Профессор, зачтите уже!

Когда правда срывается с губ, а воздух между вами — уже не просто воздух...

— Ты серьёзно думал, что угадаешь моё любимое блюдо? — Алиса смотрела на профессора с прищуром, в котором было и кокетство, и вызов.

— Нет, — он пожал плечами. — Но я надеялся, что ты оценишь самоотверженность. Всё-таки «паста с грибами» — это риск. Грибы могут быть скользкими. Как бывшие.

Она фыркнула, не удержавшись от улыбки.

— Или как преподаватели, которые внезапно приезжают за триста километров, чтобы посмотреть, с кем я флиртую?

— Это была исследовательская поездка. Я изучаю, насколько ты... незаменима.

— Мм. Ты явно путаешь научный подход с приступом ревности.

— Я профессор. Я могу смешивать понятия с научной точностью.

Иван, идущий сзади, театрально откашлялся.

— Не волнуйтесь, коллеги. Я просто третий персонаж в этом ромкоме. Подброшу пару остроумных реплик и, возможно, поскользнусь на банановой кожуре, чтобы главные герои наконец поцеловались.

— Идеально, — усмехнулась Алиса. — Только, пожалуйста, не урони архив.

Вечер был душным, как середина мая в плохо проветриваемом общежитии.
Алиса сидела на деревянной скамейке возле старого фонтана, где лениво журчала вода, словно уставшая от романтики.

Рядом — профессор. Молчит.

— Ты всегда так молчишь, когда злишься? — спросила она, бросив взгляд в его сторону.

— Только когда не могу признаться, что завидую парню в очках.

— Ивану? Он милый.
— Он слишком милый. У него явно есть подписка на «смешные фразы, которые заставляют женщин смеяться».

— А у тебя — на «груз ответственности и нерешительности»?

Он повернулся к ней.
Взгляд — серьёзный, жёсткий и... растерянный.

— Ты правда хочешь знать, что у меня?

— Да, — тихо. — Потому что мне надоело догадываться.

Он наклонился вперёд.
Их разделяли сантиметры.
А потом — миллионы эмоций.

— У меня — сердце, которое сжимается, когда ты смеёшься не со мной. У меня — руки, которые помнят, как ты дрожала, когда мы были ближе, чем позволяет устав. У меня — мысли, в которых ты чаще, чем в любом учебнике. И я... устал это скрывать.

Она смотрела на него. Молча. Долго.

— А я устала ждать, пока ты перестанешь быть просто профессором.

— Тогда считай, что я уволился. Ментально. Эмоционально. К чёрту правила, Алиса.

Он взял её за руку.
Не резко. Не как в кино. А словно нащупывал границу: можно ли ещё?

— Я приехал не потому, что ревную. А потому, что люблю.
— Серьёзно?
— Да. Почти так же серьёзно, как ты относишься к сарказму.
— Это очень серьёзно.
— Именно.

Она не смеялась. Не спорила.

— Мне было больно, когда ты исчез.
— А мне — когда ты ушла.
— Я ушла, потому что знала, что если останусь, то влюблюсь.
— А теперь?

Пауза.

— Уже поздно.
— Для любви?
— Нет. Для отрицания.

Он притянул её ближе.
Их лбы соприкоснулись.
Он чувствовал её дыхание. Её дрожь. Себя — потерянного и, возможно, наконец-то обретённого.

Она засмеялась.
И это был тот самый смех. Неотфильтрованный. Настоящий. Как их момент.

А потом — поцеловала его. Первой.
Не робко, не извиняясь.
Как будто сказала: «Я здесь. Я с тобой. Я устала держать это в себе».

Он крепче прижал её к себе.
Все эти дни, недели, барьеры — рухнули.
И мир стал простым: он, она и жаркий воздух между признанием и поцелуем.

Сзади, у фонтана, Иван негромко прокашлялся.

— Я знал, что проиграю, но это было красиво.

Алиса, не отпуская руки Воронцова, крикнула:

— Спасибо, Иван! Ты шикарный статист!

— Знаю. Удачи вам, психи.

И ушёл.
А они остались.
Наедине с этим вечером, этой болью, этим теплом.

С собой.