chapter 11; jimin
ᴇᴀᴇᴏɴ (ꜰᴇᴀᴛ. ʀᴍ) - ᴅᴏɴ'ᴛ
Чимин никогда не был любимцем судьбы.
Забегаловка пестрит разношерстным народом: затюканные студенты, панки, шумные многодетные семьи, риэлторы, юристы и бодренькие бухгалтера, не сломленные после долгого рабочего дня. Ощущение, что здесь собрались самые неприглядные сливки общества. Паку приходится делать над собой усилия, чтобы не сморщиться от шума и изобилия всего вокруг них. Но он же не какой-нибудь сноб или принц чертовой Англии, чтобы привередничать, верно?
Однако Чимин все же стягивает под пристальным взглядом из подставки пару салфеток, протирая поверхность стола, покрытую разводами и крошками, а следующую кладет себе на колени.
С кухни доносится шкворчание масла и стук сковородок, а в зал пробивается тянущийся легким флером запах вкусной калорийной еды. Люди, сидящие сбоку от них, громко чавкают и спорят о том, какая команда выиграет этот матч и получится ли у аса забить трехочковый до окончания тайма.
Больше похоже на двух перегавкивающихся собак.
Чимина начинает тошнить.
К счастью, он привык к этому ощущению в глубине своего живота — оно часто появляется либо от волнения, либо от привычки.
Несмотря на располагающую атмосферу и аппетитные запахи, он старается максимально отгородить себя даже от мыслей о еде. Поход в туалет сейчас и настоящий приступ рвоты будет отвратительным порывом. Но Пак так сильно волнуется, Иисусе, он правда, правда-правда, мало что может с собой поделать.
На самом-то деле Чимин вовсе не отрицает, что он отвратительный. Мерзкий, уродливый, отвратительный мальчишка. Как он сам не устает себе напоминать заученным текстом: бич современного общества, скрывающийся под маской милого мальчика.
Слава богу, что ему открыли глаза.
«С такой внешностью ты должен перестать вилять хвостом перед всеми подряд».
«Вряд ли кто-то кроме меня сможет полюбить тебя».
«Твой характер для всех неприятен, понимаешь? Не надо обременять людей своим обществом».
«Мне кажется, твой братец на тебя дурно влияет. Заканчивай с ним постоянно таскаться».
«Ты хоть видел, как ты разжирел, Чимин-а? Тебе стоит перестать столько есть, малыш, и начать больше прислушиваться к другим людям».
Он переводит взгляд под стол, боясь, что его действительно вырвет прямо здесь. Чимин охает несдержанно: кожа на коленях Юнги в прорезях джинс содрана. Раны слабо кровоточат и выделяют большое количество сукровицы, но парень этого будто не замечает. Еще бы, ведь он последние 20 минут яростно сканирует Чимина взглядом, при этом не говоря ни слова.
Ему очень жаль. Жаль, что он такой, черт возьми.
Никакие извинения перед Юнги не оправдают его, да он и не ищет оправданий, поэтому тоже молчит, не зная, куда себя деть. Полчаса в кафе растягиваются на целые километры терзаний: один не может понять почему, другой не может сказать почему.
Пак резко дергает отмерзающей рукой с красными костяшками и щелкает замком портфеля. Пластыри, которые он с опаской пододвигает к Юнги по столу самые обычные — телесного оттенка и через время оставляющие слой клея на коже. Но Мин смотрит на них так, будто они, по меньшей мере, зверски убили его мать и расчленили на мелкие кусочки. И все же… он мнет их в кулаке и сует руку в карман вместо того, чтобы налепить на ноющие и зудящие колени.
Его взгляд, который всегда тянул мягкостью, сейчас жалит. Юнги смотрит на Чимина затравленно, будто тот вырезал у него органы без анестезии и толкнул на черном рынке какому-нибудь толстосуму. Ах, черт.
Чимин бы расплакался в очередной раз, но он так устал плакать. У него больше нет на это никаких сил. Как и сил терпеть сочувствующие взгляды брата и успокаивающие объятия, когда он заходится в очередном приступе истерики, пытаясь пережить паническую атаку.
Раньше Пак считал, что правильно быть скрытным, не показывать себя настоящего, выставлять непробиваемые барьеры, чтобы оградить себя и Юнги в особенности. Он был чертовски рад, что старший ничего не знает. Однако сейчас его уверенность в собственной правоте нисколько не оправдала себя: Чимин опять фатально ошибся и до сих пор расплачивается.
И все-таки… все-таки, как же, господи, обидно, что все так закончилось.
— Так… — неуверенно тянет Чимин, сомневаясь с какого боку подступиться к Юнги и все же рискует, — как поживаешь?
Мин дергает бровью вверх и уставляется немигающим взглядом, мол, ты сейчас серьезно, блять?
— Пак, ты совсем там в своем мирке охуе…
Его прерывает подбежавшая официантка в потной форме с маленьким кувшином свежесваренного кофе и быстро чеканит стандартную фразу:
— Что будете заказывать?
Чимин смотрит убито в стол, но берет себя в руки и просит только зеленый чай. Она кивает и переводит взгляд на Юнги, который, как озлобленный хомяк дует щеки, ершится и протыкает мысленно куклу вуду маленького Чимина сотней иголок.
— Гамбургер, картошку фри и колу. Ты разве не будешь есть? — цедит он сквозь зубы. Даже его враждебный тон почему-то участливый.
Должно быть, он заметил впалые щеки Пака и землянистый цвет лица. Чимин чувствует, как под нижним веком дергается нерв, елозя под кожей. Разве заслуживает он хоть каплю заботы Юнги? Не заслуживает.
Он неловко смеется и заявляет, что сыт. Взгляд Юнги (такой же острый, как тысяча клинков) — парень не верит ни единому звуку или действию, что исходит от Чимина. Да и с чего бы ему теперь верить хоть одному чиминову слову, ха?
Официантка уже хочет унестись прочь, когда Юнги останавливает ее за предплечье.
— Принесите, пожалуйста, еще один салат.
Девушка кивает и подходит к другому столику.
Какое-то время они молчат, а потом Юнги вздыхает: все-таки стягивает свой длинный шарф и расстегивает куртку.
— Я устал, Чимин. Так что давай сразу и по делу. Не хочу тратить время на бессмысленные светские разговоры. Думаю, ты такого же мнения.
Пак гулко сглатывает, чувствуя тухлый вкус слюны во рту, и хочет сорваться в туалет.
— Прости. Нет, этого слишком мало, — он качает головой и смотрит на Юнги, пытаясь передать хоть толику своих чувств, но тут же отводит взгляд — даже, когда он уронил полку брата с эксклюзивными пробниками духов известнейших брендов не было так страшно. — Я знаю, что это моя вина. Все, что между нами было… черт, надо говорить прямо, я не хочу, чтобы были еще какие-то недомолвки… Дай мне минутку.
Он устало трет глаза, непривычно чистые, без легкой косметики и ерошит черную копну волос, силясь не срываться и говорить ровно. Чимин должен был просто привести забывчивому другу кольцо и подбодрить, а потом ползти домой и отсыпаться в законный выходной после ночной смены. Эта гребанная компания заставляет его просыпаться посреди ночи и срываться в офис, из-за того, что вся отчетная документация полетела в связи с отключением электричества. Кому-то кроме визжащего Сокджина с золотой рамкой наготове вообще пригодилась его Лига Плюща? Как бы не так.
Официантка бодро подскакивает к ним, пугая Чимина, и ставит перед ним кружку ароматного чая. Поблагодарив девушку, он делает глоток под все еще пристальным взглядом Мина и слышит, как его желудок разочарованно урчит. Чертов предатель.
Отставив кружку, он тихо начинает, запинаясь чуть ли не о каждое слово.
— Мне стыдно за свое поведение, но клянусь, Юнги, у меня были на это причины. Если ты позволишь мне, я хотел бы попытаться объяснить тебе все, но боюсь это не быстрый разговор. Это займет время.
— В ситуации всегда виноваты двое, — смотря как ведут мяч от кольца к кольцу игроки в маленьком телевизоре под потолком, бормочет Юнги. — Честно, Чимин, я не хочу разговаривать с тобой.
Чимин скисает на глазах и горько поджимает губы.
Все правильно. Он ведь такой уродли…
— Но могу выслушать.
Пак выдыхает одними губами:
— Юнги.
Он ждет, пока старший посмотрит на него, пытается не смотреть как затравленный зверек, а быть сильным, но все его попытки эфемерны и хлипки, как и костяк его психики. Все еще.
— Юнги, — опять зовет он и на этот раз дрогнувший голос не получается спрятать, но Чимин не опускает голову и не отводит взгляд — ждет. И наконец, Мин скользит по его лицу тревожным взглядом. — Знаешь… спасибо тебе.
Оттягивая двумя пальцами воротник, который впивается в горло удавкой, Юнги хмурится — почему-то на душе совсем не спокойно.
— Я где-то читал, что нужно вовремя научиться говорить два самых важных слова: «спасибо» и «прости», — Пак смотрит на старшего большими глазами, полными непролитых слез, будто он сдерживал их месяцами, — иначе когда-то тебе придется сказать их в слезах.
Красная ладонь ложится на его лицо, пряча эмоции, но он уже так сильно обнажен перед Мином. Старший начинает суетиться — он никогда не знал, что делать с плачущими людьми. Вообще-то все плачущие люди, с которыми он до сей поры имел дело — это были Намджун и Хосок. И то, те по пьяной лавочке вспомнили, как три месяца подкармливали облезлого кота, живущего в коробке из-под FedEx прямо около дверей общежития, а потом тот пропал. Юнги очень старался вставить свои пять копеек, что видел, как кота к себе забирала местная сбрендившая кошатница и фанатка астрологии, но его друзья, хотя правильнее сказать два-гребанных-великовозрастных-слюнтяя, выли так громко, подтирая друг другу сопли, что он мысленно захоронил несчастного кота вместе с мыслями об адекватности некоторых окружающих его личностей.
Слезы Чимина блестели, как бриллиантовые нитки, опускаясь из-под ладони тонкими каплями. Даже в горчичном свете подсвечников, при запахе жареной говядины, в суматошном антураже круглосуточного кафе и с мокрыми от горечи печали щеками, даже так, Юнги никогда не посмел бы назвать Чимина менее прекрасным, менее нужным.
Он готов слушать и — что важнее — слышать.
Чимин шмыгнул носом и вытер подтеки влаги с лица тонкой салфеткой. Бумага скаталась и осталась катышками на розовых щеках, что невероятной теплой дрожью прошлось внутри груди Мина. Он прижал шершавую и холодную ладонь к лицу и аккуратным движением большого пальца стряхнул катышки. На секунду, всего на одну гребанную секунду, Чимин позволил себе слабость и прижался к чужим пальцам, ловя мимолетное прикосновение, как маленький котенок тянется к теплой ладони прохожего.
Всего лишь секунда.
Поднятая голова и расправленные плечи — большего знака, что и он готов, Юнги не нужно.
Его солнце так слабо сияет, но все равно остается солнцем.