Часть 2
Посиделки импрокрю никогда редкостью не были. Они всегда охотно собирались в барах, ресторанах, квартирах — да везде, где только можно и даже нужно. Антон всей душой такое любит; каждая встреча — свежего воздуха глоток, потому что собираются самые-самые и от этого улыбка от уха до уха гарантирована всеми стандартами качества. А Шастуну в нынешней ситуации просто катастрофически необходимо потрепаться с друзьями «ни о чём», выпить и просто побыть среди близких людей, закидывая всё остальное в дальний ящик, потому что — не сегодня; и потому что всем проблемам и заёбам по классике жанра хочется кричать: «В очередь, сукины дети, в очередь», в глубине души слабохарактерно надеясь, что их разгребать вообще никогда не придётся. Может кирпич на голову упадёт или инопланетяне планету захватят — всякое в жизни бывает. Он чувствует себя очень странно, потому что крутится перед зеркалом уже добрую минуту, пытаясь понять, нормально он выглядит или нет? С кем поведёшься — от того и наберёшься: смотреть наглядный пример без смс и регистрации. Бесит. Шастун упрямо отказывается признавать тот факт, что вполне осознанно пытается выебнуться: вот он я — охуенный, с ног до головы, смотри, блять, наслаждайся, и я мог бы быть с тобой. Вместе. Это слово даже в мыслях так противно режет, как бритва затупившаяся, вроде бы ничего такого, а вроде бы и пиздец. Вместе. В м е с т е. И слово-то какое поганое выбрали, не звучное совсем, не мягкое, будто змея шипит. Ему и подумать об этом смешно, абсурдно и дико. Вместе. Он и Арсений. Арсений и он. Звучит как начало тупого гейского анекдота, а Шастуну юмора на работе и так по самые гланды; и в личной жизни не надо, ни-ни. Они ведь по-настоящему вместе (ни на час и ни на два) даже в самых безумных фантазиях существовать не могут — просто не уживаются, не укладываются в голове. Потому что Антон его любит, а Арсений нет: и это просто как дважды два, но в то же время в голове всплывает какая-то ебанутая теория из школьных пабликов, где доказывается, что ответом будет пять, а не четыре. И ты вроде умом понимаешь, что это бред, но сомнения в душе скребутся. Он переодевается. На нём куча колец и браслетов, потому что Арсу не нравится. На нём безразмерные спортивные штаны, потому что Арсу не нравится. На нём огромная толстовка, потому что Арсу не нравится. А от рубашки и джинсов, лежащих на полу, избавиться надо, потому что это Арсению как раз и нравится. Только вот он не оценил бы до конца эти жалкие потуги внимание привлечь, даже если бы Шастун туда голым припёрся. Так что смысл? А душа-то у него перед ним голая. Не постоянная только, как девица на трассе, но это уже так — мелочи. Потому что чёткая грань между «да иди ты в пизду» и «сильнее ноги раздвинь» априори в таких безнадёжных ситуациях не существует.
***
— Капец там пробка на проспекте, я вообще думал... — Антон залетает в уютный такой небольшой отдельный зал ресторана, где расположились друзья, чтобы без лишних глаз и ушей — только в свое удовольствие, и замирает в немом шоке, будто призрака перед собой видит. Хотя «это», то, что глаза так рьяно мозолит, живее всех живых, и даже улыбается без конца. У него так рожу защемило или что? — Думал, что оттуда не выберусь. Он всё ещё в ступоре стоит, чувствуя, как по лицу капли дождя стекают. Был бы он девкой, так пищал бы от счастья, потому что слезы никто не увидит, а если — музыкантом, то замутил бы тречок под настроение: что-нибудь про дожди, измены и пидорство. Но он всего лишь Антон Шастун. И ему всего лишь сейчас очень больно. Потому что Попов этого с собой притащил. Он даже имени его называть не хочет, просто «этого». Не матом чисто из уважения к Арсу. Хотя где оно начинается и заканчивается, уважение это? Трахать мужика, который вроде бы в отношениях, но в то же время вроде как не против и даже всеми руками «за», это уважительно? Если «да», то заебись. Никита — так звали этого поповского прихвостня, появлялся в их компании редко, именно поэтому увидеть его здесь было сродни удару ниже пояса. Он не ожидал, хоть и ничего сверхъестественного в этом не наблюдалось: Арсений с этим своим дружком хоть публичных признаний и не делал, да и на показ ничего не выставлял, но в один прекрасный момент по умолчанию всем стало понятно, какие отношения связывают этих двоих. На Попова тогда даже приятно смотреть было: у него как будто камень с души упал, и глаза светились от облегчения. Скрывать что-то от близких он не хотел, но поделиться таким сам явно боялся. С тех пор этот Никита изредка мелькал в поле зрения. И с таким положением дел приходилось мириться. Да Шастун и не против — он бы с радостью забил хуй и рукой махнул на его присутствие, но вот только не сегодня. У него в планах вообще-то было просто спокойно выпить и отдохнуть, а не принимать участие в гейском реалити-шоу. Этот столик с креслами вполне сойдёт за лобное место как в «Доме 2», а Матвиенко — за Бузову. В пизду такие сравнения. В пизду такую жизнь. Мокрый, злой и голодный Антон с характерным звуком заваливается на своё место. Напротив Попова — заебись. Что ещё сегодня случится? Пожар, ураган, наводнение? — Да забей ты, Тох. Чё ещё к московским пробкам не привык? Ты выпей лучше. Привык. Выпьет. Дальше всё идёт более-менее. Ну как — Шастун благоразумно молчит, избегая острых углов, поэтому пиздец временно отменяется. Еда, алкоголь, беззаботная болтовня друзей предсказуемо расслабляет: Шастун уже так угрюмо не кривляется как в самом начале, изредка вкидывает шутки и практически чувствует себя нормальным — не поповозависимым. На эту парочку смотреть не хочется от слова совсем, поэтому приходится ковыряться взглядом в тарелке или головой по сторонам вертеть, чтобы избавиться от этого представления и мыслей, что сразу в голову лезут, стоит только мельком глянуть на этих голубков. А когда это не выходит, то приходится пить, благо здесь это норма и он не выглядит как-то не так. Курить до жути хочется. После пятой рюмки витать в облаках становится традицией этого вечера. Мысли всё чаще улетают далеко от этого места, разговоров и лиц, которые улыбаться не прекращают, а Шастун чувствует себя лишним на этом празднике жизни. Кислой мордой настроение никому портить не хочется, но кажется все уже изрядно накидались и увлеклись беседой, чтобы не обращать на загоны Тохи внимания. Антон совершенно не понимает, в какую трубу вылетают его мозги, когда он, подперев голову рукой, взглядом в Попова въедает. У него кадык начинает забавно дёргаться, а лицо от испуга бледнеть — ляпота одним словом. Шастун показушно губы облизывает, игнорируя красноречивый «ты охуел что ли» взгляд напротив. Ему это отдаётся в груди каким-то странным садистским удовлетворением, которое он явно заслужил за весь вечер. Попов вопросительно брови гнёт, мол, и чё тебе надо, придурок? И правда, а что ему надо-то? На эмоции вывести, подозрения в голову Никиты засунуть или глазами Арса раздеть, мысленно на этот стол укладывая? Нехилый такой коктейль получается. Он и сам не знает ответ, давно перестал выстраивать логические цепочки из бреда, который в голове всплывает. Сейчас он просто смотрит и ему даже нравится, всё остальное на второй план отходит — в голове тишина, а перед глазами картинка, заслуживающая особого места в заведении типа Эрмитажа, потому что Попов с этой детской растерянностью на лице даст фору любому признанному произведению искусства, а с некоторыми из них ещё и возрастом поконкурирует, но это так — полемика. Шастун перестаёт замечать эти нервные терзания Арса, слишком явно незнающего, куда себя деть, и уходит глубоко в себя. Мысли скачут, как дети на детской площадке, при этом слепляются в неразборчивую серую массу, из которой сложно выделить что-то одно. Такой своеобразный клубок, который ты потихоньку распутываешь: вот сейчас это желание свалить, а через секунду мысль о том, что было бы круто тоже сидеть вот так рядом с Поповым и иметь возможность о б н и м а т ь, душить совсем не братскими прикосновениями, ещё миг и это уже недовольство салатом и слишком приторным вкусом воды. Антон по какому-то волшебному щелчку пальцев возвращается в старую-добрую реальность, в которой ему ещё жить и жить, правда не факт, что долго и счастливо. Он сразу хмурится и удивлённо ведёт бровью, потому что за время его псевдо-отсутствия друзья успели дойти до той кондиции, после которой вопросы о смысле жизни задаются сами собой. И разговор идёт в подтверждение тому соответствующий. Никита рассуждает об умении прощать и, надо сказать, делает это мастерски, даже Матвиенко ему согласно кивает время от времени, а это дорогого стоит, потому что проще козла танцевать научить, чем Серёгу переубедить хоть в чем-то. Язык у этого философа подвешен: в уши так сладко льёт, что хоть на чай эту водичку оставляй и ложечкой размешивай. Только вот Шастуну нихера не сладко, сахарно и задорно, на него раздражение такими волнами накатывает, что ни одному морскому шторму и в помине не снилось, а он удерживает его за маской похуизма и пьяной расслабленности, будто не ебёт его ничего и сердце не ёкает: каждая мелочь в шастуновской позе об этом говорит, начиная от рук, что совершенно спокойно стакан держат, и заканчивая губами, временами растягивающимися в лёгкой улыбке. Что ещё надо? В одном лишь взгляде искренность — злость натуральная, неподдельная плещется. И от этого так хорошо, потому что он не врёт получается — прелесть. Какая тут ложь, если Арсений всё понимает? Если эта правда только для него одного? Пиздец пафосно. Попова не слышно, не видно: как будто с дизайном кресла слился и благополучно перенял роль красивой обивки. Антон не то чтобы сегодня особо внимательным был, но даже он заметил, что Арс слишком много молчит и лишь изредка поддакивает невпопад. И это странно. Вкус водки не чувствуется — Шастун пьёт и ничего. Ну да, жжёт. Ну да, греет. А опьянение-то где? Дурман? Облегчение? Эй, производитель, это наебалово какое-то, а не решение всех проблем. Он даже не закусывает, а толку по-прежнему ноль. — Не, а мне вот очень интересно, — Антон не успевает это осмыслить и совершенно заслуженно себе въебать, зато рот открыть успевает прекрасно. Молчал бы, сидел себе в сторонке, но нет же, — это твоё умение прощать прямо на всё распространяется? Есть ведь что-то такое, что не простишь за «извините, простите, я так больше не буду». И не пизди только. Он на Арса короткий многозначительный взгляд бросает: Попов нервно дёргается и глаза в сторону отводит — шторки на окнах, ебать, интересное зрелище. Что, страшно тебе? А вот Шастуну забавно, приятно и самому малость тошно. Никита даже в лице не меняется — ни из-за переглядок этих, ни из-за тона, которым с ним разговаривают, ни в принципе из-за этого «не пизди». Он всё такой же слащавый, такой же улыбчивый и ещё плюсом херова куча сопливых эпитетов — в общем раздражающий, каким и показался на первый взгляд — аж кишки выблевать хочется, но интерьерчик портить жалко. — Измену, наверное. Предательство. Это больно, если человек действительно близкий. Но это как посмотреть, потому что люди и такое прощают, — Никита ободряюще улыбается, потому что повисшее в воздухе напряжение не радует ни капли. — Правда не верю, что без последствий для отношений. Этот философ походу слепой, глухой и тупой одновременно, раз не замечает ровным счётом ничего. Да ты на рожу Арсения посмотри, и больше говорить в принципе ничего не придётся. — Вон оно чё. Антон ржёт как пришибленный, душевнобольной — не меньше. И это так мерзко, погано звучит, что хочется себе кроссовком на горло наступить и вдавливать. Но даже это вряд ли поможет. Это даже не он смеётся, это вся его душа истерическим хохотом извергается. Потому что это смешно? Определённо. На него Окс во все глаза таращится и, совершенно не понимая, какого собственного хрена происходит, руку ему ко лбу прикладывает. Да на Шастуна все сейчас как-то странно смотрят, но с этим он разберётся потом. Наверное. — А у нас с тобой оказывается общего, — да он бы кончил, если бы мог, потому что голосом это слово выделять и глаза поповские терроризировать — пушка, — так много, кто бы мог подумать. Я бы реально так же ответил. Из глотки вырывается кашель — водка пошла не в то горло, он хрипит и пытается успокоиться, потому что надо — надо быть адекватным, а это не без сложностей, учитывая обстоятельства. Он ведь взрослый человек. Он ведь умеет держать свои глупые эмоции в узде. Он ведь должен. Он ведь обещал. Обещал ничего не рушить. Его из крайности в крайность сегодня бросает, как на американских горках, и всё, чего душеньке угодно конкретно в эту секунду, это свалить отсюда куда подальше, спрятаться в своей норе и не высовываться до появления всадников апокалипсиса. А они будут, как пить дать, с такой-то жизнью. — Сорян, ребят, я отойду ненадолго, — Шастун на свое лицо цепляет одну из своих распиздяйских довольных улыбочек и шутливо дамам подмигивает. — Носик припудрить надо. — Да так и скажи, что курить пошёл, мы ведь не Минздрав. Тоха на это только отмахивается, всё-таки не самой трезвой походкой заруливая к туалету.
***
Вода холодная. Нет, она пиздец какая холодная, только вот осознание этого факта приходит с нехилым таким опозданием. Антон засовывает голову под кран и стоит так добрую минуту, чувствуя, как у него начинают отмерзать уши. И его совершенно не волнует такое страшное слово как «менингит». Чё это вообще за ебола такая? Ему просто нужно остыть, потому что перед глазами скачут смазанные картинки: Попов, Попов, Попов и опять, блять, Попов. Кажется, этот человек засел в нём так глубоко, что его уже никак не вытащить. Да и надо ли? Хочется утопиться и трахнуться. По животному так, чтобы быстро и мокро. Прямо здесь и безо всяких «муси-пуси». И желательно с кем-то, чьё имя не начинается на «Ар» и не заканчивается «сений». Но это уже из вселенной фантастической фантастики, в которой наша сборная способна выиграть чемпионат мира по футболу — тут что-то вроде того, но ещё хлеще. — Какого собственно хера? Реально, какого собственного хера? Антон начинает задавать крайне правильные и своевременные вопросы, когда журчание воды прекращается, а рядом кто-то недовольно ворчит. Приходится резко распрямиться, чувствуя, как с головы вниз стекает вода — почти как в рекламе, осталось только музычку наложить, и получится конфетка. Они смотрят друг на друга, будто дырку прожечь хотят, и от этого где-то под рёбрами ноет так неприятно, что хоть вешайся. Шастун мокрый, недовольный и морально раздавленный; Арсений растерянный, напуганный чем-то и удивлённый. И что с этим делать — хуй его знает. Попов, кажется, от такой постановки вопроса ещё больше тушуется, но упрямо продолжает здесь стоять, игнорируя разумные порывы свалить куда подальше: мне путёвку на Марс в один конец, пожалуйста, не за что, гудбай. — И как ты всем объяснишь свой вид? Действительно. Это сейчас то, что нужно. Главное правильно расставлять приоритеты, Попов. — А как ты объяснил Николаю, что побежал за мной? А вот это уже в десяточку, потому что и правда, как? «Мне тут резко тоже захотелось, потому что мы — команда синхронистов, и вообще это абсолютно нормально после всех переглядок за столом, не переживай, дорогой, и не ахай». — Никите. — Да мне поебать — веришь, нет? — Верю. Поебать, когда Шастун так быстро приближается, загоняя Арса в тупик, будто жизнь с охотой перепутал. Поебать, когда они так близко стоят, склеиваясь окончательно. Поебать, когда Попов задницей в раковину вжимается и так часто хлопает глазами, что в них спички вставить хочется — смотри, до чего т ы меня довёл. А он продолжает ресницами своими размахивать, будто отогнать пытается. Мудила. Поебать, когда он жмётся, пытаясь отодвинуться и трусливо сбежать, потому что там в зале сидит его парень, который явно такой хуйни не заслуживает. Он вообще никакой хуйни от Попова не заслуживает. И его самого тоже. Поебать, когда Шастун с каким-то мазохистским удовольствием губами к свеженькому ч у ж о м у засосу на его шее тянется, притрагиваясь. Попов по началу отстраниться пытается — не то совесть проснулась, не то просто губы холодные. — Пометил тебя, как тёлку какую-то, а ты всё равно налево бегаешь. Арсений, Арсений. Антон в кожу на шее въедается как та штука раскалённая, которой клеймо ставят — он языком по контуру проходится, а потом губами посасывает. К Попову не прикасаются — руками, ногами, телом. Он только рот чувствует и хочет вздёрнуться, взвыть. Потому что это жестоко, мучительно и так сильно по-шастуновски, блять, что он уже даже не удивляется ни капли. Стоит теперь послушно и ждёт, когда Антон наиграется, когда успокоится, в себя придёт и позволит... хоть что-нибудь уже позволит. Потому что Шастуну не поебать. И никогда не было.