Глава 32
Степа
А дни с тобой хочется
поставить на повтор.
Губы Ани мягкие, теплые, дрожащие. Я не уверен, кто из нас начал первым, но это уже неважно. Все произошло как-то само собой – будто воздух между нами наэлектризовался, достигнув высшей точки притяжения. Сначала робко, едва касаясь губами. А потом – жадно, будто мы оба слишком долго этого ждали.
Я целую ее, забывая обо всем на свете. Есть только Аня, которая подаётся мне на встречу, заставляя прикладывать немалые усилия, чтобы держать в руках нарастающий внутренний вихрь из чувств и банальной похоти. Держать себя в руках. Не испугать. Не сломать.
Когда чувствую, как ее рука скользит под мою толстовку, дыхание сбивается окончательно. Все тело напрягается, как перед прыжком, и я резко отстраняюсь. Блять. Я не хотел так. Слишком быстро. Я не знаю, готова ли она и готов ли я.
— Извини, — шепчу, опустив голову, как нашкодивший щенок. Пытаюсь выровнять дыхание, но получается паршиво. Неловкость между нами натягивается, как тугая струна. — Я не хотел... Ну, не так... Не напугать...
— Я тоже... — Тихо говорит Аня.
Тишина давит на уши. Я ловлю на себе ее взгляд, и чувствую, как жар опаляет лицо. Мотивация дернуться назад была инстинктивной. Не от отвращения, а от того, что стало слишком хорошо.
— Это было... — Начинаю я, но в горле пересохло.
— Неожиданно, — подсказывает она, и я не могу не усмехнуться.
— Да, неожиданно, — хриплю. — Примерно, как фейерверк в кладовке.
Аня смеется. Легко, звонко, как если бы ничего страшного не случилось. И тогда я чуть выдыхаю. Она не злится. Она все еще здесь. Она улыбается.
Но подушку пока не отпускаю.
— Ты что, собираешься весь вечер ее держать?
— Только если ты еще раз полезешь под толстовку, — отшучиваюсь. Голос звучит увереннее, чем я себя ощущаю.
— Обещаю, пока не буду, — смущенно говорит Аня. — Просто... Ты теплый.
Я почти не дышу. Эти слова обжигают сильнее поцелуя. «Теплый». Господи, да я бы целую жизнь отдал за то, чтобы хоть минуту побыть ее обогревателем!
Отодвигаю подушку и аккуратно кладу ее между нами, как знак перемирия.
— Ты тоже... Теплая, — выдавливаю. — И мягкая. В хорошем смысле.
Аня снова смеется, а я чертовски рад, что неловкость между нами тает, как снег на солнце. Медленно, но верно.
Я откидываюсь на кровать и натягиваю край толстовки на пах, который выдает меня с головой.
— А хочешь сериал включу? — Стараюсь сделать голос более невозмутимым, спокойным, как будто это не я только что пожирал губы этой прекрасной девушки.
— А ты что, смотришь сериалы? — Аня удивленно приподнимает бровь.
— Ну, я не из каменного века. Иногда тоже хочу залипнуть на чем-то, где людям хуже, чем мне.
Она хихикает и придвигается ближе ко мне, заглядывая в экран телефона, который я подключаю к проектору.
— Тогда только не про маньяков. У меня фантазия слишком бурная.
— Лады, без расчлененки. Может, включить ту романтическую фигню, которую ты мне советовала? «Пятьдесят оттенков серого», кажется?
— О господи, — фыркает Аня, пряча лицо в ладонях. — Я же шутила!
— Ну поздно, я уже заинтригован, — улыбаюсь, направляя проектор на противоположную стену. Но Аня все-таки отговаривает меня, предлагая включить какой-то сериал-мелодраму. Соглашаюсь, но интерес к оттенкам серого только возрастает. Что это за фильм такой, от упоминания которого на щеки Ани опускается милый румянец и глаза гуляют где угодно, но только не смотрят в мою сторону.
Через минуту вспыхивает логотип сериала. Мы оба устраиваемся поудобнее. Она подгребает плед, я машинально обнимаю ее за плечи. Ее голова ложится мне на грудь, и я стараюсь не волноваться, чтобы сердце не стучало, как ненормальное.
Мы смотрим одну серию. Потом еще одну. Комментарии, реплики, то она, то я тихо смеемся, шепчем что-то на ухо. Мир сжимается до размеров моей кровати и тусклого света проектора. Ни телефона, ни мыслей о работе, ни тревог. Только мы и ничего больше.
Когда заканчивается третья серия, Аня потягивается и зевает, утыкаясь носом мне в плечо.
— Поздно уже, — говорит она, глядя в телефон. — Мне бы домой.
— Я отвезу, — отвечаю почти мгновенно.
— Да не обязательно...
— Обязательно.
Она кивает. Мы оба собираемся молча, но это молчание уже не неловкое. Теплое, как плед, под которым она только что лежала.
Температура на улице с заходом солнца упала, хотя казалось бы куда еще ниже опускаться. Аня кутается в белый пушистый шарф и натягивает шапку на глаза, когда выходит с подъезда. Открываю ей пассажирскую дверь, а сам сажусь за руль, радуясь тому, что завел машину заранее. Тут намного теплее, чем на улице.
Едем в тишине. Той самой тишине, в которой слова лишние. Все и так превосходно. Она тут, рядом. В своей смешной шапке с помпоном, из-под которой выглядывают два черных омута, обрамленных пушистыми длинными ресницами и с плюшевой сумкой в руках. И пахнет ее духами. Такое ощущение, будто их запах более явственно проявляется именно в салоне моей машины.
Когда мы подъезжаем к ее дому, я глушу мотор, но не двигаюсь. Она тоже остается сидеть, отстегивает ремень безопасности и оборачивается ко мне. Кажется, мы оба не хотим, чтобы этот вечер заканчивался. Он бы и не закончился, если бы мы уже прошли конфетно-букетный период. Да и переживать о Славе уже не стоит, ведь эту заботу с плеч Ани забрали мои родители. Но я не хотел ее торопить. Не тогда, когда все сдвинулось с мертвой точки. Еще и рыжий остается проблемой. По словам Ани он молчит, но что-то мне подсказывает, что скоро вылезет, как прыщ на заднице – именно тогда, когда совсем этого не ждешь.
— Спасибо за вечер, — Аня чуть склоняет голову и прикусывает нижнюю губу. Переживает?
— Это я должен сказать спасибо. За все. За то, что пришла... За то, что...
Опять тишина. Но уже совсем другая. Не неловкая, не спокойная. Застывшая в воздухе, как перед поцелуем.
Я подаюсь вперед. Аня – навстречу.
Поцелуй короткий, но теплый. Напоследок. Как мягкая точка в конце предложения, которое, впрочем, только начинается.
— Пока, — Аня улыбается и выскакивает из машины. Жду, пока она скроется за дверью подъезда, и только потом откидываюсь на спинку кресла. Через несколько минут в ее окнах загорается свет, а я завожу мотор и выруливаю с парковки.
Этот совместный вечер все-таки закончился. Он первый, но точно не последний.