Подснежник

В одиннадцать часов следующего утра я безжалостно трезвонила в дверь к Оксане, хотя знала, что по субботам подруга раньше двух не принимает. Но мне нужно было, прям срочно, у меня и так голова после бессонной ночи туго соображала и эмоции-сомнения, застрявшие где-то в районе бронхов, требовали немедленного выхода. Она встретила меня растрёпано-заспанной, но не злой, потому что знала, что просто так я правила не нарушаю, значит, совсем приспичило.

— Если никто не умер, — сказала она, зевая, — то умрёшь ты. От моей руки.

— Я вчера чуть мальчика не совратила... — выдала я то, что терзало меня всю ночь, и сползла по стенке в коридоре Оксаны.

Та подавилась зевком, уставилась на меня немигающим взглядом, заставила свои шарниры в голове работать по полной и через некоторое время выдала:

— Ну, во-первых, не совратила же. А во-вторых, насколько мальчик мальчик? Прям педофилия?

— Я ещё не до такой степени оголодала! — возмутилась я, всё ещё сидя на полу, потом опустила глаза долу и выдавила из себя: — Двадцать пять.

— Тю, — она махнула на меня рукой и протопала в кухню, — а я почти разволновалась.

Оксана варила кофе, в этот раз и на меня тоже, а я сидела за столом, подперев одной рукой голову, а пальцем второй ковыряя кружевную салфетку «для декора». Очередной мой тяжёлый вздох заставил подругу стукнуть ложкой по столу:

— Да задолбала вздыхать! Сделала бы, тогда бы стонала, а попусту чего переживать? Или стонешь как раз от того, что не сделала?

— Сама не знаю, — честно призналась я, — хотя он первым начал. Красивый, падлюка, аж скулы сводит. Тёмненький, глазки синющие, высокий, всё как я люблю. Подтупливает, правда, немного. А целуется как... — снова вздохнула. — Я когда поняла, что он всего на семь лет старше моей Ляльки, аж содрогнулась... и сбежала.

— Зайдём с другой стороны, — Окс поставила на обеденный стол две чашки с дымящейся жидкостью, щедро плюхнула в них Шеридана, наплевав на мой категоричный отказ, и уселась напротив. — Ты его родить могла бы?

Высчитав в голове нашу с Подснежником разницу в возрасте и отрицательно мотая головой, я сказала:

— Я в тринадцать лет ещё в куклы играла да в «Резиночки» прыгала. Пестики с тычинками стали мне интересны года на два позже. Даже теоретически никак.

— Что и требовалось доказать! Поэтому в следующий раз не тушуйся — спи на здоровье!

Спасибо, конечно, подруге за благословение, только где его взять-то, следующий раз?

Зацепил меня этот Подснежник, видимо, неслабо. Из головы не шёл, всё чуб его кучерявый да глаза синие вспоминались. Зато по ночам куда жарче всё было, даже просыпаясь, всё пыталась губы его вишнёвые поймать. Одним словом, поплыла мать. Поэтому, когда в среду утром я, допивая утренний чай, выглянула в окно и заметила возле своей Корсы чёрную «Аляску», подумала, что глючит меня крепко. Сердце с силой заколотилось о рёбра, а я даже дышать забыла, пока знакомый силуэт с ноги на ногу возле машины переминался. Глаза зажмурила, до трёх досчитала, чтобы хоть как-то успокоиться, открываю — на стоянке никого. Чёрт, надо себя сегодня в зале по полной вытрепать, чтоб всякая хрень в голову не лезла.

Инструктор мою просьбу выполнила на все сто — из зала я выползла с трясущимися руками и на ноющих при каждом шаге ногах. Отмокала в душе долго. В машину возле тренажёрного зала села, и такая слабость меня накрыла, что я готова была остаться на ночёвку там. Сиди не сиди, домой ехать надо, Корса взрычала с пол-оборота и повезла меня в вожделенную тёплую постель, а я уже представляла, как головой подушки коснусь и сразу в сон.

Город был готов к празднику на все сто: яркие гирлянды переливались разноцветьем, деревья укутались в сверкающие паутины, около магазинов и ресторанов выжидающе глядели на прохожих снеговики, Санты и олени. В этом году ёлки у меня в квартире не было — не для кого ставить, Ляльки дома нет, и у меня без дочери настроение не ёлочное совсем. Всё собиралась лапу сосновую купить, да венок хотя бы для приличия сделать, но руки так и не дошли. Гирлянду, что ли, по окну развесить?

Настолько в мысли свои углубилась, что, припарковав машину во дворе, шла себе к подъезду, не обращая ни на что вокруг внимания, лишь усердно рассматривала снег на носках кроссовок.

— Привет.

Голос низкий, знакомый, только от холода совсем охрипший. Голову на звук повернула и глазам не поверила. Стоит Подснежник возле лавочки, на которой мы целовались, и во все свои тридцать два белоснежных улыбается. Увидела его, трясущегося, а в душе только материнское шевельнулось — замёрзло-то как дитятко.

— Вань, ты чего тут?

— Тебя жду, — и снова лыбится.

— И давно ждёшь?

Он вскинул левое запястье к лицу и ответил:

— Два часа пятнадцать минут.

— С ума сошёл! — выдохнула я и затащила его в подъезд. — Бегом поднимайся! Греться будем.

Он не перестал трястись от холода, даже сидя на табурете в моей кухне. Я, нахмурив брови, убежала в зал, чтобы через минуту вернуться с тёплым пледом. Укутала его по самые уши и сказала:

— Вот кто тебя после этого умным назовёт?

— Мне очень хотелось увидеть тебя, — честно и бесхитростно сказал он, игнорируя мой вопрос.

От этой фразы окаменела, забыв разжать кулаки, которыми удерживала концы пледа. А потом заметила, что наши лица слишком близко друг от друга. Первая мысль: я же не накрашена, а при таком ярком освещении Иван меня ещё не видел. Вторая: вот пусть и смотрит, может, так мозги у него на место от увиденного встанут.

— Посмотрел? Стоило того? — дерзко спросила я.

— Стоило, — ответил он, даже на секунду не задумываясь.

Вот и что мне с ним делать? От его пристального взгляда так неспокойно стало, волнительно... Резко отвернулась к вовремя щёлкнувшему кнопкой чайнику, молясь, чтобы гость не увидел в глазах раздрай, который устроили в моей душе его слова. В самой большой чашке потолкла лимон, добавила облепиху, залила свежей заваркой и поставила перед Ваней:

— Мёд вприкуску, вот, — придвинула плошку с мёдом и ложку, — пей, пока горячее.

Подснежник выпутал из пледа одну руку и поднёс кружку к лицу, шумно прихлебнул из неё, обжёгся, облизал нижнюю губу языком. У меня от этого вида сердце зашлось, я нервно сглотнула, спасибо хоть бесшумно получилось, и со словами «мне сумку разобрать надо» ретировалась из кухни. О том, что дрожат руки, узнала, когда не с первого раза справилась со змейкой на сумке. Блин, свалилось приключение на мою... голову! Я же не камень, дам слабину и оставлю на ночь для утех сексуальных.

Разобрав сумку, вспомнила про гирлянду, хотя это просто повод не возвращаться на кухню. Внутренний голос настаивал, что надо повесить её именно сейчас или никогда. Ваня появился за моей спиной, когда я с гирляндой, как с питоном, в руках, склонив голову на бок, прикидывала, как лучше воплотить свой замысел.

— Помочь? — поинтересовался он.

— Куда лучше повесить? — размышляла я вслух.

— Зависит от того, где розетка.

Вот, сразу видно, что мужик, хоть и молодой, я о розетке в последнюю очередь вспомнила бы, когда уже присобачила всё намертво. Покрутила головой и поняла, что с таким раскладом единственный вариант — горка, на открытую книжную полку которой можно прикрепить среднюю часть гирлянды, а концы оставить свободно висящими. Получится светящаяся рамка для телевизора, который я забыла, когда последний раз смотрела.

— Тогда сюда, — кивнула я на стенку, приподняла гирлянду в руках, пытаясь объяснить задумку. — Вот так сможем сделать?

Иван деловито забрал лампочки из моих рук и по-хозяйски скомандовал:

— Неси узкий скотч и ножницы. Сейчас наведём красоту.

Я метнулась в Лялькину комнату, где должны остаться школьно-канцелярские принадлежности, судорожно рылась во всех ящиках её письменного стола:

— Только широкий. Подойдёт?

— Тебе больше резать, — даже через стенку слышала, что он усмехнулся.

Ваня терпеливо ждал, пока я, усевшись по-турецки перед горкой, нарезала липкую ленту на кусочки нужного размера. Хотя «терпеливо» — это громко сказано: шарил, не смущаясь, взглядом по моей спине, шее, отчего так и хотелось повести плечом или почесаться. Но я сдерживалась, сопела в две дырки и резала, стиснув зубы. Подготовка была закончена. Ваня встал, прижал левой рукой левый хвост гирлянды к книжной полке, а правый закинул себе на правое плечо, вытянул раскрытую ладонь в мою сторону, как хирург, намекая, что пора подавать скотч. Я старалась стоять как можно дальше от него, плясала сбоку с приклеенными на пальцах кусками ленты, но только мешалась.

— Маш, не суетись, — не выдержал мастер, — встань впереди.

Делать нечего, сама затеяла. Поднырнула под его поднятой рукой, встала к нему спиной. Процесс пошёл значительно быстрее, я с трудом успевала за ловкими мужскими пальцами, потому что залипала каждый раз, когда они появлялись в зоне видимости: длинные, с узловатыми суставами, красивыми, как фасолинки, лунками ногтей. А ещё благодарила бога, что Подснежник за спиной выше меня, и своим дыханием вскользь проходился лишь по волосам на макушке, не задевая шеи или ушей.

С гирляндой справились, но Ваня не спешил убирать руки от полки, а я замерла, боясь пошевелиться, чувствовала тепло его тела своей спиной, уткнулась взглядом в вздувшиеся вены на его кисти и ждала, но точно не того, что случилось в следующий миг — он укусил меня за выступающий на шее позвонок. Подпрыгнула, но не от боли, а от прострелившего до самой поясницы и рассыпавшегося там мелкими искрами разряда тока, развернулась всем корпусом, чего он в принципе и добивался. Ухмыльнулся, приписывая мне поражение и, словно наказывая за двухчасовое ожидание на холоде, впился поцелуем в мои губы. Мне на это даже возразить нечем, да и не хотелось, принимала «наказание» как должное, мечтая, чтобы эти губы и язык не останавливались как можно дольше. Я первой прижалась к нему, гладила, наконец, его спину, плечи, ширина и мощь которых стали для меня открытием — в «Аляске» они казались меньше. Ваня, воодушевлённый моим порывом, действовал активно и более решительно: запустил свои ладони сразу под мою толстовку, огладил спину широкими, обжигающими движениями, прошёлся вниз по бокам от подмышек до самых бёдер. Мы всё ближе к точке невозврата, когда он не сможет, а я не захочу остановиться. Положила свои руки ему на грудь и с усилием выпрямила в локтях, буквально оттолкнув парня от себя.

— Вань, подожди...

Дышала с надрывом и часто, даже в глаза боялась ему посмотреть, остановилась взглядом на его шее, но, когда он, сглотнув, заставил свой кадык красноречиво подпрыгнуть, мне осталось только шумно выдохнуть и просто уткнуться лбом ему в ключицу. Он снова обнял, но легко, словно чувствовал, что мне нужно собраться с мыслями. Гладила мужскую спину, будто успокаивала, хотя кто бы меня успокоил.

— Маш... — даже от его голоса меня пробирало.

Зажмурилась, замотала головой из стороны в сторону и всё так же, не поднимая головы, сказала, быстро и сбивчиво:

— Ваня, не могу я так. Ты красивый, молодой, очень молодой... для меня... — решилась, наконец, подняла голову и, глядя ему в глаза, договорила: — Мне тридцать восемь, Вань. И единственное, на что я согласна — это сегодняшняя ночь, не больше.

Я сжалась в ожидании его ответа и, чем дольше он молчал, тем сильнее я начинала нервничать, понимая, что буду слишком разочарована его отказом. Он взял моё лицо в ладони и сказал:

— Машка, ты — крутая, — наклонился ещё ближе и выдохнул в самые губы, — хочу тебя...