Глава 14
Квинтэссенция
Из-за угла вышла группа туристов и с радостным возгласом кинулась к нам, словно мы были единственные жители этого города, у которых можно спросить, как пройти к Санта Мария дель Фьоре. Я так и не понял, на каком языке они говорили, я только название разобрал. И подумав, что все равно бесполезно объяснять им на словах, лишь махнул рукой в нужном направлении.
Их появление было встряской для моего сознания, в котором словно произошло затмение. Я глубоко вздохнул, стараясь не поднимать больше глаза вверх, на хлопающее на ветру белье, и отчаянно взглянул на Кьяру. Она отрешенно смотрела вслед туристам. И судя по выражению ее лица, их судьба ее мало волновала.
– Далеко еще до твоей остерии? – вдруг спросила она, поворачивая ко мне лицо. Она успела надеть равнодушную маску, но глаза... Они не могли обмануть мое трепещущее сердце, они могли только полосовать его на мелкие кусочки.
– Что? – Ах да, мы же шли обедать... – Нет, мы почти пришли.
– Так пойдем быстрее! – нетерпеливо сказала она, отчаянно срываясь с места, словно хотела вырваться с этой улицы, где мы снова были одни.
Мы вошли в мою любимую остерию. На самом деле я редко тут бывал, но зато всегда по какому-нибудь исключительному случаю. Сегодня случай был, возможно, самый исключительный...
– Ну... – сказала она, сняв куртку и приземлившись на стул. – Я сдаюсь полностью на твою волю: хочу, чтобы ты составил мне обед из самых типичных флорентийских блюд.
– Хм... – усмехнулся я. – Ты всеядна?
– Абсолютно. Я только лягушек не люблю...
– Я помню... – стремительно поднял я на нее глаза. Воспоминания о наших обедах в остериях в горах были настолько яркими, что ослепили мой мозг, словно вспышка фотоаппарата. – Тогда в качестве первого блюда ты должна съесть какой-нибудь суп с черствым хлебом. Например...
– С черствым?! А нельзя ли со свежим все-таки? – прервала она меня.
Я рассмеялся. Иногда она была наивной и забавной, словно маленькая девочка. И она мне нравилась такой.
– Нельзя. Знаешь, какая любимая поговорка флорентийцев? «Non buttare via niente» [32]. Так что некуда девать черствый хлеб, придется нам его съесть. Кстати, ты заметила, что наш хлеб отличается от хлеба других итальянских регионов?
– Да, он достаточно пресный. Совершенно безвкусный, если не макать его в какой-нибудь соус.
– Его как раз и надо макать в соус. Просто так его не едят. Только с соусом либо с паштетом, как например, fegatini. Хлеб у нас такой, потому что еще в XVI веке в Тоскане был введен закон о соли, который повлиял на способ приготовления хлеба. В общем, бери zuppa di cipolle – луковый суп, который тебе принесут с поджаренными в духовке ломтиками хлеба с сыром. Будешь обмакивать их в ароматный суп – вкуснота невероятная!
– Ты заставляешь сжиматься в судорогах мой желудок, – рассмеялась Кьяра.
– Ок, попросим пока принести закуски, – сказал я, подзывая официанта. – Fettunta, per favore, – попросил я его. Когда он удалился, я ответил на немой вопрос Кьяры: – Буду учить тебя есть флорентийский хлеб. Fettunta – это тосты с чесноком и солью, а главное с оливковым маслом. Тебе представится самый лучший способ почувствовать аромат оливок, впитавших в себя тосканское солнце.
– Слюнки текут, – жалобно простонала Кьяра.
Я расхохотался. Она была такой эмоциональной, такой естественной и такой родной... Я опустил глаза в меню, смутившись своих мыслей. Нагнав на себя сосредоточенный вид, я попытался прочитать список блюд. Не получалось. Пока официант не принес огромную тарелку с закусками, на которые Кьяра жадно накинулась. Я украдкой наблюдал за ней.
– Не думай, что я наемся этими ароматными кусочками хлеба и луковым супом, – уведомила она меня с набитым ртом.
– Я ни секунды не предполагал этого, – усмехнулся я. – Ну что, попробуем классику? Bistecca alla fiorentina?
– Да! Потому что как-то я заказывала ее, но потом мне сказали, что это было какое-то жалкое подобие. Ведь настоящее – оно особенное, да?
– Это мясная вырезка говядины практически без прожилок. При этом животные для этого блюда пасутся исключительно на лугах Кьянти. Мясо рубится так, чтобы Т-образная кость была строго посередине, отчего кусок на твоей тарелке будет именно этой формы. Из приправ – только соль, черный перец и оливковое масло. И уже после приготовления!
– Оно же будет пресным, как и хлеб!
– Не будет. К тому же если посолить до приготовления, то оно будет сухим. Мясо поджаривают на раскаленных углях минут по пять с каждой стороны, переворачивая всего один раз. В итоге снаружи получается хрустящая, а иногда даже подгоревшая корочка, а внутри – сочное мясо с кровью. Все это в компании хлеба и тосканского вина, без гарнира.
– Да... Я точно не ела такого... Заказывай!
– Ну и, полагаю, все это нужно заесть Schiacciata alla fiorentina.
– Что это?
– Типичный флорентийский торт, – улыбнулся я, ни слова не сказав, что на его поверхности с помощью какао будет нарисована флорентийская лилия. Мне хотелось сделать ей сюрприз и посмотреть, как снова раскрасится удивлением ее лицо.
Выйдя из ресторана, мы направили свои стопы к Понте Веккьо. Он и венецианский мост Риальто – лишь два сохранившихся торговых моста во всей Европе. Я, разумеется, свой мост считаю красивей. Не потому что я флорентиец, а потому что он объективно оригинальнее венецианского. Ведь здесь домики-лавки словно налеплены друг на друга, как старинные, обитые железом сундуки.
Мы ступили на мост, и Кьяра с любопытством стала рассматривать торговые лавки. Правда, интерес в ее глазах совсем не являлся олицетворением страсти к драгоценностям. Она больше была похожа на человека, идущего по музею пусть даже и с коллекцией драгоценных изделий. Ведь на этом мосту как раз теснятся крошечные боттеги с шикарным выбором ювелирных изделий.
– Правда, что далеко не всегда здесь продавали украшения? – полюбопытствовала Кьяра. – Я слышала, раньше здесь обитали мясники.
– Да, это так. И это не совсем хорошо отражалось на реке.
– В смысле?
– Они никогда не упускали возможности выкинуть прямо в воды Арно ароматные остатки своей продукции. Лишь в 1565 году с постройкой «Коридора Вазари» Козимо Медичи распорядился прекратить это безобразие и уступить место ювелирам.
– И правильно. Полагаю, что пахло все это не очень хорошо.
– Да, отнюдь не лилиями... – подтвердил я.
– О! Бенвенуто Челлини, – заметила Кьяра, указав на бюст, стоящий посреди моста. – Кстати, почему именно он? Он же скульптор был, вроде...
– Не только. Он был еще и ювелиром. Вазари его признавал даже непревзойденным ювелиром. Поэтому все логично.
– Хм... Тогда, конечно, да... Мост в самом деле ведь старый, да? Неспроста это название [33]?
– Это самый древний мост Флоренции, который к тому же не изменил свой облик. Первые упоминания восходят аж к 996 году. Изначально здесь проходила Кассиева дорога – ответвление Фламиниевой дороги из Рима в Тоскану. А потом он четыре раза сносился наводнениями. Лишь в 1345 году была отстроена современная конструкция, правда, неизвестно достоверно, кем именно, но скорее всего Фьорованти. И его облик получился таким, что впечатлил даже немецкие войска, которые, уходя в 1944 году, взорвали за собой все флорентийские мосты, а этот не тронули. Хотя, возможно, это лишь легенды, но, тем не менее, это единственный уцелевший мост Флоренции, – сказал я, почувствовав, как внутри поднялась волна негодования.
– Как меня бесят все те варвары, которые напролом идут за своими низкими политическими убеждениями, разрушая шедевры искусства, стоящие веками! Как у них поднимается рука, чтобы вот так просто превратить в пыль какой-нибудь многовековой памятник? Тем более, что он никоим образом не стоит им поперек пути.
Глаза ее сверкали. А главное, что она с точностью выразила то, что думал на этот счет я.
Мадонна, мы даже мыслим одинаково! Каким образом тогда наши дороги не могут сплестись в одну?!
Перейдя мост, мы оказались у Палаццо Питти.
– Кто воздвиг этот палаццо, горнолыжница? – спросил я, увидев, как она рассматривает самый большой дворец Флоренции.
– Не помню, мой горнолыжник, но явно кто-то великий.
Мой горнолыжник... Она сказала «мой горнолыжник»! Если бы не толпа перед дворцом, я бы достал белый флаг, потому что мое сердце трепетало как этот самый флаг на корабле, затерявшемся в штормовом море любви. И я готов был сдаться на волю этих волн.
– Так кто? – смотрела она на меня вопросительно. И, видно, уже давно смотрела, пока волны чувств поднимали меня на своем гребне, а потом швыряли вниз.
– Бр... Брунеллески, – выпалил я. Что-то я хотел рассказать ей о нем... Ах да! – У него была нелегкая задача: хозяева, семейство Питти, пожелали палаццо больше, чем у банкиров Медичи. И не просто больше, а чтобы дворец Медичи смог бы поместиться во дворике Палаццо Питти. Получилось весьма впечатляюще. А главное, что менее, чем век спустя оно было продано семейству Медичи, – на этой моей реплике Кьяра звонко рассмеялась. Я тоже улыбнулся, и продолжил: – После объединения Италии дворец даже был королевской резиденцией. Здесь останавливался Наполеон Бонапарт, жили Савойя...
– Знаменитое местечко получилось, – улыбнулась Кьяра. – А сейчас тут галерея, только на нее у меня пока не было времени.
– Но ты ведь понимаешь, что должна найти на нее время? Медичи – слишком говорящая фамилия, не правда ли?
– Постой... Хочешь сказать, что здесь кто-нибудь из Чинквеченто?
– Полотна Филиппо и Филиппино Липпи, Боттичелли, мадонны Рафаэля, Тициан, Перуджино, Тинторетто, Веронезе...
– Баста, – засмеялась она, прервав меня. – Я схожу туда.
– Помимо всего прочего, там представлено столовое серебро королевских дворов, хрусталь, вазы, 6000 костюмов и аксессуаров прежних эпох, а еще есть музей карет. И музей современного искусства тоже есть... А теперь пойдем в сады Боболи.
– Они относятся к этой королевской резиденции?
– Да, почти неотъемлемая часть всего этого великолепия.
Несмотря на живописность парка, две сотни скульптур, гроты и фонтаны, у нас не было слишком много времени на эти сады. Февральский день неумолимо короток, а нас ждала Пьяццале Микеланджело. Мы даже не зашли в «тайный павильон» – музей фарфора с его коллекцией античной керамики.
И вот мы поднялись на Пьяццале Микеланджело. Мягкий розоватый тосканский закат зажег могучий красный купол, прорезающий вечернее небо. Дуомо словно бросает вызов горам, в объятиях которых засыпает Флоренция. Уникальный и непревзойденный шедевр, выдержавший удары молний и яростные толчки землетрясений. Внизу бежит река Арно, через которую переброшен Понте Веккьо. В зеркальных водах реки отражаются легкие перистые облака, раскрашенные заходящим солнцем. Скоро ночь накинет на город свое темно-синее покрывало...
Флоренция лежала на наших ладонях. Прекрасная и утонченная, созданная гениальными архитекторами эпохи Высокого Возрождения и расписанная самыми лучшими ее художниками... Моя Флоренция... И стоя здесь, на этой площади, названной в честь Великого мастера, с которым закончился Ренессанс, я чувствовал, как неистово трепещет в груди мое сердце. Я не выдержал: положил руку на плечо Кьяры и притянул ее к себе, прикасаясь губами к ее виску. Эта умопомрачительная панорама разбивала вдребезги все мои стены, что я с таким трудом, кирпичик за кирпичиком выстраивал между нами. Она стала квинтэссенцией этого дня, нашей прогулки, моего внутреннего шторма в море чувств... Я понимал, что моя жизнь никогда больше не станет прежней. И у меня не было совершенно никаких идей, как жить дальше...
– Я хотела бы вечно стоять здесь и смотреть с тобой на твою Сантиссиму, – прошептала Кьяра, глядя на погружающуюся в ночь Флоренцию.
Я боялся посмотреть на нее. Мне было достаточно слышать лишь интонацию ее голоса, чтобы сойти с ума. У меня по спине пробежал разряд электрического тока.
– Я хотел бы никуда не отпускать тебя... Никогда... – отрешенно прошептал я, глядя на купол Санта Мария дель Фьоре, пылающий на фоне темно-синего неба.
– Флавио... Что ты говоришь... – тихо произнесла она.
– А? – вздрогнул я и встретился взглядом с ее глазами, в которых отражались огни моей Флоренции, укрытой ночным покрывалом. Я говорил чистую правду и знал, что она не должна была срываться с моих губ. – Кьяра, – нерешительно произнес я, – утром... в Санта Мария Новелла я... видел слезы в твоих глазах. Почему?
– Слезы? – вздрогнула Кьяра, потом отвела взгляд. – Тебе показалось.
– Нет, – мягко возразил я. – У тебя в жизни все нормально? Мирко... хорошо с тобой обращается?
Несколько долгих мгновений она смотрела на меня. В глазах ее мелькали разные выражения, из которых я пытался выявить причину тех слез.
– Да, все отлично.
– Ты... счастлива с ним? – спросил я, почувствовав внутри смесь каких-то неприятных ощущений.
– Так же, как и ты с твоей женой, – медленно произнесла она. – Ты счастлив?
Мадонна! Это слово «счастлив» давно перестало быть моим синонимом. Если бы она только знала, как я несчастлив! Несчастлив, потому что ее нет рядом! И потому что она несчастна! Но я не могу ей в этом признаться!
– Да... – пробормотал я. – У нас скоро будет малыш... – я понимал, что несу полную чушь.
– Может, и у нас когда-нибудь будет малыш, – сказала Кьяра, и глаза ее увлажнились. – Мы счастливы с Мирко и любим друг друга.
Мое сердце разрывалось. Нет, я не испытывал никакой ревности. Потому что я понимал, что она лжет. Я слишком хорошо знал Мирко, чтобы усомниться в том, что они с Кьярой ни разу не любят друг друга. Да и в ее глазах я видел предательскую грусть...
– Даже любовью занимаетесь? – горько усмехнулся я. Не знаю, почему я спросил это. Хотел спровоцировать ее на откровение, может...
– Конечно, еще бы нет! –засмеялась Кьяра, голос ее дрогнул, она махнула мне рукой и быстро пошла прочь,спрятав наполняющиеся слезами глаза...
[32] Non buttare via niente (it.) – ничего не выбрасывай.
[33] Ponte Vecchio (it.) – Мост Старый.