16 глава
Дверь за ней захлопнулась, и подъезд встретил Ынсо тишиной. Прохладной, влажной, как воздух перед дождём. Она с минуту постояла, прижимая сумку к груди, позволяя себе сделать первый настоящий выдох за всё утро.
За стенами квартиры Чонгука Сеул жил своей привычной жизнью — равномерной, шумной, не подозревающей, что где-то в одном из стеклянных домов ночь прошла на грани.
Солнце едва пробивалось сквозь белую пелену облаков. Было не жарко, но душно — июль всё ещё держал город в своей липкой ладони. На углу старушка подметала тротуар, кивнув Ынсо с привычной корейской вежливостью. Таксист в зелёной жилетке пил кофе прямо из бумажного стаканчика, прислонившись к капоту машины. Обычное утро.
И только внутри неё всё ещё гудело — воспоминаниями, беспокойством, каким-то новым, непривычным чувством.
«Он действительно совсем один», — мелькнуло у неё, и от этого в груди стало особенно тихо.
Аптека была всего в паре кварталов — белая вывеска с крестом, прохладный кондиционированный воздух внутри, стойка с десятками выложенных упаковок.
Фармацевт — женщина в очках — быстро поняла, что к чему, едва взглянув на встрёпанную Ынсо:
— Температура?
— Почти сорок. Слабость, озноб, кашель.
— Похоже на вирус. Без рецепта могу выдать жаропонижающее, сироп, спрей для горла. И ещё — рассасывающие таблетки. Возьмите вот эти.
— Спасибо.
Она не хотела рассказывать больше. Но женщина вдруг кивнула с мягкой, понимающей улыбкой:
— Молодой человек? Близкий?
— Просто... важный.
Фармацевт ничего не сказала. Просто добавила в пакетик тёплые пластыри на спину и чай с ромашкой.
Из аптеки Ынсо вышла с бумажным пакетом в руках и ненадолго задержалась у стеклянной витрины соседнего супермаркета. Он был совсем не похож на те, что она привыкла видеть в своём районе — ни тесноты, ни заклеенных акций, ни блестящих пластиковых корзин на входе.
Тут всё было другое.
Автоматическая дверь раздвинулась почти бесшумно, впуская её в прохладу и мягкий аромат кофейных зёрен, свежей выпечки и чего-то лёгкого, цитрусового. Местами играла негромкая инструментальная музыка — будто из кафе на первом этаже галереи. На стенах — приглушённое освещение, ровные стеллажи из тёмного дерева, идеальные витрины с импортными продуктами.
Полки были выложены аккуратно, даже излишне — как будто к упаковкам никто не прикасался. Мраморный пол отливал белизной, продавцы в белых рубашках и с бейджами не подходили, но внимательно следили за каждым движением. Даже тележки были необычными — лёгкие, на чёрных колёсах, почти бесшумные.
Она немного растерялась. Всё здесь выглядело слишком дорогим, слишком... чужим. Но именно здесь он жил. Именно к этому привык. И она сейчас — часть этой странной, тихой, выверенной жизни.
На полке с овощами она выбрала пару огурцов, морковь и упаковку тофу. Немного риса. Свежие водоросли — аккуратно свернутые, как миниатюрные свитки. Фрукты — яблоко и грушу. Потом — бутылку апельсинового сока и небольшой контейнер с горячими рисовыми лепёшками, которые пахли свежестью и домом.
Уже у кассы она, почти не задумываясь, бросила в корзину банку клубничного йогурта. Самую простую. Детскую. С нарисованной улыбающейся клубникой на этикетке. Почему — и сама не знала. Возможно, просто захотелось чего-то понятного.
Она расплатилась картой Чонгука — продавец даже не моргнул, пробив покупки с автоматической вежливостью, присущей этому месту. Бумажные пакеты, ни единого пластикового шороха. Всё — как в кино. Но внутри всё равно было тревожно. Ощущение чужого пространства не уходило.
Она вышла на улицу — и тут же вдохнула поглубже. Солнце уже поднялось выше, небо посветлело. И всё равно оставался лёгкий утренний туман — как будто ночь ещё не до конца ушла из города.
Дверь в квартиру мягко щёлкнула, когда Ынсо вошла, с трудом лавируя с двумя бумажными пакетами в руках. Она скинула кроссовки, повесила сумку на крючок в прихожей — всё почти беззвучно, на носочках, будто боясь разбудить кого-то, кому был нужен сон больше, чем еда.
В гостиной по-прежнему царила тишина. Плед на диване чуть сдвинулся, обнажив край футболки. Чонгук всё ещё лежал, полубоком, лицом к окну, и казался не то спящим, не то затерянным в размышлениях. Когда она осторожно поставила пакеты на кухонный остров, он чуть повернул голову.
Их взгляды пересеклись. Он не улыбнулся — просто смотрел. В этом взгляде было что-то неуловимо растерянное, тихое... почти болезненно мягкое. Как у человека, который впервые в жизни наблюдает, как кто-то заботится о нём — не за деньги, не по долгу, а просто потому что хочет.
Она ничего не сказала — лишь коротко кивнула, мол, «я уже здесь», и отвернулась к плите. Нажала кнопку на панели — варочная поверхность вспыхнула светом. Достала кастрюлю, достала нож. Всё делала уверенно, быстро, но при этом бережно, будто сама себе давала понять: тут тоже может быть дом.
Чонгук не сводил с неё взгляда. Он даже не пытался притвориться — просто наблюдал, как она нарезает овощи, промывает водоросли, аккуратно выкладывает всё в кастрюлю. Пар поднимался ленивыми завитками, наполняя квартиру тонким запахом бульона, имбиря и чего-то, что пахло... безопасностью.
— У тебя... хорошо получается, — вдруг прохрипел он, голос всё ещё с хрипотцой, но уже не осевший, как с утра.
— Готовить? — не оборачиваясь, уточнила Ынсо.
— Быть здесь.
Она замерла на секунду. Потом сняла крышку с кастрюли, убавила огонь и наконец обернулась. Он лежал, всё так же, на диване, с усталыми, но уже более живыми глазами. В них всё ещё было изумление — как у того, кто боится моргнуть, чтобы всё не исчезло.
— Просто лежи, ладно? — сказала она мягко. — И не благодари. Я пока не решила, делаешь ли ты это нарочно, чтобы манипулировать мной через жалость.
— А ты ведёшься?
— Немного, — пожала она плечами. — Но в пределах нормы.
Он выдохнул, почти усмехнулся. Ынсо отвернулась, достала из пакета контейнер с закусками — немного кимчи, чуть-чуть панчханов, несколько ломтиков жареного тофу. Всё аккуратно переложила в тарелочки, расставила на подносе. Добавила ложку, палочки, стакан с водой и салфетку. Поднесла к дивану.
— Сможешь сесть? Или кормить?
— Справлюсь, — хрипло ответил он, приподнимаясь. Двигался медленно, с натугой, но без лишней бравады. Просто старался. И когда взял ложку и зачерпнул первый глоток супа, взгляд у него изменился. Как будто нечто внутри него оттаяло.
— Горячее... — пробормотал он.
— Не плачь в суп, ладно? — усмехнулась она, но голос дрогнул.
Он ел медленно, с паузами, будто боялся, что если закончит — всё исчезнет. Как и всегда в его жизни исчезало всё хорошее: слишком быстро, слишком внезапно.
А она просто сидела рядом. Никуда не торопясь. Не суетясь. Не задавая вопросов. Её руки были чисты от готовки, но пахли овощами и морской водорослями. Она выглядела не как гостья, а как кто-то, кто давно знал, где лежат ложки.
Он съел всё до последней ложечки.
— Спасибо, — тихо сказал он, не поднимая глаз.
— Не за что, — ответила она, и в этих словах было что-то большее, чем просто вежливость.
Что-то, что ещё не называлось вслух.
*****
Аудитория погружалась в мягкое, тягучее оцепенение, как это всегда бывало под конец пары. За окном лениво покачивались ветви клёнов, свет просачивался сквозь жалюзи полосами, и этот солнечный зебровый ритм ложился на тетради, рукава, щеки студентов.
Тэхён сидел рядом, откинувшись на спинку стула и закинув одну ногу на другую. Он что-то лениво чертил в блокноте: сначала геометрические фигуры, потом лица, потом... дракона, кусающего собственный хвост. Его взгляд был расфокусирован, будто он смотрел вглубь самого себя, или в какое-то кино, которое крутилось только в его голове.
Чимин тоже был здесь — но только физически. Ровная спина, открытая тетрадь, ручка в пальцах. Но всё это — для галочки. На самом деле он уже минут двадцать не слышал ни слова. Все его мысли были где-то совсем в другом месте. Точнее — возле кого-то.
Розэ.
Имя словно пульсировало внутри него, как эхо, как послевкусие от слишком сладкого кофе — задерживалось, мешалось с дыханием, не отпускало. Он вспоминал, как свет от фонаря падал на её рыжие волосы. Как она чуть смеялась, чуть дрожала, как будто сама не ожидала того поцелуя — но не отстранилась. Не оттолкнула.
Тот поцелуй был не случайностью. Он был... обещанием.
А потом — тишина.
Не сразу, нет. Они переписывались. Но... не так. Не как раньше. Если до этого она сыпала шутками, поддразнивала, добавляла сердечки и бросала слова так, будто танцевала — теперь её фразы стали сжатыми, аккуратными. Прямыми. Как будто кто-то поставил фильтр.
"Хорошо."
"Я дома."
"Спасибо."
И всё. Ни искры, ни хулиганства, ни намёка на продолжение.
Он тысячу раз прокрутил всё в голове. Мог ли он ошибиться? Не переборщил ли? А может, просто слишком поторопился?
Но нет. Он видел её глаза. Он чувствовал, как она ответила. Не телом — душой. И всё равно сейчас он сидел в аудитории, сжимая под столом телефон так, словно тот мог дать ответы. Или хотя бы намёк.
Он уже писал ей. Несколько раз. Старался не выглядеть навязчивым — спрашивал про день, отправлял гифки, шутки. Она отвечала. Вежливо. Но слишком ровно.
И это убивало.
Он в свои 22 знал, как устроен флирт. Он встречался, влюблялся, расставался. И всё-таки сейчас чувствовал себя как школьник. Неуверенный. Неловкий. Уязвимый.
— Хочешь — напишу за тебя, — лениво сказал Тэхён, даже не поднимая взгляда. — Что-то в духе: "Розэ, давай уже встречаться, я жду у твоего подъезда с цветами и нервным тиком."
— Отстань, — тихо ответил Чимин, не отвлекаясь от экрана.
Он открыл мессенджер. Её имя. Последнее сообщение:
"Хорошей пары!"
Без смайла. Без интонации. Сухо.
Он провёл пальцем по экрану, как будто мог нащупать, где исчезла та Розэ — с искрой в голосе и хохотом, который звучал у него в ушах до сих пор.
Он начал печатать.
"Ты занята сегодня?"
Удалил.
"Можно увидеться?"
Удалил.
Он почувствовал, как в груди растёт раздражение. Но не на неё. На себя. На это странное состояние, где хочется кричать от чувств, но не знаешь — услышат ли.
Он резко откинулся на спинку стула. Тэхён посмотрел на него краем глаза.
— Дай угадаю. Ты опять всё стёр.
— Знаешь, — сказал Чимин, — я больше всего ненавижу ощущение, когда не понимаешь, что ты для человека значишь.
Он посмотрел в окно. Сделал вдох.
Вернулся в чат. И начал печатать. Уже не думая, не подбирая слов — просто говоря по-настоящему.
"Ты сегодня свободна?"
"Я хочу тебя увидеть."
"Давай сходим на свидание."
"Хочу побыть с тобой. Со своей девушкой."
Он не перечитывал. Не правил. Просто нажал "отправить" — и уронил телефон на колени, прикрыв ладонью экран. Сердце билось часто. Неприятно. Живо.
Он сделал глубокий вдох, словно выплыл из-под воды.
— Ну вот, — пробормотал. — Или начнётся, или закончится.
А где-то в другом районе города, возможно, именно в этот момент телефон Розэ вспыхнул светом, и её сердце тоже сжалось — от того самого сообщения, которое он, наконец, осмелился написать.
И никакая лекция уже не имела значения.
*****
Ночь в квартире Чонгука опустилась мягко, как бархатное покрывало. Сквозь панорамные окна, обрамлённые полупрозрачными шторами цвета слоновой кости, просачивался тёплый, приглушённый свет городских фонарей. Где-то внизу мерцали огни, отражаясь на полированном полу из тёмного дерева, в широких глянцевых панелях кухни, в стеклянных дверцах массивного книжного шкафа. Всё вокруг казалось вырезанным из журнала: простор, вкус, дорогие материалы. Но внутри — по-прежнему обитала тишина.
И только она, Ынсо, наполняла этот холодный, слишком совершенный интерьер жизнью.
— Пошли, — сказала она, отложив нож и доеденный мандарин, — почистим зубы. Хоть ты и полумёртв, а запах изо рта ещё никто не отменял.
— Прелесть, какая забота, — хрипло усмехнулся Чонгук, но послушно поднялся.
Они прошли по длинному, гулкому коридору. Стены украшали картины в минималистичных рамах, свет включался от движения, под потолком — встроенные лампы с мягким жёлтым оттенком. Ванная встретила их зеркалами от пола до потолка, глянцем плитки и блестящими кранами. Казалось, даже зубные щётки тут выглядели чересчур элитно — как будто чистят зубы не люди, а модели с обложек.
Чонгук, стоя у раковины, вымыл лицо и с тихим ворчанием потянулся к щётке.
— Всё-таки... от меня сильно пахнет лекарствами, потом и... ну, болезнью.
— Перестань, — проворчала Ынсо, сплёвывая пену. К счастью в магазине она прикупила вещи для своей личной гигиены и могла быть уверенной рядом с ним. — Ты пахнешь, как больной зайчик. Это почти мило.
— Ужас. — Он взглянул на своё отражение, нахмурился. — Я не могу так спать. Принеси, пожалуйста, чистую одежду из шкафа? Там, в спальне.
— Класс. Богатый, но в душе хипстер, — хмыкнула Ынсо и вышла из ванной.
Спальня Чонгука была такой же впечатляющей, как и остальная квартира: большая, с высоким потолком, стена за изголовьем — тёмная, обшитая мягкой тканью, кровать — широкая, словно для двоих, с идеально заправленным бельём и десятком подушек. У противоположной стены — телевизор, в углу — стильное кресло с пледом, на подоконнике — беспорядочно разбросанные книги. Казалось, он тут почти не спит.
Она прошла к встроенному шкафу. Всё по цветам: белые, чёрные, серые. Вытащила серую футболку и спортивные штаны.
Когда вернулась, Чонгук уже вытер лицо и стоял, закутавшись в полотенце как в одеяло.
— На, переоденься, а то брежу запахами, — сказала она, кидая одежду на диван. — Я пока тут... — она замолчала, забирая с пола его футболку и штаны, неся их к прачечной зоне.
Но в полумраке комнаты она не заметила: на полу уже была аккуратно постелена тонкая матрация с пледом и подушкой — её импровизированное ложе на ночь.
Ступня задела ткань, она споткнулась и не удержалась — тело резко наклонилось вперёд. Чонгук, в футболке и ещё влажными волосами, инстинктивно шагнул навстречу и поймал её.
Она оказалась в его объятиях — вся, целиком, как будто воздух вокруг исчез. Он прижал её к себе, осторожно, но крепко, не сразу осознавая, что её руки тоже прижались к его груди, будто так и должно было быть.
Секунды повисли.
Свет был приглушённым, воздух — тёплым. Его глаза, усталые и слегка затуманенные лихорадкой, встретились с её взглядом. Они не сказали ни слова. Просто стояли, слушая сердцебиение друг друга.
Она упала в его объятия неожиданно — лёгким толчком, как снежинка, сбитая с ветки ветром. Ткань постели под ногами, хлопок в руках, тепло его тела, которое будто ждал этого прикосновения всю свою жизнь. Он не отшатнулся, не отреагировал испугом. Наоборот — крепко, будто рефлексом, заключил её в кольцо своих рук, и в комнате, наполненной полумраком и ночной тишиной, всё замерло.
Чонгук смотрел на неё так близко, что дыхание касалось её щёк. Его пальцы чуть дрогнули у её талии — неуверенные, но жадные до реальности. Губы были чуть приоткрыты, дыхание горячее, взгляд тревожно-мягкий, будто он просил прощения за то, что сейчас произойдёт. А может, даже благословения.
Её сердце било по рёбрам, как птица, заточённая в клетке. Он пах мятой и лекарствами, тёплым хлопком, чистотой и чем-то домашним. Она не успела вымолвить ни слова — он только склонил голову чуть ниже... и их губы соприкоснулись.
Сначала — будто случайно. Пробно, почти вежливо, как мягкий вопрос: «можно?»
Но её дыхание дрогнуло, и она, не отводя взгляда, сама потянулась навстречу.
И тогда он поцеловал по-настоящему.
Глубже, увереннее. Осторожно, будто касаясь лепестков. Но в этом движении была голодная нежность, запоздалое тепло, соскучившееся по близости тело. Его губы двигались медленно, изучая её, как будто он хотел запомнить каждую форму, каждую дрожь её дыхания. Рука скользнула по спине, ладонь легла на затылок, утопая в её волосах, и это движение казалось бесконечно правильным.
Ынсо не отстранялась. Её пальцы вцепились в его футболку, как будто она держалась за него, за то, что сейчас между ними происходит. Она отвечала на поцелуй так, будто давно знала вкус его губ — мягких, горячих, терпеливых. Будто он не больной и ослабленный, а её точка опоры, где можно наконец выдохнуть.
Мир вокруг растворился. Не было больше огромной квартиры, не было ни города за окнами, ни чужих голосов в их головах. Только он. Только она. И этот поцелуй, медленный и тёплый, в котором было всё, что они так долго держали в себе.
Когда они отстранились, Чонгук всё ещё держал её за талию, её лоб покоился на его груди. Они молчали. Слишком многое было сказано без слов.
— Бациллы, — прошептала она сквозь улыбку.
— Тебе понравилось, — хрипло выдохнул он. — Не ври.
Она тихо рассмеялась.
— Понравилось, — призналась она.