Глава 36. Совесть.
Аделина
У Ясмины появились проблемы, когда она наконец начала улыбаться. Снова ее заставляют злиться или грустить. На самом деле ситуация сложная. Я понимала тетю Сафию, но мысль о том, что её действия могут разлучить два любящих сердца, казалась невыносимой. Особенно, когда было очевидно, как Маркус и Ясмина созданы друг для друга. Он даже готовился принять ислам, с головой погружаясь в изучение его традиций.
Вернемся в реальность, где Ясмина закончила вырисовывать багровый закат и собиралась домой, скинув с себя фартук. Вдруг из открывшейся двери появилась директриса. Она вопросительно посмотрела и минуту молчала, будто спалила нас с поличным.
— Что вы здесь делаете? — наконец спросила она.
— Мне захотелось рисовать, — ответила Ясмина, вычищая свой фартук влажными салфетками.
— Так внезапно? — взгляд директрисы метался между нами, пока не наткнулся на проснувшегося хорька, который с любопытством разглядывал незваную гостью. Я ожидала, что зверек зашипит, как только увидит незнакомого человека, но он не проявлял признаков агрессии.
— Мы уже заканчиваем, — поспешно добавила я.
— А это что такое? — не унималась директриса, указывая на хорька.
— Это хорёк, — буркнула Ясмина, уставившись на директрису с вызовом.
Я закатила глаза, готовясь объяснить ситуацию со спасением хорька от мошенников, но директриса неожиданно произнесла:
— Вы что, его били? Вы в своем уме? Он же ещё совсем маленький, за ним нужен тщательный уход. Я на вас в полицию заявлю...
— Это не мы сделали, — оправдалась я.
— Что вы говорите? — возмутилась Ясмина.
— Откуда он у вас? — прищурившись, спросила директриса.
— Его сдавали в аренду для фотосессий. Но мы вынудили живодеров отдать его бесплатно.
— Мы отвезем его к ветеринару, — добавила Ясмина.
Казалось, директриса наконец поверила нам. Она присела на корточки перед хорьком, запачкав своё безупречное платье. Забыв о нашем присутствии, она начала сюсюкать со зверьком, точно так же, как я однажды застала её нежничающей со своей кошкой.
Она ласково играла с хорьком, а потом, словно очнувшись и вспомнив о нас, резко встала, отряхивая несуществующие пылинки с коленей.
— Я позабочусь о нем, если вы не против, — произнесла она, будто делая нам великое одолжение.
— Нет уж, это наш зверек, — отрезала Ясмина, испепеляя директрису странным, гневным взглядом.
Директриса непонимающе посмотрела на нее, затем перевела вопрошающий взгляд на меня.
— Я... — начала я, но была прервана злой Ясминой.
— Зачем вы звонили моей маме с глупыми вопросами?
Она не сводила с директрисы уничтожающего взгляда, будто та была причиной всех ее бед. И, если подумать, так оно и было. Ведь именно она позвонила тете Сафие, заставив ее принять экстренные меры.
— Вы должны понимать, почему я поинтересовалась вашими отношениями с мистером Хасани, — назидательно произнесла директриса, вызвав у Ясмины предательский румянец на щеках — верный признак ярости, которую она отчаянно пыталась сдержать. Общая фамилия словно плеснула бензином в огонь ее возмущения.
— Но я не понимаю, — отрезала Ясмина.
— Я не хочу, чтобы под крышей школы ученики вели себя неподобающе и проявляли неуважение, в первую очередь, к своим родителям. Он ваш сводный брат, а значит, вам как родной. Это может вызвать ненужные разбирательства с комиссией. И, в конце концов, я делаю это по совести.
— Лезете в чужую жизнь, прикрываясь совестью? И он мне вовсе не родной! — с вызовом воскликнула Ясмина, шагнув вперед. — Я хочу рядом с ним носить хиджаб, потому что наши религиозные правила куда разумнее, чем ваше общественное утверждение.
— Тем не менее, общество следует своим правилам, а не вашим, — директриса непринужденно пожала плечами.
Я почувствовала, как нарастает напряжение, и, когда Ясмина открыла рот, чтобы ответить, поспешила вмешаться, предотвращая неминуемую бурю.
— Хватит.
Директриса окинула нас строгим взглядом, а Ясмина обиженно поджала губы.
— У меня есть идея получше, — произнесла я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Если вернуть хорька в естественную среду обитания, он погибнет.
— Это верно, — заметила директриса, с сожалением глядя на зверька.
— Поэтому я предлагаю вам такую сделку: мы отдаем зверька под вашу опеку, а вы больше не поднимаете эту тему с Ясминой.
— Думаете, я сама поднимаю эту тему? Да об этом только и говорят вокруг. Даже младшеклассники хихикают в столовой, обсуждая, как Маркус не подпускает к вам других парней.
Ясмина закатила глаза, демонстративно отвернувшись к окну.
— Тогда сделайте так, чтобы никто об этом не говорил, — твердо сказала я.
— Не обещаю, но попытаюсь. А зверька я сейчас же отведу к ветеринару.
Директриса взяла хорька на руки, и тот внимательно изучал нового человека, осмелившегося прикоснуться к нему. Кажется, она и правда любит животных.
— Кстати, я забыла сказать, что кружок рисования мы завтра закрываем.
— Что? — возмущенно воскликнула Ясмина, и в ее голосе снова зазвучали гневные нотки.
Я шикнула на нее, призывая к тишине, и, стараясь подавить собственное возмущение, спросила:
— С какой стати?
— Родительский комитет настаивает, чтобы дети уделили больше времени подготовке к экзаменам. Это во многом из-за провала прошлогодних выпускников. Они все провалились из-за недостаточной подготовки. Поэтому вам придется попрощаться с кружком.
— Мы столько сил потратили, собирая эти дурацкие подписи, вымотали себе все нервы, и все для того, чтобы его отменили? — негодовала Ясмина.
Я даже не пыталась ее успокоить, потому что у самой на душе стало паршиво.
— Простите, но вы получили сполна за свои действия и... бунт. Вы рисовали больше месяца, и, вдобавок, создали молитвенные комнаты. Другие верующие и так после вас будут вам благодарны.
— Дайте нам неделю, прошу, — с отчаянием произнесла я.
Директриса поджала губы, окинув нас оценивающим взглядом. Я думала, что она ответит отказом, но, после долгой, тяжелой и демонстративной паузы, она все же согласилась:
— Только неделю.
Взяв хорька, который тыкался влажным носом ей в шею, пытаясь освоиться, она ушла. У меня не было сомнений: зверь попал в хорошие руки. Всегда замечала её трогательную заботу о животных.
Я обернулась к застывшей Ясмине, надеясь увидеть хоть тень улыбки, пусть и натянутой. Но она лишь бросила:
— Как же это несправедливо. Эти дурацкие экзамены...
Швырнув фартук на подоконник, она с силой захлопнула окно и решительно направилась к выходу. Ничего не оставалось, как пойти следом, опасаясь, что она натворит глупостей сгоряча.
Вечерний намаз мы сделали в школе, после чего Ясмина ушла к Элеоноре, чтобы взять своего цыплёнка. Проводив Ясмину и цыпленка до дома, я сама направилась домой и застала маму, закутанную в халат, только что вышедшую из душа.
— Что-то случилось? Плохо себя чувствуешь? – обеспокоенно спросила я.
Она одарила меня радостной улыбкой и заключила в объятия. Я сразу почувствовала, что ей лучше. Раньше её объятия были слабыми, будто у неё не хватало сил, а теперь она стиснула меня так крепко, что я невольно улыбнулась. После тяжелого и изматывающего дня это казалось нереальным. Чем-то, что в любой момент могло обернуться кошмаром.
— Как провела день? Хасан сказал, что возил тебя с ребятами в кафе развеяться.
— Да, было весело, но...
Мама выжидающе смотрела на меня, ожидая продолжения. Вдруг её лицо просветлело от понимания, и она закончила за меня:
— Хотела, чтобы я тоже пошла?
— Ты постоянно сидишь дома, и мне кажется, будто я оставила тебя и веселюсь одна, – пробормотала я, поджав губы.
Я опустилась на диван, а мама села в кресло напротив.
— Наоборот. Меня успокаивает, что ты не сидишь, как я, в четырех стенах.
— А как же ты?
— Я не хочу выходить в таком состоянии, особенно когда до следующей химиотерапии осталось меньше суток.
— Значит, завтра я пропускаю школу. Возражения не принимаются. Я хочу быть с тобой в больнице. Хотя бы немного.
— Хорошо. Брат обо всем позаботился, он приедет рано утром, чтобы отвезти меня, – улыбнулась она. – Ему сейчас тяжело. Дочь болеет, Вики ушла, выскочив замуж за этого... Но он все равно обо мне печется. А ведь в детстве мы грызлись как кошка с собакой. Знала бы, что он станет такой опорой для меня, слова бы поперек не сказала.
Я грустно улыбнулась, тронутая её словами.
— Дядя у нас такой, всегда придет на помощь. Я бы сказала, оба дяди...
Мама погрузилась в воспоминания, словно забыв о моем присутствии. А меня вдруг пронзило осознание: через два дня годовщина смерти папы. Этот день – буквально заноза в сердце, боль, которая не притупляется со временем. Одна мысль о нём болезненно сжимала грудь.
Для мамы же это – возможность почтить его память, раздать угощения от имени отца, чтобы его душа обрела покой. Она каждый год так делает, следуя своим традициям. И каждый год в этот день я натягиваю на лицо улыбку, скрывая боль, и стараюсь показать маме, что все в порядке.
— Что будем раздавать в выходные? Ты ведь будешь в больнице, мне придется самой решать, что покупать или приготовить, – спросила я у мамы с отстраненным видом.
Мама часто заморгала и вопросительно посмотрела на меня.
— А что будет в выходные?
Я растерялась от её вопроса. Обычно именно она напоминала мне о приближающейся дате, а я тщетно пыталась забыть этот день, пока мама не давала мне этого сделать.
— Ну... – пробормотала я, собираясь с мыслями. – Папа... день, когда...
Я закусила губу, а мама пристально смотрела на меня, сложив руки перед собой и глубоко вздохнув.
— Я совсем забыла, – она виновато покачала головой, будто совершила тяжкий грех.
— Ничего, если ты забыла, это нормально, – улыбнулась я, чтобы успокоить её. – Я просто сделаю то, что ты готовила в прошлом году.
Она задумчиво перевела взгляд на свои руки, словно пытаясь ухватить ускользающие воспоминания.
— А что я готовила в прошлом году?
Я замолчала, кусая губу, и коротко ответила:
— Ты пекла печенье с малиновой начинкой.
— Ах да, – её лицо озарилось, и она легонько хлопнула себя по лбу. – Память уже не та. Старею.
— Тебе нет и пятидесяти, мам, – попыталась я подбодрить её.
Она рассмеялась и принялась искать свою книгу, чтобы продолжить чтение. Найдя её, она стала шарить глазами в поисках очков, спрашивая, не брала ли я их. Я подсказала, что они лежат в ящике комода, куда она их обычно кладет. Она удивилась и, проверив, убедилась в моей правоте.
Меня беспокоит её забывчивость. Надеюсь, это несерьезно.
***
На следующее утро, пока я спешно собиралась, готовясь сопровождать мамину повозку в больницу вместе с дядей, я набрала Ясмину. Завязывая платок на голове, включила видеозвонок и спросила, как она себя чувствует. В ответ услышала лишь тяжелый вздох.
— Просто... папа ничего не сказал маме. Он тоже хочет, чтобы я встретилась со своим потенциальным женихом.
— Ты же знаешь, что после встречи всегда можешь отказаться.
— Знаю, — кивнула она и, вероятно, чтобы сменить тему, спросила: — Как тётя?
— Сегодня новая химиотерапия, посмотрим, что скажет доктор. Но я верю, что анализы покажут хорошие результаты, и рак отступает.
— Это так мило, ты наконец-то стала оптимисткой, — улыбнулась она.
— Я всегда ею была, это ты во всём видишь лишь грусть и печаль, — усмехнулась я.
Она задумчиво пожала плечами и тихо произнесла:
— Просто в любой ситуации кажется, что выхода нет. И это вызывает гнев и грусть... Надень светлый платок, этот совсем не подходит.
— Думаешь? — переспросила я.
— Ага, — сказала она и, подмигнув, добавила: — Тот светло-зелёный идеально подойдёт к твоим изумрудным глазам.
— Окей.
Я послушно сменила платок, доверившись вкусу подруги, и наконец была готова, но дяди всё ещё не было. Ясмина, судя по всему, уже была в школе, и следующим её вопросом наверняка будет: "Ты успеешь на последний урок?".
— Кстати, ты придёшь сегодня в школу? — спросила она.
Смысл один и тот же.
— Не-а, — покачала я головой.
Она прищурилась и буквально прожигала меня взглядом, поэтому пришлось поспешно ответить:
— Не забыла я, помирюсь с Сэм. Только завтра.
— Ну ладно, — смирилась она. — Кстати, у тебя есть номер Эхсан?
— Нет, но могу поискать среди подписчиков на школьном сайте. А что?
— Может, создадим группу с ней? Втроём. Может, и Сэм добавим.
Я закатила глаза, стараясь, чтобы она не заметила. Насчёт Эхсана я не против, но вот с Сэм будет трудновато. Не то чтобы я ненавидела её, просто... она казалась подозрительной. Об Алексе я старалась не думать вовсе, отгоняя от себя его недоверчивый взгляд.
После перемены Ясмина сказала, что ей пора на урок, и отключилась, предупредив, что после уроков откроет клуб рисования, и чтобы я заглядывала, если вдруг надумаю. Я просто кивнула в пустоту и сбросила трубку. Как раз подъехал дядя. Собрав все необходимое маме в больницу на неделю, мы сели в машину, и через час знакомые стены больницы уже маячили впереди. Все прошло как и в прошлый раз: маму проводили в её палату, взяли анализы (она специально не ела с утра), после этого повезли на МРТ и сообщили дяде, что результаты будут вечером.
— Ты ела? — спросил дядя, как только мы остались одни.
— Я не хотела, — покачала я головой.
— Ты должна поесть, — настоял он. — Если боишься, что мама убежит или за ней не будут внимательно смотреть в твое отсутствие, то это не так. Я буду здесь.
— Я правда обычно не завтракаю. Просто попью воды потом, — улыбнулась я, чтобы дядя перестал понапрасну переживать еще и обо мне.
— А ты сам ел? — деловито спросила я, заставив его улыбнуться.
— Да, и меня чуть не стошнило в самолете.
Я усмехнулась и тут же задумалась.
— Как Марина?
— Всё в норме. Заставляем её пить свои лекарства. Иногда она говорит, что они ей не нужны, и чувствует себя хорошо.
— На удивление, мама тоже такая, поэтому пытается всё делать тайком.
Так, разговаривая обо всём на свете, мы просидели с дядей около часа, после чего я отправилась покупать ему сэндвич с говядиной. Дядя, как и мы, не употребляет свинину по религиозным соображениям.
Он говорил по телефону, когда я вошла. Не дожидаясь окончания разговора, я протянула ему два сэндвича – один казался мне слишком скромным перекусом – и села напротив. Беззвучно прошептав благодарность, он жестом предложил один мне, не прерывая беседы. Я покачала головой, отказываясь, но он настоял. Пришлось взять. Аппетита не было, но, откусив кусочек, я с удивлением обнаружила, что голодна. Иногда желудок играет такие странные шутки.
Так мы и провели остаток дня, навещая маму. Большая часть времени прошла у её постели. Всё уже было налажено: капельницы стояли наготове. Клиника, частная и дорогая, сверкала роскошью, что, конечно, отражалось на счетах за лечение. К счастью, дядя взял все расходы на себя. Я никогда не устану благодарить его за это.
Наконец появился доктор. Выражение его лица казалось довольным, и я невольно выдохнула с облегчением, тут же одёрнув себя за преждевременную расслабленность. С отцом было так же: мы думали, что он поправился, и вдруг... его не стало.
– Поздравляю вас. Ваша мама оказалась невероятно сильным и волевым человеком. После первого же курса химиотерапии наметилось улучшение. Это настоящее чудо, – сообщил он. Дядя вознёс хвалу Всевышнему и внимательно посмотрел на доктора, который продолжил: – Но есть одна проблема. У неё стремительно развивается болезнь Альцгеймера. Парадоксально, именно развитие этой болезни ослабило раковые клетки, и после следующего курса химиотерапии ей станет значительно лучше. Но...
– Но что? – встревоженно спросила я.
– Болезнь Альцгеймера прогрессирует с пугающей скоростью. Никогда прежде не видел ничего подобного. Боюсь, через три года, а может, и раньше, она забудет всё: кем была, чем жила... О близких и говорить нечего.
Дядя замолчал, и мои расслабленные плечи вновь сковало напряжение. В голове возник жуткий образ: мама, смотрящая на меня с непониманием, спрашивающая, кто я. Слезы подступили к глазам, и я изо всех сил старалась их сдержать.
Тяжелое молчание повисло в воздухе, словно густой дым. Я чувствовала, как он заполняет каждую клеточку моего тела, отравляя мысли и чувства. Хотелось закричать, убежать, спрятаться от этой ужасной правды, но я знала, что это невозможно. Эта болезнь – не враг, которого можно победить. Это тень, медленно поглощающая личность, оставляя лишь пустую оболочку.
Дядя откашлялся, а доктор продолжил тихим, сочувствующим голосом:
— Мы делаем все возможное, чтобы замедлить процесс, но, к сожалению, это лишь вопрос времени.
В его словах звучала безысходность, и она эхом отозвалась в моем сердце. Я представила маму, такую живую, умную, энергичную, превращающуюся в беспомощного ребенка, зависящего от чужой помощи.
Я сглотнула ком в горле и попыталась собраться с мыслями. Нужно быть сильной, ради неё, ради себя. Нужно использовать каждый момент, проведенный вместе, чтобы сохранить в памяти её улыбку, её голос, её любовь. Потому что любовь – это самое сильное оружие против любой болезни. В особенности любовь к Всевышнему.