Глава 28. Лина.
Аделина
После того как объявили моё имя, я пулей добралась домой, чтобы самой спросить маму. Конечно, я не так сильно подозревала, что директриса сама решила добавить меня в тот проклятый список кандидаток, но всё равно было интересно, кто надоумил маму: сама захотела или кто-то подтолкнул её.
Войдя в комнату, я увидела маму, погружённую в чтение Библии. Её лицо было спокойным, умиротворённым.
— Что ты так рано? — произнесла она, отрываясь от страниц.
— Я соскучилась, — отозвалась я. — И почему ты всё время пытаешься меня выпроводить?
— Потому что не хочу, чтобы и ты сидела в четырёх стенах.
Я слабо улыбнулась и присела напротив, не приближаясь слишком близко. Мой разум лихорадочно просчитывал риски. Я контактировала с другими людьми, и маме сейчас крайне опасно подхватить вирус, учитывая ослабленный организм.
— Как прошёл твой день?
— Отлично, если не считать, что ты буквально вынудила меня согласиться на этот конкурс, который мне совершенно не нужен.
— Я хочу увидеть тебя победительницей. Хочу увидеть, как свет возвращается в твои глаза. Из-за меня ты... потухла.
— Не говори ерунды, — отмахнулась я, покачав головой. Чтобы сменить тему, спросила: — А где дядя?
— Адриан всё ещё в городе, нянчится, наверное, с Викторией. Он собирается опекать всех, до кого дотянется, — усмехнулась она, вспоминая что-то своё.
— Это же дядя, — улыбнулась я. — Он готов помогать всем, кто, по его мнению, нуждается в помощи.
— Виктория не ценит это, поэтому я и не хотела ей помогать, — недовольно покачала она головой.
Она выглядела так, будто оправдывалась за то, что не помнит главные воспоминания об отце. Странно.
— Мне нужно кое-что узнать от неё взамен, — серьёзно начала я.
— Ты не боишься узнать что-то новое и тёмное о твоём отце? — спросила мама, и в голосе прозвучало странное сочувствие.
— Нет. Я знаю, что папа не был плохим. Он самый светлый человек, которого я когда-либо знала. И даже если он связан с преступной организацией, то на это у него, наверное, были причины. Он не такой.
— Я знаю, милая, — она раскрыла объятия, и я на мгновение заколебалась, взвешивая все «за» и «против». — Ничего не будет от одного объятия. Я скучала по тебе сегодня.
После этих слов я подалась вперёд и вдохнула её родной, неповторимый аромат, который всегда напоминал мне о доме и... папе. Мама, наверное, не знает, что каждую ночь я молюсь о её выздоровлении, чтобы она не оставила меня с незаживающей раной на сердце. Не снова.
***
Вечером, сидя в своей комнате, я неожиданно для самой себя нашла номер телефона Марины, моей кузины, и решила написать ей.
Аделина: Привет, Марина. Как ты себя чувствуешь?
Индикатор показывал, что она в сети, но ответ задерживался, заставляя сердце биться чуть быстрее. Наконец, сообщение было прочитано, и на экране появилась долгожданная строчка:
Марина: Привет. Гораздо лучше. Больше нет желания прятать голову в песок, как страус.
Уголки губ невольно дрогнули в улыбке.
Аделина: Это огромный шаг вперед.
Марина: А как тетя?
Аделина: Хвала Аллаху, и ей полегче.
Марина: Я так рада. Больше всего переживала за нее и за тебя.
Аделина: Все в порядке, если не считать маминого маниакального желания видеть меня в каком-то нелепом конкурсе.
Марина: Ха-ха. Сочувствую. Кстати, Виктория сказала, что уже виделась с тобой.
Аделина: Да, и мне необходим ее номер.
Марина: Так вы все-таки пришли к соглашению?
Аделина: Да, но у меня появилась встречная просьба.
Марине я не стала рассказывать о сути моей просьбы. Это был слишком долгий и запутанный рассказ, который мог бы утомить ее. Еще немного поболтав ни о чем, я вышла из чата и, набрав номер Виктории, написала:
Аделина: Я кое-что вспомнила об отце.
На самом деле, воспоминание вспыхнуло давно, когда я пересматривала его фотографии. Но делиться этой информацией с Викторией, а тем более с ее подозрительным мужем, в чьих глазах таился недоверчивый блеск, я не спешила.
Ответ пришел мгновенно.
Виктория: Нам приехать завтра?
Аделина: Можно, но взамен я кое-что попрошу.
Виктория: Все, что угодно.
Аделина: Я скину адрес удаленной электронной почты. Мне нужно узнать номер телефона владельца или хотя бы его адрес.
Виктория: Думаю, это будет сложно.
Аделина: В интернете пишут, что возможно. Но мне интересно, кого вы привлечете к этому делу?
Виктория: У Николая достаточно связей. В данном случае он обратится к Ильхаму. Он в этом разбирается.
Я не стала спрашивать кто такой Ильхам, лишь коротко кивнула самой себе.
Аделина: Хорошо.
Виктория: Спасибо.
Так закончился наш деловой разговор. Теперь оставалось ждать до завтра. А пока – ванная, омовение и намаз, чтобы вознести мольбу о помощи.
Умывшись прохладной водой, я подняла взгляд на зеркало и увидела своё лицо: под глазами залегли темные тени, губы искусаны до крови, скулы заострились от худобы. Я словно потеряла себя, превратившись в блеклую тень прежней Аделины. Улыбка казалась приклеенной, взгляд — пустым. С каждым днем все труднее было находить силы, чтобы просто встать с постели. Любое действие требовало неимоверных усилий, словно перетаскиваешь неподъемный груз через вязкое болото.
Я тряхнула головой, отгоняя навязчивые мысли, и направилась в комнату. Прикрыла спящую маму одеялом, защищая от прохладного сквозняка из открытого окна.
Следующий день тянулся мучительно медленно. В школу я не пошла – причина была более чем уважительная. Тетя Сафия не смогла присмотреть за мамой, потому что у нее возникли срочные дела на работе.
Каждую секунду я ждала сообщения от Виктории, но она, как и прежде, была вне сети. Оставалось лишь сидеть и нервно постукивать ногой по полу, наблюдая, как мама то смотрит в свой телефон, то читает Библию.
Я поправила волосы, заплела косу, помассировала виски, пытаясь унять головную боль. Мама внимательно следила за мной и вдруг произнесла:
— Я и тебе куплю Библию, чтобы ты читала.
Я нахмурилась и, глядя на ее улыбающееся лицо, спросила:
— С чего вдруг?
— Я вчера убиралась в твоей комнате, а Библии у тебя нет. Христиане должны читать Библию хотя бы по воскресеньям.
Растерянно оглядываясь, я прочистила горло.
— Мам, я не христианка, уже как четыре года.
— Что? — ее глаза расширились от шока. Она часто заморгала и, растерянно покачав головой, добавила: — Точно. Прости, я забыла.
Я бросила на нее недоверчивый взгляд и, помедлив секунду, все же задала вопрос:
— Мам, с тобой все нормально?
— Да, — ответила она слишком быстро, пытаясь замаскировать замешательство и испуг, промелькнувшие в глазах.
Я промолчала, не желая выдавать собственную тревогу. Неужели она забыла, как перед смертью отца я приняла ислам? Как он этого хотел...
Вспомнив о нём, навязчивые мысли снова начали душить меня своим отчаянием. Хотелось схватить себя за волосы и заорать на всю комнату. Это так изматывает.
Звонка или сообщения всё не было, а я уже успела расправиться с двумя упаковками мороженого и обменяться десятком сообщений с Ясминой, которая присылала голосовые с заложенным носом.
В конце концов приехал дядя Адриан, и поэтому я отпросилась, чтобы выйти и проведать Ясмину. По дороге я зашла в магазин, купила ей фруктов и, самое главное, фейхоа, которое она очень любит.
Добравшись до их дома, я постучала. Дверь открыл дядя Хасан, озарив меня широкой улыбкой и крепко обняв.
— Как ты, дочка? Как твоя мама?
— Всё хорошо, альхамдулиллях. А Ясмина как?
— Как выброшенная на берег рыба, — усмехнулся он. — Дышит ртом и носом по очереди и всех нас ругает.
— В её стиле, — усмехнулась я и прошла в коридор.
Уже собираясь снять хиджаб, чтобы дать волосам глотнуть свободы, я вдруг осеклась. Здесь же живет Маркус. Остановившись, я снова плотнее завязала шарф. Пройдя в комнату к Ясмине, я увидела её спящей, с приоткрытым от заложенности ртом. В таком виде она казалась особенно беззащитной и милой.
Решив не будить её, я прошла на кухню, где сидел дядя Хасан.
— Что случилось, дочка? — встревоженно спросил он.
Я подошла и села на стол напротив него.
— Да ничего особенного, — отмахнулась я, стараясь придать голосу беззаботность, но фальшь резала слух даже мне самой. — Просто переживаю за маму. Она в последнее время... странная.
— В каком смысле? — нахмурился он.
— Она забывает простые вещи, слишком рассеянная... Иногда мне становится страшно от её состояния.
— Ей сейчас нелегко, пойми это, прими... — в его голосе звучала усталая мудрость.
— Я знаю, просто я... — я запнулась, не решаясь поделиться с ним мыслями, которые давили и душили меня с тех пор, как я узнала о маминой болезни.
— Расскажи, что тебя тревожит, — мягко произнес дядя, и в его глазах я увидела искреннее сочувствие.
— Я не знаю, что делать, — честно призналась я, и слова вырвались хриплым шепотом. — Кажется, будто я потеряла себя. А еще... иногда мне кажется, что Аллах меня наказывает.
— За что именно, дочка? — взволнованно спросил он, подавшись вперед.
— За то, что я приняла ислам ради довольства другого человека. За эту ложь.
— Ради отца? — переспросил он, и в его голосе прозвучало понимание.
Я опустила голову, виновато кивнув. Мне было стыдно смотреть ему в глаза.
Я просто хотела, чтобы отец выжил, я думала, что если сделаю то, что он просит, приму ислам, то он... не умрет. Теперь я понимаю и осознанно выбираю то, чему хочу верить, но иногда меня посещают мысли, что Аллах наказывает меня этим снова, напоминает о моем грехе.
— А теперь? Что ты чувствуешь теперь?
— Теперь я думаю, что лицемерю, одевая хиджаб, делая намаз. Я живу во лжи, и эта ложь разъедает меня изнутри. Не знаю, что делать, — я прикусила губу, упрекая себя за излишнюю эмоциональность.
— Ты хочешь...
— Нет, я верю в Аллаха, и верю, что он поможет мне, но я чувствую себя виноватой перед ним, предавшей его... и хочу... снять хиджаб.
Эти слова повисли в воздухе, вызывая тревогу.
Дядя Хасан часто заморгал, удивленный моими словами. Я же тяжело сглотнула, осознав, что сболтнула лишнее. Не стоило рассказывать никому о своих переживаниях.
— Думаешь, это облегчит твою ситуацию? — спокойно спросил он, но встревоженность не сходила с его лица.
— Я знаю, что хиджаб — это спасение для женщин, возвышение, защита, повиновение Господу в первую очередь, но я считаю... что я не заслуживаю этой защиты и почести, после того как приняла его ради спасения другого человека, ради отца, — со слезами на глазах прошептала я.
Мне надоели эти навязчивые мысли, эти вечные упреки в своей же голове. Надоело чувствовать себя виноватой, надоело притворяться, что все хорошо.
Может быть, стоит перестать бороться с этими мыслями, а просто принять их, выслушать, понять, что они хотят мне сказать. Они знают все мои слабости, все мои страхи и используют их против меня с маниакальным упорством. Хочется закричать, чтобы этот внутренний голос замолчал, чтобы дал хоть немного передышки.
— Аллах не наказывает тебя, дорогая, — с нежностью отозвался дядя, разгоняя мои мрачные мысли. — Он любит тебя, и поэтому испытывает тебя. Воистину, он испытывает тех рабов, которых больше всего любит. Будь то мужчина или женщина. Он смотрит, сломаешься ли ты под тяжестью или останешься несокрушимой скалой. Ослушаться Аллаха, сбросив платок, — лишь твой собственный грех, кажущийся выход, но он не принесет облегчения, ведь истинное облегчение — в его послушании.
— Я знаю, что это неправильно, — смирилась я, опуская плечи. — Но я не чувствую, что это я. Словно играю чужую роль, не могу найти себя.
— Потеряй себя, — ответил он, и в его словах была странная мудрость. — Иногда, чтобы обрести что-то по настоящему великое, нужно сначала потерять всё. Не иди на поводу у ожиданий. Мир полон жалости и предрассудков к мусульманкам, к их покрытым головам. Им трудно нести это бремя, но они стоят на своем, вопреки общественному мнению, повинуясь лишь воле Аллаха. Будь крепким камнем, дочь моя. Помни, даже после самой темной ночи наступает рассвет. И, возможно, придет день, когда ты снова посмотришь в зеркало и улыбнешься своему отражению, не пряча боль, а принимая её как благословение от Аллаха.
Мои губы задрожали, а из глаз хлынули слезы, тихие, как моя молитва. Слезы облегчения, надежды и смирения.
Я буду терпеть.