По Мотиву Зелёной Книги

Сэм помнил, когда все одновременно замолкли за кулисами. Стоило Габриэлю выйти на сцену, а за ним – и Бальтазару с Анной, как тишина обрушилась на всех моментально.

Пара слов, сказанных управляющим этого заведения, осталась практически неуслышанной Сэмом. Винчестер поглядывал из-за кулис то на зал, то на самого Габриэля, который поудобнее уселся за роялем. Внутри сжалось странное волнение за него. Терпеливое ожидание часами затикало внутри.

Новак глубоко вдохнул спёртый воздух. Он волновался, и Сэм не винил его за это. Будь он на его месте – чувствовал бы себя гораздо хуже.

Но уже через мгновение все мысли в голове растворились и унеслись куда-то очень далеко, потому что в тишине тревожно раздалась в своей удивительной мелодии виолончель. Её звучание растеклось по всему помещению и влилось в уши каждого, даже Сэма.

Сначала мелодия была тихой, словно нерешительной. Но постепенно она стала звучать уверенней и громче, пока вдруг, тревожно надрываясь, не закричала. Анна, то задерживая смычок, то проводя им по струнам со внезапно пробудившейся силой, вкладывала в эту музыку всю себя. Она закрыла глаза, словно став частью того, что пыталась передать здесь и сейчас. Она будто слилась воедино с той историей, которую хотела рассказать.

Постепенно, звук за звуком, к ней подключился рояль.

Пальцы Гейба пронеслись по клавишам, отыскивая то низкую, то высокую ноту. Но пока что полностью он к виолончели так и не подключился – лишь плавно её подчёркивал, присоединялся к её звучанию.

С каждой секундой музыка становилась всё громче и громче, словно пытаясь заглушить виолончель. Пальцы Габриэля опускались жёстко, вырывая из клавиш грубые, тяжёлые звуки, а затем пронеслись по клавиатуре и в одну секунду замерли на её краю.

Гейб отнял руки от рояля и замер, прикрыв глаза. Он будто наслаждался звучанием виолончели за спиной и в то же время терпеть её не мог, если судить по плотно стиснутым векам и сжавшимся в кулаки рукам. Передохнув ровно одну секунду, он внезапно резко провёл по клавишам, вырывая из них настолько громкий звук, что он в один миг перекрыл виолончель.

И вот Бальтазар притянул к себе саксофон. Тот отозвался тонким звуком, напоминающим припев в этом унисоне инструментов. Он звучал далеко не весело, как в джазе, а наоборот, по-своему траурно, избито. Благодаря ему виолончель стала звучать ещё тише. Зато увереннее, смелее зашумел рояль. Это было не очень приятно для ушей, но так и должно было быть: музыка кричала, и её крик слышал каждый сидящий в зале, точно так же как и Сэм.

Крик то стихал, то поднимался вновь, то сходил на нет. Он был словно безудержной волной, что поддавалась ветру и атаковала берег. Сэм завороженно смотрел на троицу, и только через долгую минуту обнаружил, что Анна, которая и начала эту бессловесную песнь, больше к виолончели не прикасалась. Она лишь наблюдала за Бальтазаром и Габриэлем, легко улыбаясь.

Их дуэт играл так, что сомнений не оставалось: они отдавали самих себя этой музыке. Мелодия становилась всё тише, превращаясь в задумчивую, чарующую. Теперь она больше напоминала птичью трель, чем крик, пока не затихла окончательно.

Сначала Сэм подумал, что выступление подошло к концу. Жидкие аплодисменты, разнёсшиеся по залу, подтверждали его мысль.

Минута, долгая минута растекалась в молчании. Люди словно не дышали, редкие аплодисменты затихли. Даже Сэм завороженно замер, рассматривая фигуру Габриэля за роялем. Тот так и не открыл глаз и не убрал руки с клавиш. Он словно чего-то ждал, и никто толком не мог понять – чего.

А после по помещению растёкся тонкий, хрупкий, практически неслышимый звук. Он нерешительно брал верх и поднимался к самому потолку, выходя он из-под длинного виолончельного смычка.

Тонкий луч.

Солнечный. Яркий.

Он скользил по земле и тянулся сквозь темноту по асфальту, пока не добрался до окон, чтобы со своим природным любопытством позаглядывать в каждое из них. Он превращался в свет фонаря, ночью проскальзывающий в щель между шторами. Перевоплощался в заполняющую тишину трель соловья.

Вот как ощущалось начало игры виолончели: проблеск надежды, какое-то своеобразное начало, которым делилась Анна, – нечто, чего словами Сэм описать бы не смог.

К ней плавно подключился Габриэль. Его пальцы пронеслись по клавишам с лёгкостью, словно касались перьев птиц. И в этот раз никто никого не перебивал: что виолончель, что рояль – они становились едины.

Через пару секунд к ним присоединился саксофон. Его бренные звуки накрыли вуалью зал и слились с двумя остальными, дополняя их. Бальтазар, на манер Габриэля, прикрыл глаза, вбирая в себя ту музыку, которую они творили вместе.

Три звука заполонили весь зал.

Мелодия росла, как мыльный пузырь. Громкость усиливалась, становясь тяжелее, но от того не менее привлекательной и завораживающей. Три инструмента, три музыканта теперь подчёркивали друг друга, чего не делали вначале, – словно договорились спустя столько спорных минут. Они играли, и их музыка становилась частью каждого зрителя. Она отдавалась где-то глубоко внутри и у Винчестера. Шумела, бурлила, жила своей непонятной, такой громкой и одновременно такой тихой жизнью, что не имела ни названия, ни слов.

Она была у музыкантов в руках, именно они передавали её людям со словами: «Мы даруем её вам».

Габриэль задержал пальцы на клавишах, вырывая из них долгий, пронзительный звук, который вознёсся к потолку финальной точкой, поставленной в общем произведении. Новак глухо выдохнул, отстранился от пианино и положил руки на колени. Остальные последовали его примеру, отставляя в сторону свои инструменты.

Тишина в зале не была похожа на ту, которая наступила, когда музыканты взяли паузу. Она продержалась пару секунд, а через мгновение в помещении раздался шум – такой яростный и громкий, что Сэм не сразу распознал в нём...

Аплодисменты.

Люди поднимались со своих мест, громко аплодируя. Кто-то уже нёсся к сцене, чтобы отдать цветы, и Сэм, неожиданно даже для самого себя, тоже начал хлопать. Не так громко, как все люди за пределами сцены, но с той же целью, как и у них. За всю свою жизнь Сэм никогда не видел и не слышал ничего подобного. Сквозь тонны музыки, сквозь остальные шумы – никогда. Просто – никогда.

Сэм, не прекращая хлопать, осторожно выглянул сквозь щель занавеса и заворожённо уставился на публику.

Габриэль уже был у края сцены и вместе с остальными принимал цветы. Он ярко улыбался, как ребёнок, которому разрешили в свой день рождения объесться мороженым. Количество букетов в его руках росло, пока люди, не в силах успокоиться, продолжали хлопать.

«Ну, в общем, все довольны, что ты этих ублюдков поймал. Сколько мы за ними гонялись?»

«В отчёте сказано лет с десяток».

Старый диалог проскользнул в голове, как гром среди ясного неба. Сэм знал, почему он всплыл именно сейчас, и знал, почему опустил руки, позволяя своим хлопкам сойти на нет. Невидящим взглядом он уставился на людей и даже не понял, когда в очередной раз окунулся в тревожные воспоминания.

***

Сэм около месяца не мог найти себе покоя: он практически не спал, проводя всё своё время в кабинете штаб-квартиры ФБР, изучая все чёртовы досье и отчёты по делу подозреваемого, который являлся главой одной из преступных организаций.

По большей части организация не представляла из себя ничего особенного: убийства, воровство, пытки и прочее – всё, что было характерно почти для всех мафиози. Была лишь одна маленькая деталь, которая и вывела их на чистую воду: они всё время убивали людей, которые были как-то связаны друг с другом.

Позже выяснилось, что эта организация имела довольно спорные взгляды с другой, которая работала с ней плечом к плечу долгие годы. И когда последняя связь между ними оборвалась, то осталась только смертельная вражда, из-за которой обе группировки невольно показались на свет.

- Ну, в общем, все довольны, что ты этих ублюдков поймал. Сколько мы за ними гонялись?

- В отчёте сказано лет с десяток.

Сэм и Дин шли в сторону кабинета Сэма. Младший Винчестер был настолько счастлив, что перед глазами плыло. Он старался оставаться хладнокровным, но получалось, естественно, не очень.

Сэм лично вывел всех на чистую воду: сначала своим напором он сломил одного парня, который и проболтался о вражде организаций, а после – практически самостоятельно выяснил, где ублюдки скрывались с похищенными людьми. И на следующий день оперативники с оружием наперевес ломали там двери. Гады сопротивлялись и отстреливались, но под арест всё равно брали всех, кто находился за пределами клеток с людьми. Это позже рассказал ему Дин.

Каждый из членов организации теперь сидел в своей личной клетке, а их бывшим заложникам оказывали медицинскую помощь. И почти всё это случилось благодаря Сэму, во что он никак не мог поверить.

- В некоторых отделениях прямо празднование хотят устроить, - добавил Дин, как нечто само собой разумеющееся.

- Пускай устраивают, - пожал плечами Сэм, поворачивая в другой коридор и направляясь к двери своего кабинета.

- И ты будешь виновником этого торжества.

- Мы все будем виновниками, - отмахнулся Сэм.

- Не. Ты понимаешь, что те, за кем мы гонялись хрен знает сколько, оказались за решёткой только благодаря тебе?

- И благодаря себе в том числе. Они протупили, и я поймал их на этом. Всё. Так что не преувеличивай, пожалуйста.

Он поспешил к кабинету, не обратив внимание на то, что Дин с улыбкой замедлил шаг и теперь плёлся где-то за его спиной. Винчестер распахнул дверь, сразу же почувствовав запах кофе.

В тишине Сэм спокойно вошёл в кабинет, как вдруг раздался оглушительный грохот.

Сэм затормозил и непонимающе уставился на толпу из двадцати человек, поднимающихся со своих рабочих мест. Они все смотрели на него. Они все улыбались. И они все аплодировали.

Кто-то хлопнул Сэма по плечу, и где-то на краю сознания до него дошла мысль, что это был Дин. Он смотрел на людей, поздравляющих его с завершением дела, и ловил на себе по-особенному выделяющийся среди остальных восхищённый взгляд Брэди. Он был самой яркой точкой в этом кабинете. Именно от него словно исходил весь свет, который освещал бледные стены, заполненные бумагами столы и торчащие верхушки компьютеров.

- С окончанием дела, мистер Винчестер. Мы вам невероятно признательны, - произнесла девушка, которую, как после узнал Сэм, звали Джессика. Он мягко ей улыбнулся и поспешил к Брэди.

Ему не прекращали аплодировать. Громко, оглушительно – прямо как и сейчас, за пределами сцены. Улыбчивый Габриэль нёс огромное количество самых разных букетов к занавесу – к Сэму. Теперь роль Винчестера исполнял именно он, а Сэм чувствовал себя Брэди, хоть и без большого желания. И, видимо, эту роль он исполнял уже довольно долгий период своей жизни.

***

На длинный стол позади Сэма сгрузили все подаренные цветы, которые тут же рассыпались в разные стороны. Через мгновение к ним присоединились другие, принадлежащие Бальтазару и Анне, – разве что размером поменьше.

Габриэль облокотился руками о стол и неожиданно улыбнулся. Устало, вымученно, но это была улыбка, полная радости и невысказанного удовольствия. Бальтазар, проходя мимо, хлопнул его по плечу, а Анна, разминая пальцы, упала в кресло позади себя.

Они ничего не говорили, просто смотрели друг на друга, но это молчание было намного громче, чем казалось Сэму. На пару секунд эта неподвижность передалась и ему.

- Первое выступление в году, а? – с усмешкой молвил Гейб.

Бальтазар развернулся на сто восемьдесят градусов. Словно из ниоткуда, он вытащил серый рюкзак и расстегнул молнию, чтобы через миг, улыбаясь во все тридцать два, продемонстрировать довольно дорогой коньяк.

- Думаю, позже стоит это отпраздновать.

Анна буркнула что-то одобрительное. Габриэль, кивнув, хохотнул, после чего поднёс руки к лицу и потёр пальцами глаза.

- Чёртова тушь, - проворчал Гейб, поднимая голову. Даже с приглушённым светом стало заметно смазанное у глаз пятно.

- И стрелки, - подсказал Бальтазар, оставив рюкзак в сторону.

- И стрелки, - согласился Габриэль. – Я в гримёрку.

Бальтазар понятливо кивнул и напоследок бросил Гейбу что-то вроде: «Так во сколько соберёмся?» Эта фраза неуслышанной разнеслась по помещению, потому что Габриэль уже исчез за поворотом. Сэм поспешил за ним.

- Эй! – окликнула их Анна, но Винчестер этого не услышал.

Приглушённый свет сменился дневным и резанул по глазам. Проморгавшись, Сэм рассеянно посмотрел на Новака, который шёл вперёд, сунув руки в карманы. Винчестер ускорил шаг.

Гейб позволил ему догнать себя. Он, переплетая пальцы, расслабленно потянулся и наградил Сэма равнодушным взглядом.

- Исполняешь свою угрозу?

Сэм не сразу понял, о чём речь.

- Прошу прощения?

- Угрозу, - повторил Габриэль, словно это должно было всё объяснить. Он повернулся и, заметив недоумение Сэма, прицокнул языком. - Типа, «я от вас ни шагу не сделаю и вам не позволю».

Сэм наконец сообразил, о чём тот говорил: об «угрозе», которую он озвучил день назад, – никуда не отпускать Новака одного ни при каких обстоятельствах.

- Нет, - лаконично ответил он. – Или да. Не важно. Я хотел сказать, что выступление было отличным, и если бы у меня были с собой цветы, то я бы обязательно их подарил.

Сорвавшийся с чужих губ тихий смешок был как раз более ожидаемым. Сэм, не удержавшись, тоже усмехнулся.

- Цветов у меня куча, и я знаю, что они сгниют за пару дней, - сказал Гейб. – А так как я тебя, в принципе, по всем пунктам обеспечиваю, то ничего не надо.

Они приближались к одной из дверей, и Габриэль начал искать ключи. Через миг он затормозил и нахмурился, продолжая хлопать себя по карманам: забыл, что, когда натягивал пиджак, сам их выложил.

А вот Сэм не забыл – потому и протянул их ему.

Новак сначала уставился на них, а после перевёл недоуменный взгляд  на Сэма. Он медленно протянул руку к ключам и подхватил их за колечко.

- Спасибо.

Сэм пожал плечами. Габриэль склонился над замком – под махинациями ключей дверь гримёрки поддалась. Новак выровнялся в спине, машинально продолжая тереть глаз с растёкшейся тушью, о которой подробнее спрашивать Сэм не горел желанием. Он повернулся и хотел было что-то сказать.

Но Сэм его опередил.

- Вы с Анной и Бальтазаром восхитительно сыграли, - выдохнул он, подбирая слова. Габриэль, положив ладонь на дверную ручку, замер. – Ты говорил, что собираешь для музыки истории и воплощаешь их в своей игре. И я не знаю, вложил ли ты что-то сюжетное конкретно в эту композицию, но она звучала масштабно и невероятно красиво. Я не знаю, что ещё добавить, просто… это было потрясающе.

Габриэль ничего не ответил. Он смотрел на Сэма так, словно впервые видел. Его глаза забегали по чужому лицу.

Сэм, неловко разведя руками, промолвил:

- Я буду ждать тебя у выхода из здания. Если, конечно, ты хочешь успеть за этот день отдохнуть и отпраздновать одновременно.

После чего Сэм развернулся и направился в сторону коридора, по которому они ранее шли. Однако его окликнули:

- Винчестер, - голос Габриэля звучал в какой-то степени нерешительно. Сэм обернулся.

- Да?

Новак пару секунд помолчал, хмурясь. Он зыркнул в сторону гримёрки, после чего повернулся к Сэму и на одном дыхании выпалил:

- Я рассказал историю о своей группе. О том, как мы… стали ею. Семьёй, в общем. И о том, что мы значим друг для друга, - Гейб кратко улыбнулся, после чего скрылся за дверью.

А Сэм, неподвижный, как статуя, остался стоять в коридоре. Улыбаясь, он продолжил путь к выходу.

Да.

Габриэль умел удивлять.

***

Тишина залы, перекликаясь с музыкой, удивляла. Винчестер толком даже не понял, как он вернулся назад в здание, где часами ранее выступал Гейб.

События сменялись событиями так быстро, что превратились в неразборчивое пятно перед глазами.

- Сэм! – окликнули его.

Бэлла успела задержать его до того, как он ушёл. Винчестер не сумел добраться до Импалы и поехать вслед за Бальтазаром и Анной, которые утащили с собой Габриэля. Да и едва ли их компания будет хоть сколько-то опасна для Новака. Вряд ли она нуждалась в наличии телохранителя, всё равно к ночи троица будет в отеле, поэтому Сэм не беспокоился. Он хотел успеть отдохнуть до выезда из города.

- Простите, что отвлекаю, но ваши оставили вещи за кулисами.
Сэм, вместо того чтобы выйти наружу вместе с большим количеством людей, проскользнул обратно в здание.

- Я понял, - бросил он вдогонку Бэлле. - Я туда и обратно!

Но девушка его остановила и махнула рукой в совершенно другую сторону.

- К театральной части сейчас будет не протолкнуться, подождите немного!

Сэм на это лишь прицокнул языком и направился в указанную сторону, пытаясь противостоять несущейся на него толпе, что было довольно непросто.

У лавочек рядом со входом было не так людно, и Сэм примостился на них. Да, Винчестер с лёгкостью мог всё это послать и выйти на улицу, но он знал, что Габриэля уже не догонит. Стоило Бэлле его окликнуть, положить на плечо руку, как он понял: он останется в эпицентре шума, криков и толкотни, пренебрегая часами отдыха.

Сэм заболтался с гримёром, поэтому в нужном месте оказался лишь спустя полтора часа. Пустая зала была наполнена тишиной.

И сейчас он, по сути, должен был быть тут один.

По сути.

Однако в первые же секунды его предположение отвергла негромкая музыка, доносящаяся со сцены. Сэм шагнул в сторону тёмных кулис, скрип пола под его ногами был поглощён мелодией. В глаза сразу же бросились забытые предметы: рюкзак Бальтазара, полупустая бутылка виски и дамская сумочка.

Но вещи Сэма больше не интересовали.

Не до конца понимая, что происходит, Сэм двинулся к сцене, но ступить на неё не осмелился. Он скользнул за кулисы, предпочитая оставаться незамеченным, и, затаив дыхание, выглянул из-за них.

Взгляд сразу же зацепился за пустующий зрительный зал. Никого не было, кроме исполнителя.

Исполнителя, который не переставал играть. Галстук висел двумя бесполезными лентами вдоль его тела, глаза были закрыты, пальцы безустанно бегали по клавишам и играли, играли, играли, поглощали в себя мелодию, превращали её в нечто большее, чем просто музыка. И Сэм замер, не зная, куда себя деть.

Ему показалось, что он стал свидетелем какого-то личного момента, и оттого стало неловко. Он хотел уйти, но невольно заслушался, поняв, что мелодия отличалась от той, которую играло трио на концерте. Однако она была такой же причудливой и по-своему странной.

По сравнению с прежней, более громкой, кричащей, сейчас из-под пальцев Гейба струился мрачный мотив. Перед глазами Сэма выстраивался образ длинной пещеры: лунный свет проскальзывал в щели между камнями и освещал её тёмные коридоры. Она же, проживая десятый со своего рождения век, словно изнутри пропиталась самоцветами. Люди всё пытались найти её, но снова и снова терпели поражение – прямо как в каких-то древних сказаниях.

По этой пещере бродили монстры: твари с огромными клыками, с которых без остановки капала кровь. Их огромные глаза скользили по стенам, лапы ступали по земле, вздымая пыль. Они представляли опасность только для тех, кто пытался набить в пещере свои карманы. В других случаях они никогда не нападали первыми.

Сэм распахнул глаза, которые непонятно когда закрыл. История, представшая перед ним, вряд ли была той, которую сейчас рассказывал Гейб. Просто Винчестер подумал, что слушатель вправе сам представить то, что рассказывал исполнитель. Ведь если это не так, то какой тогда смысл в творчестве, если его создатель навязывал собственное виденье там, где его быть не должно? А если и должно, то размыто.

Габриэль бы точно согласился с первым и последним. Исполнители не навязывают, они подводят к собственным размышлениям, а после – дают волю представить историю так, как хочется зрителям.

Сэм шагнул в сторону, начиная собирать вещи. Мысленно он всё ещё был в той пещере и зарывался пальцами в толстую шерсть монстров. Они не нападали на него, потому что знали: Сэм пришёл не за самоцветами. Он пришёл, чтобы узнать, увидеть и ощутить на собственной шкуре – каково это, видеть не видя.

Довольно скоро пространство за кулисами оказалось пустым, без единой лишней вещи. Осталась стоять лишь одна фигура – неподвижная и задумчивая.

Сэм огляделся ещё раз и, поудобнее перехватив вещи, глянул в сторону сцены. Габриэль не прерывался: он играл так, будто это был последний раз в его жизни. Играл так, словно ничего важнее этого не было.

Действительно, что может быть для пианиста важнее пианино?

Сэм, медленно отступая назад, решил подождать Гейба в вестибюле. Уезжать без него он уже не имел права. Точно так же, как и оставаться за кулисами.

И даже в маленькой комнате, которая вела к кулисам, всё ещё была слышна игра Новака, поэтому к выходу Сэм продвигался словно через ту пещеру, будто был в пелене дурмана. В этот раз тишина, окружившая его в коридоре, была далеко не благословением, а проклятием. Хотелось вернуться, но Сэм не мог себе этого позволить: он прекрасно знал понятие «личное пространство» и понимал, что видеть и слышать можно, а что – нет.