Часть 5
***
Они целовались. Что ещё тут можно сказать? Ах да, пиздатенько это было, пиздатенько.Попов вообще человек неприхотливый: его приласкать, как кота погладить — большого ума не надо. И да, за ушком он тоже любил — ну там, чтобы почесали, поцеловали, укусили. Так что плыл человек, натурально плыл от совершенно незатейливых ласк и ленивых поцелуев. Нежные, невесомые касания то тут, то там — вообще тема отдельная, от них мозг в ебеня улетал, будто так и надо. Арс ёрзал от нетерпения, а ему большего не давали — жди. И скули, что уж там. Не стесняйся.Никита был из числа тех садистов-романтиков, которые любят долгие прелюдии. Нет, не так. Слишком долгие прелюдии. Когда в воздухе весь вечер витает запах секса, а его ещё даже не было. Это напряжение, искры, безумие, когда от лёгких касаний в голову даёт, как от водки, и током ебашит, поднимая все волоски.Зато какое послевкусие.Все эти поцелуи, обнимашки, ласковые словечки, которыми доводишь партнёра до истомы, до губ дрожащих, прикрытых глаз, испарины на лбу и злобного:— Иди, — пауза и глубокий вдох, — на хуй...— Ты это о себе?— Пиздец ты остроумный, — Попов тихо ржёт из последних сил, но надолго его не хватает.— Есть такое дело.Хотя он совершенно не Шастун.Никита тычется носом ему в щеку и ласково ведёт в сторону: они сталкиваются нос к носу и нежно касаются. Оба тяжело дышат практически в унисон. И если раньше от этого было приятно, то теперь — пугает: они сроднились, до такой степени срослись, что если рвать, то только с корнем, с мясом, с кровью.Нет, это не Шастун. Это определённо не Шастун. Антон — это другое. Но тоже родное, своё.с в о ё.Арсеньевы щёки, подбородок, нос покрываются слюнявыми поцелуями, и это такой разброс, что ему кажется, что губы Ника буквально везде, что они клонировались и захватили сразу всё пространство.Арсений ёрзает и мечется в постели — ему хочется, не терпится. Ему нужно.— Т-ш, — мужчина прикладывает пальцы к его губам, — лежи смирно, — а затем проталкивает их в рот.А перед глазами совершенно другая картинка: Антон, кухня, властная рука и отбитые коленочки. И как же там было хорошо. Страшно, ново, дико, но, блять, хорошо. До пизды хорошо. До такой степени, что большего и не надо.Он хером шастуновским давился с непривычки, но его всё равно в страну радужных оргазмов несло.Десять баллов из пяти за скромность.Член пульсирует и слишком больно трётся о жёсткую ткань джинсов. Нашёл ведь, что надеть. Но это отрезвляет и притупляет немного, сдерживает.Арсений послушно и старательно пальцы вылизывает, щедро смачивая их слюной. Сосёт. Пальцы легче, да, проще. Но ощущения совсем не те, кстати. Заполненности нет, власти над партнёром. Чувства, что всё в твоих руках (и не только руках, хер ли скромничать).Сейчас бы в ногах посидеть и глазами пострелять, позаигрывать.Фу, Попов, фу.У него от осознания узел внизу живота сильнее скручивается, и сердце приятно ёкает. Потому что кожа к коже, тепло к теплу. Охуенно.У них даже мурашки одни на двоих. И это возбуждает, заводит не хило так.Они раздеться успели, Никита успел их раздеть.У него и правда подержаться уже не за что, но сам Арсений не жалуется, когда его бока мягко оглаживают сильные руки уверенными, выверенными опытом движениями.Кожу не холодит. Металла нет. Колец нет. И не будет. А ещё ничего не стучит без браслетов. Ну кроме пульса собственного и совести, которая живёт где-то далеко-далеко в мозгу.— Я люблю тебя, — в самые губы шепчет прежде чем поцеловать, — очень сильно.Попов приглушённо стонет ему в рот. И этого вполне достаточно.Они ведь в постели. Нахера что-то ещё?Трутся. Они друг о друга трутся будто школьники на выпускном. Пылко и жарко целуются, постоянно перехватывая инициативу.Арсений любит быстро, мокро, глубоко.Никита — долго, нежно, ласково.И когда это в постели пересекается, когнитивный диссонанс не выходит, нет. Наоборот. От ощущений ебашит просто на вылет. Искры летят, и голос срывается.Потом больно ходить, но от воспоминаний сердце заходится в ритме влюблённой нищенки. От каждого своё. Каждому своё.— Пожалуйста...Молитва.Просто, пожалуйста. Сейчас. Нужно.Пожалуйста так пожалуйста.Этим охуенным, длинным и тонким ногам самое место на плечах. И тут главное правильный угол найти, точку, а потом из раза в раз по ней попадать, чтобы хорошо было, чтобы Арсений послушно вокруг члена сжимался, насаживался и губы свои распухшие кусал, приглушая громкое «фак».Это им нравилось обоим.
***
Стемнело, а они даже шторы не закрыли, так что Арсений по классике жанра наслаждался... нет, не полной луной и звёздами, хотя этим в каком-то смысле тоже, а огнями ночного города. Соседи не спали, потому что время-то на самом деле детское, но темнеть уже начинало рано.Прямо как на душе. Казалось бы, вся жизнь впереди. Но после этих бесконечных блядств всё остальное шло на смарку.Скверно.И рыбку съесть и на хуй сесть не получится. Что-то одно надо. Ты ведь не жадный, Арсений. Делись и отпускай.Никита видел уже десятый сон, наверное, а у Попова не получалось. Мысли скакали в голове так шустро и ловко, что ухватиться за какую-нибудь одну, а потом плавно перейти к другой не выходило. Каша. Но он пытался всё это по полочкам разложить, правда. Только вот херь какая-то выходила, если честно. Будто собственные мысли устроили погребальные танцы с жертвоприношением где-то в висках.Гнобило. Дезориентировало.Он постоянно думал о том, как вообще докатился до жизни такой. Ведь всё хорошо было: у него был Антон, но Никита был ещё раньше.О да.Как в дешёвой мелодраме.Их семьи дружили. Вместе в садик, в школу, за одну парту, в одни кружки и секции, несмотря на то, что Арсению не нравился футбол, а Никита ни на грамм не горел желанием учиться актёрскому мастерству. Приходилось.Они знали друг о друге всё. Вот буквально всё и в самых гадких (если надо) подробностях.Лучшие друзья.Родственные души.Принятие себя, своей природы. Они были вместе. Они вместе через это прошли.Первая любовь.Первый поцелуй.Первый секс.Первая ссора.Первая ревность.Первое «ненавижу».Первое «люблю».Первое примирение.Первые проблемы.Первые жизненные уроки.Первое серьёзное расставание.И всё равно первое «навсегда». В душе. В памяти. Такое не забывается. С таким не конкурируют. Даже всякие разные Антоны. Пусть и красивые, добрые, смешные, любимые, но нет, не конкурируют.Когда с Антоном всё только начиналось, Арсений был счастлив, реально счастлив без оглядки на своё не отболевшее прошлое. Было и было. Забудется. Чё он подросток в самом деле?У него есть Шастун. Шаст. Антон. Антошка.Тоша...Всё это выстанывалось как-то особенно хорошо и складно.Складно и ладно, пока Никита не вернулся. Не ворвался, не отобрал.На самом деле забрал то, что принадлежало по праву. Но кого это, блять, волнует?Он просто вернулся, ебалом своим перед Поповым покрутил, а тот и рад обо всём забыть: об обидах, боли, Антоне.Теперь всё по полочкам? Складно?Полгода. Ровно на столько Арсения и хватило, а потом это тихое в трубку: «Приезжай? Антош? Ты меня слышишь?».Сорвался. Не смог. Кто? Каждый.Противно, отвратительно, низко, подло и ещё с десяток литературных хуепитетов, но это жизнь. Жизнь, со всеми её подлостями и зашкварами, а не очередной лицемерный стишок о чести и достоинстве поэта-алкаша, у которого вообще-то тоже всё по пизде пошло, только вот он об этом почему-то не пишет, зато о чести и достоинстве — да, если надо, то хоть целый сборник. Это жизнь, и в ней всякое разное бывает.Девственником ещё никто не умирал. Жизнь, она, всех... Хотя похуй, не важно.Так нельзя? Нельзя. А как исправить-то? Как мудаком перестать быть?Да хер его знает.Коронное: в душе не ебу.Как выбрать одного, если нуждаешься в обоих?Да никак. Вот серьёзно: никак.У Арсения болела голова. Прямо жутко раскалывалась.В эту ночь он не спал.
***
Спина чешется, и кстати противно так, что пиздец: ну знаете, когда не просто чешется, а натурально назойливо зудит. От нервов что ли? Хм, а случайно нет какой-нибудь высосанной из пальца народной приметы, что это к деньгам? Антон бы не отказался, потому что цветочки, конфетки и билеты в театр — нынче удовольствие не из дешёвых. Хотя оно надо ему теперь? Не факт.И ладно бы только это, но от количества напряжения в помещении едва сосуды по всему телу не лопались, если это вообще реально. Но Шастун в данный момент уже в принципе ничему не удивлялся: если бы инопланетянин сейчас подошёл и сказал: «хей, бро, сигаретки не будет?», он бы стрельнул её без лишних вопросов и ещё прикурить дал бонусом.И да, курить он так и не бросил, хотя, казалось бы, какой положительный пример рядом крутится — бери да соответствуй. Да и бросишь тут, как же... Скорее из окна сбросишься с сигаретой на перевес от такой жизни, вот смеху-то будет. Но что уж там, главное всегда оставаться юмористом. Это же профессия. Призвание.Тишина начинала бить по ушам. И это скверно, ведь обычно они любили вдвоём помолчать — им комфортно было, душевно и всё в таком духе (нет, они не понимали друг друга без слов, что за дебильные сказки, просто сказано было и так слишком много, что ещё надо?). Но видимо не сегодня. И, наверное, не завтра. Только лишь бы не «никогда».Сейчас эту тишину уничтожить хотелось, заорать во всю глотку и за реакцией ебала напротив проследить, но вышло то, что вышло: хрипло, сдавленно, убито. Убого в общем, если сократить до одного слова, но Антону в принципе похуй. Арсению так тем более.— Может быть ты объяснишь?Было бы чудно, просто один в один то, что нужно.— Что? — Попов поправляет чёлку. Нервы.Как еврей прямо: вопросом на вопрос. Однако нет, просто мудила. Обыкновенная такая мудила. До пизды трусливая к тому же.Да он даже в глаза не смотрит. Ссыкотно?Ссыкотно.— Всё это, — у него голос предательски срывается на слове «это». Потому что вложено в него слишком много.Потому что «это» — не всего лишь какое-то там «это», три буквы и ноль эмоций, «это» — значит «всё».Ах да. Секунду.Только что Арсений Попов получил приз за триллионное использование клише: «Дело не в тебе, а во мне. И вообще это была ошибка, давай забудем?»Ага, давай забудем. Без проблем, хули. Это же так просто. Люди ведь как компьютеры: захотел — швырнул ненужное в корзину, захотел — достал. По щелчку как у собак Павлова. Удобненько. И никакой мозгоебли, что самое главное. Хотя Попов ведь такое любит. Поэтому, наверное, и сваливает.Сейчас пафосно будет пиздец. Ну да ладно — приправой соус не испортишь.Давай забудем.Давай замнём.Ага.Давай забудем первую встречу, когда единственное, что вырвалось изо рта, было: «вот ведь уебан ебанутый». И в их случае это был даже комплимент. Арсений тогда улыбался. Арсений сейчас чуть не плачет.Давай забудем, как начинали узнавать друг друга, как переписывались до утра, отправляя смешные всратые фотки (ну как... Арсений всё равно красивые присылал, ему это важно было, а Антон... Антон смеялся и плыл, потому что... это ведь Арс, тут по-другому не получалось). Арсений тогда флиртовал. Арсений сейчас нос воротит.Давай забудем, как сердце по рёбрам стучало, когда вместе смотрели первый выпуск «Импровизации». Вдвоём. В номере. В темноте. На кровати. Антона от страха, неизвестности и волнения трясло как малолетку, а Арсений — он взрослый, он поддерживал по мере сил, хотя у самого душа в пятки уходила. Это ведь их жизнь перевернуло прямо в тот самый момент. Арсений тогда его поддерживал. Арсений сейчас убегает.Давай забудем ту душевную хуйню, которую Попов нёс по поводу принятия «себя». Ну стоит у тебя хуй на мужика и чё? Зажрался ты, Антош, вот что: радуйся, что вообще стоит, кто-то за такое душу бы продал, а ты... В общем с юморком всё было, по классике. И ведь помогло! Отпустило. Арсений тогда к жизни возвращал. Арсений сейчас убивает.Давай забудем то, как вместе пытались прежние отношения сохранить. Нормальность нормальностью, но хуй на дружбу не меняют, ой, то есть дружбу на хуй, разумеется. Арсений тогда смущался так мило, когда встречных взглядов избегал, сердце щемило и в штанах аж чесалось, как приласкать хотелось. Арсений сейчас краснеет разве что от злости.Давай забудем то, как у Арсения дрожали ресницы при первом поцелуе. Антон тогда от ступора (или просто?) глаза не закрыл, поэтому и помнил каждую мелочь в подробностях: тёплое дыхание, потрескавшиеся на морозе губы с корочками и реснички эти длиннющие, которые хотелось потрогать. Нормальное же такое человеческое желание, да? Или всё же клиника? Арсений в тот момент гибкий такой был, податливый как пластилин — лепи, что хочешь. Ну Шастун и вылепил... любовь свою, блять, зависимость. Арсений тогда влюблялся. Арсений сейчас отталкивает.Давай забудем ту неловкость, льющуюся из всех щелей, когда впервые переспали. Антона из крайности в крайность тогда бросало, начиная с нежности и заканчивая животной страстью. Он его хотел — подмять, придавить, затискать, а Арсений на кровати, как пугливая зверюшка, отползал, нервничал, зато взгляд его влюбленный последние тормоза срывал. Шастун растоптать это боялся, объяснить хотел: ты там, где и должен быть — подо мной. Это правильно. Так хорошо. По-настоящему. Арсений тогда доверился. Арсений сейчас волком смотрит.Давай забудем короткие вылазки в Европу, где можно было спокойно бродить по бульварам, пить кофе, держаться за руки и целоваться, пока губы не начнут болеть. Тогда разговоры не заканчивались и новые темы находились сами собой, выпрыгивали как черти из табакерки. Они часто ловили улыбки прохожих. Дышалось там легче. Арсений тогда впервые сказал «люблю», ведь думал, что Антон спит. Шастун же в этот момент думал: он самый счастливый влюбленный идиот на свете. Арсений сейчас говорит какую-то хуйню.Давай забудем, как в поповской жизни всплыл этот Никита. Хотя это и правда давай лучше забудем.Забудем.Шастун дышит часто-часто от злости да и вообще. У него венка на лбу пульсирует и нервно дёргается кадык.Повторяет:— Объясни.— Ты не поймёшь.Арсений опять проводит рукой по волосам и прикрывает глаза. Он выглядит хуёвенько — просто заёбанным и измученным в край, смотреть противно, но Шастун смотрит и всё наглядеться не может, его вырвет, а он всё равно глазеть не перестанет: мешки под глазами, потому что не спит совсем, всё думы свои графские думает, похудел и осунулся резко, взгляд озорную искорку потерял и блеск. И это хуйня какая-то нездоровая.У Шастуна руки чешутся по ебалу ему прописать, может быть не в полную силу, но желания от того меньше не становится. Однако он терпит, только губы в злобной ухмылочке растягивает, а потом говорит уж слишком насмешливо:— Мама в детстве говорила, что я умненький.— Антон.Попов от раздражения челюсти стискивает. И его зубы такие — клац-клац.— А ещё бабушка.— Антон, блять...— С хуя ли я ещё и блядь? Это, кажется, твои лавры.Его несёт. Откровенно несёт. Уж лучше бы он реально ёбнул ему от души, честное слово, чем так. Чем это. Потому что Попов отшатывается от этих слов как от пощёчины — не больно, нет, унизительно. У него самооценка вместе с сердцем в пятки улетает, и это просто финиш.Арсений не смотрит на него, немного дрожит и со всей силы жмурится, отгоняя... всё от себя отгоняя. Нахуй. Вот просто нахуй.Нихера он не сильный. Нихера не пиздатый актёр. На сцене одно, а в жизни... В жизни вообще ничего не клеится, не выходит, ну хоть ты тресни. Тресни и даже не склеит никто.Ему бы сейчас похерфейс нацепить, башку вверх задрать и гордо съебаться в закат, наложив в голове эпичный саундтрек, Арсению бы хоть что-то сделать, хоть как-то ответить, но единственное, на что его хватает — трусливо сбежать. Молча и даже без этого клишированного «нахер иди».Но даже тут он проёбывается, профессионально, надо сказать, проёбывается. Антон его, как нерадивого котёнка, за шкирку ловит и в стену со всей дури впечатывает — больно, очень больно, удар по всем костям разом приходится, а потом будто кукловод куклу встряхивает, словно пытается всю ту хуйню из него выбить и подальше отшвырнуть. Потому что лишнее это, неправильное.Попов ударяется затылком и тихо скулит.Антон громко дышит ему в лицо, приоткрыв рот. Ему плохо. Воздуха не хватает. И он даже не знает, хочет ли теперь вообще, чтобы его хватало.Ебать эту жизнь. Раком.— Повтори, — сдавлено хрипит и настойчиво сверлит взглядом, — повтори, что это — конец.И это как бы всё. Уёбищней некуда. Гордость, ты где? Антон старается голову на уровне его лица держать, чтобы глазами в пол не скатиться. Не скатиться в принципе уже не получится.Шастун придавливает его своим телом и руки крепко сжимает — Арсений сопротивляется.Ещё бы.Тук-тук-тук — сердце тарабанит по грудной клетке, выстукивая что-то отдалённо напоминающее похоронный марш. И это так вовремя, так в тему, что хочется послать всё куда подальше и хохотать, пока живот не схватит судорогой, и дяди в белых халатах не приедут.Интересно, а их обоих заберут? Забазариться бы на двухместную палату.У него глаза болят, потому что он даже не моргает — ждёт, как послушная псина, того, что хозяин учудит: кнут или пряник?Гав, блять. И апорт.— А потом уёбывай нахуй.Хоть что-то подходящее из себя выдавил. Мужик!Но интонации эти настолько фальшивые, что аж горло бритвой вскрыть хочется. Получится интересно, м?Попов сглатывает до раздражающего громко, в ушах гудит и в висках стучит. Класс, сейчас бы с такой хуйни звереть. Он белый а-ля спина на первое апреля, только вот от этого нихуя не смешно. Ни на капельку и даже ни на капелюшечку. Его стискивать и трясти хочется до тех пор, пока он хоть что-нибудь своим языком не родит. Не выплюнет, в морду не харкнёт — ядовитое и убывающее.Терпение ни к чёрту.— Это конец.И даже голос не дрогнул.Зато дрогнул Шастун. Он губу свою прикусил, почувствовал металлический привкус.Дерьмо. Какое же всё это дерьмо.— Глядя в глаза скажи. — Он отпускает одну руку Попова и теперь приподнимает его голову за подбородок, держит крепко, хуй отвернёшься. И взгляд его этот — острый как бритва. По живому режет, не щадит. Это сейчас как операция по разделению. Делов-то. — Я говорю, в глаза мне смотри, блять.Не может.У Попова взгляд этот блядушный из стороны в сторону бегает до тех пор, пока он просто глаза вверх не поднимает. Ещё секунда, и Шастун реально поверил бы, что этот ебанат молится господу богу о чудесном спасении от разговора сего, но...Но.Арсений закрывает глаза. И по его щекам текут слёзы.Он хотел. Хотел, чтобы правильно было. По-человечески. Всё, как у людей. У нормальных людей. Х о р о ш и х.Он пытался, блять. Пытался сейчас за это бороться.Только вот нихера у них не выйдет, не получится.Потому что они нехорошие?Антон выдыхает облегчённо. Он ничего не может с собой поделать — просто облегчённо выдыхает. И совсем не стыдно. Вообще.Шастун понимает, что Попов от него никуда не уйдёт. Никуда он не денется.Он кусается, не целует — кусается, потому что в пизду ласку эту и нежности. Не до того сейчас и не до этого. Ему бы выплеснуть огромной убойной волной всё, что накопилось: боль, страх, обиду, ярость, страсть.Он рычит, шипит, матерится.Ему бы не все эти глупости.Ему бы Арса подчинить, пометить.Ему безропотно вторят.
***
На улице воздух нихуя не свежий, а ещё сухой, и поэтому полной грудью даже не дышится.Обидно. А так ведь хотелось.Шастун лицо вверх задирает, подставляясь под солнечные лучи. Жмурится и практически выглядит беззаботным. Выглядит, как человек, наслаждающийся хорошей погодой.Ранний сентябрь. Прекрасно ведь, ну?А Шастуну сейчас бы дождь и ветер для антуража по кайфу пришёлся. Да хоть что-нибудь. Долгожданное тепло и солнце в ситуацию не вписывались от слова совсем.Освежиться бы. Точно. Всё с себя вместе с водой смыть. И забыться. Часа так на двадцать четыре.Но этого ему не дают. До боли знакомая голова устраивается на плече и тепло дышит в шею. Тихо-тихо. Из-за городского шума даже не слышно совсем. Но и просто чувствовать достаточно. Как никогда достаточно.— Всегда?— Сегодня.