chapter 15
Сокджин поглаживает его по голове и молча слушает.
Большее Чимин не смеет просить.
Он долго говорит все, что ему приходит в голову из-за сильнодействующих успокоительных. Все, что недоговаривал и о чем врал.
Черт, как же его разбило.
Он промаргивается как после долгой дремы и продолжает рассказывать, как трепетно поначалу к нему относился бывший, как он дарил ему самые крутые подарки и долго ухаживал. Жалуется, смеясь, что стоило стянуть с него побольше материальных благ, пока этот ублюдок был таким щедрым. Когда он переходит к самой нелюбимой части, которую прячет в себе и рассказывает, наконец, брату, оголяя свои внутренности, как накаленные пышущие жаром угли, не замечает слез струящихся по глазам.
Уродливый. Мерзкий. Отвратительный. Шлюха.
Круг порока из повторяющихся дефиниций его внутреннего «я».
Сокджин шокировано смотрит и корит себя, что не уследил, что должен был распознать сигналы. Но так ведь и бывает: подрываешься, когда уже слишком поздно.
Чимин горько захлебывается слезами и продолжает доставать наружу всю грязь. Ему необходимо вытащить ее, иначе он захлебнется. Если он не сделает этого, то не сможет познать пресловутое «жить дальше». Он, блять, умрет, если что-то не изменит. Поэтому разговор с братом самое безобидное и необходимое начало. Доктор сказала не держать в себе, и он не держит. Повинуется ее советам, как зачарованная дудкой заклинателя гадюка.
— Ты самый прекрасный, Чимин-и, — всхлипывает Сокджин, целуя выступающие кости скул, — самый красивый, самый лучший. Боже мой, как же так.
Это длилось целых семь месяцев.
Чимин с большим удовольствием бы поучаствовал в древнем ритуале ордалий, чем пережил бы снова это дерьмо. Только после долгих сеансов с психотерапевтом и первого несмелого разговора с братом, после которого его прорвало как дамбу, он начинает по-настоящему понимать.
Ему не хочется больше быть заложником. Не хочется быть жертвой. Не хочется сталкиваться с разрушительными последствиями. Не хочется нести ответственность за что-то, что может сказаться на нем подобным образом.
Не хочется ввязываться в обязательства, которые могут убить его.
И все же.
— Он назвал меня потрясающим. Тот парень, про которого я говорил. Юнги, — поясняет, чтобы Сокджин понял его. — Что мне делать, хен? Я думал, все закончилось, осталось в прошлом. Я больше не хочу так.
— Я не знаю, Чимин-и. Но это нормально, что ты не знаешь, как поступить. Слышишь? Нормально. Ты человек, Чимин.
— Я-я думал, что если не буду связывать нас ничем больше знакомых, может друзей, все будет хорошо, но… Знаешь, Юнги хороший. Он не делает ничего очевидного, он вообще довольно скованный. Не дарит подарков и не водит в дорогие рестораны. Но то, как он смотрит, хен, у меня будто обрывается все внутри. Юнги всегда предлагает мне сесть, где мягче и чище, всегда готовит чай, при этом ворчит кошмарно, что у них вся проводка паленая, а электрический чайник на ладан дышит. И даже если я не говорю ничего, приносит плед или теплую кофту, потому что замечает даже такие мелочи, как мурашки на коже.
Поздно ночью он звонит своему доктору и рассказывает о Юнги. Она не ругается, что Чимин звонит так поздно, только говорит тихо и немного хрипло ото сна. Пак хочет спросить можно ли ему «жить дальше», может ли он опять ступить на склизкую дорожку из возможно еще одних отношений, которые камня на камне от него не оставят, но вместо этого почему-то спрашивает о сексе.
В трубке звучит щелчок кресала и глубокая затяжка, затем доктор ровно ему отвечает. Ее голос звучит жутко успокаивающе и осторожно, будто женщина ступает по минному полю, но действительно проявляет сильную эмпатию к Чимину. Не как к пациенту, а как к человеку.
— Вы же не об этом хотите спросить меня, Чимин, верно? Потому что мы уже разобрали этот вопрос и волнует вас совсем не возможность секса.
В горле стоит комок и как назло голова тут же подкидывает ему воспоминания, когда он сидел в хорошо освещенном кабинете на угловатом диване (у Юнги диван гораздо мягче и удобнее — есть что-то в тех ромашках особенное).
«Это абсолютно нормально, чувствовать желание и возбуждение, Чимин, даже после случившегося, — сказала доктор Чейз на одном из последних сеансов, — ваш организм восстанавливается как в физическом, так и в моральном плане. Тем более если раньше половая жизнь была регулярной. Не только вы хотите излечиться и жить полной жизнью, — она стукнула пальцем по виску, намекая на его голову и воодушевляющий прогресс, которого они достигли, — но и ваш организм».
— Я… — он замолкает, не зная, что сказать.
Доктор Чейз чересчур проницательна.
— Я вам кое-что расскажу, возможно, это поможет, возможно, это ничего вам не даст, возможно, натолкнет на мысли, но все последующие решения принимать только вам, — после еле слышного «я слушаю» женщина вновь затягивается и продолжает, — мы с моим мужем поженились, когда нам было по 20 лет — совсем дети, а 5 лет назад решили завести ребенка, несмотря на многие неразрешенные проблемы между нами двумя. Нам обоим это показалось отличной идеей. «Ребенок сплотит нас и позволит двигаться вперед», так мы рассуждали. Целый год ничего не получалось, а когда вышло — 4 месяца спустя у меня был выкидыш. Мой муж даже не навестил меня в больнице, а когда я вернулась домой, обнаружила пустые шкафы и документы на развод. Сейчас я понимаю, что мы должны были поступить иначе, начать с разговора, например, прежде чем принимать необдуманные решения. Пока у нас еще была возможность все исправить. Тот брак можно было спасти. Прошло четыре года, но я до сих пор одна — ни одного человека я не смогла полюбить также.
Когда они прощаются Чимин сидит на кухне и пьет чай с мятой и малиной, который ему заварил Джин. За окном промозглый летний ветер гоняет легкий мусор по улицам, а по телевизору идет «Вечное сияние чистого разума». Очень странный фильм, по мнению Чимина, но он нащупывает что-то глубоко в себе, что осыпается песчаной крошкой сквозь пальцы — Чимин уже близко, но все еще недостаточно.
Юнги как-то раз назвал его солнцем.
Но ведь солнце, как и Земля, не может существовать без луны?