заснет сегодня, увидит сон с того места, где он прервался накануне.
   Однако прежде – в течение вечера – они должны снова встретиться. А вот где и когда – об этом они условятся позже.
   «По крайней мере у меня будет повод позвонить вам», – сказал Питер.
   «А без повода нельзя? – парировала Кристина. – К тому же я собираюсь утром отыскать один листочек, не имеющий особого значения, который, вдруг оказалось, необходимо передать лично вам». Она произнесла это счастливым голосом, с легкой запинкой, словно в ней все еще жило это радостное волнение, которое они пережили накануне.
   Будем надеяться, что Кристина скоро придет, подумал Питер, и снова занялся утренней почтой и делами с Флорой.
   Почта, как всегда, была самая разная; было в ней и несколько запросов о размещении участников съездов, чем он и занялся в первую очередь. Как обычно, Питер принял свою излюбленную позу – положил ноги на высокую корзину для мусора, откинулся в своем мягком вращающемся кресле, так что тело его приняло почти горизонтальное положение, – и стал диктовать. Он обнаружил, что так легче думается, и со временем настолько отработал угол наклона, что научился откидывать кресло до предела – еще чуть-чуть, и оно опрокинется. В перерывах между диктовкой Флора, по обыкновению, выжидающе смотрела на него. Сидела и молча смотрела.
   Было в его почте очередное письмо – и Питер тут же продиктовал на него ответ – от жителя Нового Орлеана, жена которого пять недель тому назад присутствовала на торжественном свадебном ужине, устроенном в отеле ее знакомыми. Во время ужина она положила норковый жакет на рояль, где лежали вещи и одежда других гостей. Когда она стала надевать жакет, в нем оказалась большая дыра, прожженная сигаретой, – выяснилось, что починка будет стоить сто долларов. Муж пытался получить эти деньги с отеля и в последнем письме грозил передать дело в суд.
   Питер ответил вежливо, но категорично. Он еще раз объяснил, что в отеле есть гардеробы, которыми жена автора письма не пожелала воспользоваться. Если бы она ими воспользовалась, отель рассмотрел бы его жалобу. В данной же ситуации «Сент-Грегори» ответственности не несет.
   Письмо это, как подозревал Питер, скорее всего – просто попытка выудить у отеля деньги, хотя из этого, конечно, можно сделать судебное дело – подобных идиотских дел было немало. Обычно суды отклоняют претензии к отелям, требующие денежного возмещения, но досадно тратить впустую время и силы на никому не нужные выяснения. Порою кажется, думал Питер, что публика рассматривает отель как дойную корову или рог изобилия, откуда можно беззастенчиво черпать деньги.
   Он выбрал еще одно письмо для ответа, как вдруг из секретарской послышался легкий стук в дверь. Питер поднял взгляд, ожидая увидеть Кристину.
   – Это я, – сказала Марша Прейскотт. – Там никого нет, поэтому я… – Она увидела Питера. – О Господи! Вы же сейчас упадете!
   – Пока еще не падал, – сказал Питер и тут же свалился.
   Страшный грохот и затем – испуганная тишина.
   Очутившись на полу позади стола, Питер лежал на спине и пытался определить размеры повреждений. Левая лодыжка у него болела – падая, он ударился о ножку перевернувшегося кресла. Затылок заныл, как только он до него дотронулся, хотя, по счастью, толстый ковер смягчил силу удара. А главное – пострадало его достоинство, что подтверждалось серебристым смехом Марши и сдержанной улыбкой Флоры.
   Они обошли стол, чтобы помочь ему встать. Даже в том дурацком положении, в котором очутился Питер, он не мог не залюбоваться ликующей свежестью и красотой Марши. Сегодня на ней было простое голубое бумажное платье, которое как-то особенно подчеркивало то, что перед ним еще не женщина, но уже и не дитя, а вчера он это остро ощутил. Длинные черные волосы, как и вчера, тяжелой волной лежали у нее на плечах.
   – Вам тут нужна предохранительная сетка, – сказала Марша. – Как в цирке.
   Питер нехотя усмехнулся:
   – Может, еще надеть и клоунский наряд?
   Флора подняла тяжелое крутящееся кресло. Как раз когда они с Маршей, держа Питера под руки, помогали ему встать, вошла Кристина. Она остановилась в дверях с пачкой бумаг в руке. Брови у нее поползли вверх.
   – Я не помешала?
   – Нет, – ответил Питер. – Я вот… упал с кресла.
   Кристина перевела взгляд на прочно стоявшее кресло.
   – Я перекувырнулся, – пояснил Питер.
   – Ну конечно, они имеют тенденцию опрокидываться, эти кресла. Так и кувыркаются. – Кристина смотрела на Маршу. Флоры в кабинете уже не было.
   Питер представил девушек друг другу.
   – Здравствуйте, мисс Прейскотт, – сказала Кристина. – Я о вас слышала.
   Марша смотрела то на Питера, то на Кристину, как бы оценивая ситуацию.
   – Очевидно, работая в отеле, вы слышите всевозможные сплетни, мисс Фрэнсис, – холодно сказала она. – Вы ведь здесь работаете, не так ли?
   – То, что я слышала, были не сплетни, – сказала Кристина. – Но я здесь действительно работаю, это верно. И потому могу зайти в другое время, чтобы не вносить сумятицы и не вмешиваться в личные дела.
   Питер почувствовал, как нарастает неприязнь между Маршей и Кристиной, но причины ее понять не мог.
   И, словно угадав его мысли, Марша очаровательно улыбнулась и сказала:
   – Пожалуйста, не уходите из-за меня, мисс Фрэнсис. Я зашла лишь на минутку напомнить Питеру об ужине сегодня вечером. – Она повернулась к нему: – Надеюсь, вы не забыли?
   У Питера екнуло внутри.
   – Нет, – соврал он, – не забыл.
   В наступившей за этим тишине раздался голос Кристины:
   – Сегодня вечером?
   – О Господи! – воскликнула Марша. – Неужели он должен работать или у него какие-то другие обязательства?
   Кристина решительно покачала головой:
   – Ровным счетом ничего. Я сама прослежу, чтобы его ничто не задержало.
   – Это ужасно мило с вашей стороны. – Марша снова блеснула улыбкой. – Что ж, тогда я, пожалуй, пойду. Ах да, в семь часов, – сказала она Питеру. – Это на Притания-стрит, дом с четырьмя большими колоннами. До свидания, мисс Фрэнсис. – Она взмахнула на прощание рукой и вышла, закрыв за собой дверь.
   – Записать вам адрес? – с самым простодушным видом спросила Кристина. – Дом с четырьмя большими колоннами. А то вдруг забудете.
   Он с беспомощным видом поднял вверх руки.
   – Знаю, у нас с вами назначено свидание. Но когда мы договаривались, я совсем забыл об этом приглашении, потому что вчерашний вечер… с вами… у меня все из головы вылетело. А когда мы говорили сегодня утром, я, видимо, все спутал.
   – Я прекрасно вас понимаю, – небрежно заметила Кристина. – Кто не перепутает, когда столько женщин ползает у ног?
   Она твердо решила: пусть это будет стоить ей усилий, но она не станет переживать и даже постарается понять его. Она напомнила себе, что, несмотря на прошлый вечер, у нее нет никаких прав на свободное время Питера и, по-видимому, он сказал правду, что все перепутал.
   – Надеюсь, вы проведете приятный вечер, – добавила она.
   Питер почувствовал себя неловко.
   – Марша еще совсем ребенок, – сказал он.
   Всему есть предел, решила Кристина, даже терпению и пониманию. Она внимательно посмотрела ему в лицо:
   – Видимо, вы действительно этому верите. Но разрешите женщине дать вам совет и сказать, что эта малютка мисс Прейскотт так же похожа на ребенка, как котенок на тигра. Правда, представляю себе, как смешно мужчине, когда его съедают.
   Он решительно замотал головой:
   – Вы абсолютно не правы. Просто так получилось, что два дня назад на ее долю выпали серьезные переживания и…
   – И ей необходим друг.
   – Совершенно верно.
   – И тут явились вы!
   – Мы с ней разговорились. И я пообещал прийти к ней на ужин сегодня вечером. Там будут и другие.
   – Вы в этом уверены?
   Он не успел ответить – зазвонил телефон. Досадливо взмахнув рукой, он взял трубку.
   – Мистер Макдермотт, – произнес взволнованный голос, – здесь в вестибюле скандал, и помощник управляющего просит вас срочно спуститься.
   Когда он повесил трубку, Кристины в комнате уже не было.5
   А все-таки наступает момент, мрачно думал Питер Макдермотт, когда человеку приходится принимать решения, с которыми, он думал, жизнь его никогда не столкнет. И если такая минута тем не менее наступает, кажется, будто это происходит в кошмарном сне.
   Более того, кажется, будто твою совесть, убеждения, порядочность, верность определенным принципам разрывают на куски.
   Питеру понадобилось лишь несколько секунд, чтобы понять обстановку, сложившуюся в вестибюле, хотя разговоры все еще продолжались. Достаточно было взглянуть на негра, сидевшего со спокойным достоинством у столика в нише, на негодующего доктора Ингрэма, почтенного президента ассоциации стоматологов, на равнодушного помощника управляющего, слушавшего его теперь уже с безразличным видом, поскольку бремя ответственности принял на себя другой.
   Было совершенно ясно, что возникла кризисная ситуация, и если действовать неумело, то произойдет взрыв.
   Заметил Питер и двух зрителей. Одним из них был Кэртис О'Киф, знакомый Питеру по многочисленным фотографиям и с интересом наблюдавший издали за происходящим. Другой – моложавый, широкоплечий человек в очках с толстой оправой, в серых фланелевых брюках и твидовом пиджаке. Он стоял чуть поодаль с видавшим виды чемоданом и как бы между прочим оглядывал вестибюль, тогда как на самом деле внимательно наблюдал за сценой, разыгрывавшейся у столика помощника управляющего.
   Президент ассоциации стоматологов выпрямился во весь свой небольшой рост, его круглое румяное лицо пылало гневом, губы были плотно сжаты, непослушные седые волосы растрепались.
   – Мистер Макдермотт, если вы и ваш отель будете упорствовать и не перестанете наносить людям подобные оскорбления, то предупреждаю: у вас возникнут серьезные неприятности. – Глазки доктора Ингрэма возмущенно сверкнули, голос поднялся до крика. – Доктор Николас – высокоуважаемый представитель нашей профессии. Разрешите вам заявить, что, отказывая ему в номере, вы тем самым наносите личное оскорбление мне и всем участникам нашего съезда.
   «Будь я сторонним наблюдателем, – подумал Питер, – я, наверное, сейчас зааплодировал бы этому старику». Но действительность напомнила о себе: «Я на службе. И мой служебный долг – любыми средствами притушить скандал в вестибюле». И он предложил:
   – Не согласитесь ли вы и доктор Николас, – тут Питер почтительно посмотрел на негра, – подняться ко мне в кабинет, где мы могли бы все обсудить в спокойной обстановке.
   – Нет, сэр, мы, черт побери, будем обсуждать это здесь. – И раскипятившийся Ингрэм постучал ногой по полу. – Нечего прятаться по углам. Так вот, я вас спрашиваю: предоставите вы номер моему другу и коллеге доктору Николасу или нет?
   Головы стали поворачиваться в их сторону, кое-кто из проходивших по вестибюлю остановился. Мужчина в твидовом пиджаке все с тем же безразличным видом подошел ближе.
   Какая ирония судьбы, промелькнуло в голове искренне огорченного Питера Макдермотта, что он оказался противником такого человека, как доктор Ингрэм, которым, по сути, следует восхищаться. И не насмешка ли то, что не далее как вчера именно Питер доказывал Уоррену Тренту несостоятельность его политики, которая, собственно, и привела к сегодняшнему скандалу. Президент ассоциации стоматологов, потеряв терпение, спросил его напрямик: «Предоставите вы номер моему другу?» На мгновение у Питерапоявилось искушение ответить «да» и плюнуть на последствия. Но он знал, что из этого все равно ничего не выйдет.
   Он мог давать распоряжения портье, но не о том, чтобы поселить негра. На этот счет существовали строгие, неукоснительные правила, отменить которые мог лишь сам владелец отеля. Пререкаться из-за этого с клерками – значило бы только усугубить конфликт, а пользы не было бы никакой.
   – Я огорчен не меньше вас, доктор Ингрэм, – сказал Питер. – К сожалению, в отеле существуют определенные правила, которые не позволяют мне предоставить номер доктору Николасу. Я был бы рад изменить существующий порядок, но на это у меня нет полномочий.
   – А заблаговременное бронирование с последующим подтверждением – это что же, не принимается у вас в расчет?
   – Безусловно, принимается. Но нам, видимо, следовало оговорить некоторые моменты при заключении контракта на обслуживание вашего конгресса. Мы этого не сделали, ив этом наша вина.
   – Если бы вы заговорили об этом раньше, – резко перебил его доктор Ингрэм, – уверяю вас, вам не пришлось бы обслуживать конгресс. И более того, даже теперь мы можем отказаться от ваших услуг.
   – Я предложил подыскать для этого джентльмена другой отель, мистер Макдермотт, – вставил помощник управляющего.
   – А нам это не нужно! – Доктор Ингрэм снова повернулся к Питеру: – Мистер Макдермотт, вы человек молодой и, видимо, неглупый. Неужели вы со спокойной совестью поступаете так?
   «К чему юлить?» – подумал Питер. И сказал:
   – Откровенно говоря, доктор, не помню, чтобы мне когда-либо было так стыдно. – А про себя добавил: «Будь у меня достаточно мужества и убежденности в своей правоте, я бы вышел сейчас из этого отеля и никогда бы не вернулся». Но разум возражал: чего он достигнет, поступив так? Доктору Николасу номер все равно не дадут, а сам он, Питер, уже не сможет спорить с Уорреном Трентом по поводу его позиции, как это делал вчера и намерен делать и впредь. Хотя бы ради этого разве не стоит остаться – а можетбыть, в конечном счете и удастся что-то предпринять? Правда, ему хотелось бы иметь хоть маленькую уверенность, что это удастся.
   – Клянусь честью, Джим, я этого так не оставлю, – произнес старый доктор дрожащим от негодования голосом.
   Негр покачал головой.
   – Честно говоря, это обидно, и мои воинствующие друзья наверняка скажут, что мне следует активнее отстаивать свои права. – Он пожал плечами. – Ну а я предпочитаю заниматься научной работой. В полдень уходит самолет на Север, я попытаюсь улететь этим рейсом.
   Доктор Ингрэм резко повернулся к Питеру:
   – Да неужели вы не понимаете? Это же всеми уважаемый профессор и исследователь. И он должен делать один из наиболее важных докладов.
   «Должен же быть какой-то выход из положения», – в отчаянии думал Питер.
   – А что, если бы я предложил вам следующее, – сказал он. – Пусть доктор Николас согласится жить в другом отеле, я же договорюсь, чтобы его пускали сюда на заседания вашего конгресса. – Питер сознавал, что устроить это будет нелегко, придется говорить с Уорреном Трентом напрямик. Но он сумеет этого добиться или уйдет.
   – Ну а на прочие мероприятия – на обеды и ужины? – Негр в упор смотрел на него.
   Питер отрицательно покачал головой. К чему давать обещание, которое он не сможет выполнить?
   Доктор Николас передернул плечами – на щеках его заиграли желваки.
   – Нет смысла настаивать, доктор Ингрэм. Я пришлю вам доклад, чтобы вы могли распространить его среди делегатов. Там есть вещи, которые, по-моему, могут вас заинтересовать.
   – Джим! – Седой старичок был не на шутку взволнован. – Джим, я не знаю, что вам сказать, но я этого без последствий не оставлю.
   Доктор Николас оглянулся, ища свой чемодан.
   – Я сейчас вызову посыльного, – сказал Питер.
   – Нет! – Доктор Ингрэм отстранил его. – Нести этот чемодан – привилегия, которую я оставляю за собой.
   – Извините, джентльмены, – раздался рядом голос человека в твидовом пиджаке и в очках. Все обернулись, и в ту же секунду щелкнул затвор фотоаппарата. – Отлично, – сказал человек в очках. – Разрешите еще один кадр. – Он прищурился в видоискатель «Роллейфлекса», и затвор щелкнул снова. Затем, опустив камеру, он заметил: – Эти новые пленки просто великолепны. Еще совсем недавно мне для такой же съемки понадобилась бы лампа-вспышка.
   – Кто вы такой? – резко спросил его Питер Макдермотт.
   – Вы хотите знать фамилию или профессию?
   – В любом случае вы нарушили право частной собственности. Этот отель…
   – Давайте не будем! Это слишком старая песня. – Фотограф стал регулировать фокус. В эту минуту Питер шагнул к нему, и он тотчас оторвался от своего занятия. – И не пытайтесь пускать руки в ход, приятель. Ваш отель крепко засмердит, когда я это напечатаю, а если охота добавить еще один кадр с дракой, тогда валяйте. – И он ухмыльнулся, увидев, что Питер остановился в нерешительности. – Я вижу, смекалка у вас работает как надо.
   – Вы из газеты? – спросил доктор Ингрэм.
   – Отличный вопрос, доктор. – Человек в очках ухмыльнулся. – Иногда мой редактор говорит «нет», хотя сегодня он, пожалуй, этого не сказал бы. Особенно после того, как я пришлю ему эту маленькую драгоценность, добытую во время отпуска.
   – Из какой газеты? – спросил Питер, надеясь, что это что-нибудь малоизвестное.
   – «Нью-Йорк геральд трибюн».
   – Прекрасно! – Президент ассоциации удовлетворенно кивнул. – Они-то сумеют сделать из этого сенсацию. Надеюсь, вы поняли, что здесь произошло?
   – Можете считать, что мне все ясно, – ответил корреспондент. – Необходимы лишь детали, чтобы ваши фамилии были написаны правильно. Впрочем, сделаем-ка сначала еще один снимок на улице – вы вместе с другим доктором.
   Доктор Ингрэм схватил своего негритянского коллегу под руку:
   – Вот как надо с этим бороться, Джим. Мы протащим этот отель через все газеты страны.
   – Тут вы правы, – согласился корреспондент. – И телеграфные агентства это возьмут. С моими фотографиями – уж точно.
   Доктор Николас медленно кивнул.
   Вот теперь уж ничего не поделаешь, мрачно подумал Питер, ровным счетом ничего.
   Обернувшись, он увидел, что Кэртис О'Киф исчез.
   А корреспондент и врачи двинулись к выходу.
   – Мне не хотелось бы надолго откладывать этот вопрос, – говорил доктор Ингрэм. – Как только вы нас снимете, я займусь тем, чтобы перевести участников конгресса из этой гостиницы. Единственный способ подействовать на подобных людей – ударить их по больному месту, то есть по карману. – И звуки его голоса поглотила улица.6
   – У полиции есть какие-нибудь новые сведения? – спросила герцогиня Кройдонская.
   Время приближалось к одиннадцати утра. В уединении президентских апартаментов герцогиня и ее муж, крайне взволнованные, вновь встретились с начальником охраны отеля. Огромное разжиревшее тело Огилви едва умещалось в кресле с плетеным сиденьем. Когда он поворачивался, кресло протестующе скрипело.
   Они сидели в просторной, залитой солнцем гостиной, двери в которую были плотно закрыты. Как и накануне, герцогиня отослала секретаря и горничную, придумав им какие-то поручения.
   Огилви ответил не сразу.
   – Они знают немало закоулков, где можно спрятать машину, которую они ищут. Как мне сказали, они сейчас рыщут в пригородах и в окрестностях, все силы на это брошены. Дел у них еще хватит, но, думаю, к завтрашнему дню они уже начнут искать в городе.
   Со вчерашнего дня в отношениях между герцогской четой и Огилви произошла некоторая перемена. Прежде они были противниками. Сейчас же вошли в сговор, хотя еще и не окончательно, а как бы лишь намечая условия для такого союза.
   – Если времени у нас осталось так мало, чего же мы ждем? – спросила герцогиня.
   Поросячьи глазки детектива сузились.
   – А вы что же, хотите, чтобы я вывел машину прямо сейчас? Днем? Да еще, может, поставил ее на самом видном месте на Канал-стрит?
   Неожиданно в разговор вмешался герцог Кройдонский:
   – Моя жена немало пережила за это время. Не нужно ей грубить.
   Огилви и бровью не повел. Все с тем же хмурым, скептическим выражением он вытащил сигару из кармана пиджака, посмотрел на нее и сунул обратно.
   – Все мы немало пережили. И еще напереживаемся, пока эта петрушка не кончится.
   – Это не имеет значения, – нетерпеливо прервала его герцогиня. – Меня интересует, что происходит сейчас. Догадалась ли полиция, что им нужно разыскивать «ягуар»?
   Огромная голова детектива с тройным подбородком медленно качнулась из стороны в сторону.
   – Если б догадалась, мы бы уже слышали. Я ведь говорил вам: машина у вас иностранная, так что отыскать ее можно за два-три дня.
   – А есть какие-нибудь признаки того, что… ну, словом, что их это стало меньше занимать? Бывает же так, что интерес к чему-то вспыхивает, а через день-другой, если ничего не происходит, – угасает.
   – Да вы в своем уме? – На лице толстяка появилось выражение крайнего изумления. – Вы что, не читали сегодняшних газет?
   – Читала, – ответила герцогиня. – Должно быть, мне просто хотелось бы принять желаемое за действительное.
   – Ничего не изменилось, – заявил Огилви. – Разве что полиция стала еще больше на стреме. Немало репутаций зависит от того, удастся ли раскрыть это убийство, и ребята понимают: если они не размотают все до конца, будет хорошенький разнос, и начнут его с верхов. Сам мэр города дал это понять, так что тут еще теперь и политика примешана.
   – Значит, вывести машину из города будет еще труднее, чем прежде?
   – Очевидно, так, герцогиня. Каждый полицейский, находящийся на посту, знает, что, если ему посчастливится засечь машину – вашу машину, – он сразу получит еще одну лычку. Да они во все глаза глядят. Вот так-то!
Наступило молчание, нарушаемое лишь тяжелым дыханием Огилви. Всем было ясно, какой вопрос должен теперь последовать, но никому не хотелось его задавать, словно от ответа на него зависело, останется ли надежда или она будет разрушена.
   Наконец герцогиня Кройдонская спросила:
   – Когда же вы предполагаете выехать? Когда вы двинетесь на Север?
   – Сегодня вечером, – ответил Огилви. – Именно поэтому я и пришел к вам.
   Герцог громко, с облегчением вздохнул.
   – Но как же вы поедете? – спросила герцогиня. – Вас наверняка заметят.
   – Ручаться, что не заметят, не стану. Но я сделал кой-какие расчеты.
   – Дальше.
   – Я думаю, что лучше всего выехать около часу.
   – Около часу ночи?
   Огилви кивнул:
   – На улицах к тому времени народу никого. И движение затихает. Хотя не совсем.
   – Но ведь и тогда вас могут заметить?
   – Заметить могут всегда. А попытать счастья надо.
   – Если вам удастся уехать – выбраться из Нового Орлеана, – как далеко вы сумеете угнать машину?
   – В шесть утра рассветает. Наверно, к этому времени я уже буду в штате Миссисипи. Скорее всего где-то возле Мейкона.
   – Но это же совсем близко! – запротестовала герцогиня. – Вы проедете всего лишь половину штата Миссисипи. Значит, меньше четверти пути до Чикаго.
   Толстяк резко повернулся – кресло под ним протестующе заскрипело.
   – А вы считаете, что я должен гнать как сумасшедший? Может, установить рекорд скорости? И может, прицепить себе на хвост какого-нибудь полицейского, которого хлебом не корми, дай сорвать штраф?
   – Нет, я этого вовсе не хочу. Я просто думаю о том, чтобы угнать машину как можно дальше от Нового Орлеана. А что вы будете делать днем?
   – Съеду с дороги. И где-нибудь укроюсь. В Миссисипи полно таких мест.
   – А потом?
   – Как только стемнеет, припущу дальше. Через Алабаму, Теннесси, Кентукки, Индиану.
   – Когда можно считать, что вы в безопасности? В полной безопасности?
   – Наверно, в Индиане.
   – И в Индиане вы пробудете всю пятницу?
   – Пожалуй.
   – А в Чикаго приедете в субботу?
   – В субботу утром.
   – Прекрасно, – заключила герцогиня. – Мы с мужем вылетим в Чикаго в пятницу вечером. Остановимся в отеле «Дрейк» и будем ждать там от вас вестей.
   Герцог пристально разглядывал свои руки, стараясь не встречаться взглядом с Огилви.
   – И дождетесь, – отрезал детектив.
   – Вам что-нибудь нужно от нас?
   – Я бы хотел получить записку в гараж. На всякий случай. Что вы доверяете мне взять машину.
   – Сейчас напишу. – Герцогиня прошла в другой конец комнаты к секретеру, быстро что-то написала и тут же вернулась со сложенным листком бумаги, на котором стояла эмблема отеля. – Извольте.
   Не взглянув на записку, Огилви положил ее во внутренний карман. Он по-прежнему не сводил глаз с лица герцогини.
   Наступило неловкое молчание.
   – Вам нужно что-то еще? – неуверенно спросила герцогиня.
   Герцог Кройдонский поднялся со своего места, прямой как палка, и пошел куда-то.
   – Денег, – раздраженно произнес он, останавливаясь, но не поворачиваясь к ним. – Он хочет денег.
   Толстое лицо Огилви расплылось в ухмылке.
   – Совершенно верно, герцогиня. Десять тысяч сейчас, как условились. Остальные пятнадцать в Чикаго, в субботу.
   Герцогиня с рассеянным видом прижала к вискам пальцы, унизанные кольцами.
   – Право, не понимаю, как это я… забыла… Столько было всяких дел.
   – Не важно, я бы напомнил.
   – Займемся этим сегодня к вечеру. Наш банк позаботится…
   – Деньги наличными, – перебил герцогиню толстяк. – Купюры не крупнее двадцаток и не новые.
   – Это еще почему? – метнула на него недоумевающий взгляд герцогиня.
   – А чтобы по ним ничего нельзя было распознать.
   – Вы что же, не доверяете нам?
   Огилви потряс головой:
   – В такой ситуации лишь круглый дурак может кому-нибудь доверять.
   – Тогда почему же мы должны доверять вам?
   – Да потому что мне с вас еще пятнадцать косых причитается. – В высоком фальцете появились нотки нетерпения. – И запомните: тоже в мелких купюрах, причем банки посубботам не работают.
   – Теперь представим себе, – сказала герцогиня, – что в Чикаго мы вам ничего не платим.
   Улыбка мгновенно сошла с лица детектива – даже намека на нее не осталось.
   – Я, скажем прямо, рад, что вы подняли этот вопрос, – сказал он. – Чтобы все между нами было ясно.
   – Думаю, мне и так все ясно, но все же объясните.
   – В Чикаго, герцогиня, будет вот как: я ставлю машину в укромном месте, но где – вы не будете знать. Потом иду в отель и получаю свои пятнадцать косых. После этого я возвращаю вам ключи и говорю, где спрятана машина.
   – И все же вы не ответили на мой вопрос.
   – Сейчас, сейчас. – Поросячьи глазки детектива сверкнули. – Если что вдруг не так – ну, к примеру, если вы заявите, что у вас нет наличных, потому как вы забыли, чтобанки в этот день не работают, – я вызову полицию там же, в Чикаго.
   – Но ведь и вам тогда придется многое объяснять. Хотя бы почему вы перегнали машину на Север.
   – Ничего нет проще. Скажу, что вы заплатили мне пару сотен – они как раз будут при мне, – чтоб я пригнал вашу машину в Чикаго. Вы-де сказали, что для вас этот путь слишком утомителен. Сами же с герцогом пожелали лететь. А я, только когда добрался до Чикаго и как следует пригляделся к машине, понял, что к чему. Вот так-то… – Детектив передернул своими огромными плечищами.
   – Мы не собираемся изменять своему слову, – заверила его герцогиня Кройдонская. – Но, как и вам, мне хотелось убедиться, что мы понимаем друг друга.
   Огилви кивнул:
   – По-моему, понимаем.
   – Приходите в пять, – сказала герцогиня. – Деньги будут приготовлены.
   После ухода Огилви герцог Кройдонский покинул свое добровольное уединение и возвратился на прежнее место. На столике стояли рюмки и бутылки – запас их со вчерашнего дня был обновлен. Налив в стакан виски, герцог плеснул туда немного содовой и залпом выпил.
   – Я вижу, вы с самого утра опять за свое, – ехидно заметила герцогиня.
   – Надо же прополоскать себя. – Герцог снова налил виски, но на этот раз отхлебнул совсем немного. – Я словно весь вывалялся в грязи после того, как побыл в одной комнате с этим типом.
   – Зато так называемый «тип» явно менее разборчив, – парировала жена. – А то он мог бы сказать, что не желает быть в одной комнате с пьяницей, сбившим ребенка…
   Герцог побелел. Трясущимися руками он поставил стакан.
   – Ну, уж это удар ниже пояса, дорогая.
   –…и постыдно бежавшим потом, – добавила герцогиня.
   – Ну нет, клянусь, это вам с рук не сойдет! – гневно вскричал герцог. Он сжал кулаки и, казалось, сейчас набросится на нее и ударит. – Ведь вы же виноваты, вы! Это вы заставили меня уехать, даже остановиться не дали. Если б не вы, я бы остановился. Вы сказали, что это ни к чему: что сделано, то сделано. Вот вчера хотел же я пойти в полицию. Вы воспротивились! А теперь у нас на шее сидит эта проказа… этот мерзавец, который лишает нас последних остатков… – Герцог не договорил и умолк.
   – Можно считать вашу истерику оконченной? – осведомилась герцогиня. Ответа не последовало, и она продолжала: – Могу ли я напомнить вам, что мне не пришлось долго вас убеждать. Если бы вы захотели или намеревались поступить иначе, мое мнение не имело бы для вас никакого значения. А что касается проказы, то вы едва ли заразитесь: вы так старательно отходили подальше, предоставив мне одной вести все переговоры с этим чудовищем.
   – Зря я начал этот разговор, – вздохнул герцог. – Простите великодушно.
   – Если вам необходимо поспорить, чтобы привести в порядок свои мысли, – безразличным тоном заметила герцогиня, – извольте: я не возражаю.
   Герцог снова взял свой стакан.
   – Странно, – сказал он, медленно поворачивая стакан в руке, – но у меня некоторое время назад вдруг появилось такое чувство, будто случившееся, несмотря на весь ужас, как-то сблизило нас!
   Это было сказано явно с намерением заключить мир, и герцогиня заколебалась. Для нее разговор с Огилви тоже был унизительным и тягостным. Где-то глубоко внутри у неетоже возникла жажда покоя.
   И все же она не могла пересилить себя и пойти на примирение с герцогом.
   – Если даже и так, – сказала она, – то я этого не почувствовала. – И не без яда добавила: – Во всяком случае, сейчас не время для нежностей.
   – Вы правы! – И точно слова супруги были сигналом, снимавшим запрет, герцог одним духом допил виски и снова наполнил стакан.
   Герцогиня бросила на него испепеляющий взгляд:
   – Была бы вам очень признательна, если бы вы по крайней мере сохранили ясность сознания. Полагаю, мне самой придется иметь дело с банком, но может понадобиться ваша подпись на документах.7
   Уоррену Тренту предстояло выполнить две добровольно взятые на себя миссии, и обе были ему неприятны.
   Во-первых, предъявить Тому Эрлшору обвинение, с которым выступил против него накануне Кэртис О'Киф. «Он самым бессовестным образом обирает вас, – сказал магнат о старшем бармене. – И, судя по всему, уже давно».
   О'Киф сдержал слово и подкрепил свое обвинение документом. Утром, в начале одиннадцатого, некий молодой человек, который назвался Шоном Холлом из корпорации отелей О'Кифа, вручил Уоррену Тренту докладную на семи страницах, составленную на основе наблюдений, – с фактами, датами и даже указанием точного времени. Человек, доставивший этот доклад лично Уоррену Тренту в его апартаменты на пятнадцатом этаже, был явно смущен. Владелец отеля поблагодарил его и тут же сел читать документ.
   По мере того как Трент читал, выражение лица его становилось все мрачнее. В отчете разоблачались не только махинации Тома Эрлшора, но и других служащих, которым Трент доверял. Особенно неприятным было то, что его обманывали главным образом те работники, которых он вообще не считал необходимым проверять, а некоторых – как, например, Тома Эрлшора – даже считал своими личными друзьями.
   Было также очевидно, что в масштабе всего отеля эти хищения приводили к более значительным убыткам по сравнению с указанными в отчете.
   Внимательно прочитав отпечатанные на машинке страницы, Трент аккуратно сложил их и спрятал во внутренний карман пиджака.
   Трент понимал, что, если бы поддался первой реакции, его ярость не знала бы предела и тогда он стал бы изобличать и карать одного за другим всех тех, кто обманул его доверие. От такого поступка он мог бы даже получить некоторое, хоть и грустное, удовлетворение. Но чрезмерный гнев в последнее время оставлял у него чувство опустошенности. Надо лицом к лицу встретиться с Томом Эрлшором, решил он, и больше ни с кем другим.
   Этот отчет, думал Уоррен Трент, оказался полезным по крайней мере в том, что освободил его от всяких обязанностей по отношению к служащим. До вчерашнего вечера, размышляя о «Сент-Грегори», Уоррен Трент всегда помнил о своем долге перед преданными ему подчиненными. Теперь же, убедившись в их нечестности, он был свободен в своих действиях.
   И как результат перед ним открывалась возможность, которую до этого он старался избегать, а именно: распорядиться отелем так, как он сам сочтет нужным. Но даже и теперь такая перспектива казалась ему в высшей степени отталкивающей, и именно поэтому он решил сделать то, что ему было менее неприятно, – до конца выяснить отношения с Томом Эрлшором.

Бар «Понталба» находился на первом этаже отеля и сообщался с вестибюлем через украшенные бронзой и кожей двустворчатые двери, которые вращались в любую сторону. Три застланные ковром ступеньки вели в помещение, где были расставлены столики и удобные мягкие кресла, а также находились отдельные кабины.
   В отличие от других баров и коктейль-холлов «Понталба» был ярко освещен. Завсегдатаи могли видеть друг друга и весь бар, напоминающий по форме букву «Г». Перед стойкой бара высилось около десяти табуретов с мягкой обивкой – для посетителей, пришедших в бар в одиночестве. Эти табуреты вращались, что позволяло людям обозревать весь бар.
   Было без двадцати пяти двенадцать, когда Уоррен Трент вошел в бар «Понталба». Зал был почти пуст, если не считать молодой парочки в одной из кабин да двух мужчин со значками участников конгресса, которые негромко беседовали за столиком у дверей. Приток посетителей ожидался лишь минут через пятнадцать, когда наступит время ленча, и уж тогда Тренту навряд ли представилась бы возможность спокойно все выяснить. Но ему, решил владелец отеля, хватит и десяти минут для того разговора, который оннамеревался провести.
   Официант, заметив хозяина, ринулся было к нему, но тот движением руки дал понять, что не нуждается в его услугах. Том Эрлшор стоял за стойкой бара спиной к залу и сосредоточенно рассматривал таблицу в газете, разложенной на кассовом аппарате. Уоррен Трент решительно прошел через зал и сел на табурет у стойки. Теперь ему хорошо было видно, что старший бармен изучает бюллетень скачек. «Значит, вот куда уплывают мои денежки!» – подумал Уоррен Трент.
   Эрлшор резко повернулся – на лице его отразился испуг, тотчас сменившийся легким удивлением, а затем и показной радостью.
   – Ах, мистер Трент, так ведь можно человека и на тот свет отправить. – Он проворно сложил бюллетень и сунул в задний карман брюк. Его испещренное морщинами лицо с бахромой седых волос вокруг лысой макушки расплылось в улыбке. «Почему я раньше не замечал, что улыбка у него такая заискивающая?» – подумал Уоррен Трент.
   – Давненько вы к нам не заглядывали, мистер Трент.
   – А ты хотел бы, чтоб было иначе?
   Эрлшор помедлил, прежде чем ответить:
   – Почему же?..
   – Я, например, считал, что, когда человека не беспокоят, это ему только на руку.
   Еле заметная тень промелькнула по лицу старшего бармена, и он принужденно рассмеялся:
   – Вы всегда любите пошутить, мистер Трент. Но раз уж вы заглянули сюда, я сейчас вам кое-что покажу. Давно собирался подняться к вам в кабинет, да все никак не было времени. – Эрлшор открыл ящик под полками, достал конверт и вынул цветную фотографию. – Это Дерек – мой третий внук. Здоровый растет чертенок, весь в мать, а все благодаря тому, что вы для нее сделали. Этель – вы, конечно, помните, так зовут мою дочь – часто спрашивает про вас, всегда посылает вам приветы, как и вся моя семья. – Он положил фотографию на стойку бара.
   Уоррен Трент взял снимок и, даже не взглянув на него, тут же вернул назад Эрлшору.
   – Что-нибудь случилось, мистер Трент? – в замешательстве спросил Том Эрлшор. И, не получив ответа, добавил: – Может быть, смешать вам коктейль?
   Трент было отказался, но передумал:
   – Джина с шипучкой.
   – Слушаю, сэр! Сейчас будет готов! – Том Эрлшор быстро взял с полок нужные бутылки. Наблюдать за его работой всегда было удовольствием. Обычно, принимая у себя гостей, Уоррен Трент вызывал Тома Эрлшора обслуживать их, главным образом чтобы похвастать искусством своего бармена, чья техника в приготовлении коктейлей не уступала их вкусовым качествам. Вот и сейчас тот с блеском продемонстрировал свое искусство и, в последний раз высоко взмахнув миксером, поставил напиток перед хозяином.
   Уоррен Трент отхлебнул и удовлетворенно кивнул головой.
   – Угодил? – спросил Том Эрлшор.
   – Вполне, – ответил Уоррен Трент. – Ничуть не хуже тех, что ты обычно готовишь. – Взгляды их встретились. – Мне особенно приятно сказать тебе это, Том, потому чтоэто твой последний коктейль в моем отеле.
   Смущение бармена сменилось явным испугом.
   – Вы, конечно, это не серьезно, мистер Трент. Вы не могли сказать такое всерьез.
   Пропустив мимо ушей эти слова, хозяин отодвинул стакан.
   – Зачем ты это делал, Том? Почему именно ты – из всех моих служащих?
   – Клянусь Богом, я не понимаю…
   – Не обманывай меня, Том. Ты и так слишком долго меня обманывал.
   – Я же говорю вам, мистер Трент…
   – Брось врать! – резкий окрик разорвал тишину зала.
   Мирный говор за столиками смолк. По тому, как тревожно забегали глаза старого бармена, Уоррен Трент понял, что за его спиной все повернулись в их сторону. Он почувствовал, как гнев, которому он не хотел давать воли, захлестывает его.
   Эрлшор судорожно глотнул.
   – Прошу вас, мистер Трент. Ведь я работаю здесь уже тридцать лет. И вы никогда не говорили со мной в таком тоне. – Голос его был еле слышен.
   Уоррен Трент достал из внутреннего кармана пиджака докладную, подготовленную людьми О'Кифа, перевернул две страницы и, закрыв рукой часть текста на третьей, рявкнул:
   – Читай.
   Эрлшор нащупал очки, надел их на нос. Руки его дрожали. Он пробежал глазами несколько строчек и остановился. Затем бросил взгляд на Уоррена Трента. Теперь в его глазах уже не было оскорбленного изумления. Только животный страх загнанного зверя.
   – Вы ничего не сумеете доказать.
   Уоррен Трент стукнул ладонью по стойке. Уже не обращая внимания на посетителей, он повысил голос и дал волю гневу:
   – Если я пожелаю этим заняться, то докажу. И не заблуждайся на этот счет. Ты воровал и обманывал меня и, как все воры и преступники, оставил за собой следы.
   От страха Тома Эрлшора прошиб пот. У него было такое чувство, словно мир, в котором он чувствовал себя так уверенно и безнаказанно, вдруг взорвался и рассыпался на куски. Он уже и не помнил, когда начал обманывать хозяина, и за эти годы привык к мысли о своей неуязвимости. И сейчас он со страхом думал о том, догадывается ли владелец отеля, как велик отхваченный им кусок.
   Уоррен Трент ткнул пальцем в лежавшую между ними на стойке докладную:
   – Эти люди почуяли вонь, потому что – в противоположность мне – у них не было слепого доверия к тебе, они не считали тебя своим другом. – От внезапного волнения у него перехватило дыхание. – Но если понадобится, – продолжал он, – я найду улики. На твоей совести ведь куда больше грехов, чем здесь написано, так?
   Том Эрлшор нехотя кивнул.
   – Ладно, можешь продолжать спать спокойно: я не собираюсь отдавать тебя под суд. Если я это сделаю, у меня будет такое чувство, точно я уничтожил часть себя.
   Некое облегчение отразилось на лице старшего бармена, но он все еще желал лучшего исхода.
   – Клянусь вам, – взмолился он, – если вы поверите мне, это никогда больше не повторится.
   – Ты хочешь сказать, что теперь, когда тебя накрыли после стольких лет мошенничества и воровства, ты наконец окажешь мне честь и перестанешь у меня воровать?
   – Мне ведь будет очень трудно, мистер Трент, в мои-то годы найти себе другую работу. А у меня семья…
   – Знаю, Том, – спокойно сказал Уоррен Трент. – Я это хорошо помню.
   Эрлшор покраснел, и это свидетельствовало о запоздалом пробуждении совести.
   – Денег, которые я здесь получал, – неуклюже начал он, – никогда не хватало. Всегда долги: то что-то надо купить детям…
   – И еще букмекеры, Том. Не будем забывать о них. Букмекеры вечно преследовали тебя, не так ли? Вечно требовали денег.
   Это был выстрел наугад, но молчание Тома Эрлшора показывало, что Трент попал в цель.
   – Ну хватит, Том, – резко сказал Уоррен Трент, – мы уже достаточно наговорились. А теперь вон из отеля и никогда больше не смей сюда приходить.
   Тем временем зал бара стал наполняться, люди шли через широкие двери из вестибюля, громко переговариваясь. Шум возобновился и все нарастал. Молодой помощник бармена подбежал к стойке и стал поспешно готовить напитки, которые уже нетерпеливо ожидали официанты. Он изо всех сил старался не глядеть на владельца отеля и своего бывшего начальника.
   Том Эрлшор растерянно моргал глазами. Машинально он пробормотал:
   – Ведь уже час ленча…
   – Это тебя теперь не касается. Ты больше не работаешь здесь.
   По мере того как бывший бармен осознавал безнадежность своего положения, выражение лица его разительно менялось. Маска почтительности сошла, на ее месте появилась кривая усмешка.
   – Хорошо, – объявил он, – я уйду. Но и вы здесь недолго задержитесь, великий и всемогущественный мистер Трент, потому что вас тоже вышвырнут отсюда как собаку – все об этом знают.
   – Что же они такое знают?
   Глаза Тома Эрлшора сверкнули.
   – Они знают, что вы уже ни на что не способны, вы – отработанный пар, вздорный полоумный старик, который, куда там отелем, пустой коробкой из-под сигарет не способенраспорядиться. Вот почему вам не видать скоро этого отеля как своих ушей. И когда вы наконец полетите отсюда вверх тормашками, я вместе с другими от души повеселюсь. – Он на секунду умолк, тяжело дыша и прикидывая, продолжать поношения или лучше остановиться. Возобладала жажда мщения. – Всю жизнь, насколько я себя помню, вы распоряжались такими, как я, словно своей собственностью. Допустим, вы действительно платили на несколько центов больше других и бросали своим служащим подачки, корча из себя Иисуса Христа и Моисея в одном лице. Но вам не удалось никого из нас одурачить. Мы все раскусили: вы делали это, чтоб заткнуть рот профсоюзам, а еще потому, чтобы иметь возможность сказать: вот какой я щедрый и великодушный. Так что эта милостыня нужна была больше вам самому, чем нам. Ну а мы уж сами о себе заботились и потешались над вами вдосталь. Можете мне поверить, никто не терялся, и вам никогда не узнать всей правды.
   Эрлшор наконец умолк, сам испугавшись, не слишком ли далеко он зашел.
   Позади них зал быстро наполнялся. Уже были заняты два последних табурета рядом с ними у стойки. Под нарастающий гул зала Уоррен Трент барабанил пальцами по обтянутой кожей стойке. Странно, но злость его куда-то ушла. Ее место заняла твердая решимость не медлить больше и тотчас взяться за выполнение второй миссии.
   Он поднял глаза на человека, которого, как ему казалось, так хорошо знал в течение тридцати лет, но в котором на самом деле ошибался.
   – Том, тебе никогда не понять, каким образом и почему ты оказал мне сейчас большую услугу. А теперь уходи, пока я не передумал и не отправил тебя в тюрьму.
   Том Эрлшор повернулся и, ни на кого не глядя, вышел из зала.

Уоррен Трент прошел через вестибюль гостиницы по направлению к выходу на Каронделет-стрит, стараясь избегать взглядов своих служащих, которые с почтительностью смотрели вслед ему. Он был в плохом настроении, убедившись сегодняшним утром, что улыбка может прикрывать предательство, а за радушием способно скрываться самое мерзкое неуважение.
   Язвительные слова о том, что над его попытками улучшить положение служащих весело глумились, основательно ранили его главным образом потому, что в этом была известная доля правды.
   «Ну хорошо, – думал он, – дайте мне еще пару дней, тогда посмотрим, кто будет смеяться последним».
   Он вышел на залитую солнцем улицу. Завидев его, швейцар в форме почтительно шагнул к нему навстречу.
   – Такси! – приказал Трент.
   Вообще-то он намеревался пройти квартала два пешком, но резкая боль в ноге, как ножом полоснувшая его, когда он спускался по ступенькам, заставила изменить решение.
   Швейцар свистнул, из плотного потока машин вынырнуло такси и подкатило к подъезду. Уоррен Трент с трудом уселся на заднее сиденье. Швейцар подобострастно прикоснулся к фуражке и услужливо захлопнул дверцу.
   Вот еще один никому не нужный жест, подумал Уоррен Трент. Он знал, что с сегодняшнего дня будет с подозрением относиться ко многому, на что раньше не обращал внимания.
   Машина тронулась, и, поймав в зеркальце вопрошающий взгляд шофера, Трент сказал:
   – Поезжайте прямо. Мне нужен телефон.
   – Телефонов полно в гостинице, босс, – ответил шофер.
   – Это уж мое дело. Мне нужен телефон-автомат. – Трент не склонен был объяснять, что предстоящий телефонный разговор слишком секретный, чтобы вести его из отеля.
   Шофер пожал плечами. Проехав два квартала, он свернул к югу на Канал-стрит и еще раз внимательно посмотрел на своего пассажира в зеркальце машины.
   – Прекрасный сегодня денек… А телефоны там, у гавани.
   Уоррен Трент кивнул, довольный тем, что у него есть еще несколько минут до решающего шага.
   После того как они пересекли Чупитулас-стрит, движение на улицах стало заметно меньше. Вскоре машина остановилась у стоянки напротив здания управления порта. Телефонная будка находилась всего в нескольких шагах.
   Трент дал шоферу доллар и не взял сдачи. Потом, уже направившись к будке, вдруг передумал, пересек площадь Иде-плаза и остановился на набережной Миссисипи. Полуденная жара сразу навалилась на него, тепло асфальта проникало даже сквозь подошвы ботинок. Солнце – вот истинный друг стариковских косточек, подумал Трент.
   На другом берегу реки, ширина которой здесь составляла полмили, в жарком мареве виднелся город Алджирс. В этот день от реки шло особенно сильное зловоние. Впрочем, нечистоты, грязь и тухлый запах ила давно уже стали неотъемлемым свойством владений Отца Вод. «Так и в нашей жизни, – подумал Уоррен Трент, – застой и грязь неизменно окружают всех».
   Мимо в сторону моря проплыло грузовое судно – его сирена заунывно приветствовала шедший навстречу караван барж. Баржи несколько изменили курс, и грузовое судно прошло мимо них, не сбавляя хода. Скоро оно сменит одиночество реки на еще большее одиночество океана. Интересно, подумал Уоррен Трент, сознают ли это люди там, на борту, или же им это безразлично. Быть может, нет. А может быть, как и он сам, они давно уже свыклись с мыслью, что в этом мире нет места, где человек не был бы одинок.
   Трент вернулся к телефонной будке, вошел и плотно прикрыл за собой дверь.
   – Оплата в кредит – по абонементу, – сказал он телефонистке. – Вашингтон, округ Колумбия.
   Несколько минут ему пришлось отвечать на вопросы, по какому делу он звонит, прежде чем его наконец соединили с человеком, который ему был нужен. В трубке послышалсярезкий, грубоватый голос одного из самых влиятельных в стране профсоюзных лидеров и, как поговаривали, одного из самых продажных.
   – Слушаю. Да говорите же.
   – Доброе утро, – сказал Уоррен Трент. – Я надеялся, что успею вас застать до того, как вы уйдете обедать.
   – Вы заказали три минуты, – вмешалась телефонистка, – прошло уже пятнадцать секунд.
   – Некоторое время назад, – быстро заговорил Уоррен Трент, – при нашей встрече вы сделали мне одно предложение. Возможно, вы уже и не помните о нем…
   – Я всегда все хорошо помню, хотя кое-кому и хотелось бы, чтоб это было не так.
   – Очень сожалею, что в тот раз я был чрезмерно краток.
   – Передо мной секундомер. Прошло полминуты.
   – У меня к вам есть деловое предложение.
   – Я занимаюсь только деловыми предложениями. Это всеми признано.
   – Раз уж время для вас – главнейший фактор, – отпарировал Уоррен Трент, – не будем его растрачивать на казуистику. Вы уже несколько лет пытаетесь проникнуть в гостиничное дело. А кроме того, вам хочется укрепить позиции вашего профсоюза в Новом Орлеане. Я предлагаю помощь вам и в том, и в другом.
   – Сколько это будет стоить?
   – Два миллиона долларов – под первую закладную на отель. За это вы получите возможность открыть отделение вашего профсоюза и подписать контракт на тех условиях, какие вы поставите. Я считаю это естественным, поскольку вы вложите в дело деньги.
   – Так, – в раздумье произнес собеседник, – так, так, так…
   – Скажите, вы можете выключить этот проклятый секундомер? – спросил Уоррен Трент.
   На другом конце провода послышался смешок.
   – Я его и не включал. Кстати, удивительно, что подобным способом можно заставить людей пошевеливаться. Так когда вам нужны деньги?
   – Деньги – в пятницу. Решение – завтра до полудня.
   – Значит, ко мне вы обратились к последнему, да? Когда все остальные вам уже отказали?
   Лгать не имело смысла, и Уоррен Трент коротко ответил:
   – Да.
   – Понесли большие убытки?
   – Не столь большие, чтобы нельзя было поправить дело. Люди О'Кифа считают положение небезнадежным. Они хотят купить отель.
   – А может, стоит принять их предложение?
   – Если я его приму, для вас дело будет закрыто.
   Наступило молчание, и Уоррен Трент не нарушал его. Он понимал, что человек на другом конце провода прикидывает, подсчитывает. У Трента не было никаких сомнений в том, что его предложение обдумывается со всей серьезностью. За последнее десятилетие Международное содружество поденных рабочих неоднократно пыталось проникнуть в гостиничное дело. Но до сих пор в этой области – в отличие от большинства других настойчиво и успешно проводившихся операций – все их усилия оставались тщетными. Причиной тому было необычайное единство – правда, лишь в данном конкретном случае – между владельцами отелей, которые опасались Содружества, и более честными профсоюзами, презиравшими его. Таким образом, для Содружества контракт с «Сент-Грегори», отелем, до сих пор не охваченным профсоюзами, явился бы брешью в этой цитадели организованного сопротивления.
   Что до Содружества, то сумма в два миллиона долларов – если оно решит пойти на такую трату – не представит большого ущерба для профсоюзной казны. Ну а сам Уоррен Трент – это он прекрасно понимал, – если они обо всем договорятся с Содружеством, будет оплеван и заклеймен позором как предатель предпринимателями и владельцами отелей. Даже собственные служащие осудят его за подобный поступок – по крайней мере те из них, кто окажется достаточно информированным и узнает, что он их предал.
   В течение уже многих лет суммы, во много раз превышающие эту, расходовались на никак не удававшиеся попытки проникнуть в гостиничное дело.
   Именно служащие теряли в этом случае больше всего. Парадокс заключался в том, что если бы Трент подписал контракт с профсоюзом, то жалованье служащим пришлось бы даже немного повысить – в качестве дружелюбного жеста. Но в любом случае жалованье следовало повышать – давно следовало; Уоррен Трент сам намеревался это сделать, если бы удалось уладить дело с закладной. А кроме того, существующий порядок распределения пенсий был бы ликвидирован и заменен тем, который действует в профсоюзе, а выиграла бы от этого лишь казна Содружества. Но главное: служащим пришлось бы в обязательном порядке платить взносы – от шести до десяти долларов в месяц. Таким образом была бы сведена к нулю не только надбавка к жалованью, но служащие стали бы приносить домой даже меньше того, что приносят сейчас.
   Что ж, размышлял Уоррен Трент, придется пережить осуждение коллег – владельцев отелей. Что же до всего остального, Трент старался заглушить свои чувства воспоминанием о Томе Эрлшоре и ему подобных.
   Резкий голос в трубке прервал его мысли:
   – Я пришлю к вам двух своих помощников по финансам. Они сядут на самолет сегодня днем. За ночь они уже разберут по косточкам все ваши книги. Я подчеркиваю: буквально разберут по косточкам, поэтому не пытайтесь скрыть от них то, о чем нам следует знать. – Угроза, отчетливо прозвучавшая в этих словах, лишний раз напоминала о том, что только отчаянному смельчаку или человеку легкомысленному могло бы прийти в голову сыграть шутку с профсоюзом поденных рабочих.
   – Мне нечего скрывать, – возмутился владелец «Сент-Грегори». – Вы будете иметь доступ к любым моим документам.
   – Если завтра утром мои люди доложат, что все в порядке, вы подпишете с нашим профсоюзом контракт на три года, указав, что в вашем отеле будут работать лишь члены нашего профсоюза. – Это было сказано уже ультимативно, а не вопросительно.
   – Естественно, я с удовольствием подпишу его. Конечно, предстоит еще получить согласие на собрании служащих, но я уверен, что смогу гарантировать благоприятный исход. – Уоррен Трент на какой-то миг почувствовал себя неловко: а может ли он это гарантировать? Его служащие будут, несомненно, против альянса с Содружеством. Тем не менее многие посчитаются с его рекомендацией, если она окажется достаточно веской. Но удастся ли ему собрать большинство голосов?
   – Никакого голосования я не допущу, – отрезал президент поденных рабочих.
   – Но ведь в соответствии с законом…
   – Не вам учить меня законам о труде! – прервал его резкий сердитый голос. – Я знаю их досконально и получше вашего. – Наступила пауза. Затем он буркнул, поясняя: – Это будет Соглашение о добровольном присоединении. А в законе ничего не сказано о том, что добровольное присоединение требует голосования.
   Конечно, подумал Уоррен Трент, можно сделать все и так. Процедура была неэтичной, аморальной, но, бесспорно, законной. Подпись владельца отеля на контракте сама по себе обяжет всех служащих, хотят они того или нет, присоединиться к соглашению. Ну и пусть, мрачно подумал Трент, пусть будет так. Это лишь упростит дело, а исход его все равно предрешен.
   – Как вы собираетесь оформить сделку? – спросил Трент.
   Он понимал, что это щекотливый вопрос. Ревизионные комиссии сената неоднократно строго взыскивали с руководителей профсоюза поденных рабочих за то, что они вкладывают крупные капиталы в предприятия, с которыми у них имеются трудовые соглашения.
   – Вы дадите расписку пенсионному фонду нашего профсоюза и получите два миллиона долларов на условиях восьми процентов годовых. Расписку дадите под первую закладную на отель. Южное отделение профсоюза будет хранить закладную в интересах пенсионного фонда.
   Дьявольски хитроумная махинация, подумал Трент, она, по сути дела, противоречит духу всех законов об использовании профсоюзных денег и в то же время юридически не задевает ни одного из них.
   – Кредит будет дан вам на три года, но мы тут же аннулируем вашу расписку и пустим в ход закладную на отель, если вы дважды подряд не уплатите своих восьми процентов.
   – Согласен, – задумчиво проговорил Уоррен Трент, – но кредит мне нужен на пять лет.
   – Мы дадим вам только на три.
   Условия были кабальными, но и за три года можно попытаться сделать отель хотя бы конкурентоспособным.
   – Хорошо, я согласен, – нехотя выдавил из себя Уоррен Трент.
   Раздался щелчок – на другом конце провода повесили трубку.
   Выходя из телефонной будки, несмотря на возобновившийся приступ боли, Уоррен Трент улыбался.8
После злополучной сцены в вестибюле отеля, закончившейся демонстративным отъездом доктора Николаса, Питер Макдермотт сокрушенно подумал, какие еще неприятности ждут его впереди. По здравом размышлении он решил, что ничего не добьется, войдя в объяснения с руководителями конгресса стоматологов. Если доктор Ингрэм выполнит свою угрозу и уговорит участников конгресса выехать из отеля, это едва ли произойдет раньше завтрашнего утра. Следовательно, сейчас вернее и благоразумнее переждать часок-другой, пока не остынут страсти. Потом, если потребуется, он поговорит и с доктором Ингрэмом, и с другими руководителями конгресса.
   Что же до присутствия газетчика во время этой злополучной сцены, то ущерб уже нанесен и тут ничего не поделаешь. Питер, исходя из интересов отеля, лишь надеялся, чтотот, кто принимает решения относительно публикации материалов, сочтет инцидент малозначительным.
   Вернувшись к себе в кабинет, он провел остаток утра в обычных делах. Его так и подмывало пойти разыскать Кристину, но он удержался от искушения, инстинктивно понимая, что здесь тоже не нужно спешить. Правда, он отдавал себе отчет в том, что довольно скоро придется перед ней извиниться за допущенную утром оплошность.
   Он решил заглянуть к Кристине около полудня, но выполнить свое намерение не сумел. Раздался звонок от дежурного помощника управляющего, который сообщил, что в номере, занимаемом мистером Стэнли Килбриком из Маршаллтауна, штат Айова, побывал вор. Судя по всему, ограбление произошло ночью, хотя гость заявил об этом лишь только что. В числе пропавших вещей указано много ценностей, а также внушительная сумма денег – постоялец, по словам помощника управляющего, крайне расстроен. Детектив из охраны отеля уже побывал на месте преступления.
   Питер набрал номер начальника охраны. Он понятия не имел, на месте ли Огилви, так как часы, когда толстяк должен находиться на службе, были тайной, ведомой лишь ему самому. Вскоре, однако, Питеру сообщили, что Огилви уже взялся за расследование и сообщит о ходе его, как только сможет. Через какие-нибудь двадцать минут он собственной персоной вошел в кабинет Питера Макдермотта.
   Начальник охраны медленно и грузно опустился в кожаное кресло, лицом к Питеру.
   – Что скажете? – спросил Питер, пытаясь подавить в себе инстинктивную неприязнь к детективу.
   – Пострадавший – настоящий нюня. Попался на удочку. Вот список украденного. – И Огилви положил перед Питером исписанный лист бумаги. – Копия осталась у меня.
   – Спасибо. Я передам его нашим страховым агентам. Ну а комната – есть следы взлома?
   Полицейский отрицательно покачал головой:
   – Дверь явно открыли ключом. В том-то вся и загвоздка. Килбрик признался, что гульнул прошлой ночью в Квартале. Я думаю, ему бы следовало прихватить с собой мамашу. Утверждает, что потерял ключ. С этого его не сдвинешь. Я же думаю, что он просто влип в историю с какой-нибудь шлюхой.
   – Разве он не понимает, что правильные показания дадут нам лишние шансы найти украденное?
   – Я это уже сказал ему. Не подействовало. С одной стороны, он чувствует себя довольно глупо. А с другой – он, видно, подсчитал, что по страховке получит с отеля все, что потерял. А может, даже и больше. Кстати, он говорит, что в бумажнике у него было четыреста долларов.
   – Вы ему верите?
   – Нет.
   Ну что же, подумал Питер, их гостю придется спуститься на землю. Отель компенсирует стоимость исчезнувших вещей на сумму до ста долларов; что же до наличных – ничего.
   – А что вы думаете об этом вообще? Вам это кажется единичным случаем?
   – Нет, – ответил Огилви. – Я считаю, что у нас в отеле орудует профессиональный вор.
   – Какие у вас для этого основания?
   – То, что случилось сегодня утром, – об этом поступила жалоба из номера шестьсот сорок один. До вас она, видно, еще не дошла.
   – Если мне и докладывали, то я забыл, – сказал Питер.
   – Рано утром – насколько я понимаю, еще до рассвета – какой-то тип открыл дверь шестьсот сорок первого ключом. Постоялец проснулся. А тот, другой, притворился пьяным и сказал, что спутал этот номер с шестьсот четырнадцатым. Постоялец из шестьсот сорок первого снова заснул, а проснувшись, удивился, как это ключ от шестьсот четырнадцатого мог подойти к шестьсот сорок первому. Вот тогда-то я обо всем и узнал.
   – Портье мог по ошибке выдать не тот ключ.
   – Мог, да не выдал. Я уже проверял. Ночной дежурный клянется, что не выдавал никаких ключей. К тому же в шестьсот четырнадцатом – супружеская пара; они рано легли вчера вечером и больше не вылезали.
   – У нас есть описание человека, который заходил в шестьсот сорок первый?
   – Да, но недостаточно точное, так что проку от него мало. Для полной уверенности я свел вместе клиентов из обоих номеров – из шестьсот четырнадцатого и шестьсот сорок первого. И тот, что заходил в шестьсот сорок первый, был не из шестьсот четырнадцатого. Про ключи я тоже не забыл: ключ от одного номера не открывает двери другого.
   – Похоже, вы правы: это профессиональный вор, – подумав, сказал Питер. – И в таком случае пора разработать соответствующие меры.
   – Кое-что я уже сделал, – заметил Огилви. – Я предупредил портье, чтобы в ближайшие дни дежурный спрашивал имена всех, кому выдает ключи. Если дежурный заметит что-то неладное, он должен выдать ключ, но при этом хорошенько рассмотреть человека, который его взял, и тут же поставить в известность одного из моих людей. Уже предупреждают горничных и посыльных, чтобы присматривали за всяким сбродом и подозрительными личностями, которые шатаются по отелю. Мои люди будут работать сверхурочно, по ночам на каждом этаже выставим пост.
   Питер одобрительно кивнул:
   – Звучит внушительно. А вы сами не думаете переехать в отель на день-другой? Если хотите, я устрою вам номер.
   На лице Огилви, как показалось Питеру, промелькнуло встревоженное выражение. Полицейский отрицательно замотал головой:
   – Это излишне.
   – Но вы хоть будете поблизости, чтобы с вами можно было связаться?
   – Конечно, я буду поблизости. – Сказано это было поспешно, но как-то недостаточно уверенно. И словно почувствовав свою промашку, Огилви добавил: – Даже если меня не будет здесь все время, мои люди знают, что делать.
   Все еще не успокоившись на этот счет, Питер спросил:
   – Ну а как вы договорились с полицией?
   – Они дают пару детективов в штатском. Я расскажу им о том, другом, происшествии, и они, думаю, проверят, кто из голубчиков находится сейчас в городе. Если это жулик с послужным списком, нам, может, посчастливится поймать его.
   – А тем временем наш приятель – кто бы он там ни был – тоже ведь не будет сидеть сложа руки.
   – Это точно. И если мозги у него варят так, как я полагаю, то он уже смекнул, что мы нацелились на него. Поэтому он постарается побыстрее прокрутить все дела и смыться отсюда.
   – И это лишний раз доказывает, – подхватил Питер, – что вы всегда должны быть под рукой.
   – По-моему, я обо всем подумал, – возразил Огилви.
   – Я тоже так считаю. Собственно, никаких упущений я просто не вижу. Единственное, что меня беспокоит: в ваше отсутствие кто-то может оказаться недостаточно быстрымили смекалистым.
   Ведь что ни говори, подумал Питер, а начальник охраны знает свое дело, когда соизволяет взяться за него. Питера бесило то, что из-за отношений, существовавших между ними, ему приходилось всякий раз упрашивать Огилви, хотя тот – как, например, в данном случае – просто обязан был находиться на своем посту.
   – Словом, волноваться вам нечего, – изрек полицейский, подался вперед, высвобождая из кресла свои необъятные телеса, и враскачку направился к двери, однако Питер инстинктивно чувствовал, что тот сам не очень спокоен.
   Через секунду-другую Питер, в свою очередь, поднялся и, выйдя из кабинета, остановился возле секретарши лишь затем, чтобы попросить ее сообщить страховым агентам о недавнем ограблении, а также продиктовать опись краденого, которую он получил от Огилви.
   Покончив с этим, он направился к Кристине. К сожалению, ее не оказалось на месте. Он решил, что зайдет к ней еще раз, сразу после ленча.
   Затем он спустился в вестибюль и направился в главный зал ресторана. Едва переступив порог, Питер сразу заметил, что сегодня клиентов обслуживают очень быстро – значит, отель перегружен.
   Питер приветливо кивнул устремившемуся к нему метрдотелю Максу.
   – Здравствуйте, мистер Макдермотт. Столик на одного?
   – Нет, сегодня сяду со всей бандой. – Питер редко пользовался своей привилегией, позволявшей ему, как заместителю управляющего, занимать отдельный столик в ресторане. Как правило, он садился вместе с остальными служащими за большой круглый стол, отведенный для них рядом со входом на кухню.
   Ревизор Ройял Эдвардс и Сэм Якубек, коренастый лысеющий главный бухгалтер, уже обедали, когда Питер сел рядом с ними. Док Викери, главный инженер, подсевший к ним несколькими минутами ранее, изучал меню.
   – Ну, что там достойно внимания? – спросил Питер, опускаясь на стул, отодвинутый Максом.
   – Попробуйте суп из зелени, – посоветовал Якубек, с аппетитом поглощая свою порцию. – Не сравнится с домашним, чертовски хорош.
   – Сегодня гвоздь программы – жареные цыплята. Мы уже заказали, – добавил своим скрипучим бухгалтерским голосом Ройял Эдвардс.
   Не успел отойти метрдотель, как возле них беззвучно возник молоденький официант. Несмотря на все инструкции, самостийно сложившаяся «колония» руководства отеля неизменно обслуживалась наилучшим образом. Как уже не раз убеждался Питер и другие, трудно было втолковать работникам ресторана, что клиенты, которые платят за услуги, важнее, чем администраторы.
   Главный инженер захлопнул меню и, глядя на официанта поверх очков в толстой оправе, которые, по обыкновению, сидели у него на самом кончике носа, сказал:
   – То же самое и мне, сынок.
   – Присоединяюсь. – И Питер вернул официанту меню, так и не раскрыв его.
   Официант замялся:
   – Я не очень уверен в жареных цыплятах, сэр. Лучше бы выбрать что-нибудь другое.
   – Ну вот, – сказал Якубек, – самое время предупреждать об этом.
   – Я легко могу поменять ваш заказ, мистер Якубек. И ваш тоже, мистер Эдвардс.
   – А что случилось с жареными цыплятами? – удивился Питер.
   – Может, мне и не следовало вам об этом говорить. – Официант в растерянности переминался с ноги на ногу. – Дело в том, что тут у нас были жалобы. Похоже, что посетителям не нравятся цыплята. – И он повернул голову, оглядывая оживленный зал.
   – В таком случае, – сказал Питер, – мне бы хотелось знать почему. Так что оставьте мой заказ без изменений.
   Остальные нехотя тоже кивнули.
   Когда официант ушел, Якубек спросил:
   – Что это я слышал, будто конгресс стоматологов собирается покинуть наш отель?
   – Вы правильно слышали, Сэм. Сегодня к вечеру станет ясно, действительно ли это только слухи. – Питер отхлебнул супа, который, словно по мановению волшебной палочки, появился перед ним, потом описал скандал, произошедший час назад в вестибюле. Чем дальше рассказывал Питер, тем серьезнее становились лица сидевших за столом.
   – По моему опыту, – заметил Ройял Эдвардс, – беда редко приходит одна. Судя по нашим финансовым итогам, о которых все вы, джентльмены, знаете, эта история – лишь одна из многих наших неприятностей.
   – Если все идет так плохо, – заключил главный инженер, – можно не сомневаться, что вы перво-наперво урежете бюджет на технические нужды.
   – Или вычеркну его вообще, – добавил ревизор.
   Главный инженер лишь невесело что-то буркнул.
   – Может, всех нас вычеркнут из списка служащих этого отеля, – заметил Сэм Якубек. – Если банда О'Кифа возьмет верх.
   Он вопросительно взглянул на Питера, но тут Ройял Эдвардс подал знак, предупреждая, что возвращается официант. Все хранили молчание, пока молодой человек ловко обслуживал ревизора и главного бухгалтера под неумолчный ровный гул ресторана, в котором временами выделялись звон тарелок и хлопанье ведущей на кухню двери.
   Когда официант отошел от их столика, Якубек спросил, делая ударение на каждом слоге:
   – Так какие же у нас новости?
   Питер пожал плечами:
   – Мне ничего не известно, Сэм. Разве что суп был чертовски вкусен.
   – Если помните, – вставил Ройял Эдвардс, – это мы вам его посоветовали, а теперь дадим еще более обоснованный совет: уходите, пока вас не попросили. – И он занялся жареным цыпленком, которого только что принесли ему и Якубеку. Однако, не успев положить кусок в рот, он опустил на тарелку нож и вилку. – В следующий раз я бы рекомендовал с большим уважением относиться к словам нашего официанта.
   – Неужели так плохо? – спросил Питер.
   – В общем-то, наверное, съедобно, – ответил ревизор. – Если, конечно, обладать пристрастием к тухлой пище.
   Под пристальными взглядами остальных Якубек нерешительно попробовал то, что было у него на тарелке. Наконец он изрек:
   – Скажем так. Если бы с меня спросили деньги за это блюдо, я бы отказался платить.
   Чуть приподнявшись, Питер перехватил взгляд метрдотеля, находившегося в другом конце зала, и поманил его к столу.
   – Скажите, Макс, повар Эбран дежурит сегодня?
   – Нет, мистер Макдермотт, насколько мне известно, он болен. Сегодня на кухне за главного Лемьё. – И метрдотель, явно волнуясь, добавил: – Если это насчет жареных цыплят, уверяю вас, все меры уже приняты. Мы сняли это блюдо и заменили его всем, кто пожаловался. – Его взгляд упал на стол. – Немедленно заменим и вам.
   – В данный момент, – сказал Питер, – меня куда больше интересует, почему так получилось. Вы не попросите шефа Лемьё оказать нам любезность и подойти сюда?
   При том, что дверь на кухню находилась совсем рядом, Питера так и подмывало зайти туда и выяснить на месте, почему фирменное блюдо оказалось подпорченным. Но этого не следовало делать.
В своих отношениях с поварами администрация отеля соблюдала этикет, не менее традиционный и нерушимый, чем этикет какого-нибудь королевского двора. На территории кухни власть шеф-повара или его помощника считалась неоспоримой. Управляющий отеля и подумать не мог о том, чтобы войти на кухню без приглашения.
   Шеф-повара можно было уволить, что время от времени и делалось. Но пока этого не произошло, границы его королевства были неприкосновенны.
   А вот вызвать шеф-повара из кухни – в данном случае к столику в зале – было в порядке вещей. Фактически такое приглашение имело силу приказа, поскольку в отсутствие Уоррена Трента Питер Макдермотт был главным в отеле. Питер мог также подойти к кухне и, остановившись в дверях, дождаться, чтобы его пригласили. Но в данном случае, когда на кухне явно произошло ЧП, Питер понимал, что первое решение – самое правильное.
   – Если хотите знать мое мнение, – заявил Сэм Якубек, пока они ждали повара, – старому Эбрану уже давно пора на покой.
   – Представим себе, что он уйдет, думаете, кто-нибудь заметит разницу? – Все поняли, что Ройял Эдвардс намекает на частые отлучки шефа; очередная, судя по всему, как раз произошла сегодня.
   – Скоро нам всем придет конец, – проворчал главный инженер. – Ясное дело, никому не хочется ускорять его. – Все знали, что добродушный главный инженер частенько не выдерживал едкой колкости бухгалтера.
   – Я еще не знаком с новым помощником шефа, – сказал Якубек. – По-моему, он не высовывает носа из кухни.
   Ройял Эдвардс посмотрел на цыпленка, к которому он едва притронулся:
   – Если так, то у него на редкость плохое обоняние.
   Не успел ревизор договорить, как дверь кухни широко распахнулась. Младший официант с грудой грязной посуды почтительно отступил, давая дорогу метрдотелю Максу. Следом за ним, соблюдая дистанцию, шел высокий стройный человек в белоснежной одежде, в высоком поварском колпаке. Лицо его выражало предельное отчаяние.
   – Джентльмены, – обратился Питер к сидевшим за столом, – если кто еще не знаком, представляю вам нашего повара Андре Лемьё.
   – Мсье! – Молодой француз остановился и беспомощно развел руками. – Надо же такому случиться… Я в отчаянии. – И он умолк.
   Питеру Макдермотту уже несколько раз доводилось встречаться с новым помощником шеф-повара за те полтора месяца, что Лемьё проработал в «Сент-Грегори». И с каждым разом Питер убеждался, что новичок все больше нравится ему.
   Андре Лемьё поступил на эту работу после внезапного отъезда своего предшественника. Прежний помощник шеф-повара, промучившись не один месяц и так и не сумев ничего добиться, внезапно взорвался и выложил своему начальнику, стареющему мсье Эбрану, все, что он думал. Будь это обычная перепалка, все могло бы и обойтись – ведь и раньше случались стычки между шеф-поварами и их подчиненными, как это бывает на любой большой кухне. Но на этот раз бывший помощник шеф-повара запустил в своего начальника миской горячего супа. По счастью, в ней был протертый суп, иначе последствия могли бы быть куда более серьезными. В ходе этой незабываемой сцены мсье Эбран, весьмокрый, в потеках горячей жижи, протащил своего помощника к служебному выходу и с удивительной для старого человека силой вышвырнул на улицу. А неделю спустя наняли Андре Лемьё.
   Его профессиональная квалификация была отличной. Он учился в Париже, работал в Лондоне – в ресторане «Прунирс» и в «Савое», потом некоторое время в нью-йоркском «Павильоне» и наконец добрался до Нового Орлеана, где получил довольно хорошее место. Но, как подозревал Питер, даже за то непродолжительное время, что Лемьё проработал в «Сент-Грегори», у молодого повара возникли те же трения с шефом, которые довели до взрыва его предшественника. Происходили они из-за непреклонного нежелания мсье Эбрана согласиться на некоторые изменения процесса приготовления пищи, несмотря на то что сам он часто отсутствовал и его помощнику приходилось отвечать за все.Во многом, подумал Питер, от души сочувствуя молодому французу, это напоминало отношения между ним самим и Уорреном Трентом.
   – Может быть, вы присядете? – сказал Питер и указал на свободное место за их столом.
   – Благодарю вас, мсье. – И молодой человек торжественно уселся на отодвинутый метрдотелем стул.
   Не успел он сесть, как к столу подошел официант и, никого не спрашивая, поменял все четыре заказа на эскалопы из телятины. Заодно он убрал со стола две оставшиеся тарелки с цыплятами, которые тут же унес на кухню подскочивший помощник. Четырем служащим принесли мясо, а помощнику повара подали лишь черный кофе.
   – Это уже больше похоже на еду, – одобрительно сказал, отведав эскалоп, Сэм Якубек.
   – Вам удалось выяснить, почему так получилось? – спросил Питер.
   Помощник шеф-повара горестно посмотрел в сторону кухни:
   – Причин тут много. Сейчас, например, все, выходит, из-за жира, на котором готовить цыплят, он прогорклый. Но виноват я… в том, что жир не заменили, как я думать. И я, Андре Лемьё, допустить, чтоб такая стряпня выносить за порог кухни! – Он недоуменно потряс головой.
   – Один человек не может за всем уследить, – сказал главный инженер. – Каждый, кто возглавляет ту или иную службу, знает это.
   – К сожалению, – заметил Ройял Эдвардс, высказывая вслух мысль, которая как раз пришла в голову и Питеру, – мы никогда не узнаем, сколько людей жаловаться не стали, но больше сюда не придут.
   Андре Лемьё мрачно кивнул.
   – Прошу меня извинить, мсье, – сказал он, ставя на стол недопитую чашку кофе. – Мсье Макдермотт, когда вы покушать, может быть, мы побеседовать с вами наедине, хорошо?
   Через четверть часа Питер открыл дверь, соединявшую ресторан с кухней. Андре Лемьё тотчас поспешил к нему навстречу:
   – Очень любезно, что вы пришел, мсье.
   – Просто я люблю бывать на кухне, – возразил Питер. Оглядевшись, он заметил, что на кухне уже нет той суеты, которая обычно сопутствует ленчу. Некоторое количествоблюд все еще продолжало поступать в зал, предварительно проходя перед двумя контролерами – немолодыми женщинами, которые, словно недоверчивые школьные надзирательницы, восседали за кассовыми аппаратами. Но куда больше тарелок возвращалось из зала, по мере того как официанты и подносчики убирали столы, а ресторан пустел. У большого отсека для мытья посуды, находившегося в глубине кухни и напоминавшего своими хромированными поверхностями и контейнерами для отходов перевернутую стойку кафетерия, трудились шестеро мойщиков в резиновых фартуках – они еще справлялись с потоком посуды, поступавшей из всех ресторанов отеля, а также из расположенного наверху банкетного зала. Питер отметил, что специальный подсобный рабочий, по обыкновению, снимал с тарелок нетронутые кусочки масла и сбрасывал их в большой хромированный бак. Впоследствии, как это заведено в большинстве ресторанных кухонь, хотя это мало кто признает, собранное масло пойдет на приготовление пищи.
   – Я хотел потолковать с вами наедине, мсье. Понимайте, есть вещи – трудно говорить при всех.
   – Мне бы хотелось прояснить одно обстоятельство, – задумчиво проговорил Питер. – Правильно ли я понял, что вы распорядились заменить жир для приготовления пищи,но ваше распоряжение не было выполнено?
   – Правильно.
   – Что же случилось?
   Лицо молодого повара выражало смущение.
   – Утром я отдавать распоряжение. Мой нос – он подсказать мне: жир плохой. Но мсье Эбран… ничего мне не сказать… просто отменить мое распоряжение. Потом он, мсье Эбран, уходит домой, а я вот тут – с плохой жир.
   Питер невольно улыбнулся:
   – Почему же он отменил ваше распоряжение?
   – Жир стоит дорого, очень дорого, – тут мсье Эбран прав. Последнее время мы часто его менять. Очень часто.
   – А вы пробовали выяснить причину этого?
   Андре Лемьё в отчаянии воздел руки к небу:
   – Я предлагать – каждый день предлагать – делать химический анализ на свободная жирная кислота. Его можно делать в лаборатории, даже здесь. Тогда можно – по-научному – искать причина, почему жир портится. Но мсье Эбран не соглашаться – ни с чем не соглашаться.
   – Вы считаете, что многое у нас тут делается не так?
   – Очень многое. – Это было произнесено отрывисто, даже нелюбезно; казалось, что на этом разговор и закончится. И вдруг, словно прорвалась плотина, хлынули слова: –Мсье Макдермотт, здесь многое не так – это я вам говорю. На такой кухне трудно гордиться за своя работа. Это, как у вас говорят, «жарено-парено» – дурная пища: старыерецепты – плохие, новые – тоже плохие, и очень много продукт зря идет. Я хороший повар, кто угодно сказать. Но хороший повар должен радоваться тому, что он делает, иначе он не хороший. Да, мсье, я бы много здесь изменить, очень много – и отелю было бы лучше, и мсье Эбрану, и всем. Но мне приказывать, будто я младенец какой, – ничего не меняй, все делай по-старому.
   – Вполне возможно, – сказал Питер, – у нас тут будут вообще большие перемены. И очень скоро.
   – Если это вы про мсье О'Кифа, – Андре Лемьё горделиво выпрямился, – я его перемена видеть не хочу, меня здесь не будет. Я не собираюсь быть повар-скороварка в стандартном отеле.
   – А если «Сент-Грегори» останется независимым, какого рода перемены вы бы произвели? – не без любопытства спросил Питер.
Разговаривая, они прошли почти до другого конца кухни, представлявшей собой прямоугольник, простиравшийся во всю ширину отеля. В каждой из стен, словно выходы из центра управления, находились двери, ведущие в ресторанные залы отеля, к служебным лифтам и разделочным, расположенным на том же этаже и ниже. Обойдя второй ряд суповых котлов, бурливших, точно адские тигли, они подошли к застекленному отсеку, откуда оба главных повара – шеф и его помощник – должны руководить своими участками. Неподалеку, заметил Питер, находилась большая жаровня с четырьмя стержнями – виновница сегодняшних неприятностей. Подсобный рабочий счищал с нее жир; его было столько, что сразу становилось ясно: часто менять жир нельзя – слишком дорого это стоит. Андре Лемьё задумался над вопросом Питера, и они остановились.
   – Вы говорить: какие перемены, мсье? В нашем деле самое главное – качество пищи. Для некоторых фасад – как блюдо выглядит – важнее, чем его вкус. В этом отеле масса денег тратить на decor[1].Вокруг все обкладывать петрушка. А в соус ее класть мало. Салат лежать на блюде, а он больше нужен для суп. А уж эти фокусы с разноцветной желатиной! – И Лемьё в отчаянии воздел к небу руки. Питер сочувственно улыбался. – Ну а уж вина, мсье! Dieu merci[2],за вина я не отвечать.
   – Насчет вин вы правы, – согласился Питер. Он тоже был невысокого мнения о винном погребе «Сент-Грегори».
   – Словом, мсье, обыкновенный табльдот. Чтоб так не уважать продукт, так тратить деньги на внешний вид – прямо плакать хочется. Плакать хочется. Плакать, мсье! – Лемьё помолчал, передернул плечами и добавил: – А ведь если столько не выбрасывать, у нас могла бы быть какая кухня – и желудку хорошо и вкусно. Не то что сейчас – все одно и то же: с виду – красота, а на вкус – ничего особенного.
   А ведь Андре Лемьё, подумал Питер, видимо, не очень-то представляет себе, что нужно «Сент-Грегори». Как бы угадав его мысль, помощник шеф-повара заговорил снова:
   – Да, действительно, у отеля есть своя специфика. Тут ресторан не для утонченный гурман. Такой он быть не может. Надо готовить много блюд и быстро, обслуживать сразу много людей, а все они по-американски спешат. Однако же и тут можно добиться определенный совершенство. Чтоб совесть была чиста. А мсье Эбран говорит, мои идеи слишком дорого стоят. Это неправда, я уже доказал.
   – Как же вы это доказали?
   – Пойдемте, пожалуйста.
   И молодой француз повел Питера в свой застекленный закуток. Это была крошечная клетушка с двумя столами, картотекой и шкафами, занимавшими все три стены. Подойдя к столу поменьше, Андре Лемьё открыл ящик, вынул большой конверт и из него извлек папку, которую протянул Питеру.
   – Вы спрашивать насчет перемен. Здесь все сказано.
   Питер Макдермотт с любопытством открыл папку. В ней лежала стопка бумаги, исписанной мелким каллиграфическим почерком. Несколько листов большего размера были сложены пополам – на них оказались диаграммы, нарисованные от руки и так же тщательно пронумерованные. Питер понял, что перед ним – план коренной реорганизации системы общественного питания в отеле. На других страницах были сделаны подсчеты расходов, наброски меню, план осуществления контроля за качеством изготовляемых блюд и наметки штатов. Даже при самом беглом знакомстве документ поражал своей смелостью и знанием деталей.
   Питер поднял на молодого француза глаза и встретился с ним взглядом.
   – Если позволите, я хотел бы поближе познакомиться с вашей работой.
   – Берите. Все равно этим бумагам еще долго лежать. – Губы помощника шеф-повара скривились в горькой усмешке. – Мне все время говорят, ни одна моя лошадка в стойло не придет.
   – Меня вот что удивляет: как это вы могли за столь короткий срок все изучить и так тщательно продумать.
   Андре Лемьё пожал плечами:
   – Чтобы понять, что плохо, не надо много времени.
   – Так, может, следуя этому принципу, мы сумеем разобраться и в неполадках с жаровней.
   В глазах молодого повара загорелся было веселый огонек и тут же сменился выражением досады.
   – Touche![3]Правильно: я видел: жир не такой, а когда разогрели – не понюхал.
   – Неправда, – возразил Питер. – Вы же сами сказали мне: вы почувствовали, что жир негоден, но, несмотря на ваше распоряжение, его не заменили.
   – Мне надо было узнать, почему жир испортиться. Все иметь причина. И если ее скоро не обнаружить, может случиться большая беда.
   – Какая, например?
   – Слава Богу, сегодня мы мало готовить на испорченный жир. А завтра, мсье, надо зажарить шестьсот порций на ленч для участников конгресса.
   Питер лишь тихонько присвистнул:
   – Только и всего!
   Они вышли из стеклянной клетушки и подошли к жаровне, с которой в это время как раз счищали последние остатки злополучного жира.
   – Завтра жир, конечно, будет свежий. А когда его меняли в последний раз?
   – Вчера.
   – Вот как!
   Андре Лемьё кивнул:
   – Мсье Эбран, он не шутить, когда жалуется на большой затрат. Но почему жир портится – тайна.
   – Я сейчас пытаюсь вспомнить, что я знал из пищевой химии, – медленно проговорил Питер. – Свежий, доброкачественный жир начинает чадить при температуре…
   – Четыреста двадцать пять градусов. Больше нагревать нельзя, иначе он гореть.
   – А если жир подпорчен, то он начинает чадить при более низкой температуре.
   – Да, и чем больше портится, тем ниже температура, когда он чадить.
   – Вы здесь жарите…
   – При температуре триста шестьдесят градусов – наилучшая температура для ресторанный кухня и для домашний.
   – Словом, если жир не горит при температуре около трехсот шестидесяти градусов, все в порядке. Если же чад появляется при более низкой температуре, значит, жир испорчен.
   – Совершенно верно, мсье. И тогда еда иметь плохой запах, прогорклый вкус, как сегодня.
   В мозгу Питера зашевелились некогда заученные, но стершиеся за долгие годы сведения. Для будущих управляющих отелями в Корнеллском университете читали курс по пищевой химии. Питеру смутно вспомнилась лекция в Статлер-Холле… За подернутыми морозным узором окнами сгущались сумерки. Он вошел тогда с улицы, с морозного, обжигающего воздуха. Внутри было тепло и успокаивающе-монотонно звучал голос лектора… жиры и катализаторы…
   – Есть такие субстанции, – напрягая память, сказал Питер, – которые при соприкосновении с жиром играют роль катализаторов и довольно быстро вызывают распад.
   – Верно, мсье. – Андре Лемьё принялся перечислять по пальцам: – Это влага, соль, медь или латунь на стенках жаровни: когда температура очень высокая и когда оливковое масло.
   И вдруг Питера осенило. Память заработала под впечатлением увиденного, когда минуту назад жаровню очищали от жира.
   – Из чего сделаны решетки для жарки?
   – Из хромированного металла, – несколько озадаченно ответил Лемьё. Хром, как им обоим было известно, не мог испортить жир.
   – А интересно, – сказал Питер, – хорошо ли они хромированы? И если слой хрома где-то стерся, то какой металл находится под ним и не покрылся ли он кое-где окисью?
   Лемьё обдумал слова Питера, и глаза его вдруг расширились. Он молча вынул одну из решеток и тщательно протер ее тряпкой. Поднеся решетку к свету, они внимательно осмотрели ее со всех сторон. От непрерывного и долгого пользования хромированная поверхность была вся покрыта царапинами. Кое-где хром сошел совсем. В поцарапанных и протертых местах виднелся металл желтоватого цвета.
   – Это же латунь! – Молодой француз хлопнул себя ладонью по лбу. – Жир испортиться из-за нее! Какой же я дурак – сразу не догадаться!
   – Не понимаю, при чем тут вы, – прервал его Питер. – Задолго до вашего появления кто-то у нас, видно, сэкономил и купил дешевые решетки. К несчастью, в конечном счете это обошлось нам куда дороже.
   – Но я должен был обнаружить это раньше – вы же сделать это сейчас, мсье. – Андре Лемьё чуть не плакал. – Мсье приходить на кухня из вашей paperasse[4]и показать мне, где непорядок. Да меня же засмеют теперь!
   – Если такое случится, – сказал Питер, – то винить вам придется только себя. От меня никто ничего не услышит.
   – Люди, они говорили мне, вы хороший человек, умный. Теперь я сам видеть: это правда, – медленно проговорил Андре Лемьё.
   Питер похлопал по папке, которую держал в руке.
   – Я прочитаю ваш труд и скажу вам свое мнение.
   – Спасибо, мсье. А я потребовать новый решетки. Из нержавеющей стали. Они сегодня же вечером будут здесь, даже если мне придется размозжить кому-то башку.
   Питер улыбнулся.
   – Знаете, мсье, я тут еще об одном думать.
   – О чем же?
   Молодой помощник шеф-повара колебался.
   – Может, вы решить – как бы лучше выразиться – это нахально с моей стороны. Но вы и я, мсье Макдермотт, дай нам волю, мы бы сделать этот отель первоклассный заведение.
   И хотя молодой француз тут же громко расхохотался, Питер думал о его словах все время, пока шел в свой кабинет.9
   Постучав в дверь номера 1410, Кристина Фрэнсис подумала: а почему, собственно, она сюда пришла. Вчера ее визит к Альберту Уэллсу выглядел вполне естественно после того, как он чуть не умер накануне и она приняла участие в его судьбе. Но сейчас мистер Уэллс был окружен необходимым вниманием и, оправившись от приступа, вновь стал обыкновенным постояльцем среди тех полутора тысяч, что проживали в отеле. Поэтому Кристина и подумала, что особой необходимости заходить к нему просто нет.
   И все же в этом маленьком старичке было что-то притягивавшее Кристину. Возможно, подумала она, это из-за его отеческого отношения к ней, из-за того, что, как ей казалось, некоторыми чертами он напоминал ей отца, с потерей которого за пять долгих лет она так и не свыклась. Нет, не то! Ведь отец всегда был для нее поддержкой. Тогда как в случае с Альбертом Уэллсом сильной стороной была она – к примеру, выступила против частной медицинской сестры, чтобы уберечь его от бессмысленной траты денег.
   А может быть, подумала Кристина, это идет от стремления заглушить щемящее чувство одиночества, охватившее ее, когда она узнала, что их свидание с Питером сегодня вечером не состоится. Кстати, просто ли огорчение испытала она или более сильное чувство, когда узнала, что вместо свидания с нею Питер будет ужинать с Маршей Прейскотт?
   Если быть честной, призналась Кристина, то она сегодня утром очень рассердилась; правда, она надеялась, что сумела это скрыть, хотя легкая досада все-таки прорвалась в ядовитом тоне, каким она говорила с ним. Было бы большой ошибкой показать, что она имеет виды на Питера, или доставить этой мисс Марше удовольствие, дав основание думать, будто она одержала над ней, Кристиной, победу, хотя в общем-то она ведь ее одержала.
   Кристина продолжала стоять у двери – никто не откликнулся. Вспомнив, что там должна быть сестра, Кристина постучала снова, уже громче. На этот раз из-за двери донесся звук отодвигаемого стула и послышались шаги.
   Дверь открылась – на пороге стоял Альберт Уэллс. Он был при полном параде и выглядел вполне здоровым. На лице у него даже играл румянец, который стал еще ярче, когдаон увидел Кристину.
   – Я надеялся, что вы зайдете, мисс. Если бы вы не пришли, я сам отправился бы вас разыскивать.
   – Я думала… – удивленно проговорила Кристина.
   Старичок, очень напоминавший воробья, хмыкнул:
   – Вы думали, что меня так и будут держать пришпиленным к кровати – как видите, это не удалось. Я почувствовал себя достаточно хорошо и попросил вашего гостиничного врача послать за тем специалистом из Иллинойса – доктором Аксбриджем. Вот у кого голова! Он сразу сказал: если больной чувствует себя хорошо, значит, так оно и есть. Мы отправили сестру домой, и вот я к вашим услугам. – Альберт Уэллс буквально сиял. – Ну что же вы стоите, мисс, проходите.
   Кристина прежде всего обрадовалась тому, что ему не нужно больше тратить большие деньги на оплату частной медсестры. Она подозревала, что это соображение в значительной степени повлияло на настроение Альберта Уэллса.
   Она прошла вслед за ним в комнату, и он спросил:
   – Это вы стучали немного раньше?
   Она ответила утвердительно.
   – У меня мелькнула мысль, что кто-то стучит. Но я, видно, был слишком увлечен вот этим. – И он показал на столик у окна. На нем была разложена большая сложная игра-головоломка, уже составленная на две трети. – Или, может, я подумал, что это Бейли, – добавил Уэллс.
   – А кто это Бейли? – полюбопытствовала Кристина.
   В глазах старичка загорелись огоньки.
   – Если вы немножко здесь побудете, то увидите его. Во всяком случае, если не его, то Барнума.
   Ничего не понимая, Кристина пожала плечами. И, подойдя к окну, склонилась над головоломкой, чтобы внимательнее ее рассмотреть. Из уложенных кусочков уже складывались очертания Нового Орлеана. Город был изображен сверху, в наступающих сумерках; по нему змеилась, сверкая в лучах заходящего солнца, широкая лента реки.
   – Когда-то очень давно и я играла в эту игру, – сказала Кристина. – Мне помогал отец.
   – Наверняка найдутся такие, кто сочтет это не совсем подходящим времяпрепровождением для взрослого человека, – заметил подошедший к ней Альберт Уэллс. – Однакоя обычно сажусь за эту игру, когда возникает желание кое-что обдумать. И случается, что одновременно находишь и ключевой кусочек, и ответ на свою проблему.
   – Ключевой кусочек? Я никогда о таком не слышала.
   – Это мое собственное изобретение, мисс. Могу поклясться, что существует ключ к любой проблеме, точно так же, как есть главный кусочек и в этой игре. Иногда кажется,что ты его нашел, а на поверку выходит – ошибся. Но если действительно нашел, то сразу все проясняется и начинаешь понимать, как складывается вся картина.
   Внезапно раздался резкий, властный стук в дверь. Губы Альберта Уэллса беззвучно произнесли:
   – Бейли!
   Когда дверь открылась, Кристина, к своему удивлению, обнаружила за ней коридорного в форме. Через плечо у него было перекинуто несколько костюмов на вешалках; в вытянутой руке он держал отутюженный синий саржевый костюм, старомодный покрой которого явно указывал на то, что принадлежал он Альберту Уэллсу. Натренированно-быстрым движением коридорный повесил костюм в шкаф и направился к выходу, возле которого его ждал старичок. Левой рукой коридорный придерживал перекинутые через плечо костюмы, правую автоматически вытянул ладонью вверх.
   – Я уже благодарил тебя, – сказал Альберт Уэллс. Глаза его искрились смехом. – Сегодня утром, когда ты приходил за костюмом.
   – Это был не я, мне вы ничего не давали, сэр. – Коридорный решительно потряс головой.
   – Не тебе, но твоему другу. А это то же самое.
   Коридорный не сдавался:
   – Мне об этом ничего не известно.
   – Ты хочешь сказать, что он не делится с тобой?
   Протянутая рука опустилась.
   – Я не понимаю, о чем вы говорите.
   – Да что ты! – Альберт Уэллс широко улыбнулся. – Ты же – Бейли. А я дал на чай Барнуму.
   Тут коридорный увидел Кристину. И во взгляде его отразилась растерянность, как только он ее узнал. Он жалко осклабился.
   – Совершенно верно, сэр, – сказал он и вышел, закрыв за собой дверь.
   – Объясните же, что все это значит?
   Старичок хмыкнул:
   – Вы работаете в отеле и не знаете, что такое Барнум и Бейли?
   Кристина отрицательно покачала головой.
   – Это же простейшая штука, мисс. Коридорные в гостиницах работают попарно, и берет у вас костюм один, а приносит – другой. Они это специально устраивают, чтоб два раза получить чаевые. Потом складывают выручку и делят поровну.
   – Понятно, – сказала Кристина. – Но мне это в голову не приходило.
   – Как и многим другим. Вот потому-то им и удается сорвать двойной куш за одну и ту же услугу. – Альберт Уэллс задумчиво потер свой носик-клювик. – Для меня это стало вроде игры: считать гостиницы, где вытворяют подобные трюки.
   – А как же вы их раскрыли? – смеясь, спросила Кристина.
   – Признался один такой – после того как я намекнул, что вижу его насквозь. Он мне еще не то рассказал. Вы, конечно, знаете, что есть отели, где внутренняя телефонная связь идет напрямую, без коммутатора. И вот Барнум или Бейли – словом, тот, что на дежурстве, – звонит в номер, куда он должен что-то отнести. Если никто к телефону не подходит, он ждет какое-то время и звонит снова. Если же в номере подняли трубку – а это значит, что там кто-то есть, – он на своем конце тут же вешает трубку. И через несколько минут является с вашим костюмом и получает вторые чаевые.
   – А вы не любите давать на чай, мистер Уэллс?
   – Да нет, не в том дело, мисс. От чаевых не уйдешь, как от смерти, так зачем волноваться попусту? Но я хорошо отблагодарил Барнума сегодня утром – как бы заранее заплатил за развлечение, которое позволил себе с Бейли минуту назад. Только вот чего я не люблю – это когда меня за дурачка считают.
   – Я думаю, это случается не так уж часто. – Кристина начинала подозревать, что Альберт Уэллс куда меньше нуждается в опеке, чем она предполагала. Но она по-прежнему получала удовольствие от общения с ним.
   – Вполне возможно, – признал он. – Только вот что я хотел бы вам сказать. У вас в отеле куда больше жульничества, чем в других местах.
   – Почему вы так считаете?
   – Потому, мисс, что я держу глаза открытыми и люблю поговорить с людьми. И мне они рассказывают то, чего не скажут вам.
   – Что же именно?
   – Ну, во-первых, многие тут считают, что им все сойдет с рук. А все потому, что, как я понимаю, нет у вас хорошего хозяина. Дело можно бы хорошо поставить. И потому, что оно не поставлено, ваш мистер Трент и попал сейчас в такой переплет.
   – Просто непостижимо, – сказала Кристина. – То же самое и почти в тех же словах говорил мне Питер Макдермотт. – Она внимательно посмотрела на старичка. Хоть он и производил впечатление человека нетертого, но, видимо, врожденным чутьем доходил до истины.
   Альберт Уэллс одобрительно кивнул:
   – Да, этот молодой человек с головой. Мы с ним вчера беседовали.
   Это удивило Кристину.
   – Как, Питер приходил сюда?
   – Совершенно верно.
   – Я этого не знала. – Впрочем, подумала Кристина, это вполне в духе Питера Макдермотта: если его что-то заинтересовало, он будет упорен и не выпустит это из виду. Она и раньше подмечала его умение думать о больших проблемах, но не забывать и о мелочах.
   – Вы что, собираетесь за него замуж, мисс?
   Вопрос был задан так неожиданно, что Кристина опешила.
   – Почему вы так решили? – спросила она и, к своему великому удивлению, почувствовала, что краснеет.
   Альберт Уэллс хмыкнул. Временами, подумала Кристина, он напоминает озорного эльфа.
   – Догадался – по тому, как вы произнесли его имя. Кроме того, я решил, что, работая вместе, вы должны часто видеть друг друга, и если у этого молодого человека есть голова на плечах, в чем я не сомневаюсь, то рано или поздно он поймет, что от добра добра не ищут.
   – Мистер Уэллс, вы переходите все границы. Читаете чужие мысли, а потом… потом излагаете их вслух и еще краснеть заставляете. – Но теплая улыбка на лице Кристины показывала, что она вовсе не сердится. – И пожалуйста, перестаньте называть меня «мисс». Меня зовут Кристина.
   – Для меня это имя особенное, – тихо произнес Альберт Уэллс. – Так звали мою жену.
   – Звали?
   Альберт Уэллс кивнул:
   – Да, она умерла. Умерла так давно, что порой мне кажется, будто мы никогда и не жили вместе. И не было у нас в жизни ни радостей, ни горестей, а на самом деле хватало итого, и другого. А иной раз кажется, что все это было лишь вчера. Вот в такие минуты меня с особой силой одолевает чувство одиночества. Детей-то у нас не было. – Мистер Уэллс запнулся, задумчиво глядя куда-то. – Никогда ведь не знаешь, насколько ты привязан к человеку, пока эта связь не оборвется. Вот и вы с вашим Питером – не теряйте ни минуты. Зачем тратить время попусту – его ведь не наверстаешь.
   – Я же говорю вам: вовсе он не мой, – рассмеялась Кристина. – По крайней мере еще не стал им.
   – Если как следует возьметесь за дело – станет.
   – Возможно. – Кристина посмотрела на незаконченную игру-головоломку. – Хотелось бы знать, действительно ли есть, как вы говорите, ключ ко всему, – задумчиво промолвила она. – А когда найдешь, как знать наверняка, что это он, или можно лишь догадываться и надеяться… – И, не успев опомниться, она принялась изливать душу маленькому старичку – рассказала все: про трагедию в Висконсине, последовавшее затем одиночество, про свой переезд в Новый Орлеан, как она приспосабливалась к новой жизни и вот только сейчас впервые почувствовала, что перед ней открывается возможность зажить полнокровно, интересно. Кристина рассказала Альберту Уэллсу и о том, как у нее сорвалось сегодня вечером свидание и как она этим огорчена.
Дослушав ее, Альберт Уэллс глубокомысленно кивнул:
   – События часто разворачиваются сами по себе. А иногда надо подтолкнуть – тогда люди начинают шевелиться.
   – Можете что-то предложить? – как бы между прочим спросила Кристина.
   Мистер Уэллс отрицательно покачал головой:
   – Вы женщина, и вы должны в этих вопросах лучше разбираться. Но одно скажу. Учитывая то, что произошло, я не удивлюсь, если этот молодой человек пригласит вас завтракуда-нибудь.
   – Возможно, – улыбнулась Кристина.
   – Ну а вы придумайте себе какое-нибудь другое свидание. Заставьте его потерпеть денек – он только больше ценить вас будет.
   – Что ж, придется что-нибудь выдумать.
   – В этом может и не быть необходимости. Я как раз собирался пригласить вас, мисс… извините, Кристина. Мне хочется поужинать с вами вдвоем – в знак благодарности зато, что вы сделали для меня вчера. И если вы способны вынести общество старого человека, я был бы счастлив заменить вам недостающую компанию.
   – Я буду рада поужинать с вами, и вовсе не потому, что мне недостает компании, – ответила Кристина.
   – Отлично! – просиял старичок. – Думаю, лучше всего будет, если мы устроим это здесь, в отеле. Я обещал доктору, что еще дня два не буду выходить на улицу.
   Кристина растерялась. Интересно, знает ли Альберт Уэллс о том, как высоки вечером цены в главном ресторане «Сент-Грегори». И хотя ему не нужно было теперь платить частной сиделке, Кристине вовсе не хотелось, чтобы он зря тратил оставшиеся у него деньги. Внезапно ее осенило, как все устроить наилучшим образом.
   Приняв такое решение, Кристина заверила старичка:
   – Ужин в отеле меня вполне устраивает. Однако мы должны обставить его поторжественнее. Вам придется отпустить меня домой, чтобы я успела переодеться во что-то более нарядное. Итак, решено: завтра в восемь вечера.
   Выйдя от Альберта Уэллса, Кристина на площадке четырнадцатого этажа обнаружила, что лифт номер четыре неисправен. Рабочие-ремонтники возились с дверью шахты и что-то чинили внутри кабины.
   Она вызвала другой лифт и спустилась на бельэтаж.10
   Президент ассоциации стоматологов доктор Ингрэм гневно посмотрел на человека, вошедшего в его номер на седьмом этаже.
   – Макдермотт, если вы пришли сюда, чтобы замять случившееся, скажу вам прямо: зря тратите время. Вы ведь за этим пришли?
   – Да, – признался Питер. – Боюсь, что за этим.
   – По крайней мере вы не врете, – буркнул старик.
   – У меня для этого нет оснований, доктор Ингрэм. Я здесь всего лишь служащий. И пока я тут работаю, я обязан делать все, что в моих силах, для этого заведения.
   – Вы и в случае с доктором Николасом сделали все, что в ваших силах?
   – Нет, сэр. Представьте себе, я считаю, что хуже поступить трудно. И то обстоятельство, что у меня нет власти отменить порядок, установленный в данном отеле, нисколько не меняет дела.
   Президент ассоциации стоматологов лишь хмыкнул в ответ.
   – Если это так, то вам следует набраться смелости, уволиться отсюда и найти себе работу в другом месте. Может быть, там меньше будут платить, зато нравы не такие низкие.
   Питер покраснел, но сдержался. Он вспомнил, как утром в вестибюле восхищался непримиримостью, с какой пожилой доктор отстаивал свою позицию. С тех пор ничего ведь не изменилось.
   – Ну, что вы на это скажете? – Живые глаза бескомпромиссно, в упор смотрели на Питера.
   – Предположим, я уволюсь, – сказал Питер. – Но человек, который займет мое место, может быть вполне удовлетворен существующим порядком вещей. Меня он по крайней мере не устраивает. И я намерен сделать все, что в моих силах, чтобы изменить установленные здесь правила.
   – Нечего сказать – правила! Разумные установления! Сплошной камуфляж! – И без того красное лицо доктора совсем побагровело. – Я сыт этими словами по горло! Меня от них тошнит! Противно, стыдно и тошно от того, что таков род людской!
   Наступило молчание.
   – Ну хорошо, – сказал доктор Ингрэм упавшим голосом: внезапная вспышка ярости иссякла. – Согласен, вы не такой фанатик, как некоторые, Макдермотт. У вас хватает собственных проблем, и вряд ли мои наскоки помогут делу. Но разве ты не понимаешь, сынок: ведь именно из-за нашей с тобой чертовой благоразумности и происходит то, что случилось сегодня с Джимом Николасом.
   – Я понимаю вас, доктор. Но думаю, что все это не так просто, как у вас получается.
   – Многое не просто, – проворчал пожилой собеседник Питера. – Вы слышали, что я сказал Николасу. Я сказал, что, если перед ним не извинятся и не предоставят ему номер, я сделаю все, чтобы конгресс покинул этот отель.
   – Ну а если отвлечься от случившегося, разве на ваших конгрессах не бывает, скажем, дискуссий по медицинским вопросам, демонстраций и прочего, что приносит пользу множеству людей? – осторожно спросил Питер.
   – Естественно, бывает.
   – В таком случае какой же смысл так поступать? Я имею в виду: стоит ли срывать конгресс – кто от этого выиграет? Уж, во всяком случае, не доктор Николас. – Питер умолк, вдруг почувствовав, что слова его не вызывают благоприятного отклика.
   – Не делайте из меня дурака, Макдермотт, – взорвался доктор Ингрэм. – И поверьте, что у меня хватило ума обо всем этом подумать.
   – Извините.
   – Всегда находятся причины, чтобы оправдать бездействие, и, как правило, достаточно веские. Именно поэтому так мало людей способны отстаивать то, во что они верят или делают вид, что верят. Можете не сомневаться, через какие-нибудь два часа, когда часть моих благонамеренных коллег узнает, что я собираюсь предпринять, они выдвинут точь-в-точь такие же аргументы. – Пожилой врач тяжело перевел дух и посмотрел в глаза Питеру. – А теперь позвольте мне спросить вас кое о чем. Сегодня утром вы признались, что вам стыдно выставлять Джима Николаса из отеля. Так вот, будь вы сейчас на моем месте, что бы вы сделали?
   – Доктор, не ставьте меня в неловкое положение…
   – Бросьте вы эту ахинею! Я же спрашиваю вас напрямик.
   Питер задумался. От того, что он сейчас скажет, решил про себя Питер, для отеля ничего не изменится. Так почему бы не сказать правду?
   – Думаю, что поступил бы точно так же: отменил бы конгресс, – ответил он.
   – Вот это да! – Президент ассоциации стоматологов отступил на шаг и внимательно оглядел Питера. – Оказывается, в этой куче гостиничного дерьма затерялся порядочный человек.
   – Который скоро может остаться без работы.
   – Не расставайся с черным костюмом, сынок! В крайнем случае найдешь себе место в похоронном бюро. – Впервые доктор Ингрэм рассмеялся. – Макдермотт, несмотря ни на что, вы мне нравитесь. Вам, случайно, зуб починить не надо?
   Питер отрицательно покачал головой:
   – Если не возражаете, я бы предпочел побыстрее узнать, что вы намерены делать. И чем быстрее я это узнаю, тем лучше.
   Ведь если конгресс отменяется, нужно срочно что-то предпринимать. И потери отель понесет катастрофические, как сказал за ленчем Ройял Эдвардс. Но по крайней мере можно смягчить удар, приостановив подготовку к завтрашнему и послезавтрашнему дням.
   – Вы были откровенны со мной, постараюсь ответить вам тем же, – деловито проговорил доктор Ингрэм. – Я распорядился созвать сегодня внеочередное заседание исполнительного комитета на пять вечера. – Взглянув на часы, он добавил: – Это значит – через два с половиной часа. К тому времени большинство членов нашего комитета уже приедут.
   – Мы, конечно, будем поддерживать связь.
   Доктор Ингрэм кивнул. Лицо его стало вновь суровым.
   – Не обманывайтесь, Макдермотт, оттого, что я на минутку сбавил тон. С сегодняшнего утра ничего не изменилось. Я остаюсь при своем и намерен на нести вам удар ниже пояса.

Как ни странно, Уоррен Трент почти равнодушно воспринял известие о том, что конгресс американских стоматологов, вероятно, будет отменен и его участники демонстративно покинут отель.
   Выйдя из номера доктора Ингрэма, Питер Макдермотт сразу же направился в кабинет директора. Кристина – что-то она разговаривает холоднее обычного, подумал он, – сказала, что хозяин у себя.
   Уоррен Трент, как показалось Питеру, был значительно спокойнее, чем все эти последние дни. Сидя в своем роскошном кабинете за столом с черной мраморной крышкой, он не выказывал и тени раздражительности, отличавшей его еще вчера. Временами на губах его появлялась даже легкая усмешка, хотя она едва ли имела отношение к тому, о чем докладывал Питер. Такое впечатление, подумал Питер, будто хозяин радуется чему-то известному лишь ему одному.
   Дослушав сообщение Питера, владелец отеля решительно потряс головой:
   – Они не уедут. Пошумят, но дальше этого дело не пойдет.
   – Похоже, что намерения у доктора Ингрэма самые серьезные.
   – Вполне возможно, но у остальных – едва ли. Говорите, у них совещание на сегодня назначено? Могу представить себе, чем все это кончится. Разведут для начала дебаты, затем выберут комитет для подготовки проекта резолюции. Потом – скорее всего завтра – этот комитет сделает сообщение исполнительному комитету. Проект резолюциилибо примут, либо отдадут на доработку – словом, еще какое-то время поговорят. Затем – наверное, послезавтра – резолюцию представят конгрессу. Это я уже не раз видел – весь великий демократический процесс! Да они так разговорятся, что не заметят, как их конгресс и закончится.
   – Вполне возможно, что так и будет, – сказал Питер. – Хотя, должен признаться, это довольно мерзкая позиция.
   Сказано это было резко, и Питер приготовился к тому, что Трент сейчас взорвется. Этого, однако, не произошло. Уоррен Трент лишь буркнул:
   – Я рассуждаю практически, только и всего. Будут разглагольствовать о так называемых принципах, пока язык не отсохнет. Но осложнять себе дело, если этого можно избежать, не станут.
   – И все же, – упорно гнул свое Питер, – было бы намного проще, если бы мы изменили нашу политику. Я не могу поверить, что, поселив доктора Николаса, мы бы подорвали репутацию отеля.
   – Само по себе его поселение, возможно, и не подорвало бы. А вот шумиха, которая в связи с этим возникнет, может подорвать. И тогда мы хлебнем горя.
   – Насколько я понимаю, мы уже хлебнули. – Питер почувствовал, что разговор начинает приближаться к опасной грани. Можно ли еще поднажать или надо остановиться? Кстати, подумал Питер, почему это хозяин сегодня в таком хорошем настроении?
   Патрицианские черты Уоррена Трента исказила сардоническая усмешка.
   – Возможно, у нас и были неприятности. Но через день-другой они уже отойдут в прошлое. Кстати, Кэртис О'Киф все еще в отеле? – вдруг спросил он.
   – Насколько мне известно, да. Если бы он выехал, я бы об этом знал.
   – Отлично! – На лице Уоррена Трента по-прежнему играла усмешка. – У меня есть новости, которые могут оказаться интересными и для вас. Завтра я пошлю О'Кифа и его корпорацию подальше – пусть катится прямо в озеро Пончартрейн.11
   Со своего места за конторкой старшего посыльного Херби Чэндлер незаметно наблюдал за четырьмя молодыми людьми, вошедшими с улицы в вестибюль «Сент-Грегори». Было почти четыре часа дня.
   Херби узнал Лайла Дюмера и Стэнли Диксона, шедшего, насупясь, впереди остальных к лифтам. Через несколько минут все четверо скрылись из виду.
   Во время вчерашнего телефонного разговора Диксон заверил Херби, что будет молчать о причастности последнего к скандалу, разразившемуся накануне. Но ведь кроме Диксона, с опаской думал Херби, есть еще трое. И уж совсем нельзя ручаться за то, как поведут себя остальные – да, пожалуй, и сам Диксон, – если их начнут допрашивать, а возможно, еще и пригрозят.
   И старший посыльный вот уже вторые сутки продолжал с возрастающим страхом ждать, что будет.
   Тем временем Стэнли Диксон, выйдя первым из лифта, шел по коридору бельэтажа в сопровождении своих приятелей. Они остановились у двери, на которой поблескивала табличка с надписью ДИРЕКЦИЯ. Диксон мрачно повторил:
   – Запомните, разговаривать буду я.
   Флора Йетс провела их в кабинет Питера Макдермотта. Бросив холодный взгляд на вошедших, Питер жестом предложил им сесть и спросил:
   – Кто из вас Диксон?
   – Я.
   – А Дюмер?
   Лайл Дюмер кивнул, он был явно менее уверен в себе.
   – Мне неизвестны имена еще двоих.
   – Это ужасно, – сказал Диксон. – Если бы мы знали, то могли бы захватить визитные карточки.
   – Моя фамилия Глэдвин, – внезапно заявил третий юноша. – А это – Джо Валоски. – Диксон метнул в его сторону раздраженный взгляд.
   – Все вы, конечно, понимаете, – спокойно сказал Питер, – что я беседовал с мисс Маршей Прейскотт и она рассказала мне о том, что случилось в ночь на понедельник. Если вы не против, я готов услышать и вашу версию.
   Диксон заговорил сразу же, прежде чем кто-либо успел открыть рот:
   – Послушайте! Мы к вам в гости не напрашивались – вы сами нас пригласили. И говорить вам мы ничего не собираемся. Если у вас есть что сказать, валяйте.
   На лице Питера заходили желваки. Но усилием воли он сдержался.
   – Отлично. Предлагаю начать с наименее важного. – Питер перелистал бумаги, лежавшие у него на столе, и обратился к Диксону: – Номер тысяча сто двадцать шесть – двадцать семь записан за вами. Когда вы сбежали, – Питер сделал ударение на последнем слове, – я понял, что вы забыли сдать номер, и сделал это за вас. Остался счет на семьдесят пять долларов и несколько центов. Кроме того, есть еще один счет за повреждение гостиничного имущества – на сто десять долларов.
   Юноша, назвавшийся Глэдвином, слегка присвистнул.
   – Мы оплатим счет в семьдесят пять долларов, – сказал Диксон. – И больше ни цента.
   – Ваше право оспаривать второй счет, – заметил Питер. – Но должен вам сказать, что мы это так не оставим. И если потребуется, передадим дело в суд.
   – Послушай, Стэн… – сказал четвертый юноша, Джо Валоски.
   Диксон жестом велел ему замолчать. Лайл Дюмер, стоявший рядом, в волнении переминался с ноги на ногу.
   – Стэн, – тихо сказал он Диксону, – чем бы все ни кончилось, они ведь могут устроить тарарам. В конце концов поделим на четверых. – И, повернувшись к Питеру, заметил: – Если мы решим заплатить вам эти сто десять долларов, может получиться, что мы не сумеем набрать всю сумму сразу. Можно будет выплатить по частям?
   – Конечно. – Собственно, нет никаких оснований, подумал Питер, не распространять на этих ребят обычную практику отеля. – Кто-нибудь из вас – или все вместе – пусть зайдет к нашему главному бухгалтеру и договорится о рассрочке. – И он обвел взглядом группу. – Ну как, будем считать, что с этим вопросом покончено?
   Один за другим все четверо кивнули.
   – Остается выяснить эту историю с попыткой изнасилования – четверо так называемых мужчин против одной девушки. – В голосе Питера прозвучало презрение, которое он и не старался скрыть.
   Валоски и Глэдвин вспыхнули. Лайл Дюмер смущенно отвел глаза.
   Только Диксон держался с прежней самоуверенностью:
   – Это она так говорит. А по-нашему, может, все было иначе.
   – Я ведь уже сказал, что готов выслушать вашу версию.
   – Черта с два!
   – В таком случае мне остается лишь принять версию мисс Прейскотт.
   – Может, жалеете, приятель, что вас там не было? – язвительно спросил Диксон. – Или же вы получили свое потом?
   – Успокойся, Стэн, – пробормотал Валоски.
   Питер с силой сжал подлокотники кресла. Его так и подмывало выскочить из-за стола и двинуть кулаком по этой самодовольной осклабившейся роже. Но он понимал, что тогда даст Диксону преимущество, которого тот, по-видимому, и добивался. Ну нет, сказал себе Питер, этого не будет – он не потеряет над собой власти.
   – Полагаю, – ледяным тоном сказал он, – всем вам ясно, что против вас может быть выдвинуто обвинение в уголовном преступлении.
   – Если это так, – парировал Диксон, – то кто-то уже успел бы это сделать. Так что не надо брать нас на пушку.
   – Вы готовы повторить эти слова в присутствии мистера Марка Прейскотта? Если он прилетит из Рима, после того как узнает, что случилось с его дочерью?
   Лайл Дюмер быстро взглянул на Питера – в его глазах сквозила тревога. Впервые и во взгляде Диксона появилось беспокойство.
   – А ему скажут? – взволнованно спросил Глэдвин.
   – Заткнись! – оборвал его Диксон. – Он нас ловит. Не верьте ему! – Голос его, однако, звучал не так уверенно, как минутой раньше.
   – Уловка это или нет, можете судить сами. – Питер выдвинул ящик стола, достал папку и раскрыл ее. – Вот тут лежит сделанная мной запись показаний мисс Прейскотт, атакже описание того, что я увидел, когда в понедельник ночью вошел в номер тысяча сто двадцать шесть – двадцать семь. Бумага еще не завизирована мисс Прейскотт, но она, конечно, ее подпишет, а если сочтет нужным, то и добавит кое-какие детали. Кроме того, у меня есть письменные показания Алоисиуса Ройса, служащего нашего отеля, на которого вы налетели с кулаками. Он подтверждает мой отчет и описывает, что произошло, когда он вошел в номер.
Мысль получить такой документ от Ройса пришла Питеру в голову лишь вчера поздно вечером. Он попросил об этом молодого негра по телефону, и сегодня утром тот принес ему бумагу. Отчет был аккуратно отпечатан, мысли изложены четко и ясно – недаром Ройс учился на юриста. Вручая Питеру бумаги, Ройс предостерег его: «Я по-прежнему убежден, что ни один суд в Луизиане и ломаного гроша не даст за свидетельство мальчишки-ниггера по делу об изнасиловании, в котором замешаны белые». Слегка раздраженный вечной ершистостью Ройса, Питер тем не менее заверил, что дело никогда не попадет в суд. «Но мне надо быть во всеоружии», – добавил он.
   Помог Питеру и Сэм Якубек. По просьбе Питера он осторожно навел справки об обоих молодых людях – Стэнли Диксоне и Лайле Дюмере. Якубек сообщил следующее: «Отец Дюмера, как вам известно, президент банка, а отец Диксона торгует автомобилями; у него хорошее дело, большой дом. Оба парня, судя по всему, пользуются достаточной свободой и попустительством со стороны родителей, а также, насколько я понимаю, не испытывают недостатка в деньгах, хотя и до определенного предела. Отцы обоих, судя по тому, что мне удалось узнать, не станут кипятиться из-за того, что их сынки переспали с какой-то там девчонкой; скорее всего скажут: «Я в молодости тоже этим грешил». Но попытка изнасилования, да к тому же дочки Прейскотта – это уже другое дело. Марк Прейскотт пользуется влиянием в городе – не меньшим, чем кто-либо другой. Он вращается в том же кругу, что и родители обоих мальчишек, хотя, пожалуй, Прейскотт по своему положению превосходит их. И конечно, если Прейскотт напустится на стариков Диксона и Дюмера и обвинит их сыновей в изнасиловании своей дочки или в попытке изнасилования, то дело будет худо, и оба парня понимают это». Питер поблагодарил Якубека и на всякий случай принял услышанное к сведению.
   – Ваши угрозы прижать нас этим заявлением, – заговорил Диксон, – ничего не стоят. Своими глазами вы ничего не видели, и бумага ваша составлена с чужих слов.
   – Возможно, вы и правы, – сказал Питер. – Я не юрист и поэтому не могу утверждать наверняка. Но будь я на вашем месте, я не стал бы сбрасывать со счетов этот документ. И еще: чем бы дело в суде ни кончилось, пахнуть оно будет не очень хорошо, и я полагаю, что ваши родители всыплют вам по первое число.
   Быстрый взгляд, которым обменялись Диксон и Дюмер, показал Питеру, что последний удар достиг цели.
   – Ребята! – взмолился Глэдвин. – Нам вовсе ни к чему попадать в суд.
   – Что же вы собираетесь предпринять? – мрачно спросил Лайл Дюмер.
   – Если мы сумеем договориться, то я ничего не буду предпринимать, во всяком случае, против вас. Если же вы будете продолжать упорствовать, я вечером пошлю телеграмму мистеру Прейскотту в Рим и передам эти бумаги его адвокатам здесь, в Новом Орлеане.
   – Что вы подразумеваете под словом «договориться»? – резко спросил Диксон.
   – Это означает, что каждый из вас напишет сейчас полный отчет о том, что произошло в понедельник, включая первую часть вечера, и укажет, кто из служащих отеля так или иначе причастен к случившемуся.
   – Черта с два! – взорвался Диксон. – Слишком многого захотели…
   – Кончай, Стэн! – нетерпеливо прервал его Глэдвин. И, обращаясь к Питеру, спросил: – Предположим, мы дадим показания. Что вы с ними сделаете?
   – Можете положиться на мое слово – хоть мне и очень хочется использовать их соответствующим образом, ваших заявлений не увидит ни один человек за пределами отеля.
   – Какие у нас гарантии, что вам можно верить?
   – Никаких. Просто у вас нет другого выхода.
   В комнате наступила тишина – поскрипывал стул, да приглушенно стучала машинка за дверью.
   – Я согласен, – нарушил молчание Валоски. – Дайте мне что-нибудь, на чем можно писать.
   – Пожалуй, я тоже напишу, – присоединился к нему Глэдвин.
   Лайл Дюмер мрачно кивнул в знак согласия.
   Диксон нахмурился и, пожав плечами, изрек:
   – Итак, всех засадили за писанину. Теперь-то какая разница – одним больше, одним меньше? Только я люблю писать толстым пером, – сказал он Питеру. – Таков мой стиль.
   А через полчаса, после того как вся компания удалилась, Питер внимательно перечитал несколько исписанных листов, которые он лишь бегло проглядел при юношах.
   Перед ним лежали четыре версии того, что произошло в понедельник; они отличались друг от друга в изложении деталей, но в основном совпадали. Они позволяли восполнить существовавшие дотоле пробелы в информации и давали исчерпывающий ответ на просьбу Питера назвать соответствующих служащих отеля.
   Старший посыльный Херби Чэндлер едва ли мог теперь рассчитывать на то, что ему удастся выйти сухим из воды.12
   Неясная мысль, мелькнувшая было в голове Отмычки, постепенно приобрела вполне четкую форму.
   Инстинкт подсказывал ему, что появление герцогини Кройдонской в вестибюле отеля одновременно с ним было не просто совпадением. Это было величайшее знамение, указавшее ему путь к сверкающим украшениям герцогини.
   Ясно, что знаменитая коллекция драгоценностей, принадлежащих Кройдонам, едва ли могла целиком находиться в Новом Орлеане. Известно было, что во время разъездов герцогиня брала с собой лишь часть своих сокровищ Аладдина. И тем не менее добыча могла быть крупной: хотя большинство драгоценностей скорее всего хранилось в сейфах отеля, у герцогини в номере наверняка было кое-что.
   Как всегда, ключом к решению проблемы был ключ от номера Кройдонов. И Милн-Отмычка принялся разрабатывать план, как его добыть.
   Несколько раз он поднимался на лифтах, меняя их, чтобы не вызвать подозрения. Однажды, когда в кабине лифта не было никого, кроме лифтера, он спросил как бы невзначай:
   – А правда, что в отеле остановились герцог и герцогиня Кройдонские?
   – Совершенно верно, сэр.
   – Наверно, тут есть специальные номера для гостей такого ранга. – Отмычка широко улыбнулся. – Не то что для нас, простых смертных.
   – Да, сэр, герцог с герцогиней занимают президентские апартаменты.
   – Вот как! На каком же это этаже?
   – На девятом.
   Отмычка мысленно поставил галочку возле «пункта первого» и вышел из лифта у себя на восьмом этаже.
   «Пункт два» состоял в том, чтобы выяснить номер комнаты. Это оказалось совсем нетрудно. Достаточно было подняться на один марш по лестнице и совершить небольшую прогулку по коридору! Двустворчатые двери, обитые кожей, с вытисненными на них золотыми королевскими лилиями, возвещали о том, что здесь президентские апартаменты. Отмычка запомнил номер: 973–7.
   Снова вниз, в вестибюль, – на этот раз, чтобы с независимым видом пройтись мимо стойки портье. Быстрый, наметанный глаз сразу подметил, что у номера 973–7 было обычное, как у всех номеров, отделение для почты. И там на гвоздике висел ключ.
   Было бы ошибкой сразу подойти к портье и попросить ключ. Отмычка сел в вестибюле и стал наблюдать. Предосторожность оказалась нелишней.
   Через несколько минут пристального наблюдения стало ясно, что в отеле приняты меры предосторожности и персонал предупрежден. Обычно портье выдают ключи не глядя, тогда как сегодня они были подозрительно внимательны. Когда у портье просили ключ, он спрашивал фамилию постояльца и сверял ответ с записью в регистрационной книге. Видно, решил Отмычка, весть об удачном рейде, совершенном им утром, распространилась по отелю, в результате чего и приняты дополнительные меры безопасности.
   При мысли о том, что полиция Нового Орлеана тоже поставлена на ноги и через считанные часы может начать розыск именно его, Милна, Отмычка похолодел от страха. Правда, если верить утренней газете, основное внимание полиции было по-прежнему приковано к розыскам человека, который двое суток назад сбил мать и дочь и умчался на своей машине. Но в полиции наверняка найдется какой-нибудь дотошный тип, который урвет минутку и свяжется по телетайпу с ФБР. И, вспомнив о том, какую страшную цену придется ему заплатить при очередной поимке, Отмычка снова чуть было не решил плюнуть на все, рассчитаться в отеле и дать деру из города. И все же продолжал колебаться. Наконец он заставил отступить сомнения, вспомнил об утренней удаче и успокоился.
   Через некоторое время его долготерпение было вознаграждено. Он заметил, что один из клерков, молодой человек с волнистыми светлыми волосами, нервничает и не слишком уверен в себе. Отмычка понял, что перед ним новичок.
   Присутствие за стойкой этого молодого человека открывало некоторые возможности, использовать которые, решил Отмычка, будет делом нелегким и рискованным. Но вероятно, само возникновение такой возможности, как и другие события, произошедшие за сегодняшний день, было уже знаменательно. Итак, он решил ею воспользоваться с помощью уже проверенной уловки.
На приготовления требовался по крайней мере час. А так как было уже далеко за поддень, приходилось торопиться, чтобы успеть до ухода молодого человека со смены. Отмычка поспешно покинул отель. И устремился в универсальный магазин «Мэзон Бланш», расположенный на Канал-стрит.
   Бережно расходуя деньги, Отмычка накупил груду недорогих, но громоздких вещей – преимущественно игрушек – и попросил, чтобы каждую положили в фирменную коробку или пакет. На улицу он вышел с горой свертков, которые еле мог удержать в руках. По дороге он зашел еще в один магазин – на этот раз в цветочный, где купил цветущую азалию в горшке, после чего направился в отель.
   У входа с Каронделет-стрит швейцар в форме услужливо распахнул перед ним дверь. Лицо его расплылось в улыбке при виде Отмычки, которого еле видно было за горой пакетов и цветущей азалией.
   Войдя в вестибюль, Отмычка замешкался, как бы разглядывая рекламные стенды, а в действительности ожидая, когда наступит подходящий момент. Для этого, во-первых, требовалось, чтобы у стойки портье и там, где выдают почту, собралось несколько человек и, во-вторых, чтобы появился молоденький клерк, которого он приметил ранее. И то, и другое произошло почти одновременно.
   Весь начеку, с учащенно бьющимся сердцем, Отмычка подошел к стойке портье.
   Он оказался третьим в очереди к молодому человеку со светлыми волнистыми волосами. Вскоре перед ним осталась лишь женщина средних лет – она назвала свою фамилию иполучила ключ. И уже собиралась отойти, но вдруг вспомнила, что хотела спросить, как переадресовать почту на отель. Казалось, ее расспросам не будет конца, тем болеечто молодой клерк отвечал неуверенно. Сгорая от нетерпения, Отмычка заметил, что очередь у стойки начинает редеть. Соседний портье освободился и выжидательно посмотрел в сторону Отмычки. Тот поспешно отвел глаза, моля Бога, чтобы переговоры о переадресовании почты побыстрее окончились.
   Но вот женщина отошла. Молодой портье повернулся к Отмычке и невольно, как и стоявший у двери швейцар, заулыбался при виде груды пакетов, увенчанной цветком. Отмычка ледяным тоном произнес заранее приготовленную фразу:
   – Уверен, что у меня очень смешной вид. Однако, если вас не затруднит, я хотел бы получить ключ от девятьсот семьдесят третьего номера.
   Улыбка мгновенно исчезла с лица молодого человека, он покраснел.
   – Сию минуту, сэр. – Растерявшись от смущения, а это-то и требовалось Отмычке, он повернулся на своем вертящемся стуле и снял ключ с гвоздя.
   Отмычка заметил, как взглянул на него другой портье, когда он назвал номер. Момент был критический. Они, конечно, знали номер президентских апартаментов наизусть, и, вмешайся более опытный служащий, Отмычка был бы тут же раскрыт. Его даже в пот бросило.
   – Ваша фамилия, сэр?
   – Это что, допрос? – взорвался Отмычка. При этом он как бы невзначай уронил два пакета. Один упал на стойку, другой свалился за нее. Окончательно смутившись, молодой портье бросился поднимать тот и другой. Его более опытный сослуживец, снисходительно улыбнувшись, отвернулся.
   – Прошу прощения, сэр.
   – Ничего, ничего. – Получив пакеты и водрузив их на остальные, Отмычка протянул руку за ключом.
   На какое-то мгновение молодой человек замер в нерешительности. Но впечатление, на которое и рассчитывал Отмычка, а именно: что перед ним стоит уставший, вконец измотанный хождением по магазинам человек, – сыграло свою роль, тем более что человек этот был сама респектабельность, о чем свидетельствовали знакомые пакеты из «Мэзон Бланш», а излишне раздражать постояльцев не следует.
   И портье почтительно вручил Отмычке ключ от номера 973.
   Пока Отмычка неторопливо шел к лифтам, у стойки портье вновь стало оживленно. Быстро брошенный назад взгляд отметил, что служащим опять подвалило работы. Тем лучше! Значит, у них будет меньше возможности обсуждать происшедшее и что-то подметить. Однако ключ все равно надо вернуть, и как можно скорее. Если его отсутствие будет замечено, возникнут вопросы и подозрения, тем более опасные, что в отеле уже поднята тревога.
   Отмычка велел лифтеру нажать на «девятый» – мера предосторожности на случай, если кто-нибудь услышал, как он просил ключ от номера на этом этаже. Выйдя из лифта, Отмычка помедлил, перекладывая поудобнее свои пакеты, и, как только дверь лифта захлопнулась, устремился к служебной лестнице. Ему надо было спуститься всего на один этаж. На площадке между этажами стоял бак для мусора. Отмычка открыл его и запихал туда сослуживший свою службу цветок. А через несколько секунд он уже был у себя в номере.
   Раскрыв шкаф, Отмычка швырнул в него пакеты. Завтра он снесет их в магазин и потребует, чтобы ему вернули деньги. Конечно, их стоимость – сущая ерунда в сравнении с кушем, который он надеялся сорвать, но не брать же их с собой, да и бросать опасно – могут навести на след.
   Не мешкая, Отмычка расстегнул молнию на чемодане и достал оттуда небольшую, обитую кожей коробку. В ней были пачка чистых белых карточек, несколько хорошо отточенных карандашей, кронциркуль и микрометр. Выбрав одну из карточек, Отмычка положил на нее ключ от президентских апартаментов. Затем, придерживая ключ рукой, старательно обвел его карандашом. Вслед за этим, с помощью кронциркуля и микрометра, измерил толщину ключа, а также снял точные размеры каждой продольной бороздки и вертикальной риски и записал их рядом с изображением ключа на карточке. На металле стоял штамп изготовителя. Отмычка записал и его – это могло облегчить выбор подходящей заготовки. Наконец, повернув ключ к свету, он аккуратно нарисовал его в поперечном сечении.
   Теперь у него была отличная подробная спецификация, по которой опытный слесарь мог сделать копию ключа. Метод, не без удовольствия частенько думал Отмычка, весьма далекий от снятия отпечатка на воске, который так любят описывать авторы детективных романов, однако куда более эффективный.
   Он убрал обитый кожей футляр, а карточку спрятал в карман. Через несколько минут он уже снова был в главном вестибюле.
   Как и прежде, он дождался момента, когда все портье были заняты. Тогда он не спеша пересек вестибюль и незаметно положил на стойку ключ от номера 973.
   Затем он отошел на удобное для наблюдения место. Когда у стойки схлынул народ, один из портье заметил ключ. Он небрежно взял его, взглянул на номер и повесил на место.
   Отмычку охватило чувство гордости за свое профессиональное мастерство. Сочетание изобретательности и опыта помогло ему обойти все ловушки и достичь намеченной для начала цели.13
   Выбрав темно-синий галстук фирмы Скьяпарелли из нескольких висевших в его платяном шкафу, Питер задумчиво вывязывал узел. Он снова был дома – в своей маленькой квартирке, расположенной в деловой части города неподалеку от отеля, откуда он ушел час назад. Через какие-нибудь двадцать минут он должен быть на ужине у Марши Прейскотт. Интересно, кто там еще окажется? По всей вероятности, кроме друзей Марши, которые, как надеялся Питер, иного склада, чем квартет Дюмер – Диксон, там будет еще кто-нибудь постарше, иначе зачем бы Марше приглашать его.
И вот сейчас, когда времени оставалось в обрез, Питер вдруг пожалел, что принял приглашение и не может встретиться с Кристиной. Он хотел было позвонить ей перед уходом, но потом решил, что благоразумнее подождать до завтра.
   Он чувствовал себя сегодня неуверенно – как будто под прошлым была подведена черта, а будущее еще представлялось неясным. Столь многое в жизни Питера было неопределенно, столь многое не решено в ожидании большей ясности. Да кроме того, решалась ведь и судьба «Сент-Грегори». Удастся ли Кэртису О'Кифу взять верх в схватке за отель? По сравнению с этим все остальное казалось мелочью – даже конгресс стоматологов, руководство которого по-прежнему дебатировало, покинуть в знак протеста «Сент-Грегори» или нет. Заседание исполнительного комитета, созванное час назад пылким президентом ассоциации доктором Ингрэмом, было вполном разгаре и, судя по всем признакам, продлится еще долго – недаром старший официант сообщил Питеру, что уже несколько раз посылал своих людей в зал заседаний пополнить запасы льда и освежающих напитков. И хотя Питер просил этих негласных наблюдателей известить его, когда совещание будет подходить к концу, по мнению старшего официанта, они там будут еще спорить и спорить. Прежде чем покинуть отель, Питер попросил дежурного помощника управляющего, чтобы тот позвонил ему по телефону и немедленно информировал о том, какое врачи примут решение. До сих пор звонка не было. Чем же кончится дело, размышлял Питер: займет ли большинство участников непоколебимую позицию доктора Ингрэма или сбудутся циничные прогнозы Уоррена Трента и ничего не произойдет?
   Эта же неопределенность заставила Питера повременить – по крайней мере до завтра – и не принимать никаких мер в отношении Херби Чэндлера. Питер был твердо уверен,что этого слизняка – старшего посыльного – необходимо уволить, и чем скорее, тем лучше, чтобы оздоровить атмосферу в отеле. При этом характерно, что Чэндлера уволят не за то, что он поставляет гостям девиц легкого поведения – этим промыслом, если не Чэндлер, занялся бы кто-то другой, – а за то, что он позволил алчности возобладать над здравым смыслом.
   Избавившись от Чэндлера, можно было бы положить конец и многим другим злоупотреблениям, но согласится ли Уоррен Трент на подобные радикальные действия, было не ясно. Однако, принимая во внимание накопившиеся факты, а также то, как Уоррен Трент печется о добром имени отеля, можно надеяться, что согласится.
   В любом случае, напомнил себе Питер, нужно проследить, чтобы заявления Диксона, Дюмера и тех двоих были надежно припрятаны и сведения о них не распространялись за пределами отеля. Он дал слово и намерен его сдержать. К тому же Питер всего лишь попугал сегодня ребят, сказав, что сообщит Марку Прейскотту, как хотели изнасиловать его дочь. И тогда, и сейчас он твердо помнил просьбу Марши: «Мой отец в Риме. Прошу вас, не рассказывайте ему об этом – никогда!»
   Мысль о Марше напомнила, что надо поторапливаться. Через несколько минут Питер выскочил на улицу и окликнул проезжавшее такси.
   – Вы не ошиблись? – спросил Питер шофера, когда машина остановилась.
   – Можете не сомневаться, – ответил тот, оценивающе оглядев своего пассажира. – Если вы, конечно, не перепутали адрес.
   – Адрес правильный.
   Питер взглянул туда, куда смотрел шофер, – на внушительный белый особняк. От одного вида великолепного фасада дух захватывало. Над живой изгородью из тиса, за стройными магнолиями, поднимались изящные колонны в неоклассическом стиле, поддерживавшие крытую галерею, которую венчал выдержанный в классических пропорциях фронтон. По обеим сторонам основного здания два крыла как бы повторяли в миниатюре все его детали. Дом был в отличном состоянии: дерево выглядело прочным, свежая краска блестела. Предвечерний аромат цветущих оливковых деревьев наполнял воздух благоуханием.
   Расплатившись с таксистом, Питер подошел к кованым чугунным воротам, которые легко открылись. Дорожка, мощенная старым темно-красным кирпичом, извивалась меж деревьев и лужаек. Несмотря на ранние сумерки, два высоких фонаря уже горели у дома, освещая дорожку. Питер как раз подошел к ступенькам террасы, когда щелкнул замок и двойные двери распахнулись. В широком дверном проеме стояла Марша. Она подождала, пока Питер поднимется на террасу, и шагнула ему навстречу.
   На Марше было белое узкое и длинное платье, резко оттенявшее черные как вороново крыло волосы; Питера еще больше, чем раньше, поразила женственность этой совсем еще юной девушки.
   – Добро пожаловать! – весело сказала Марша.
   – Спасибо. – Питер сделал широкий жест рукой. – Дайте хоть чуть-чуть прийти в себя.
   – Все так говорят, – сказала Марша, беря его под руку. – Начнем с официального обхода владений Прейскоттов, пока не стемнело.
   Спустившись со ступенек террасы, они пересекли лужайку, поросшую мягкой травой. Марша шла бок о бок с Питером. Сквозь рукав пиджака он ощущал теплую упругость ее тела. Пальцы девушки слегка коснулись его запястья. Ноздри Питера щекотал аромат тонких духов, смешавшийся с благоуханием цветущих олив.
   – Вот здесь. – Марша резко повернулась. – Это самая удачная точка обзора. Отсюда всегда фотографируют.
   Действительно, вид, открывавшийся с края лужайки, был еще более впечатляющий.
   – Дом построил один французский аристократ, любивший повеселиться, – пояснила Марша. – Это было в сороковых годах прошлого века. Ему нравилось, чтобы архитектура была похожа на греческую, чтобы вокруг бегали веселые беззаботные рабы и любовница была под рукой – для этого к дому было пристроено крыло. Второе уже пристроил мой отец. Он во всем предпочитает гармонию – будь то банковские счета или архитектура.
   – Вы весьма оригинальный гид – не только сообщаете факты, но еще и философствуете!
   – О, я по уши напичкана и тем, и другим. Вам интересны факты? Тогда посмотрите на крышу. – Оба одновременно подняли вверх глаза. – Как видите, она нависает над верхней галереей. Это местная, луизианская, интерпретация греческого стиля. Большинство здешних старинных зданий так построено, и неспроста: в условиях жаркого климататакая крыша дает тень и прохладу. А галерея большую часть времени – самая жилая часть дома. Там протекает жизнь семьи, там люди беседуют, общаются друг с другом.
   – «Семья и домашний очаг – удел добродетельных и дается им в форме абсолютной и самодовлеющей».
   – Кто это сказал?
   – Аристотель.
   Марша кивнула.
   – Он бы одобрил галереи. – Помолчала и добавила: – Отец многое здесь реставрировал. Сейчас дом куда лучше, чем прежде, чего нельзя сказать о том, как мы им пользуемся.
   – Должно быть, вы очень любите свой дом, – проговорил Питер.
   – Я ненавижу его, – сказала Марша. – И ненавидела всегда, сколько себя помню.
   Питер с любопытством взглянул на девушку.
   – Конечно, – продолжала Марша, – совсем другое дело прийти просто посмотреть на него, ведь приходят же сюда люди и платят пятьдесят центов за осмотр, когда дом открывают на время Весенней фиесты. Будь я на их месте, я тоже восхищалась бы им, хотя бы из любви к старине. Но совсем другое дело – жить здесь постоянно, особенно тоскливо бывает с наступлением сумерек, да еще когда ты одна.
   – Кстати, уже почти стемнело, – заметил Питер.
   – Да, вижу, – ответила Марша. – Но сейчас совсем другое дело. Потому что вы рядом.
   Они пошли назад к дому. Впервые Питер подумал о том, что вокруг слишком уж тихо.
   – А другие гости без вас не соскучились?
   – Какие другие гости? – Марша искоса лукаво посмотрела на него.
   – Вы же мне говорили…
   – Я говорила, что будет званый ужин. Он и будет. В вашу честь. Если вас волнует отсутствие третьего лица, то у нас есть Анна.
   Беседуя, они вошли в дом. В высоких комнатах было темно и прохладно. Откуда-то из глубин дома появилась маленькая пожилая женщина в черном и закивала, улыбаясь.
   – Я рассказала Анне о вас, – сказала Марша, – и она одобряет мою затею. Отец доверяет ей безгранично, так что все в порядке. А кроме того, Бен тоже дома.
   Слуга-негр, неслышно ступая, вошел вслед за ними в небольшой, уставленный книгами кабинет. Он взял с одной из полок поднос с графином и рюмками для хереса. Марша отрицательно покачала головой. А Питер взял рюмочку хереса и теперь задумчиво потягивал вино. Марша жестом предложила Питеру сесть рядом с ней на диванчик.
   – Вам часто приходится оставаться одной? – спросил Питер, подсаживаясь к девушке.
   – Отец бывает здесь в перерывах между разъездами. Все дело в том, что поездки его становятся все длиннее, а перерывы все короче. Я бы скорее согласилась переехать вуродливое современное бунгало, лишь бы это было живое место.
   – По правде говоря, сомневаюсь.
   – Уверена, что переехала бы, – твердо сказала Марша. – Если, конечно, я жила бы там с действительно дорогим мне человеком. Впрочем, отель бы тоже сошел. Разве у управляющих нет своих номеров – на верхнем этаже отеля, где они работают?
   Питер в изумлении взглянул на Маршу – девушка улыбалась.
   Через какую-нибудь минуту слуга-негр тихо объявил, что ужин подан.
   В соседней комнате маленький круглый стол был накрыт на двоих. Огоньки свечей, поблескивая, отражались в столовых приборах и деревянных панелях. Над каминной доской из черного мрамора висел портрет сурового старца – он смотрел вниз, и Питеру показалось, что предок критически разглядывает его.
   – Пусть вас не смущает прадедушка, – сказала Марша, когда они уселись за стол. – Это он на меня хмурится. Дело в том, что он однажды написал в дневнике, что хотел быосновать династию, а видите, что получилось: его надежда погибнет со мной.
   По мере того как шел ужин и слуга незаметно менял блюда, беседа между ними становилась все непринужденнее. А какая великолепная была еда! На горячее подали отлично приготовленное жаркое из дичи с рисом, а затем душистое крем-брюле. Питер вдруг понял, что получает от всего этого подлинное удовольствие, хотя ехал сюда не без опасений. С каждой минутой Марша становилась все оживленнее и очаровательнее, а он чувствовал себя все менее скованно. Впрочем, подумал он, этому особенно нечего удивляться, поскольку разница в их возрасте не такая уж и большая. К тому же в этой комнате, освещенной теплым светом свечей, Марша была особенно хороша.
   Интересно, подумал Питер, аристократ-француз, построивший этот великолепный дом много лет назад, тоже ужинал здесь со своей возлюбленной? Или эта мысль – лишь плодвоображения, рожденный обстановкой, в которой он оказался?
   – Кофе будем пить на галерее, – сказала Марша, когда ужин был окончен.
   Она быстро встала из-за стола – Питер любезно отодвинул ее стул – и инстинктивно снова взяла своего гостя под руку. Не испытывая на этот раз неловкости, Питер вышел вместе с девушкой в холл, откуда они поднялись вверх по широкой изогнутой лестнице. Там просторный коридор, расписанный с трудом различимыми в полумраке фресками,вывел их на открытую галерею, которую они видели, когда рассматривали дом из сада, теперь уже погруженного в темноту.
   На плетеном столике стояли серебряный кофейный сервиз и маленькие чашечки. Сверху падал неровный свет газового фонаря. Захватив с собой кофе, Питер и Марша уселись на мягко качнувшиеся, выложенные подушками балконные качели. В ночном прохладном воздухе чувствовалось легкое дуновение бриза с залива. Снизу, из сада, долетало мерное жужжание насекомых, а со стороны Сент-Чарльз-авеню, находившейся в двух кварталах отсюда, доносился приглушенный рокот уличного движения. Питер остро ощущал присутствие Марши, молча сидевшей рядом.
   – Вы вдруг что-то притихли, – нарушил молчание Питер.
   – Да так. Все ломаю голову, не знаю, как сказать.
   – А вы скажите как есть. Иногда так лучше получается.
   – Хорошо. – Голос Марши прерывался от волнения. – Я решила, что хочу стать вашей женой.
   На какие-то секунды, показавшиеся Питеру бесконечно долгими, он остолбенел, даже качели замерли в воздухе. Затем он осторожно поставил чашку с кофе.
   Марша закашлялась, потом разразилась приступом нервного смеха:
   – Если хотите сбежать, лестница вон там.
   – Нет, бежать не собираюсь, – сказал Питер. – Хотя бы потому, что, сбежав, никогда не узнаю, почему вы решились сказать такое.
   – Я и сама до конца не понимаю. – Марша сидела, слегка отвернувшись, и смотрела прямо перед собой – в ночь. Питер почувствовал, что она дрожит. – Просто мне внезапно захотелось это сказать. И я ничуть не жалею.
   Питер понимал, что многое будет зависеть от того, насколько мягко и тактично он ответит этой импульсивной девушке. А тут еще, как назло, нервный спазм перехватил ему горло. И почему-то вспомнились слова, сказанные утром Кристиной: «Маленькая мисс Прейскогг так же похожа на ребенка, как котенок на тигра. Но думаю, едва ли найдется мужчина, который устоял бы перед соблазном быть съеденным ею, если она пожелает». Конечно, сказано это было несправедливо, пожалуй, даже чересчур резко. Но Марша, безусловно, не ребенок, а следовательно, к ней надо так и подходить.
   – Марша, вы ведь едва знаете меня, так же как и я вас.
   – А вы не верите в чутье?
   – Верю до известных пределов.
   – Так вот, с вами чутье у меня сразу сработало. В первую же минуту. – Если вначале голос у Марши дрожал и прерывался, то теперь она овладела собой. – Как правило, чутье не подводит меня.
   – А как же насчет Стэнли Диксона и Лайла Дюмера? – мягко напомнил ей Питер.
   – Меня и тогда чутье не обмануло. Просто я его не послушалась. А сейчас я слушаюсь.
   – Но чутье ведь может и подвести.
   – Всегда можно ошибиться, даже если ждать очень долго. – Марша повернулась к Питеру и посмотрела ему в глаза. Взгляд ее выражал такую решимость, какой прежде Питер за ней не замечал. – Мои родители знали друг друга пятнадцать лет, до того как поженились. Мать однажды призналась мне, что все знакомые предсказывали им счастливый союз, а на деле все обернулось ужасно. Я-то знаю, я ведь была между ними.
   Питер молчал в растерянности.
   – Их пример кое-чему меня научил. Да и не только он. Вы видели сегодня Анну?
   – Да.
   – Так вот, в семнадцать лет ее насильно выдали замуж за человека, которого она видела лишь один раз мельком. Так уж решили их семьи, в те дни такое часто случалось.
   – Ну-ну, продолжайте, – сказал Питер, не спуская глаз с лица Марши.
   – Накануне свадьбы Анна проплакала всю ночь напролет, но что толку: ее все равно выдали замуж, и она прожила с этим человеком сорок шесть лет. Муж Анны умер в прошлом году: они жили здесь, у нас. Это был самый добрый, самый очаровательный человек, какого я когда-либо встречала. И если на свете бывают идеальные супружеские пары, то это можно сказать о них.
   – Однако, – поколебавшись, заметил он, хоть и не хотел показывать свое преимущество в споре, – Анне, как видите, пришлось поступить вопреки своему чутью. А если быона им руководствовалась, то не вышла бы замуж за этого человека.
   – Верно. Но я лишь хочу сказать, что в том и в другом случае нет никакой гарантии, так что можно следовать и чутью. – Последовала пауза, затем Марша сказала: – Я уверена, что могла бы со временем заставить вас полюбить меня.
   Как ни глупо, на Питера вдруг нахлынула волна бессмысленной радости. Сама идея, рожденная романтическим воображением юной девушки, была нелепа. И уж кому, как не Питеру, достаточно настрадавшемуся из-за своих романтических устремлений, было этого не знать. Но так ли? Разве все подобные ситуации стереотипны и каждая новая является повторением предыдущей? И так ли уж фантастично предложение Марши? Питера вдруг охватило ни на чем не основанное убеждение, что Марша права.
   Интересно, какова будет реакция отсутствующего Марка Прейскотта.
   – Если вы думаете о моем отце… – словно читая мысли Питера, сказала Марша.
   – Как вы догадались? – спросил Питер, даже вздрогнув от удивления.
   – Просто я начинаю узнавать вас.
   Питер жадно вдохнул воздух, словно вдруг очутился в разреженной атмосфере.
   – Так что же насчет вашего отца?
   – Думаю, что поначалу такое известие взволнует его и он, очевидно, поспешит домой. Так вот, я буду совсем не против, – улыбаясь, проговорила Марша. – Человек он разумный, и я уверена, что смогу убедить его. А кроме того, вы ему понравитесь. Уж я-то знаю, какого рода люди больше всего ему по душе, и вы как раз такой человек.
   – Ну что ж, – сказал Питер, не зная, в шутку это воспринимать или всерьез, – по крайней мере хоть это облегчение.
   – Нужно учесть и еще кое-что. Для меня это безразлично, но важно для отца. Понимаете, я убеждена – да и отец очень быстро это почувствует, – что в один прекрасный день вы станете крупной фигурой в гостиничном бизнесе и, вполне вероятно, будете иметь собственный отель. Мне-то это совершенно безразлично. Мне нужны вы, – одним духом произнесла Марша.
– Марша, – мягко сказал Питер, – я… я просто не знаю, что вам ответить.
   В наступившем молчании Питер почувствовал, что прежняя уверенность начинает покидать девушку. Словно запас воли, питавший ее смелость, был исчерпан, а с ним исчезла и уверенность в себе.
   – Вы считаете, что я глупо себя веду, – еле слышно, прерывающимся голосом проговорила Марша. – Скажите прямо, и забудем об этом.
   – Я вовсе так не считаю, – заверил ее Питер. – Если бы больше людей, включая меня самого, могли быть столь же честными…
   – Значит, вам все это не противно?
   – Напротив, я глубоко тронут и потрясен.
   – Если так, то больше ни слова! – Марша резко поднялась и протянула ему руки. Питер тоже поднялся, их руки встретились и пальцы крепко сплелись. Питер почувствовал, что эта девушка обладает способностью быстро отбрасывать сомнения, даже если они рассеяны лишь частично. – А теперь отправляйтесь домой, – сказала ему Марша, – и думайте! Думайте, думайте, думайте! Особенно обо мне!
   – Трудно будет не думать о вас, – совершенно искренне ответил Питер.
   Марша приподняла лицо для поцелуя, и Питер нагнулся к ней. Он хотел лишь слегка коснуться ее щеки, но внезапно почувствовал на своих губах вкус ее губ, и в ту же секунду она крепко прижалась к нему. Где-то далеко в его затуманенном сознании прозвенел сигнал тревоги. Марша всем телом прижалась к нему, ощущение близости током пронзило их. Она была такая тоненькая, такая хрупкая, что дух захватывало. Ноздри Питера заполнил аромат ее духов. Перед ним была женщина – иначе воспринимать ее былоневозможно. Питер почувствовал, как кровь стучит у него в висках и ощущение реальности куда-то уходит. Сигнал тревоги умолк. В голове промелькнуло лишь: «Маленькая мисс Прейскотт… едва ли найдется мужчина, который устоял бы перед соблазном быть съеденным ею, если она пожелает».
   Питер решительно отстранился.
   – Мне пора, – сказал он, мягко беря Маршу за руку.
   Она спустилась вместе с ним на террасу. Пальцы Питера ласкали волосы Марши.
   – Питер, любимый, – прошептала девушка. Едва чувствуя под собой ноги, Питер сошел со ступенек террасы.14
   В половине одиннадцатого вечера Огилви, тяжело ступая, прошагал по туннелю, соединяющему подвальные помещения «Сент-Грегори» с примыкающим к отелю гаражом.
   Огилви не случайно шел туда именно в этот час и этим путем, хотя в гараж можно было попасть и по коридору первого этажа: он хотел пройти так, чтобы его никто не видел.К половине одиннадцатого постояльцы, отправляющиеся куда-нибудь провести вечер, уже разъезжались, а возвращались в такой час лишь немногие. Новые же гости в такое время в отель обычно не приезжают, в особенности на машинах.
   Первоначальный план Огилви выехать на Север в час ночи на «ягуаре» Кройдонов – а до этого времени оставалось меньше трех часов – не изменился. Однако до выезда толстяку предстояло проделать еще кое-какую работу, и так чтобы никто его не видел.
   Все необходимое для этой операции лежало в бумажном пакете, который он нес с собой. Это было то, что упустила из виду герцогиня Кройдонская, тщательно разрабатывая план спасения. Огилви же сразу подумал об этом, но предпочитал помалкивать.
   Когда машина в ночь на понедельник налетела на женщину с ребенком, у «ягуара» разбилась одна фара. Вдобавок из-за утери обода, находившегося теперь в руках полиции,расшатался патрон. Чтобы вести машину в темноте, как было намечено, требовалось поменять фару и хотя бы временно укрепить ее в гнезде. Однако делать ремонт в любом из городских гаражей было опасно, да и местному механику невозможно поручить.
   Накануне, выбрав время, когда в гараже было тихо, Огилви осмотрел машину, стоявшую в укромном месте за колонной. В результате осмотра он решил, что если достанет фару подходящей конструкции, то сможет сам временно поставить ее.
   Взвесив риск, связанный с покупкой новой фары у единственного в Новом Орлеане торговца запасными частями для «ягуаров», он отверг эту идею. Хотя полиция, насколькоизвестно Огилви, пока и не знает, какой марки автомобиль следует разыскивать, через день-другой, когда закончат исследование найденных осколков, это уже не будет для них загадкой. Следовательно, если купить фару для «ягуара», этот факт запомнится, и следователи в два счета доберутся до него. Поэтому Огилви решил пойти на компромисс и приобрел стандартную американскую фару с двойной нитью накала в автомагазине самообслуживания. На глаз это было то, что нужно. Теперь ему оставалось лишь приступить к делу.
   Приобретение лампы было лишь одной из многочисленных забот, свалившихся на начальника охраны в этот трудный день, к концу которого он чувствовал удовлетворение. Но в то же время ему было не по себе. К тому же он устал, что уж вообще было ни к чему, учитывая предстоящее длительное путешествие на Север. Он то и дело вспоминал – себе в утешение – о двадцати пяти тысячах долларов, десять из которых, согласно уговору, получил сегодня от герцогини Кройдонской. Атмосфера была напряженная, насыщенная взаимной отчужденностью: герцогиня, поджав губы, держалась холодно-официально, Огилви же, плюнув на это обстоятельство, получил деньги и жадно запихал пачки в портфель. Рядом, нетвердо покачиваясь, стоял герцог – судя по затуманенным алкоголем глазам, он едва ли соображал, что происходит.
   Воспоминание о деньгах согрело душу толстяка. Они были надежно спрятаны – Огилви оставил при себе лишь двести долларов на всякий случай: в дороге всякое ведь может произойти.
   Не по себе же ему было по двум причинам. Во-первых, он знал, что его ждет, если ему не удастся вывести «ягуар» за пределы Нового Орлеана и затем пересечь Луизиану, Миссисипи, Теннесси и Кентукки. Во-вторых, он помнил о словах Питера Макдермотта, настоятельно требовавшего, чтобы Огилви не отлучался далеко от отеля.
   Надо же было, чтобы именно сейчас в «Сент-Грегори» произошло ограбление и возникли подозрения, что в отеле орудует профессиональный вор. Огилви сделал все, что было в его силах. Он связался с городской полицией, после чего присланные оттуда детективы опросили ограбленного. Проинструктировал всех служащих отеля, включая охрану, а ближайшему своему помощнику дал указания, что делать в разных ситуациях, которые могут возникнуть. И тем не менее Огилви прекрасно понимал, что ему следует быть на месте и лично руководить ходом операции. Когда Макдермотт узнает, что его нет – а он узнает об этом не позже чем завтра, – разразится грандиозный скандал. В общем-то особого значения это не имеет, так как Макдермотт и все прочие уходят и приходят, а Огилви, в силу причин, известных лишь ему и Уоррену Тренту, всегда будет на своем посту. Но в результате скандала к его передвижениям в ближайшие несколько дней будет привлечено внимание, а этого Огилви хотелось меньше всего.
   В одном отношении ограбление и вызванная им сумятица оказались, правда, полезными Огилви. У него появилась веская причина для еще одного визита в управление полиции, где он как бы невзначай поинтересовался и розысками владельцев автомобиля, сбивших мать и ребенка. Он выяснил, что полиция по-прежнему занимается этим делом и все силы брошены на расследование. В вечернем выпуске «Стейтс-Айтем» полиция как раз вновь обращалась к читателям с просьбой сообщить в управление, если кто-нибудь увидит машину с поврежденной решеткой радиатора или разбитой фарой. Знать все это было, конечно, нужно, однако Огилви понимал, что незаметно вывести «ягуар» из города будет теперь еще труднее. При мысли об этом его даже слегка бросило в пот.
   Наконец туннель кончился, и Огилви очутился в подземном гараже.
   В залитом холодным светом помещении было тихо. Огилви помедлил, не зная, стоит ли идти прямо к машине Кройдонов, которая стояла несколькими этажами выше, или же зайти к ночному дежурному. Осторожности ради Огилви решил сначала заглянуть в его будку.
   Отдуваясь и потея, он одолел два пролета металлической лестницы. Пожилой услужливый человек по имени Калгмер, который выполнял сегодня обязанности дежурного, сидел один в своей ярко освещенной будке, близ выезда на улицу. При виде начальника охраны он отложил в сторону вечернюю газету.
   – Хочу предупредить вас, – сказал Огилви. – Мне тут надо взять на время машину герцога Кройдонского. Она стоит в боксе триста семьдесят один. Герцог просил оказать ему одну услугу.
   Калгмер насупился.
   – Не знаю, могу ли я дать вам ее, мистер О., без соответствующего разрешения.
   Огилви достал записку, которую герцогиня написала по его просьбе утром.
   – Надеюсь, это разрешение вас устроит.
   Ночной дежурный внимательно прочитал написанное, перевернул бумажку.
   – Как будто да.
   Толстая рука полицейского протянулась за запиской.
   Калгмер отрицательно покачал головой:
   – Я должен оставить ее у себя. На всякий случай.
   Толстяк пожал плечами. Конечно, он предпочел бы иметь записку при себе, но настаивать – значило лишь заострять внимание на этом пустяке, который в противном случаескоро забудется. Огилви кивнул на пакет, который нес в руке:
   – Только вот поднимусь, заброшу это. А машину я возьму часа через два.
   – Действуйте, как вам удобнее, мистер О. – Дежурный кивнул и вновь занялся своей газетой.
   Через несколько минут, подойдя к боксу 371, Огилви как бы невзначай осмотрелся по сторонам. Бетонная площадка под низким сводом, наполовину заставленная машинами, казалась вымершей. Никого поблизости не было. Ночные механики, видимо, отдыхали в своей дежурке на первом этаже, где, пользуясь затишьем, играли в карты или дремали. И тем не менее нельзя было терять ни минуты.
   Пройдя в дальний угол, за «ягуар» и частично скрывавшую его колонну, Огилви вынул из пакета фару, отвертку, плоскогубцы, проволоку и черную изоляционную ленту.
   Несмотря на кажущуюся неуклюжесть толстяка, пальцы его двигались удивительно умело. Огилви надел перчатки, чтобы не поранить руки, и извлек осколки разбитой фары. Тут он сразу понял, что новая фара подойдет к «ягуару», а вот электрические контакты – нет. Он это предвидел. При помощи плоскогубцев, проволоки и изоляционной лентыОгилви быстро, но надежно соединил новую лампу с патроном фары. Опять-таки с помощью ленты он прочно прикрепил патрон с лампой к гнезду, а в зазор, образовавшийся наместе пропавшего обода, вогнал картон, лежавший у него в кармане. Поверх картона он наклеил черную изоляционную ленту, концы которой протащил внутрь и закрепил там. Конечно, сделано это было на скорую руку и при дневном свете нашлепка бросалась в глаза, но в темноте могло сойти. На всю операцию у Огилви ушло меньше пятнадцати минут. Затем он открыл дверцу машины со стороны водителя и нажал кнопку «свет». Обе фары работали.
Огилви даже хрюкнул от облегчения. Но в ту же секунду снизу послышались резкий гудок и гул набирающего обороты двигателя. Огилви замер. Рев мотора, умножаемый бетонными стенами и низким потолком, все приближался. Внезапно мимо пронеслись слепящие фары, и машина исчезла на подъеме, ведущем на верхний этаж. Скрипнули тормоза, мотор затих, и кто-то резко хлопнул дверцей. У Огилви отлегло от сердца. Дежурный механик, конечно же, спустится вниз на лифте.
   Дождавшись, когда шаги стихли, он сложил инструменты и запасные части в бумажный пакет; туда же он сунул и несколько крупных осколков от старой фары. Затем поставилпакет в сторонке, чтобы потом вернуться за ним.
   Поднимаясь наверх, Огилви заметил этажом ниже кладовку уборщиков. И сейчас он пешком направился туда по скату.
   Как он и надеялся, в кладовке было все, что нужно. Огилви взял ведро, метлу и совок. Налил в ведро немного теплой воды и прихватил тряпку. Напряженно вслушиваясь в доносящиеся снизу звуки, он обождал, пока проедут две машины, а затем поспешил снова наверх, к «ягуару».
   Тщательно подметая пол вокруг машины, Огилви собрал мусор на совок. Надо было убрать все мало-мальски различимые осколки фары, иначе полиция могла сравнить их с найденными на месте происшествия.
   Времени в распоряжении Огилви оставалось очень мало. Все больше машин возвращалось в гараж. Подметая пол, он дважды замирал из боязни быть обнаруженным, а один раз у него даже дух перехватило, когда какая-то машина юркнула в бокс в нескольких шагах от него. К счастью, механик, отгонявший машину, торопился и не взглянул в его сторону, но это было лишним напоминанием, что нужно поторапливаться. Если бы парень увидел Огилви и подошел к нему, то не обошлось бы без любопытства и расспросов, а потом все это он, конечно, повторил бы внизу. В такой ситуации объяснение, которое удовлетворило ночного дежурного, вряд ли прозвучало бы убедительно. Главное же: отогнать машину на Север удастся лишь в том случае, если оставить как можно меньше следов позади.
   Но Огилви не проделал еще одной операции. Взяв ведро с теплой водой и тряпкой, он тщательно протер поврежденную решетку радиатора и часть крыла. Когда стал выжимать тряпку, вода в ведре побурела. Внимательно оглядев свою работу, Огилви удовлетворенно хрюкнул. Теперь, что бы ни случилось, на машине по крайней мере нет пятен засохшей крови.
   Через десять минут, устав, обливаясь потом, Огилви уже снова был в главном здании отеля. Он прошел прямо в свой кабинет, чтобы часок отдохнуть перед долгим путешествием в Чикаго.
   Прежде чем лечь, он посмотрел на часы. Было четверть двенадцатого.15
   – Я ведь мог бы быть вам более полезным, – не без обиды заметил Ройял Эдвардс, – если бы кто-нибудь из вас ввел меня в курс дела.
   Этот вопрос был обращен к двум мужчинам, сидевшим напротив ревизора за длинным столом в бухгалтерии. Кабинет, обычно погруженный поздно вечером во тьму, был залит ярким светом, а на столе лежали раскрытые бухгалтерские книги и папки. Эдвардс включил здесь свет час назад, когда привел этих посетителей прямо из апартаментов Уоррена Трента на пятнадцатом этаже.
   Инструкции хозяина были предельно ясны: «Эти джентльмены хотят посмотреть наши бухгалтерские книги. Вероятно, они будут работать до завтрашнего утра. Я просил бы вас побыть с ними. Предоставьте им все, что они попросят. Ничего не утаивайте».
   Ройял Эдварде отметил про себя, что когда босс отдавал эти распоряжения, выглядел он веселее обычного. Однако приподнятое настроение Уоррена Трента не передалось ревизору, который был немало раздражен тем, что его вызвали из дому, где он сидел над своей коллекцией марок, да к тому же не посвятили в суть происходящего. Возмущало его и то, что придется работать в ночное время, так как он был из тех, кто работает строго от девяти до пяти.
   Разумеется, Эдварде знал о том, что срок закладной истекает в пятницу, как и о том, что в отеле находится Кэртис О'Киф со всеми вытекающими отсюда последствиями. По-видимому, визит ночных посетителей был связан с этими двумя обстоятельствами, но каким образом – непонятно. Возможно, ключом к отгадке могли служить бирки на их чемоданах, говорившие о том, что они прилетели в Новый Орлеан из Вашингтона. Однако Эдвардс чутьем определил, что обабухгалтера – а в их профессии сомневаться не приходилось – не были сотрудниками правительственного учреждения. Ну что же, со временем он, вероятно, получит ответына все эти вопросы. А пока – до чего же неприятно, когда с тобой обращаются точно с младшим клерком.
   Поскольку на его замечание о том, что он сможет принести больше пользы, если будет посвящен в курс дела, реакции не последовало, Эдвардс повторил свою фразу.
   Один из приезжих, тот, что был постарше, плотный мужчина среднего возраста с невыразительным лицом, взял стоявшую рядом чашку кофе и одним глотком осушил ее.
   – Я всегда говорю, мистер Эдварде, нет ничего лучше чашечки крепкого кофе. А возьмите нынешние отели – в них вам хорошего кофе никогда не подадут. Здесь же кофе хороший. Потому я и считаю, что в отеле, где варят такой кофе, дела не могут идти очень уж плохо. Что ты на это скажешь, Фрэнк?
   – По-моему, надо меньше болтать языком, если мы хотим управиться к утру, – пробормотал его напарник, не отрывая глаз от приходно-расходной ведомости, которую он в это время тщательно изучал.
   – Видите, как оно, мистер Эдварде? – И собеседник Эдвардса примирительно развел руками. – Думаю, что Фрэнк прав – с ним это часто бывает. Потому хоть мне и очень хотелось бы растолковать вам суть дела, пожалуй, лучше нам продолжать работу, чтобы побыстрей с ней управиться.
   – Хорошо, согласен, – поджав губы, ответил Эдварде: он прекрасно понимал, что получил от ворот поворот.
   – Спасибо, мистер Эдвардс. А теперь мне бы хотелось познакомиться с вашей системой учета: закупки, проверка кредитных карточек, имеющиеся в наличии запасы, последний чек об оплате поставок и так далее. Да, а кофеек-то был хорош, но весь вышел. Нельзя нам еще по чашечке?
   – Я позвоню вниз, – сказал ревизор. Он совсем пал духом, увидев, что время близится к полуночи. Судя по всему, гости его намеревались задержаться здесь еще не на один час.