Расплата
Я знал, что ждать больше нельзя. Он напал на мой дом. Он воткнул нож в спину Эвы. Он перешёл черту.
Теперь моя очередь.
Я начал с мелочей — чтобы он не сразу почувствовал, что теряет почву. Первый «чёрный» склад в Салерно — сгорел дотла. Следующий — поставщик оружия из Неаполя, с которым он работал десять лет — подписал контракт со мной. Я предложил втрое больше. Потому что мог.
— Ты ведь понимаешь, с кем рвёшь договор? — сказал я по телефону старику Бенетти.
— Понимаю. Но я также понимаю, кто завтра будет сильнее. И кто не сожжёт мой дом ради одного слова.
Каждый день — новый удар.
Я не просто забирал его силу. Я вырезал по кускам всё, что он строил. Не громко. Не на показ. Я оставлял лишь пепел.
Поздний вечер. Мой кабинет.
Телефон завибрировал.
Алехандро.
Номер, который я знал наизусть, но не поднимал уже давно.
На этот раз я ответил.
— Тебе весело, брат? — в голосе хрип, как будто курил всю ночь.
— Не особо. Просто исправляю ошибки прошлого.
— Ты воруешь моих людей.
— Они сами уходят. Усталость — страшная штука. А у тебя, кажется, все устали.
— Ты играешь с огнём.
— Я его создал.
Повисла тишина.
Я знал, он не привык к тому, чтобы ему говорили правду. Не с таким тоном.
— Я сделаю так, что ты умрёшь, глядя, как с Эвы сдирают кожу.
Я улыбнулся.
— Уже пытался. Не получилось. В следующий раз советую выпускать собак. Они тебя не предадут.
Щелчок. Я сбросил звонок.
Через неделю — в Сицилии.
Я приехал лично. Он всегда боялся терять контроль над портами. А теперь — я его забрал. Сицилия была моей. Я провёл встречу с Доменико Релли, его старым союзником. Он ждал в полутёмной комнате, вжавшись в кресло.
— Почему я должен поверить, что ты лучше, Энрико?
Я подошёл ближе, опустил на стол чёрную папку.
Внутри — фотографии: как Алехандро лично сжигает дом Релли за отказ платить больше. Женщина, связанная. Мальчик в крови.
— Потому что я не бью детей. Даже если их отцы — идиоты.
Доменико подписал бумаги дрожащей рукой.
Позже. Снова звонок.
— Ты думаешь, ты победил? — Алехандро дышал в трубку, как зверь.
— Я не думаю. Я знаю.
— Ты был ничем. Без меня — ты пыль.
— Без тебя — я человек. С тобой — я монстр.
Я сидел на балконе. Внизу — тишина. В доме спала Эва.Мои пальцы сжимали стакан виски. Взгляд был устремлён в темноту.
Сегодня его бизнес рухнул в Милане.
Завтра — падёт Генуя.А послезавтра — он останется один.Точно так же, как когда-то оставил меня.
Он начал эту войну.
Но закончить — могу только я.
Он начал паниковать.Я сжёг три склада за одну ночь.Забрал контракт на оружие у арабов, у которых он держал отношения десять лет.Заплатил больше. Сказал меньше.
Я не был болтливым — я действовал.
Один из людей Алехандро сдался сам.
Маленький крысёнок по имени Рафаэль.
Я смотрел на него через стекло.
— Ты хочешь жить?
— Да... Да, синьор Энрико...
— Тогда сдай того, кто держит деньги. Кто ведёт счета. Кто был с ним с самого начала.
Он кивнул.
Назвал имя, которое я ожидал: Лоренцо Вега.
Позже. Звонок. Прямой. Без посредников.
— Ты теряешь людей, Алехандро. Один за другим.
— Ты думаешь, это победа? Это игра. И ты в ней — всего лишь пешка, которую я когда-то пощадил.
— Ты не пощадил. Ты просто не замечал. Теперь я — тот, кого ты видишь первым.
Пауза. И тишина. Затем — глухой смешок.
— Я приду за тобой, брат. И не буду спрашивать. Ты почувствуешь, каково это — когда убивают не тело, а всё, что ты любишь.
— Тогда поторопись. Я уже начал.
Я стоял на балконе , думал об Алехандро.
На душе было пусто. Только огонь вдалеке — след от моего следующего удара.
Эва вышла на балкон и встала рядом.
— Ты меняешь всё, Энрико, — прошептала она.
— Я просто возвращаю себе то, что давно должен был забрать.
Она взяла мою руку.
И в эту ночь не было страха. Только война.И её дыхание рядом.
На следующий день,Эва стояла у окна, в руках кружка с остывшим чаем. Лучи утреннего солнца скользили по её лицу, будто выделяя её среди этого мира, в котором так мало света.
Я подошёл к ней тихо, почти бесшумно, как всегда. Обнял сзади, обвил руками её талию, вдохнул аромат её волос.
— Ты подошёл, как призрак, — прошептала она с лёгкой улыбкой.
Я развернул её к себе, заглянул в глаза.
— Нужно кое-что сказать.
Эва чуть нахмурилась, её пальцы сжались на моей рубашке.
Я наклонился и нежно поцеловал её в губы. Медленно, с тем вкусом, который хочется запомнить.
— Мне нужно будет уехать. На пару дней. По делам.
— Что за дела? — голос её дрогнул. — Опасные?
— Все мои дела опасные, amore, — я провёл пальцем по её щеке. — Но ты не должна переживать. Дом под охраной. Я буду звонить каждый день. Клянусь.
— Я просто... не хочу снова бояться...
— И ты не будешь. Потому что я вернусь. Быстро. Обещаю.
Я поцеловал её в лоб, потом ещё раз — в губы. Дольше. Глубже.
И в этот момент я понял — за такие глаза, за её дыхание, за это доверие... я сожгу весь чёртов мир, если понадобится.
Я прошёлся по комнате, взял телефон.
— Лукас. Мне нужно имя. И адрес.
— Имя кого? — спросил он, уже понимая, что дело не в бизнесе.
— Отец Эванджелины. Найди его. Найди всё. Где живёт. С кем. Где работает. Где прячется. Я хочу знать, когда он дышит и когда задыхается.
— Будет сделано.
Я сел за стол, открыл ящик, достал старую зажигалку, которую когда-то дал мне отец. Поднёс пламя к сигарете и выдохнул дым, как яд, что годами копился внутри.
Ты разрушил её. Ты думал, что всё пройдёт бесследно. Что можно продать дочь, избивать, унижать — и остаться в живых?
Нет.
Я найду тебя, ублюдок.
И ты увидишь, что значит боль. Настоящая.
Как только дверь закрылась за мной, я уже был в машине.
— Лукас, — сказал в динамик. — Где он?
— Нашёл. Живёт в пригороде Неаполя. Скромный дом. Один. Работает в автомастерской. Под чужим именем. Но это он, Энрико. Совпадает всё: фото, ДНК, старые записи.
— Сколько охраны?
— Ноль. Он никому не нужен... кроме тебя.
— Идеально.
Дорога заняла полдня. Мы добрались до Неаполя к вечеру следующего дня. Лукас сидел на пассажирском, в руке — планшет с досье.
— Он сменил имя на Хосе Рамирес. Живёт в домишке на окраине. Автомастерская рядом. Официально — слесарь.
— А неофициально?
— Пьёт, дерётся, по слухам, бьет сожительницу.
— Подготовил место?
— Да, как ты просил. Подвал. Никто не узнает.
Дом уродливо облупленный, как будто время и гниль сами отвернулись от него. Я стоял в машине, наблюдая за окнами. Он появился на крыльце с бутылкой пива. Лысина блестела в уличном свете.
Я вышел.
— Привет.
Он обернулся, щурясь.
— Ты кто?.. Чё надо?
— Я — расплата за всё, что ты сделал.
Я вонзил нож ему в живот, не слишком глубоко — достаточно, чтобы он рухнул на колени. Зажав рот, чтобы не закричал, я прошептал в его ухо:
— За всё, что ты сделал с Эванджелиной. За всё.
Подвал был холодным. Бетонные стены, резкий запах хлорки и железа. Он был привязан к стулу. Его дыхание сбивалось, глаза метались. Лукас стоял в углу, наблюдая, не вмешиваясь.
Я сел напротив.
— Я задам вопросы. Ты ответишь. Не ответишь — я научу.
— Пошёл ты...
Я взял молоток. Один удар по пальцу. Он закричал.
— Когда ты впервые ударил Эву?
— Я... она... в детстве...
— Почему?
— Кричала. Плакала. Достала меня.
Второй палец. Хруст. Крик.
— Зачем ты её продал?
Он молчал. Я достал плоскогубцы.
— Мы можем играть в эту игру долго.
— Мне нужны были деньги! Мать сдохла, и я не знал, что делать. Она мешала мне жить!
Я разжал кулак. Встал. Подошёл ближе.
— Она была ребёнком. А ты — ничтожество. Ты не отец. Ты животное.
Я бил. Не сильно. Методично. Чтобы он чувствовал каждый сантиметр боли. Чтобы запомнил каждый удар.
Он терял сознание. Я плеснул водой в лицо.
— Ещё не закончил.
Через два дня я стоял у выхода из подвала. Он был ещё жив, но внутри — сломлен. Я не убил его... пока.
— Он исчезнет, — сказал Лукас.
— Сожгите всё. Пепел в воду. Никто не должен знать. Ни слухов, ни следов.
Я вышел на улицу, вдохнул свежий воздух.
Эва никогда не узнает. Ей не нужно знать, что её монстр умолял о пощаде, плакал, как ребёнок... и кричал так, как когда-то кричала она.
Теперь всё по-честному.
Я мстил всем, кто хоть раз причинил ей боль. Тихо, без огласки, без лишних слов. Один за другим — исчезали те, кто унижал её, бил, продавал, смотрел на неё как на вещь. Теперь они ничего не увидят. Никогда.
С каждым таким человеком я будто возвращал ей кусочек свободы. Кусочек справедливости. Но чем дальше я заходил — тем отчётливее понимал: она изменила меня.
Раньше... до неё...
Я был тенью своего брата.
Пешкой.
Я смотрел, как он калечил людей — и молчал. Как ломал женщин, играл ими, как хищник с добычей — и лишь отворачивался. Я думал, что это просто "наша жизнь".
Я знал, что у него были дети, которых он использовал как разменную монету, и я всё равно был рядом.
Я не был лучше.
Но с тех пор как появилась она...
Моя Эва.
Я начал видеть.
Я почувствовал вкус власти. Почувствовал, как приятно решать, кому жить, а кому нет. Как легко переступить грань. Слишком легко. Это пугало меня.
Потому что я начал понимать брата.
Именно это было страшно.
Я смотрел в зеркало — и спрашивал себя: "Когда именно я перестал быть собой?"
Но потом она касалась моей руки. Смотрела на меня.
Словно я всё ещё человек.
Словно я всё ещё спасение, а не проклятье.
И ради неё я старался не потерять себя.
Хотя каждый день — эта борьба внутри.
Быть её защитником — или стать тем, от кого её надо защищать.
Я сидел за рулём, пальцы сжимали кожаный руль так крепко, что побелели костяшки. Сквозь открытое окно тянуло холодным ветром, но я почти не чувствовал. В голове гудело. Не от усталости — от того, что сейчас, через несколько минут, я открою дверь и увижу её. Эву. Мою девочку.
А мне придётся соврать.
Сказать, что ездил по делам. Что всё спокойно. Что никто не кричал, не молил о пощаде, не истекал кровью на бетонном полу. Что я не смотрел в глаза её отцу, в которых не было ни раскаяния, ни страха — только злость. Только грязная гордость, когда он плевал мне в лицо и называл её «ненужным грузом».
Я хотел, чтобы она этого не знала. Никогда.
Потому что если она узнает... если хотя бы почувствует, что я был там, что я забрал у него жизнь, не моргнув глазом... она увидит во мне не своего спасителя. Она увидит того, кто не лучше. Того, кто способен на то же, что и он.
А я... я не переживу этого взгляда. Не в её глазах.
Она не должна видеть ту часть меня.
Тьму, что я запираю за сталью костюма, под дорогими часами, за тихими словами.
Тьму, которая просыпается только ради неё — чтобы защитить.
Но всё чаще — и просто потому, что я могу.
Я вытер руки платком, убрал его в карман. Сделал глубокий вдох.
Сейчас я должен быть прежним. Теплым.
Нежным.
Таким, каким она любит меня видеть.
Семья. Ужин. Тишина.А всё остальное — останется на дне колодца, в который я сам себя загнал.
Главное — чтобы она не смотрела на меня с ужасом.
Чтобы не узнала, каким я стал ради неё.