7 - Mi dà il suo cuore
7 - Он отдаёт мне своё сердце
— Ну... вот... разве тебе не стало лучше?
— Нет. Но я уверен, что тебе стало.
Брайан Кинни/ТеШмидт
***
Гоян, он же Мин Юнги, он же мафиози, он же — отливающий голубизной актёр, раскуривает сигарету, привалившись спиной к обломкам декораций, ранее олицетворявших собой невероятно помпезный склад. Сюжет на миллион: они с Тхэмином чуть не погибли, пока коллеги первого подрывали вышеобозначенное помещение. То, что попутно они рисковали угробить невероятно ценного сотрудника в лице Тхэмина, он же — Чимин, их, судя по всему, не особо-то и волновало.
— И что теперь? — вопрошает «полицейский», перекатываясь под бок к Гояну.
— Я думаю, тебе нужно уволиться, — абсолютно серьёзно заявляет Юнги, ох, извините, Гоян, подспудно корча до того пафосную рожу, что Чимин не выдерживает и истерично смеётся, механически пряча лицо в предплечье старшего — отчаянная попытка не испортить дубль окончательно.
Тот удивляется: этого определённо точно нет в сценарии, но решает доигрывать до победного конца, а потому, тепло улыбнувшись в ответ, лишь крепче приобнимает развеселившегося партнёра, утыкаясь носом ему в макушку. Они так и сидят в статичном положении, вцепившись друг в друга, пока мистер Кван не орёт «Снято!», выглядя при этом подозрительно довольным.
— Знаете, это получилось даже лучше, чем в сценарии! Чимин, ты отлично передал нервный накал ситуации, но вместе с тем зарождающуюся нежность по отношению к Гояну. Тхэмин чувствует себя с ним в безопасности, поэтому может позволить себе расслабиться и посмеяться. Бонусом мы получили трогательную сцену скиншипа, что, безусловно, подкинет наши рейтинги до небес. Блестящая импровизация, я всегда знал, что лучшего Тхэмина нам не найти!
Это очевидная лесть, но Чимин благодарит и вновь, не удержавшись, хихикает: Юнги, стоящий за спиной режиссёра, изображает ровно такое же одухотворённо-серьёзное лицо, какое скорчил в кадре минутой ранее. Он-то, в отличие от мистера Квана, не питает иллюзий касательно внезапно проснувшейся гениальности Чимина, а потому прекрасно понимает, что вызвало не прописанный сценаристами смех.
Продолжая уверовать в пробудившийся в Чимине талант, режиссёр, приплясывая, объявляет перерыв, что очень кстати, учитывая, что сцену с эпическим взрывом и дракой в лучших традициях Джеки Чана они снимали около семи часов нон-стопом. Практически отошедший от довольно сурового верчения на специально приспособленной для этого аппаратуре, Чимин, всё ещё испытывающий лёгкое головокружение, привычно бредёт в гримёрку, на ходу перехватывая из тонких пальцев Тэхёна ключи. Следом спустя каких-то пять минут степенно вплывает Юнги, держа в руках приятно пахнущие пакеты из доставки — да благословит Боженька пунктуальных курьеров, ибо в условиях непрекращающихся съёмок любое промедление может оставить актёра с пустым желудком.
Да, таковы реалии актёрской жизни, с которыми Чимин мирится исключительно из-за того, что: а) ему за это платят, б) ему за это очень хорошо платят, и, наконец, в) он не собирается становится актёром, а всё происходящее воспринимает, только как хороший способ подзаработать. Правда ведь? Да?
Ладно, хорошо, тут даже Чимин не может отпираться и отрицать: в какой-то момент ему действительно начало нравиться то, что происходит на съёмочной площадке, результат, получающийся из сотни дублей, бесконечных повторов, дающих свои плоды. Он куда увереннее держится перед камерой, начинает получать извращённое удовольствие от по-своему увлекательного процесса примерок, гримирования, эпических сцен, которые ему даются всё легче и легче, дурачеств за кадром с Юнги...
Ещё одно приятное открытие, сделанное Чимином: позади уже примерно половина дорамы, и с каждым эпизодом старший кажется всё более приятным парнем, не без своих чудачеств, конечно, но в целом очень даже хорошим человеком с лёгким налётом снобизма, да и то приобретшим в глазах младшего особое очарование. Положа руку на сердце, Чимину страшно. Страшно, что в какой-то момент «вынужденная» влюблённость превратится в настоящую, потому что за всё то время, что они общаются в нормальной тональности, старший ни разу не сделал и намёка на свою заинтересованность Чимином в каком-либо плане, кроме дружеского.
— Чимин-а, хватит витать в облаках, у нас не так много времени, а еда уже остывает! Есть чачжанмён холодным — преступление против человечества.
— Что ж, в таком случае я не могу подвести мировую общественность, — безоружно улыбается Чимин и поднимает руки, показывая, что сдаётся.
Они быстро орудуют палочками, уничтожая аппетитно пахнущую корейскую пищу, периодически довольно жмурясь от остроты, которую так не могут понять в их национальной кухне многие иностранцы. С Юнги оказывается неожиданно комфортно не только ожесточённо спорить, спасать котят и сниматься в невероятно пафосной дораме, но и просто молчать, сидя бок о бок на пушистом ковре в гримёрной, поглощая ещё тёплую лапшу.
Чимин увлекается трапезой и не замечает, как оказывается к Юнги непозволительно близко. Их ноги соприкасаются, и младший вздрагивает от практически ощутимого разряда, прокатившегося по телу. Воздух между ними, кажется, наэлектризован тоже: он буквально видит эти искорки, пляшущие между ними и корчащие насмешливые рожицы. Какая жалость, что Чимин усматривает их вплоть до мельчайших деталей, а Юнги они не видны совсем. Будь проклят дурацкий Чон Чонгук с его дурацкими идеями!
Чимин почти плачет от ритма, который задаёт его сердцебиение, и, не выдержав, хватается за грудь, будто приказывая глупому органу успокоиться и не чудить. Юнги не слепой, а потому, разумеется, замечает этот жест, вопросительно выгибая бровь и интересуясь, всё ли в порядке.
«Ни хрена не в порядке!» — так бы хотелось сказать, нет, заорать Чимину, но какой в этом толк, если сидящий рядом парень даже не представляет, насколько сильно не вовремя появился в его жизни со своими котятами и аурой плюшки в шкуре последнего засранца.
Поэтому он лишь молча кивает и бормочет что-то о тахикардии в юном возрасте, мысленно ударяя себя рукой по лбу за тупость.
Мда. История циклична, а Чимину хватило однажды вдребезги разбитого сердца — больше не хочется, да и не можется, хотя у противного Чонгука, с которым они совсем недавно устроили привычные посиделки с бокалом вина, разумеется, противоположная точка зрения на этот счёт.
— Понимаешь ли, — заявил тогда он, философски покачивая бокал с вяло плещущейся в нём красной жидкостью, — если бы твоё сердце действительно разбилось тогда, когда ты расстался с Тем-кого-нельзя-называть, то ты бы уже не боялся новых влюблённостей, наоборот, шёл бы к ним с ещё большей открытостью и бесстрашием.
— Это почему? — не понял Чимин, отрываясь от дегустирования очередного мудрёного вина, притащенного Чонгуком.
— Да потому, мой милый друг, что разбитые вещи восстановлению не подлежат, это верно, но вместе с тем и не могут быть разбиты дважды. Именно поэтому ты не разрушишь руины, как и не восстановишь то, от чего осталось пепелище. А боишься ты, Чимин-и, именно потому что у тебя-то как раз ничего не разбилось — наоборот, уже успело затянуться и покрыться характерной корочкой. Стало быть, твой страх обосновывается не боязнью повторения той самой истории, а простой трусостью. Признай, тебе уже нравится этот парень в коротеньких штанишках, и ты тупо не хочешь его терять, что неизменно произойдёт, стоит только съёмкам подойти к концу. Если, конечно...
— Что?! — Чимин ненавидит себя за то, что так поспешно уточняет.
— ... Если, конечно, ты не решишь захомутать его в реальной жизни тоже, — довольный произведённым эффектом, менторским тоном поясняет Чонгук.
— Ты чокнулся, — фыркает Чимин, излишне нервно втягивая в себя вино.
— Тоже самое ты говорил, когда я предлагал влюбляться понарошку, и что теперь?
Эх, все мы умны задним умом, и, вероятно, Чимин не терзал бы себя словами Гука так сильно, если бы знал, в каком беспорядке находится личная жизнь оного. Как бы тот ни пытался, выкинуть из головы еле-еле позабытого бывшего теперь не получается — стычка с Тэхёном взбаламутила в нём то, что какое-то время удавалось игнорировать, банально не замечать, убеждая себя, что уже отболело, прошло.
Как оказалось, ни черта не отболело и ни черта не прошло.
***
Чонгук ненавидит себя за то, что не может ненавидеть Тэхёна — вот парадокс, но именно он привёл в их некогда любимый ресторанчик успешного программиста и не менее успешного в своей сфере визажиста. Да, именно профессионалов своего дела, никак не связанных друг с другом; именно такими их видит Гук — обезличенными, усреднёнными и чужими. Но чужими ли?
Тэхён, как обычно, слегка опаздывает, но в зал входит размеренно и спокойно, и лишь неестественный румянец на щеках и судорожное дёргание грудной клетки говорят о том, что он бежал, сломя голову, чтобы успеть. Всё это до того привычное и... родное, что у Чонгука не поворачивается язык ещё раз назвать его обезличенным и не своим.
— Привет, — здоровается старший, присаживаясь за стол.
— Я уже сделал заказ, надеюсь, твои предпочтения не изменились? — Гук насмешливо вздёргивает бровь.
О да, о «постоянно меняющихся» предпочтениях Тэхёна в еде ходят легенды. Каждый раз, когда они приходили в этот ресторан, тот напряжённо и долго рассматривал меню, будто прикидывая, чего ему хочется больше, но в итоге неизменно останавливался на одном и том же наборе блюд, который, в конечном итоге, выучили и официанты, и Чонгук.
— Спасибо, — безоружно улыбается Тэхён, и Чонгуку хочется удариться башкой о деревянную поверхность стола, лишь бы не видеть этой улыбки и поблёскивающих при среднем освещении глаз.
— Итак, давай закроем эту тему раз и навсегда, — решает не тянуть с неприятной частью Гук. — У тебя, кажется, были какие-то мысли насчёт нашего расставания? По-моему, всё очевидно, но я выслушаю тебя. Дерзай.
Тэхён резко перестаёт улыбаться и поджимает губы. По его замершему взгляду Чонгук понимает, что тот собирается с мыслями и выстраивает у себя в голове структуру последующего рассказа; в этой жизни может меняться что угодно, но не Ким Тэхён со своими идентичными заказами и милыми в своей странности привычками.
— Хорошо. В общем, ты же помнишь последние месяцы наших отношений?
Чонгук помнит смутно. В то время на него сыпалась работа, как из рога изобилия, и он хватался за любую возможность, чтобы поскорее взобраться по карьерной лестнице, получить стабильно высокую зарплату и больше не задумываться о деньгах в своей жизни. Кажется, тогда у них совсем не было времени на посиделки в кофейнях, свидания и вдумчивые разговоры по вечерам. Каждый раз, когда Чонгук приходил с работы, Тэхён неизменно спал — была глубокая ночь, — а каждый редкий выходной превращался в альтернативный вид работы, только на дому. Да, если так подумать, в отношениях произошёл определённый разлад, но Тэхён же ни разу не высказал ему своего недовольства, всегда понятливо улыбался и не мешал Гуку в его устремлениях?!
— Я по глазам вижу, что помнишь, — тем временем продолжает Тэ, внимательно вглядываясь в хаотичное движение зрачков парня, сидящего напротив. — У тебя тогда только всё начиналось, а я уже обеспечил себе постоянную работу сотрудничеством с айдолами, актёрами и комиками. Именно поэтому я сознавал, насколько важно для тебя было устроиться, обрести свою нишу и желанную многими стабильность. Я не мешал. Не мешал, когда ты забыл про нашу годовщину — признаюсь, злился, но увидев, каким уставшим ты был, сразу же устыдился этого, подумал, что тебе и так тяжело, и куда я буду лезть со своими претензиями? Не мешал, когда ты не смог приехать на мой день рождения, потому что у тебя горел какой-то супер важный дополнительный проект, которыми ты обвешивал себя, как бусами, не мешал, когда ты отмахивался от всех моих бытовых просьб и поручений. Я никогда не мешал и не винил тебя в том, что два месяца жизни сосуществовал с человеком-призраком — честно, не могу винить до сих пор, потому что ни один человек не стоит того, чтобы ради него забивать на собственные перспективы, но... Мне было обидно. Очень. А поскольку я не был в праве сваливать свои эмоции на тебя, когда ты так старался, так упаривался на своей блядской работе... Мне было не с кем поговорить о моих чувствах, а у тебя вместо них была одна сплошная усталость. Я не пытаюсь обелить себя и спихнуть на тебя вину за случившееся: то, что в измене виноваты двое — полнейшая чушь, рассчитанная на людей с комплексом жертвы. Эта нелепая измена — целиком и полностью моя ошибка, которая стоила мне лучшего парня из всех, что я когда-либо знал. Я мог перебороть себя, вытащить тебя из мира сраного HTML и просто поговорить, как нормальный человек, но вместо этого я предпочёл тихонько напиться, чтобы не создавать никому проблем. Тот парень... Знаешь, он просто оказался в нужное время и в нужном месте, был таким чертовски понимающим и классным, особенно под несколькими шотами текилы, которые говорили во мне тогда. Я не хотел его, он мне не нравился, но я так устал от всего, и от того, что ты устал тоже, что просто пустил всё на самотёк, и даже не понял, как оказался с ним в нашей постели. Это было какое-то безумное наваждение, полубред, но когда я вынырнул из небытия и понял, что натворил, мне стало так ужасно плохо, что хотелось завыть. А дальше... Дальше ты знаешь, — заминается Тэхён и умолкает, смотря на младшего с ужасной смесью покорности и ожидания в глазах.
Хочет услышать вердикт. Окончательно пасть в чужих глазах или... О втором, благоприятном исходе, ему не хочется даже думать, чтоб не сглазить. Разве возможно простить измену? И какая кому разница, что было «до»?
Чонгук сидит, как обухом ударенный, и совершенно тупо пялится на подрагивающие руки старшего. Всё это время он был настолько ослеплён болью от чужого предательства, что ни разу даже не пытался понять его, проанализировать ситуацию и прийти к выводу, как так вышло, что всегда понимающий, нежный, любящий и верный Тэхён оказался в постели с каким-то хмырём. Долгие месяцы его мучала мысль: а что, если этот парень был не единственным? Общий градус ярости повышало одно только допущение, что его Тэ мог переспать с половиной Сеула за его спиной, и изменять на протяжении всех их довольно-таки продолжительных отношений. Выяснить же, насколько правдивы его подозрения, он не удосужился — хлопнул дверью, отрезая себя от Тэхёна и всего, что с ним связано, думая, что так станет легче, отболит и пройдёт.
Не отболело. Не прошло. Потому что Ким Тэхён — это хроническое, и вопреки его заверениям о том, что в измене виноват только один, Чонгук теперь чувствует себя повинным тоже. Обидел, не ценил, не выслушал; да что там, даже не заметил, что в их с Тэ отношениях что-то не так! А ведь это, наверное, было не так сложно, но Гук предпочёл сделать вид, что всё хорошо, просто потому, что деликатный в любви Тэхён предпочёл молчать, скапливая в себе негативные эмоции.
— Но почему ты не сказал мне всё это тогда? — наконец находит в себе силы спросить Чонгук.
— А ты стал бы слушать? Наблюдая меня и того парня в одной постели? — грустно улыбается Тэхён, и Гук готов стукнуть себя по лбу, ведь тот и здесь оказывается на сто процентов прав — нет, не стал бы.
— Мне нужно время, чтобы всё это обдумать, ладно? — уже совсем не агрессивно и как-то жалостливо не то утверждает, не то спрашивает Гук. — Я позвоню тебе через пару дней, и мы поговорим ещё.
— Я буду ждать, Чонгук-и, — мягко улыбается Тэхён.
То, что их заказ остаётся практически нетронутым, сиротливо лежащим на том месте, куда его поставил официант, никого из них не волнует: сейчас еда последнее, о чём думает каждый из них, торопливо расплачиваясь и покидая заведение под удивлённые взгляды персонала.