Зарисовки

Шум. Липкий, вязкий, смех Пэнси Паркинсон режет стеклом, голос Забини гудит басом, но все это – за толстым слоем ваты. Сквозь нее пробивается только звон. Высокий, настойчивый прямо в барабанной перепонке. Звон. После слов Блейза. После того как он, гребаный предатель, усмехнулся, показав клык: «Грейнджер. Твое действие. Проведи языком по шее Малфоя. От ключицы... до самого подбородка».

Тишина внутри звона оглушительна. Мир сузился до плитки под ногами, до бликов на медном кране и до чертовой кудряшке сидящей напротив. Расстояние всего полметра. Минуту назад это был ринг. Арена. Пропасть, заполненная годами язвительных замечаний, презрительных взглядов, молчаливого антагонизма, что висел между ними тяжелой, невидимой завесой. «Правда или действие» – идиотская забава. Волейбол ненависти. Они метали вызовы туда-сюда через эту плитку, как заточенные ножи, стараясь ранить, уколоть, заставить дрогнуть. Взгляд на взгляд. Ненависть на ненависть. Слова—пули: «Признайся, ты списывала у Поттера?» – «Смог бы ты извиниться перед моим отцом за грязнокровку?»

Удар. Пасс. Ничья.

Никто не сдается. Кто первый дрогнет? Кто первый сорвется? Игра на грани, на лезвии – знакомый, почти безопасный адреналин.

Пока не прозвучало это. Действие. Физическое. Граница разрушена.

Драко чувствовал, как каждый мускул в его теле одеревенел. Шея. Особенно шея. Ожидание превратило кожу в гиперчувствительный радар, улавливающий малейшее движение воздуха от ее дыхания. Не посмеет. Не сдвинется с места. Скажет «пас». Оскорбит Блейза. Все кончится смехом...

И вот она встает. Неуверенно? Нет. Почти церемониально. С той самой, чертовой, грызущей нервы решимостью, с которой она шла на любое препятствие. Шаг. Еще шаг. Звон в ушах усиливается, заглушая все остальное. Опустилась на корточки рядом с ним. Он не двинулся. Не мог. Тело стало монолитом, высеченным из мгновенной, абсолютной тишины перед взрывом. В глазах у нее – не страх, не смущение. Вызов. Все тот же, проклятый вызов. Не дрогнешь, Малфой?

Она наклонилась. Ее дыхание – горячее, влажное облако – коснулось кожи у ключицы раньше, чем язык. И это... это было как удар током низкого напряжения. По всем цепям сразу. Ключица. Точка отсчета.

И потом... касание.

Плоть — кончик языка. Влажный. Чужой. Чудовищно нежный. Физиологический шок, короткое замыкание где-то в основании позвоночника.

Потом – движение. Теплая, невероятно живая полоса скольжения от кости внизу, вдоль натянутой, пульсирующей вены... вверх. Медленно. Смертельно медленно. Как раскаленный нож по льду. Не поцелуй. Не ласка. Чистая механика. Но... лед – это его кожа. Его броня. Его все. И он трещит по швам.

Все визуальное распалось на пиксели – блики света на кафеле, тени на стенах, ухмылка Блейза – все это поплыло, как масляные пятна на воде. Осталось только ощущение. Это жгучее, невыносимо живое, влажное пятно на шее. Траектория, выжженная кислотой по нервам. Каждая клетка кожи на этом пути ушла в экстаз, фиксируя микроскопические неровности ее языка, температуру, давление.

Электрический разряд, жгучей волной прокатился от точки соприкосновения по всему телу, сжимая живот, заставляя пальцы непроизвольно дернуться. Мурашки взрывались, цепной реакцией, поднимаясь по спине, сжимая затылок. Это было вторжением. Стиранием границ. Осколки ненависти, годами копившиеся, вдруг потеряли острые края, расплавились под этим невыносимым, унизительным, восхитительным жаром. Желание. Глухое, темное, первобытное желание родилось не из нежности, а из этого шока, из этого насилия над всеми правилами, из этого жгучего следа, что она оставляла на его коже. Оно заполнило все пространство под ребрами, вытеснив злость, замешательство, все. Остался только этот путь ее языка – медленный, исследующий, пытливый – и дикий, неконтролируемый отклик собственного тела, предавшего его с потрохами.

Ненависть? Она не испарилась. Она... переплавилась. Свинцовый слиток в груди раскалился докрасна и начал течь, смешиваясь с чем-то другим. Тело вспомнило, что оно – плоть. Кровь. Нервные окончания. А не доспехи для ношения фамильного презрения.

Она добралась до челюсти. Задержалась. На миг. Микроскопический миг, растянутый в вечность. Ее дыхание смешалось с его собственным – прерывистым, хрипящим. Взгляд. Он поймал ее взгляд. Не триумф. Не отвращение. Что-то... иное. Темное. Глубокое. Зеркало, в котором отражалось его собственное, только что рожденное безумие. В этом взгляде не было «Грейнджер-враг». Была «Грейнджер-катализатор», «Грейнджер-первопричина внутреннего ядерного распада».

Мурашки? Нет. Это была цепная реакция. Взрыв по всей поверхности тела, волна сократившихся мышц и вставших дыбом волосков, которая прокатилась от шеи до поясницы, оставив за собой лишь тлеющие угли стыда и дикого, животного возбуждения. Его руки вцепились в край дивана, превратившись в мраморные статуи, готовые рассыпаться.

И она отдернулась. Резко. От осознания того, во что только что нырнула. Глаза – не коричневые, а черные, расширенные, с диким блеском растерянности и... чего-то еще. Чего-то зеркального тому, что бушевало сейчас в нем. Ее губы – чуть приоткрыты, влажные. Дыхание сбито. Так же, как его? Презирали друг друга? Да. Минуту назад. Теперь... Теперь между ними лежала пропасть, прожженная этим одним, чудовищным, длящимся вечность мгновением контакта.

Еще больше интересного в моем тг канале: https://t.me/steils_still_dramiona