Глава 8.
Невероятно, откуда у шиза столько силы?! В его-то прогнившем теле! Ньют, достав нож, пытался переползти через меня и выбрать позицию для удара.
— Аккуратней! — крикнула я, увидев нож в опасной близости от себя, поймала шиза за запястье и попробовала выкрутить его, ослабить железную хватку. Куда там! Сумасшедший продолжал дергать меня на себя.
Закричав, Ньют наконец перебрался через меня и вонзил сверкнувшее лезвие шизу в предплечье. Тот издал демонический вопль и отдернул руку, оставляя на полу дорожку из капель чёрной крови. Шиз выбежал в коридор, по которому разнеслось эхо криков боли.
— Нельзя его отпускать! — крикнул Ньют, помогая мне подняться. — Быстрей!
Всё тело ныло, но я понимала: шиза точно нельзя упустить. Если другие заражённые услышали звуки возни и криков, то скоро их сюда брибудет целая куча. Шиз валялся всего в нескольких шагах от двери. Мы встали над шизом, который скрючился в позе эмбриона и подвывал. Из раны натекла порядочная лужица крови. Увидев нас, он оскалился и, совсем как дикий зверь, зарычал и попытался убежать.
Я подскочила к нему и дважды ударила шиза в лицо. Оглушённый, он не сопротивлялся, когда я рывком уложила его на живот и стала выкручивать руки. Псих дернулся было, но я крепко прижала его коленями к полу. Противник издал пронзительный, полный чистого ужаса крик.
— Надо убить его! — сказала я.
— Что? — Ньют взволновано посмотрел на меня.
— Бери нож! Психа надо убить!
Шиз орал неестественным, нечеловеческим голосом. Хотелось бежать отсюда, зажав уши.
— Ну же, Ньют!
Блондин взял нож и уставился на меня.
— Быстрей! - поторопила я, взбешённая его медлительностью.
Прижатый к полу, шиз продолжал вопить.
Заметив, каким взглядом Ньют смотрит на психа, я решительно произнесла:
— Когда переверну его, коли прямо в сердце!
Я перевернула шиза. Тот выгнулся, буквально подставляя грудь под удар.
— Бей! — скомандовала я.
Шиз вопил и изворачивался.
— Беей!
Вложив в удар всю силу, Ньют вогнал нож психу в грудь.
Следующие полминуты стали поистине ужасными. Шиз бился в конвульсиях, задыхаясь и плюясь. Псих не спешил умирать: свет безумия долго горел в его глазах, - силы, желание жить покинули его далеко не сразу. На Ньюта было больно смотреть, парень выглядел так, буд-то его сейчас стошнит.
Наконец поражённый Вспышкой человек умер, и я отошла от него.
— Пора уходить, — сказала я. – Остальные, стопудово, слышали шум. Пошли.
И правда. Первые крики, звуки погони разнеслись по коридору, словно смех гиен по каньону.
— Ладно. Только не надо больше... — Ньют почему-то замолчал.
— Ты о чём?
— Хочу на свет. Плевать, что снаружи. Хочу на свет. Немедленно.
Спорить я не стала и пошла вперёд. Через некоторое время мы уже спускались по лестнице на второй этаж.
***
Лучи солнца постепенно заполняли здание светом. Было уже не так страшно бродить по пустым коридорам.
— Я убил человека, — тихо прошептал Ньют, после долгой тишины.
— Ну да, убил, — тихо ответила я. — Либо ты его, либо он тебя. Ты правильно поступил, не сомневайся.
— Знаю, — ответил британец. — Просто это... так жестоко. Бесчеловечно. Было бы проще застрелить его.
— Ага. Жаль, что вышло так, как вышло.
— А вдруг я буду видеть его харю во сне? Постоянно?
— Послушай, ты спас не только свою жизнь, но и мою. Вряд ли я справилась бы в одиночку, — Ньют лишь кивнул. — Давай выбираться отсюда, не хочу откинуть коньки здесь. По крайней мере, не раньше чем убью Аву и Дженсона.
— За что? Ну, то есть..
— Они убили моих родителей.
Ошарашенный Ньют поднял голову.
— Что?
Я медленно кивнула.
— ПОРОК. Родители не хотели отдавать меня и Томаса им. Они сопротивлялись, пытались защитить нас. Ава отдала приказ и Дженсон убил их.
— Ты серьезно?
— Ага. Я всё видела.
— Господи... — Ньют не знал, что сказать. — Мне очень жаль.
— Давай не будем о грустном?
— Как скажешь.
Помолчав немного, он снова заговорил:
— Расскажи о мире. Нам здорово подтёрли память. Кое-что вспомнилось, но это так, обрывки. Не знаю, настоящие ли они. К тому же в них о внешнем мире почти ничего нет.
— Внешний мир, говоришь? — глубоко вздохнула я. — Ну, хреново сейчас во внешнем мире. Температура начала понижаться, однако уровень морей восстановится ой как не скоро. Со времени последней вспышки утекло много воды, и людей умерло предостаточно. Просто невероятно, как мы быстро оправились и приспособились. Если бы не уродская Вспышка, цивилизация выдержала бы марафон на выживание... Эх, если бы да кабы... дальше не помню. Эту фразу любил повторять папа.
— Что произошло? Образовались новые страны или просто объединенное правительство? Как с ним связан ПОРОК? Может, он и есть правительство?
— Прежние страны сохранились, но... границы стираются. Как только начала свирепствовать Вспышка, главы государств объединили силы, ресурсы, технологии - все ради создания ПОРОКа. Он учредил зверскую программу тестов, карантин. Распространение болезни замедлилось, но не остановилось. По-моему, единственный шанс побороть Вспышку - найти лекарство.
— Ну а мы где? — спросил Ньют. — Географически?
— В здании, — Ньют не засмеялся, и я продолжила: — Прости, не время для шуток. Мы на юге США, штат Луизиана. Теперь здесь Жаровня. Центральная и Южная Америка, почти вся Африка, Ближний Восток, юг Азии. Повсюду мертвые земли, трупы... Милости прошу на Жаровню.
— Господи..
— Господи? — переспросила я. — И всё? Лучше ничего сказать не можешь?
— Слишком много вопросов. Не знаю, с какого начать.
— Знаешь что-нибудь об анальгетиках?
— Что это такое?
— Сам знаешь, как устроен мир. Новые болезни - новые лекарства. Если нельзя убить саму болезнь, борются против симптомов.
— А что делает это лекарство? У тебя оно есть?
— Оно есть у ПОРОКа. Его могут себе позволить только шишки. Они называют лекарство кайфом. Оно притупляет эмоции, процессы в мозгу, вводит в ступор. Ты словно пьяный, практически не чувствуешь ничего. Лекарство сдерживает Вспышку, потому что болезнь гнездится в голове. Пожирает мозг, губит его. Если он не работает, то и вирус слабеет.
— Выходит... это не лекарство? Пусть оно и замедляет действие вируса?
— Даже близко не лекарство. Анальгетик отсрочивает неизбежное. Вспышка все равно побеждает, и ты теряешь способность размышлять здраво, рационально, перестаешь сострадать... и ты уже не человек.
— Как думаешь, есть шанс найти лекарство? — спросил Ньют.
— Не знаю, — я тяжело вздохнула. — А что, в добровольцы записался?
В принципе, я не против. Пусть высосут из тебя немного крови, может перестанешь быть таким вредным.
— Что?!
— Я что, это вслух сказала?
— Это что, шутка такая?!
— Нет, но сейчас я попробую пошутить. Сколько раз нужно пощекотать осьминога, чтобы вызвать у него смех? — не смотря на него, спросила я.
Следует долгая пауза, во время которой я представляю себе его лицо.
— А я и не знал, что осьминоги могут смеяться.
Да, примерно такого ответа я и ожидала.
— Давай, подыграй мне, смелее. Попробуй угадать ответ.
Ещё одна долгая пауза.
— Семнадцать.
— Семнадцать?!
— Ну, ответ явно не восемь, иначе это не было бы шуткой. А поскольку правильного ответа я не знаю, то почему бы не семнадцать?
— Давай попробуем еще раз. Сколько раз нужно пощекотать осьминога, чтобы вызвать у него смех?
На сей раз пауза тянется ещё дольше. Но тут он всё-таки отвечает.
— И сколько же?
— Десять раз, конечно.
— Что ж, неплохо.
— Надо же, какая высокая похвала.
— Смотри, не зазнайся.
— Поверь, это мне не грозит.
— Кстати, как твоя нога? — неожиданно спросил британец.
— В смысле?
— После того падения ты хромала.
— Вроде нормально.
Я села прямо на пол, чтобы осмотреть ногу. Ньют присел рядом.
— Я бы сказал, что тебе повезло, но...
— Что, по-твоему, падение с пяти метров — это мне ещё недостаточно повезло?
— Да ты хоть вообще ПОНИМАЕШЬ, что значит «повезло»?
Сделав вид, что не услышала его, я вновь спросила:
— Что одна кость сказала другой?
Он настороженно смотрит на меня.
— Пожалуй, я не хочу это знать.
Я не обращаю внимания на его слова.
— Нам надо перестать встречаться.
Он тяжело вздыхает:
— Это было...
— Потрясающе? — поддразниваю его я.
Он качает головой:
— Нет, ужасно, — он ухмыляется.
Желая, чтобы так продолжалось и дальше, я говорю ему:
— Это мой конёк.
— Что, плохие шутки?
— Ужасные шутки. Я унаследовала этот талант от моей матери.
Он поднимает бровь:
— Значит, ужасные шутки заложены в ДНК?
— Да, в одном из генов, — соглашаюсь я. — В том, который связан с генами, благодаря которым у меня рыжие волосы и длинные ресницы, — для наглядности я хлопаю ими.
— А ты уверена, что не получила этот дар от родителей? — с невинным видом спрашивает он.
Я смотрю на него, сощурив глаза:
— О чём ты?
— Ни о чём, — он поднимает руки, делая вид, что сдается. — Могу сказать только одно: твои шутки просто ужасны.
— Ты же сам говорил, что тебе понравилась моя шутка про осьминога.
— Я просто не хотел задевать твои чувства, — он взял мою правую ногу, положил её себе на колени и снял с неё ботинок.
— Как это благородно с вашей стороны, — я пытаюсь вырвать ногу из его хватки, но Ньют не отпускает её, его длинные, изящные пальцы немного задирают штанину находят на моей лодыжке самые болезненные точки и массируют их. Я издаю тихий стон.
— Где ты научился так хорошо делать массаж? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами и чуть заметно ухмыляется:
— Возможно, я унаследовал этот дар.
Ньют впервые заговорил о семье и я сразу же ухватываюсь за его слова:
— В самом деле?
Он на секунду замирает - замирают его руки, его дыхание, вообще всё - и просто смотрит на меня этими своими шоколадными глазами, в которых я изо всех сил стараюсь найти отражение каких-то чувств. А затем он говорит:
— Нет.
Его пальцы снова начинают массировать мою лодыжку, как будто никогда и не останавливались. Это раздражает, но я ничего не говорю, поскольку вполне можно было бы сказать, что на нём огромными чёрными буквами написано: «Вход воспрещён». Неужели он помнит свою семью?
Следующую пару минут мы проводим в молчании, и он продолжает массировать мою ногу, пока боль не уходит почти совсем. И только теперь, когда его пальцы останавливаются окончательно, он говорит:
— Мои глаза.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Вот что я унаследовал от моей матери. Мои глаза.
— Ах вот оно что. У тебя красивые глаза, - не знаю, зачем я это сказала.
Через несколько минут мы продолжили идти и вскоре увидели выход.