Глава 36
Аня
Тебя предал лишь один человек,
а ты разучилась верить всему миру
Я заблокировала всех.
Лешку.
Он пытался повернуть ситуацию в свою сторону, но снова наговорил всякой дряни. Он серьезно думал, что если я расстанусь со Степой, но прибегу к нему? Как в тот раз? Нет. Я уже не та ранимая девчонка, готовая падать в объятия к каждому, кто дал хоть каплю тепла и сделал вид, что понимает меня. Я думала, Леша понимает меня, но он и правда просто делал вид. На самом деле он плевать хотел на мои чувства, жаждал лишь, чтобы я наконец заметила его. Но как я могу быть с человеком, которому безразлично то, что творится у меня на душе. С человеком, которому нужна лишь красивая оболочка?
Это все так больно. Ужасно больно.
Степу.
Фотография.
Она всплывает перед глазами даже когда я закрываю веки. Каждый пиксель врезался в сознание кислотным ожогом. Его расслабленная поза — плечо, прижатое к дверному косяку, словно он сто раз там бывал. Ее пальцы, вцепившиеся в его пояс... Нет, не просто вцепившиеся — привычно лежащие там. Как будто это их обычный ритуал.
А этот взгляд... Боже, этот взгляд полуприкрытых глаз, который я видела только в спальне, когда он думал, что я сплю. Тогда это казалось таким интимным. Теперь понимаю — он просто умел так смотреть на любую, кто была рядом.
В горле встает ком, когда вспоминаю, как вчера вечером Слава, уже в пижаме, вдруг спросил:
— А когда Степа придет? Он же обещал мне новую машинку...
Пришлось выбежать в ванную — меня просто вырвало от этой детской доверчивости.
Тело помнит тошнотворный контраст: его ладонь, теплая и твердая, когда он держал меня за руку каждую прогулку и ледяное прикосновение телефона с той фотографией.
Я теперь ненавижу свой телефон. Даже вибрация уведомлений заставляет сердце бешено колотиться — вдруг это снова что-то, что растопчет меня окончательно? Вдруг новые «доказательства»? Хотя что может быть хуже того, что я уже увидела?
Но самое мерзкое — мое предательское тело. Оно автоматически поворачивается к дверям в девятнадцать тридцать — время, когда он обычно приходил.
А эти дурацкие сны! Просыпаюсь в холодном поту от того, что во сне он объясняет все, и это звучит так правдоподобно... А потом открываю глаза — и реальность бьет по ребрам: он обнимал другую. Целовал. Врал мне.
Сегодня утром поймала себя на том, что вслух говорю пустому квартирному коридору:
— Ну объяснись же наконец так, чтобы я поверила! — И тут же затряслась от ярости — я до сих пор жду его оправданий?!
В зеркале — чужая девушка с синяками под глазами. Это цена моей наивности.
Но самое страшное — тихий шепот из глубины: «А если это правда ошибка?». Я тут же хватаюсь за этот крючок надежды, хотя знаю — он проткнет мне ладонь, стоит только потянуть...
А Наташа? Она же знала, что Степа использует меня. Знала и молчала, делая вид, что мы с ней подружки. Боже, она, наверное, смеялась, когда я краснела от его комплиментов. Она подталкивала меня сделать шаг в его сторону, но зачем? Чтобы потом сделать мне больно? Она, зная, как я рассталась с Виталиком, все равно действовала в интересах Степы. Была на его стороне, а не на моей. А как же женская солидарность? Или про нее можно забыть, когда дело касается близких друзей?
В сложившейся ситуации я понимаю только Васю. Он на стороне друга, потому что эти двое вместе пережили немало сложностей. И совсем не имеет значения то, что этот самый друг – мудак.
Тяжело лишь игнорировать тетю Любу, которая каждый день желает доброго утра и спокойной ночи и спрашивает, когда я приведу Славку к ним в гости. Мне не хватает духу признаться этой прекрасной женщине, что следующего раза не будет. Не понимаю лишь почему этот добрейшей души человек воспитал куклу с пустыми глазами. Он казался таким настоящим... а оказался просто куклой, которую можно было переодеть в любые чувства.
— Анютка, очнись! — Резкий толчок в плечо заставляет меня вздрогнуть. Перед глазами всплывает взволнованное лицо Марго — карие глаза, сдвинутые брови, алые губы, поджатые в тонкую линию. Как только она замечает, что я осмысленно смотрю на нее, шепчет: — Ты ходишь по залу как зомби. Клиенты уже дважды просили меню, а ты просто пронеслась мимо, будто их не существует. Все в порядке?
Я машинально поправляю фартук, чувствуя, как ладони становятся липкими.
— Всё нормально. Просто не выспалась.
Марго закатывает глаза и хватает меня за запястье, таща за собой в подсобку.
— Боже, ну сколько можно? — Она скрещивает руки на груди. — Ты не «не выспалась». Ты не спишь вообще. Смотрю на тебя уже несколько дней — как привидение. И ты все время носишь этот свитер, хотя обычно меняешь одежду каждый день.
Мои пальцы автоматически тянутся к растянутому воротнику. Это был его свитер. Тот самый, который Степа забыл у нас, когда приходил в последний раз.
— Марго, пожалуйста, не сейчас...
— Именно сейчас! — Она резко подходит ближе. — Я твоя подруга, черт возьми! Что за дела, после которых ты даже не можешь нормально спать?
Горло сжимается так, что становится трудно дышать. И вдруг все вырывается наружу:
— Он изменил мне! Степа! Была фотография, он с другой... — Голос предательски дрожит. — А Наташа знала и молчала! Все они... все врут!
К моему ужасу, из глаз хлынули слезы. Я яростно вытирала их рукавом, но новые тут же катились по щекам.
Марго молча обняла меня. Не так, как обычно — легонько, по-дружески. А крепко, почти до боли, будто пыталась склеить все мои осколки.
— Дыши, — прошептала она мне в волосы. — Просто дыши.
Мы так стояли, пока мои рыдания не превратились в прерывистые всхлипы. Марго осторожно отвела меня к стулу, принесла стакан воды.
— Слушай сюда, — она присела напротив, глядя прямо в глаза. — Он идиот. Она стерва. А ты — самая сильная девчонка, которую я знаю.
Я горько усмехнулась:
— Сильная? Я же разваливаюсь на части...
— Нет. Ты просто живая. И имеешь право чувствовать боль. Но запомни — это не конец.
Она взяла мои руки в свои:
— Однажды ты встретишь того, кто будет смотреть на тебя так, словно ты — его вселенная. Кто не променяет тебя ни на какие соблазны. И тогда ты поймешь, что все это — просто урок.
Я хотела возразить, но в этот момент в подсобку заглянула барменша:
— Марго, тебя срочно к третьему столику!
Марго вздохнула, вставая:
— Держись, ладно? Как бы плохо не было, после черной полосы всегда идет белая.
Она вышла, оставив меня с мыслями, которые снова начали кружиться, как осенние листья.
После смены ноги сами несут меня домой. А в голове лишь одна мысль: лишь бы не встретить никого знакомого. Не хочу никого видеть. Я сглупила, когда не смогла сдержать слезы, пока шла по до боли знакомым улицам. Вероятно, тушь давно размазалась, а глаза и нос опухли.
В голове все еще звучали слова Марго, но теперь к ним добавился и голос разума: «А что, если...?»
Тени подъезда сливаются с сумерками, когда я замечаю знакомую фигуру у парадной. Лешка. Сердце резко сжимается — опять? Он уже делает шаг ко мне, но я резко бросаюсь вперед, торопливо набирая код домофона.
— Аня, подожди! — Его рука перехватывает дверь в последний момент.
Я оборачиваюсь, чувствуя, как гнев подкатывает к горлу. Его глаза... Они другие. Не злые, не самодовольные. Просто... уставшие.
— Пять минут, — неожиданно для себя говорю я. Голос звучит чужим.
Кухня утопает в теплом желтом свете – баба Дуся, как всегда перед уходом, включила мне ночник и оставила на столе кружку с ромашковым чаем. Пар уже не поднимается – чай остыл, но его тонкий аромат все еще витает в воздухе, смешиваясь с запахом еловых веток, которые вчера Слава настоял принести домой. Лешка стоит у запотевшего окна, нервно перебирая бахрому скатерти. В свете лампы я замечаю, как резко он изменился за эти несколько дней: щеки впали, на скулах проступили резкие тени, а у глаз появились морщинки, которых раньше не было.
За окном тихо падает снег, крупные хлопья медленно кружатся в свете фонарей. Где-то вдалеке слышны обрывки новогодних песен – во дворе уже установили ёлку.
— Я был идиотом, — начинает Лешка, не поднимая взгляда. Его пальцы сжимаются в кулаки так, что костяшки белеют. — Ульяна... она записалась ко мне на маникюр, как обычно. Она рассказывала, как встречалась со Степой до вас. Как он... — он глотает воздух, будто ему не хватает кислорода, — как он ей понравился и как отправил ее на такси после свидания в кафе, в котором ты работаешь.
Я впиваюсь ногтями в ладони, чувствуя, как тонкие полумесяцы впиваются в кожу. Эта острая боль – единственное, что удерживает меня от того, чтобы разрыдаться здесь и сейчас. В груди что-то сжимается, как будто невидимые руки сжимают сердце. Воспоминания накатывают волной: Степа с Ульяной за столиком о чем-то оживленно разговаривают, Степа улыбается ей и смеется.
А потом: Степа, корчащий рожицы, чтобы рассмешить Славу за завтраком. Степа, осторожно закутывающий меня в шарф перед выходом на мороз. Его теплые губы на моих холодных пальцах...
— И придумали план, — Лешка поднимает на меня глаза, и я впервые вижу в них не привычную дерзость, а настоящий, неподдельный стыд. — Ульяна настолько помешана на нем, что по наставлению его бабушки поехала в тот же город, в который его отправили в командировку. И попросила знакомую сделать фотографию, на которой Степа ее якобы обнимает. Поставила ее на заставку телефона. А потом мы придумали показать тебе эту фотку. Она получилась настолько реалистичной, что даже я поверил, что это правда. — Он глубоко вздыхает и прячет глаза. — Я подумал, что если я покажу тебе эти фото, ты наконец увидишь его настоящим.
Его губы дрожат, а в уголках глаз собираются морщинки боли. Впервые за десять лет дружбы он выглядит не самоуверенным задирой, а... сломленным.
— Мне просто было невыносимо больно, — его шепот едва слышен над тиканьем кухонных часов. — Видеть, как ты смотришь на него. Как... как преображаешься, когда он появляется на горизонте. Как светишься изнутри.
Я резко отворачиваюсь к окну. На подоконнике стоит открытая коробка с ёлочными игрушками – мы со Славой только начали украшать квартиру. Среди шаров и гирлянд лежит смешной снеговик, которого Степа когда-то принес...
— Почему сейчас? — Мой голос звучит хрипло и прерывисто. — Почему не тогда?
Лешка резко встает, стукнув коленом о стол. Чашка подпрыгивает на блюдце, издавая тонкий звон. Из комнаты доносится шорох — Слава переворачивается во сне. Мы замираем, пока не слышим снова ровное дыхание.
— Потому что увидел, во что ты превратилась! — Его тихий шепот срывается, эхом разлетаясь по маленькой кухне. — Ты как призрак. Бледная, с пустыми глазами. А я... я это сделал. Я разрушил то единственное, что делало тебя по-настоящему счастливой.
Он опускается на стул, пряча лицо в ладони. Его плечи вздрагивают в такт прерывистому дыханию.
— Я ничего не прошу. Только... прости. Если вообще можешь.
Я молча рассматриваю его согнутую спину. Знакомые веснушки на затылке, которые когда-то казались мне такими милыми. Новые морщинки на шее. Сердце бьется неровно, будто пытается вырваться из груди. Простить? Возможно. Забыть? Никогда. Но...
— Я могу простить, — выдавливаю я, чувствуя, как каждое слово режет горло. — Но дружба... Это... сложнее.
Он кивает, не поднимая головы.
— Понял.
Тишина. Только часы отсчитывают секунды, а за окном продолжает падать снег.
Лешка медленно поднимается, осторожно, стараясь не скрипеть старым стулом. На пороге он оборачивается:
— Он действительно хороший парень, — его голос звучит тихо, но четко. — Настоящий. В отличие от меня.
Дверь закрывается с тихим щелчком. Я остаюсь одна с кружкой остывшего чая и мерцающими гирляндами за окном. Пальцы сами тянутся к телефону, но замирают в сантиметре от экрана.
«Завтра, — думаю я, глядя на снег за окном. — Если утром это все еще будет иметь значение.»
За окном тихо кружатся снежинки. Впервые за эти бесконечные два дня в груди – не острая боль, а просто глубокая, всепоглощающая усталость. Где-то вдалеке слышны обрывки песен – кто-то уже празднует наступающий Новый год. А я просто сижу и смотрю, как снег медленно хоронит под собой остатки нашего счастья.