20
Я проснулся, когда за окном было совсем темно. В комнате горела настольная лампа. Каори сидела на полу за столиком и спала, уронив голову на тетрадь. Училась и уснула, так и не выпустив ручку из пальцев. Свёрнутый футон и сложенное одеяло лежали рядом.
Я осторожно сполз с кровати и почувствовал, что мне стало лучше, по крайней мере не хотелось охать при каждом движении.
Я расстелил постель и подошел к Каори. Интересно, получится перенести её на кровать, не разбудив? Я опустился перед ней на колени, дотронулся до плеча. Крепко спит, может получится. Я развернул Каори к себе и положил на левую руку, а правой подхватил под колени, осторожно поднялся. Она сонно завозилась в моих руках, и я подумал о том, что на ней пижама, и наличие лифчика под этой пижамой совершенно не ощущается. Похоже, мне предстоит нешуточная внутренняя борьба.
Я положил её на кровать и накрыл одеялом, и надо было бы мне просто уйти стелить себе футон, но я задержался. Ну, почему она такая мягкая? Такая податливая, такая нежная... И почему мне нельзя именно её? Кого угодно можно, только не её... Я даже застонал от досады, тихо, конечно же, чтобы не разбудить. Так, один раз поцелую в щёчку и всё, а если она проснётся, скажу... что-нибудь придумаю. Она не проснулась. Я оттащил себя от неё чуть ли не за уши. Мой маленький запретный плод, райское яблочко. И что я познаю, если позволю её себе? Я и так изгнан из Рая на грешную землю, грешнее некуда. Может быть, она поднимет меня обратно на Небеса?
О, Боже! Кто это тут у нас? Недобитый романтик? Эй, Циник с Мерзавцем, ваша недоработка!
Прежде, чем закрыть тетрадь, на которой уснула Каори, я прочитал несколько строк:
...Я знала, что не должна была этого делать, но всё же сделала...
Что это? Явно не лекция. Художку какую-то переводит? Я поискал оригинал, но никаких текстов или книг не нашел. Сама пишет? Это её дневник? Я закрыл тетрадь и начал расстилать футон. Запретный плод, райское яблочко... Я испугался потерять её. Испугался, что, если прочту её дневник или позволю себе больше, чем невинный поцелуй в щёчку, то больше не смогу вернуть её доверие, её восхищение, её странное принципиально дистанцированное обожание.
Я лежал на расстеленном футоне и слушал, как Каори сопит во сне. Никогда раньше таким не занимался, но меня хлебом не корми, дай попробовать что-нибудь новенькое.
Я проснулся, когда за окном уже светало. Каори всё ещё спала. Стараясь не шуметь, я пошел в ванную и принял душ. Если бы не разноцветие синяков на рёбрах, можно было бы покрасоваться перед Каори божественным голым торсом, а так пришлось всё же натянуть футболку.
Я уже чувствовал себя вполне сносно, не люблю долго страдать, ни морально, ни физически. Ещё бы кофе раздобыть... Кофе у Каори не было, или я не нашел, хотя обыскал всё крохотное помещение, которое считалось здесь кухней. Я заварил себе чай и стал инспектировать холодильник.
К тому времени, как Каори проснулась, я уже готовил завтрак, ну, как готовил, мазал бутерброды.
— С добрым утром. Как спалось?
— Доброе утро, Такеши-семпай. А почему я здесь? Я хотела пойти спать к подруге...
— Ты уснула, когда писала вот это, — сказал я, помахав в воздухе тетрадкой.
Она забеспокоилась, это показалось мне забавным.
— Это твой дневник? А про меня ты там пишешь?
— Ты не читал?
— Конечно же, нет, за кого ты меня принимаешь? Я могу украсть у спящей девушки поцелуй, но не стану читать её личные записи!
Каори побледнела, так быстро пугается, что даже не интересно.
— Ты была такая милая, когда спала, что я не удержался и чмокнул тебя в щечку.
Она немного успокоилась.
— Так что ты здесь пишешь? — напомнил я, что расслабляться рано.
— Это не дневник, просто истории, которые я иногда придумываю, чтобы успокоиться.
— Так ты вчера беспокоилась?
— Конечно! Я нашла тебя избитого, и привела к себе, и рассказала тебе много всего такого, чего не собиралась рассказывать никогда...
— Я был очень тронут твоим доверием, Каори, — сказал я вполне искренне, — Для меня это много значит, даже больше, чем ты думаешь. Будешь есть ту ерунду, что я приготовил?
— Конечно! — обрадовалась она, — Я сейчас.
Пока она была в ванной, я поставил столик на середину комнаты и постарался изобразить на нём завтрак. Вышло неплохо, всё-таки у меня есть вкус, и чувство стиля, и прекрасное воспитание.
— Отдай мне, пожалуйста, мою тетрадь, — тихо сказала Каори, когда вернулась и села напротив.
— Но я хочу почитать. Можно?
— Нет.
— Почему?
— Я писала это не для того, чтобы кто-то читал, а для того, чтобы писать.
— Хорошо, отдам, если ты меня поцелуешь.
Каори посмотрела на меня с отчаянием и опустила протянутую руку.
— Ладно, читай.
Ох уж, это её рыцарское ко мне отношение! Я загнал её в ловушку, вывернул руки, надавил на слабое место и опять почувствовал себя последней сволочью. Мне показалось, что она готова заплакать.
Я обогнул столик и перебрался к ней поближе.
— Ну, подумаешь, я почитаю, что случится-то? Что там у тебя такого написано?
— Ничего особенного, просто наброски...
— Хочешь сказать, дураку полработы не показывают?
— Нет, что ты! Я не это имела ввиду! — тут же забеспокоилась она, — Просто для меня очень важно всё, что ты говоришь, Такеши-семпай. И если ты прочитаешь и скажешь что-то, после чего я начну сомневаться в том, что пишу...
И вот опять я перед ней бессилен. Я вернул тетрадь и вернулся на своё место. Каори вздохнула с облегчением и спрятала своё сокровище подальше.
— Итадакимас! — сказала она и взяла бутерброд, — Спасибо за завтрак, Такеши-семпай. Никогда не думала, что буду есть то, что ты приготовил, или что мы будем вместе завтракать.
— Да ладно? Неужели даже не представляла, как я в тебя влюбляюсь, признаюсь в своих чистых и светлых чувствах, а потом мы с тобой падаем в пучину безудержного разврата и утром вместе завтракаем? Я думал, влюблённые девчонки только об этом и мечтают.
Она засмеялась тем самым смехом, а потом сказала серьёзно:
— Нет, Такеши-семпай, я запрещала себе о таком думать. Ты всегда встречался с самыми красивыми девушками, мне не стоило на что-то надеяться.
Совершенно искренне, без тени кокетства. Я вздохнул.
— Ты себя в зеркало видела?
— Видела, а что, что-то не так?
Она заволновалась, и стала вертеть головой в поисках отражающей поверхности.
— Ты очень красивая, Каори.
До неё дошло, к чему я клонил, и она счастливо улыбнулась:
— Спасибо, Такеши-семпай, ты такой добрый.
Добрый? Добрый?! Сказала, как отмахнулась! Ладно, тогда вот тебе!
— Если бы я мог влюбиться, я бы точно влюбился в тебя, Каори.
Что ты на это ответишь, оригиналка?
— Такеши-семпай, — сказала она, укоризненно покачав головой, — не стоит говорить такие вещи влюблённым в тебя людям. Это слишком беспечно и жестоко.
Нет, она надо мной издевается! Точно издевается! Или нет? Я всматривался в её лицо, и не замечал ни тени игры. А ведь я большой специалист по играм.