Красные огни

Марк знал все крайности отцовского поведения: замашки контрол-фрика, безапелляционная строгость, принципиальность – с этим он научился справляться, закрываться, подчиняться или врать – но если раньше ложь была самозащитой, то теперь он защищал ею отца, потому что ультимативность, которая всегда была ему свойственна, обрела пугающий оттенок отчаяния.

Марк хоть и не слишком хотел, но обещал зайти в канун нового года, чтобы обменяться подарками и новостями. Хотя новостей не появилось ни с одной стороны, Андреас за чаем с миндальным печеньем с твердой решимостью говорил то же, что и в последнюю встречу. Он говорил о работе и проведенных аудитах, о школе Эвелин и ее успехах в математике, о приятном новом жильце, которого заселил в квартиру, и налоговой декларации, которую начал готовить. Слушая вполуха, Марк поддакивал, кивал и с нетерпением поглядывал на часы: мыслями он уже умчался в грядущий вечер, который собирался провести на базе девчонок (и по совместительству – в их квартире) со всей командой за праздничным столом. А отец, закончив со своими темами, принялся перебирать вопросы, которые уже задавал Марку в Рождество.

Как работа – не надоело ли торчать за стойкой? Как бег – растут ли показатели? Как квартира – хватает ли денег платить по счетам? Как с образованием – не передумал ли присмотреться к популярным аусбильдунгам?

И как дела с девушками – особенно с Джудит?

От последнего вопроса Марку захотелось лезть на стену, но он удержал себя на стуле и ответил, что до сих пор с ней не общается и за неделю ничего не изменилось.

– А зря ты так! Хорошая девчонка – далеко пойдет. С шестнадцати лет работать начала – и это-то при обеспеченных родителях! Еще и в институт поступила, – Андреас хмыкнул. – Завидное усердие, как по мне.

– Да, потрясающе, – мрачно кивнул Марк, для которого это прозвучало исключительно как упрек: то ли что он не такой прилежный, то ли что он молиться на нее должен, а вместо этого умудрился упустить, как золотую рыбу из дырявых сетей.

Видимо, отец трактовал его недовольство по-своему, потому что вдруг неловко откашлялся:

– Знаешь, если ты в чем-то провинился, никогда не поздно извиниться. Женщины народ умный – наверняка она выслушает... А если нет, то можешь быть уверен, что она тебе не пара. Беспроигрышная возможность расставить все точки над "и".

Марк со вздохом скрестил руки на груди. Раньше отец таких разговоров не заводил, но, по всей видимости, к шестидесяти годам решил наверстать упущенное.

– С чего ты взял, что я в чем-то провинился?

Андреас фыркнул словно бы в шутку.

– Что же, я своего сына что ли не знаю? Тебе делов наворотить как нечего делать... – Тут он вновь кашлянул, причем с таким видом, словно хотел слезть с неудобной темы, которую сам же поднял. – Ну да бог с ним, ты парень симпатичный, без девушки не останешься.

Марк смотрел на него со смесью раздражения и сочувствия: за то, как сильно тот переживает о его личной жизни, и за то, насколько наивны и ошибочны его суждения о тяготах и страстях в душе собственного сына.

В конце концов, проведя без малого полтора часа в отцовском доме, Марк поднялся с места.

– Мне надо ехать.

– Да... Конечно. Мне все равно скоро Эвелин забирать.

Эвелин ушла на посиделку к подруге по соседству, и отец отпустил ее при том условии, что заберет ее лично в шесть вечера – и ни минутой позже.

Они вышли в коридор в молчании. Марк начал завязывать кроссовки под внимательным взглядом отца, и тот вдруг сказал:

– Ты совсем другой. – Прозвучало странно, словно реплика из чужой пьесы, и Марк поднял осторожный взгляд, пытаясь понять, о чем речь. – Совсем не такой, как... твой брат.

Марк моргнул. Отец что, и в самом деле по собственной воле упомянул Демира? А тот продолжал говорить, глядя куда-то за его плечо – так, словно обращался не к нему, а к прошлому, – причем произносил слова с таким трудом, как будто продирался сквозь густые заросли, и каждая ветвь – каждый слог – наотмашь хлестала его по лицу.

– Я знал, что он закончит плохо. Это было неизбежно. Я не мог ничего поделать. Твоя мама верила, что он выкарабкается, но я видел, что он...

Марк ждал. Отец открыл рот, через мгновение закрыл и покачал головой, выражая этим как бы все, что осталось невысказанным.

– Но ты – совсем другой, – чуть громче, как будто пытаясь храбриться, добавил отец и кивнул Марку, как будто одобрял его манеру бытия.

– Он – что? – Уточнил Марк. Он боялся услышать ответ и вместе с тем жаждал узнать правду. – Ты видел, что он – что?

Андреас нахмурился. Затем не то с печалью, не то со злобой сказал:

– Ну не может человек, употребляющий с шестнадцати лет, быть нормальным. Ты понимаешь? Не может. Он напрочь проколол себе мозги. Да еще и Карлу...

Он сжал челюсть, отвернулся. Они стояли несколько мгновений в тишине. Марк молчал и не шевелился, огорошенный болью, которую отец обнажил. А тот уже взглянул на него более трезвым взглядом, как будто пришел в себя после мучительного наваждения.

– Ну, главное, этот белобрысый гад оставил тебя в покое. Так ведь?

В горле у Марка встал комок. Тяжесть отцовского взгляда заставила его опустить глаза, и только он успел испугаться, что его лицо выдаст ложь, когда изо рта вырвалось:

– Конечно, давно уже...

– Если он снова появится на горизонте – позвонишь мне в ту же секунду, ты понял?

Глядя под ноги, Марк кивнул.

– Вот и хорошо.

Вдруг отец потянулся и крепко его обхватил. Марк окостенел от такой откровенности, но отец быстро разомкнул объятия и грубовато потрепал его по плечу.

– Ну, давай, друзья заждались. Шапку надень.

Марк вышел за порог и ватными ногами пошел по дорожке, не оглядываясь на дверной проем, из которого Андреас провожал его взглядом. И снова он демонизирует Демира, прямым текстом говоря, что его нутро было черно, как теневая сторона. Конечно, он считает его наркоманом и обвиняет во всех смертных грехах. Что тут удивительного? Он ведь и пятую часть правды не знает и поэтому придумывает то, что могло бы хоть как-то объяснить произошедшее.

И стряхивая с себя неприятный осадок, Марк с напором зашагал на остановку.

Инга с Бертой жили в трехкомнатной квартире, сердцем которой была огромная гостиная со сверкающими гирляндами, рождественской елкой и широким деревянным столом. На столе уже теснились новогодние яства: фруктовые тарелки, канапе, снеки в глубоких блюдцах. Рядом с ними протянулись бутылки с алкоголем и соком, а по центру стоял объемный кувшин с водой, в котором плавали веточки мяты и лимонные дольки. Две закрытые двери в противоположных сторонах гостиной скрывали спальни девчонок, а на тесную кухню можно было попасть только из коридора, в котором Марк замер, оглядывая гостиную через широкую арку. С порога его окутал аромат глинтвейна, кислых цитрусов и запекающегося мяса. Конрад с Бертой сервировали стол, попивая на ходу из пузатых кружек и хихикая между собой: их праздник уже явно начался. Инга поправляла бокалы и столовые приборы на столе с видом декоратора-перфекциониста, а Мун свернулась на диване, как улитка в чёрном одеянии, и едва скользнула по Марку взглядом.

– Добро пожаловать, – сказала она так, словно имела в виду «катись к черту». Марк едва мог вспомнить, когда они виделись в последний раз – ах да, понял он, в тот раз, когда она вместе с Ремом отправляла его в Тень, – но даже это казалось недостаточным перерывом.

Он не ответил, а с порога, ни к кому толком не обращаясь, спросил:

– А где Френсис? Я думал, он давно тут.

И оглядел комнату, купающуюся в полумраке и освещенную десятками высоких свечей, будто надеялся, что Френсис прячется под столом или в тенях занавесок.

Инга посмотрела на него с пол-оборота, но не сказала ничего, и взгляд Марка на мгновение задержался на ее пугающей статности: в черном платье с воротником до горла, но обнажающим длинные руки, с мертвенно-бледной в свете свечей кожей она выглядела, как невеста мертвецов. На шее и руках ее сверкали красные камни, похожие на рубины, которые были практически одного цвета с волосами цвета венозной крови, которые она собрала в высокую прическу.

– Он приехал и снова уехал, – ответил ему Конрад. – Сказал, цитирую, приедет к десерту.

– Он и есть наш десерт, – хихикнула Берта. Поставив на стол тарелку с сырной нарезкой, она схватила Марка за руку и потащила на кухню, качая бедрами в коротком платье, вышитым сияющими блестками. – Пиво? Глинтвейн? Чего покрепче?

Она выглядела наряднее рождественской ёлки, но все внимание Марка поглотил ободок с оленьими рожкам на пружинках, которые качались в стороны в такт ее бойких шагов.

– А можно воды?

– Воды? Господи боже, где твой праздничный настрой?

Конрад бежал следом в своей зеленой клетчатой рубашке и джинсах – единственное, что выдавало в нем праздничный наряд, это шапка деда мороза с белым помпоном. Впрочем, Марк, пришедший в черных штанах и толстовке, не мог похвастаться и этим.

– Ты чего так поздно? – Возмущался Конрад. – В сугробе что ли застрял?

– Не наседай, дай ему выпить! – Берта всучила Марку стакан глинтвейна с обжигающими краями и чокнулась с ним собственным. – Ну, чего ждешь? Праздник сам себя не отпразднует!

От стакана шел такой терпкий и густой пар, что Марку почудилось, что он захмелел от одного только запаха.

– Так Френсиса еще нет... – заговорил он, а Берта со смешком шлепнула его по руке.

– Скоро приедет твой Френсис... Так, я не поняла, у нас утка горит?

Она кинулась к духовке. Марк незаметно отставил стакан в сторону, не горя желанием пить на пустой желудок, и огляделся. Кухня была такая крошечная, что едва ли в ней могло поместиться четыре человека без того, чтобы не задевать друг друга локтями. Помимо кухонных стоек, шкафчиков и плиты с одной стороны, половину остального пространства занимал кухонный стол и кричаще-желтый, словно яичный желток, холодильник раритетного вида с металлическими ручками.

Конрад примостился рядом с Марком, а Берта, убедившись в сохранности утки, протиснулась между ними и столом к окну, чтобы открыть форточку.

– Ну, как там с отцом? – Спросил Конрад.

– Обошлось без брошюр, – шутливо отозвался Марк.

История о том, как в триумфальный момент примирения Марка с отцом тот вдруг вытащил брошюры о вреде наркотиков, стала их общей шуткой и в переводе стала означать всякое неуместное и необоснованное давление со стороны родителей.

– Не могу сказать того же о своем вчерашнем вечере! – И Конрад патетически вздохнул.

Марк почувствовал, что его дружеский долг – не оставлять это заявление без внимания, и потому наводящим образом протянул:

– И?..

Конрад вцепился в эту ниточку, чтобы развернуть целый клубок о проблеме отцов и детей, которая вспыхнула с новой силой на ужине в кругу новой семьи отца – его молодой жены и приемного сына Эмиля.

– Да я бы вообще не пришел на это заседание морализаторов, если бы не Штефан! – Добавил Конрад, морщась в досаде за совершенную ошибку, но Марк и сам догадывался: только старший брат мог внушить Конраду подобную опрометчивость. – "Давай сходим – будет весело!", "Всего на часок"! Ага, "всего часок" в пыточной комнате! Повеселился от души!

Марк прыснул от рукоплесканий друга, который явно играл на публику, поскольку теперь и Берта слушала его возгласы, облокотившись о подоконник с тонкой сигаретой в пальцах.

– В итоге все прошло, как на приеме у психотерапевта. – Конрад выразительно поглядел на каждого из них, прежде чем со значением добавил: – В роли психотерапевта выступил я.

– Ты в этом мастер, – подмигнула ему Берта.

Конрад, красный как свекла и довольный, будто на Новый Год ему подарили мешок денег, пустился в витиеватый рассказ о горестях вчерашнего ужина: двадцатиминутное опоздание Штефана с невестой, неловкое ожидание в гостиной, странные комментарии жены отца по поводу наряда Конрада, и сам отец, который посчитал за хорошую идею показать ему сотню снимков с последнего матча Эмиля по волейболу, сопровождая это такими хвалебными отзывами, будто Эмиль был его собственный сын, а не приемный, и своими успехами в волейболе обязан исключительно его генам.

– При этом он даже ни разу не спросил, как прошла моя экспериментальная рождественская выставка! – Заявил Конрад не то печальным, не то жалобным тоном.

Марк участливо кивнул – на этой выставке он присутствовал лично. Она проходила в приемном отделении колледжа искусствоведения и на ней выставляли свои работы студенты – а также те, кто состоял в местном сообществе фотографов или проходил курсы в этих стенах. Однако Конрад сумел через знакомого профессора выбить себе уголок, на котором развесил дюжину фотографий трех девушек-моделей, одной из которых была Берта. Хотя выставка была приурочена к Рождественским праздникам, Конрад также объединил их общим духом подвижности: все фотографии были сняты на лету, в движении, так что казалось, что каждая из моделей целенаправленно стремится к тому, что прячется за кадром и потому недоступно зрителю, оставляя его в интриге и заигрывая с воображением.

Марк приехал на выставку исключительно чтобы поддержать Конрада, однако быстро понял, что хоть Конрад и оценил его жест, но не мог тратить на него много времени, поскольку ему нужно было налаживать связи с другими фотографами и лавировать в потоке гостей в попытках привлечь внимание к своим работам и подцепить полезную информацию.

Какое-то время Марк слонялся в одиночестве, переходя из одного зала в другой, скользя рассеянным взглядом по фотографиям в рамах. Он был уверен, что Френсис не откажется заменить воскресный сквош выставкой Конрада, и накануне предвкушал, как они будут ходить и подтрунивать над представленными экземплярами и друг над другом – просто так, веселья ради. А когда написал Френсису в субботу, то получил неожиданный ответ: в городе его не будет и компанию Марку он составить не сможет. Такого поворота Марк совершенно не ожидал и смотрел на сообщение так, будто оно могло быть послано злоумышленником, который был настроен их разъединить. Но было глупо считать, что Френсис сидит без дела целыми днями, ожидая сообщений от Марка, и хотя это стало сюрпризом, Марк не стал спрашивать, а где тогда он будет, если не в Берлине: не хотел показаться навязчивым, хотя ответ на этот вопрос волновал его до тех пор, пока он не узнал ответ на самой выставке.

Потому что в одиночестве он не остался.

Пришла Берта, да не одна – ее сопровождал какой-то рослый мужчина, на вид старше тридцати, с приглаженными волосами, черной бородой и при костюме, – но когда она увидела одиночные блуждания Марка по комнатам, словно он был затерявшийся в пустыне странник, потерявший всякое направление и надежду спастись, то быстро оставила своего компаньона, продефелировала к Марку и всучила ему фужер с шампанским, который стянула со столика с закусками по пути.

– Выпей – веселее станет! – Задорно посоветовала она.

Ее энтузиазм заставил Марка улыбнуться.

– Не люблю запивать проблемы.

– А вот и зря.

И она чокнулась с ним своим фужером. Несмотря на свои слова, Марк с облегчением глотнул прохладную жидкость, которая защекотала горло сладкими пузырьками.

На Берте было короткое платье цвета огня и туфли на таком высоком каблуке, что теперь она была на пару сантиметров выше него. Ее лицо, обрамленное кудрявыми локонами, носило столь яркий макияж, будто она была моделью популярного бренда, продававшего косметику.

Покинутый кавалер растерянно смотрел ей в спину, но подойти не решался. Марк делал вид, что не замечает его, и через пару мгновений тот отвернулся с таким лицом, словно пытался понять, где он находится, как будто до этой секунды дремал под чарами сирен и вдруг проснулся.

– А что с твоим... спутником? – Протянул Марк, кидая на него шпионские взгляды и испытывая определенную долю сочувствия.

Берта страшно округлила глаза и, склонив к нему голову, зашептала:

– Да он хуже чумы! Я уже в машине не знала, куда себя деть от скуки! Тачки, клубы и деньги – вот и весь его лексикон! Слава богу, я тебя нашла, иначе не знаю, как бы я спасалась.

Марк подумал, что она наверняка бы нашла тысячу возможностей спастись и без его помощи, но даже это осознание не помешало ему почувствовать удовольствие от ее слов.

– И что ты ему сказала?

– Сказала, что ты скандально известный в узких кругах фотограф и мне непременно нужно выцарапать у тебя фотосессию, чем я и отправилась заниматься.

Марк вскинул брови, затем опустил взгляд на свой прикид: поношенные кроссовки, черные джинсы, серая толстовка.

– Я выгляжу скандальным?

– Сережка и прическа соответствуют твоей репутации, но общему стилю не хватает пары штрихов, – заявила Берта и, взяв его под руку, повела сквозь зал. – Не волнуйся, мы над этим еще поработаем.

Сначала говорили о выставке и фотографиях Конрада, затем – про Ингу, которая на неделю уехала в турне со своей маленькой актерской труппой выступать в других городах. По словам Берты, они не были известны дальше маленьких профессиональных кругов, но часто выезжали выступать на заказ – как, например, в зимние праздники. А когда Берта увела разговор в свои новогодние резолюции, которые включали в себя желание наконец встретить мужчину мечты, у Марка, который в этот момент думал про всю их команду, совершенно не к месту вырвалось:

– А где вообще Френсис?

Он знал, что она знает ответ на этот вопрос. Берта не подвела ожиданий:

– Как где? В Эссене. – И прежде, чем сбитый с толку Марк успел спросить, чем же он занимается в Эссене, добавила: – Там живет дядька Хасана. Они ездят туда вместе дважды в год минимум, зимой и летом. Ты ведь встречал Хасана? Френс рассказывал, как весело вы сходили в Гавану.

Марк остановился и поглядел на нее с раздосадованным лицом.

– Так они и вправду друзья?

Эта реплика заставила Берту расхохотаться на весь зал.

– В каком это смысле? А ты что думал, он тебя разыгрывает?

– Да нет... – Марк замялся, пытаясь подобрать слова. – Я подумал, может, они знакомые, и Френсис просто... Разговаривал с ним из вежливости?..

Последнюю реплику он растянул в вопросительной интонации, осознавая, как глупо это звучит. Берта склонила голову на бок с таким видом, будто пыталась проанализировать ход его мыслей.

– Из вежливости, – медленно, почти по слогам, повторила она. – Знаешь, это не звучит как Френс.

– Просто они не слишком похожи, – в свое оправдание заявил Марк.

– Ты так думаешь?

На это он не ответил – что он мог сказать? Хасана он совсем не знал, но, вспоминая его, сомневался, что тот может оказаться законопослушным гражданином с высокими моральными принципами: резкий на повадки и на язык, вертящий в пальцах четки, сверкающего черными глазами по сторонам с таким видом, словно выискивал, не смотрит ли кто на него криво, чтобы немедленно научить того манерам.

С другой стороны, вдруг подумалось ему, Френсис тоже не является образцом флегматичной благовоспитанности: взять хотя бы то, как он иногда носится на дорогах, словно по нему плачет гоночная трасса, или как он обернулся бесом в тот вечер, когда напился после смерти отца, или то, с какой ярой ненавистью он бросается на тварей в Тени, или ту ночь, когда случился прорыв, – его приглушенную, холодную злость – и в основном это происходило тогда, когда он выходил из себя, и хотя это случалось не так часто, но имело место быть, и вдруг Марк подумал, что совсем упускал из виду эту черту – похожую на вспыльчивость, но с двумя крайностями: в виде холодной, сдержанной злости – с одной стороны и буйства, сметающего все на своем пути, – с другой. Но эта нота его характера проигрывалась только тогда, когда самоконтроль терял свою хватку, что происходило не так уж и часто, чтобы приписывать характеру Френсиса порывистое безрассудство.

Марк молчал, весь в размышлениях, и только через какое-то время заметил, что они снова в движении, и Берта ведет его вдоль стены, увешанной черно-белыми фотографиями.

– И насколько они близки?

– Ну, как тебе сказать... Раньше их было не расцепить, как будто они из одной мамы вылезли. А потом, в один не самый прекрасный день, кое-какой ксафан разделил жизнь Френса на "до" и "после"... – Берта кинула Марку многозначительный в своей мрачности взгляд. – Френс не рассказал Хасану правду о случившемся. Не смог, или думал, что тот не поверит, или пытался его защитить... В любом случае, жизнь Френса перевернулась: новая работа, новый круг общения и странные дела, о которых Хасан не в курсе – конечно, это их отдалило. Но Хасан всё равно всегда на радаре. Советую к этому привыкнуть.

Последняя фраза резанула слух Марка, как отравленный кинжал, но он намеренно ее проигнорировал и спросил:

– И зачем ездить к его дяде?

– Ах, это. – Берта улыбнулась. – Вообще-то, забавная история. Дядька Хасана – его зовут Берк – владел автомастерской, где Френс проходил практику на аусбильдунге. Берк должен был быть ему боссом, а в итоге стал чуть ли не вторым отцом. Мастерская находилась прямо через дорогу от дома, где Берк с Хасаном жили, так что Хасан постоянно ошивался поблизости. Он тоже работал в мастерской, но не механиком, а на подхвате: убери-принеси, документы, звонки, клиенты, заказы... Ну, племянник на побегушках, считай. Когда Френсис пришел устраиваться на практику, ему было восемнадцать, а Хасану – только шестнадцать. Так они, собственно, и познакомились...

Собственный рассказ заставил Берту мечтательно улыбнуться, будто она припоминала то, что приключилось с ней самой.

Марк же, напротив, фыркнул с непрошеным раздражением.

– Прям любовь с первого взгляда.

И вновь, совершенно неожиданно, Берта засмеялась на весь зал. Стоявшие поблизости ценители искусства обернулись с нескрываемым возмущением, словно кто-то втащил в комнату непристойно орущий телевизор.

Берта их взгляды полностью проигнорировала.

– Ну, как тебе сказать... Их любовь началась с того, что при первой встрече они друг другу чуть глотки не перегрызли.

Марк смотрел на нее во все глаза, уже устав удивляться. При этом он чувствовал недовольство от странной близости этого Хасана к Френсису. История их дружбы, которую он совсем не знал и которую они делили уже, получается, девять лет, заставляла его испытывать одновременно колкую досаду, снедающую зависть и алчное любопытство. Он хотел сделать вид, что этой истории вовсе не существует, с той же силой, с какой хотел узнать все подробности.

Второе желание перевесило.

– И что было дальше? – Покусывая губу, нетерпеливо спросил он.

– А дальше было то, что за один присест не расскажешь... – и Берта улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды.

Однако когда Марк окатил ее таким недовольным взглядом, словно ледяной волной, она тут же добавила:

– Да там такая Санта-Барбара, что поди сложи факты в цельную картину! Каждый раз, когда я пытаюсь, я зарабатываю себе головную боль!

– Санта-Барбара?

Берта задумчиво на него поглядела.

– Да, наверное, ты прав – вернее будет сказать, мелодрама с элементами триллера. Или, скорее, триллер с элементами мелодрамы...

– И ты в курсе всей истории. – Слова Марка прозвучали с уверенностью констатации факта.

– Конечно, в курсе. В общих чертах.

– Откуда?

– Ну, сладкий мой, секрет прост... – Она улыбнулась с таким видом, как будто собиралась поведать ему важную тайну. – Одна из причин, по какой у нас есть рот, – чтобы задавать вопросы.

– А другие?

– В других ты и без меня разберешься. И вообще, всегда лучше узнавать факты из первоисточника, а не от выпившей подруги, которая может напридумывать того, чего и в помине не было! – И Берта состроила забавную гримасу, допивая из фужера последние капли шампанского.

Марк нутром чувствовал, что она изображает легкомысленность, хотя на самом деле просто не хочет пересказывать ему жизнь Френсиса, то ли не желая тратить на это времени и сил, то ли предоставляя ему шанс узнать всё из первых рук. Однако Марк знал, что вряд ли настанет момент, когда он прицепится к Френсису с вопросами, что связывает его с Хасаном и через что они вместе прошли: меньше всего Марку хотелось теребить эту тему, как будто дать Френсису повод вспомнить свое прошлое – всё равно что позволить ему вновь его прожить. И кроме того, обсуждать Хасана с Френсисом – то же самое, что по собственной воле предоставить Хасану место третьего в их дружбе на двоих.

Тут к ним подскочил Конрад и, отдуваясь так, будто последний час разгружал вагоны с кирпичами, а не развлекался беседами с гостями, заговорщическим шепотом перевёл их внимание к последним сплетням выставки – чьи работы людям приглянулись, чьи обходятся без внимания, и чьи контакты ему удалось раздобыть.

Марк моргнул, возвращаясь к реальности.

Конрад продолжал вещать про вчерашний семейный ужин, не заметив, что последние несколько минут Марк не воспринял ни слова. Берта уже достала из духовки утку – от запекшейся хрустящей корочки исходил ароматный пар. Переложив ее на широченное блюдо, она понесла его в зал.

–...спрашивал, когда я пойду на ортодонта – как будто одного нам в семье недостаточно. А потом демонстративно обращается к Штефану и говорит: как дела в практике, много пациентов? А я сижу, как приглашенная сирота, которая лишь по божьей милости оказалась за этим столом! А на десерт он, конечно, пытался узнать, когда я найду стабильные отношения. Как будто я, блин, пророк!

Конрад скривился так, будто глотнул водки, и пустился в сожаления, полные достоинства, что это вовсе не просто – найти постоянную девушку в эти прогрессивные дни, когда всем нужны лишь вечеринки да открытые отношения.

– Вот взять, к примеру, Джудит, – вдруг сказал он и взмахнул стаканом с такой амплитудой, что часть глинтвейна выплеснулась за край. – Ой...

Марк поморщился. На небе что, затмение имени Джудит, раз все вдруг решили ее вспомнить?

– И что с ней?

– Она, конечно, из породы серьезных фройляйн – но это не важно. Уже в школе было ясно, что вы не пара. – Конрад склонился к полу, чтобы оттереть глинтвейн сухими салфетками. – Вы классно смотрелись на выпускном, но чувствовалась какая-то фальшь...

Марк с изумлением на него вытаращился.

– Так что ж ты сразу не сказал? Сэкономил бы мне время!

– Потраченное время стоит приобретенного опыта, – философски парировал Конрад, то ли предпочтя не заметить ироничность в его возгласе, то ли и вправду не заметив. – Теперь ты лучше понимаешь, кто тебе подходит, а кто – нет.

– Я до сих пор ничего не понимаю. – Саркастично ответил Марк. – Может, найдем мне пару с помощью твоего датчика фальши?

– Когда подвернется кто-то подходящий – сам поймешь. Как понял я...

Лицо Конрада смягчилось в мечтательном выражении. С самого третьего класса он не терял удобного случая найти очередную занозу в свое влюбчивое сердце, так что это выражение Марк знал настолько хорошо, что у него вырвался вздох.

– И кто на этот раз?

– Ну, как тебе сказать...

На кухню заглянула Берта, и Конрад замолчал.

– Если вы закончили сплетничать, то пойдемте играть.

– Потом, – шепнул он, схватил бокал в одну руку, бутылку – в другую и поплыл за Бертой в гостиную, как фрегат на попутном ветре. Марк направился следом, но из коридора завернул в уборную.

Прямоугольник комнаты, выложенной белым кафелем, был залит холодным светом и напоминал операционную. Пахло ментолом и эвкалиптом с тонкой ноткой медицинского спирта. На бортиках вокруг ванной высились белоснежные, словно слепленные из снега, свечи.

Марк вымыл руки и влажными пальцами затянул растрепанные волосы в короткий хвостик. Пряди упорно лезли в глаза, и какое-то время он безуспешно пытался откинуть их в стороны, пока наконец не сдался и взглянул в зеркало, сияющее чистотой. Девчонки явно не пренебрегли уборкой, и глядя в свое отражение, у Марка вдруг создалось чувство, что это не просто отражение – это человек из плоти и крови, который стоит по ту стороны раковины, цепляясь за ее мраморные бортики, и смотрит на него взглядом исподлобья.

Демир.

Марк моргнул. Наваждение рассеялось.

Это всё еще он и его осторожный взгляд, нисколько не напоминающий остриё хитрых глаз Демира. Это всё еще его спокойный рот, отличающийся от плотно сжатых, скривленных в усмешке губ брата, как вода отличается от огня, даже несмотря на то, что форма рта – одного слепка, копия отцовского. И все еще его линия скул, плавно спускающихся к заостренной челюсти – совсем не те рельефные кости, напоминающие холмы, какие Демир забрал у матери при рождении.

Насколько они похожи на самом деле – каким Демир был, каким Марк стал? Насколько он повторяет его путь?

И если что-то пойдет не так, то что скажет отец?

Марк прикусил губу. Если отец узнает, как далеко он зашел, то точно так же заклеймит его пропащим человеком, беспутным сыном, которого он будет избегать в разговорах с Эвелин, как проклятье – как будто произнести его имя будет значить напророчить дочери ту же судьбу. А если всё пойдет не по плану и он пропадет в Тени, как Демир, то для отца станет темной фигурой, снаркоманившимся ребенком, у которого на роду было написано погубить себя. И потом отец, анализируя жизнь сыновей, разделенных десятилетием, но страшным образом проживших одинаково трагичную в своих деталях судьбу, придет к убеждению, что Марк на самом деле ничуть не отличался от брата, и поставит на его памяти тот же крест.

Марк тряхнул головой. Ничего отец не узнает хотя бы потому, что у него нет намерения повторять судьбу Демира. Он не застрянет в Тени. У него есть много преимуществ, одно из которых заключается в том, что в этом путешествии он не один: у него есть команда, на которую он может положиться.

И с этой мыслью Марк направился в зал.

Кто-то включил торшеры, расставленные с обеих сторон стола, так что комната больше не тонула в полумраке и освещала пространство уютным ореховым светом. Бросив быстрый взгляд на Ингу, Марк вздохнул с облегчением: теплота торшеров мягко освещала ее лицо и кожу и рассеивала впечатление, словно она только что поднялась из гроба.

Конрад с Бертой сидели на толстом ковре, раскладывая на низком столике какую-то настолку. Мун так и не двинулась с дивана, но теперь к ней присоединилась Инга, и они о чем-то шептались, склонив друг к другу головы. Мун не заменила мрачность веселостью даже в честь праздника, а Инга не отличалась улыбчивостью в принципе, так что их дуэт порождал удвоенную грозовую волну. Взглянув на их суровые лица, короткие жесты и многозначительные взгляды друг другу, Марку подумалось, что выглядят они так, словно планируют разбойное нападение под лозунгом "пленных не берем". На этой мысли он уселся на ковер между Бертой и Конрадом, которые сортировали пластиковые фигурки, рассыпанные поверх игральной карты.

Конрад взглянул на Марка сияющим взглядом.

– Ты вовремя! Я только что придумал концепт офигенной настолки!

– Да ну?

Берта тем временем пододвинула к нему огромный поднос со снеками и огромным блюдом с картошкой-фри и ломтиками утки, которую она, по всей видимости, уже успела разделать. Марк закинул в рот кусок мяса, а Конрад заявил:

– Мы сделаем игру по мотивам Тени.

Марк тут же подавился, и, хотя жест был наполовину картинным, Берта подыграла и начала стучать по его спине.

– Подожди помирать – сначала выслушай его идею.

Конрад, сверкая взглядом, как маньяк, продолжил:

– Короче, смотрите... Это будет такая большая карта и до четырех агнийцев за раунд. Теневые гады будут антагонистами, а веномы, гнёзда и базы – ключевыми локациями. Веномы нужно убирать – то есть тратить на них заработанные очки энергии, а на базах можно восполнять здоровье после битв.

Прожевав картошку, Марк спросил:

– А что делают красные гнезда?

– Агнийцы за них соревнуются.

– Зачем?

– Гнезда дают очки победы, но их количество ограничено. Так что агнийцы либо делятся на группы, либо ведут одиночную кампанию: каждый должен убрать все веномы со своей территории и собрать как можно больше гнезд, которые разбросаны по всей карте случайным образом. Ну и, конечно, по ходу они борятся друг с другом и с теневыми гадами, а базы – это места, в которых они в безопасности... Игра заканчивается, как только все красные гнезда разобраны. А за каждый оставленный веном вычитается вдвое больше очков, чем дает одно гнездо. А в случае, если случится прорыв – то есть, если ты вытянешь карточку-катализатор, – то тебе нужно тратить на него очки красного гнезда. Если у тебя нет этих очков – ты автоматически подыхаешь... ну, в смысле, вылетаешь.

При рассказе он снял новогоднюю шапку и безостановочно лохматил ершик светлых волос, которые уже торчали на голове как выбеленные иглы ежа.

– И откуда у тебя только такие идеи, – протянул Марк.

– Скажи, а? – Конрад улыбался так довольно, как будто уже распродал первый тираж игры. – Ну что, партеечку?

Он взялся за кубики, и они склонились над доской. Тем не менее, разговор о красных гнездах продолжался. В какой-то момент, двигая свою фигурку на три хода вперед, Марк спросил:

– Откуда они вообще появляются?

– Да просто появляются, – ответила Берта, следя за его ходом. – Вырастают как будто из ниоткуда. Но никогда не выходят за пределы Берлина...

Вдруг позади нее раздался голос Инги:

– На минуточку! Было же в Потсдаме.

Марк оглянулся. Она сидела на диване, закинув ноги на ближайший стул, и перебирала на блюде виноград.

– А, точно! – Берта обернулась. – Ты тогда пила трехчасовую настойку.

Инга кивнула и закинула виноградину в рот.

– Три часа? – Повторил Марк, переводя взгляд с одной на другую. – Ничего себе путешествие.

– Это исключительный случай, – сказала Берта. – Больше двух флаконов пить строго не рекомендуется.

– Почему? – Спросил Марк, хотя в его голове уже теснились догадки, нарастающие в драматизме: плохое самочувствие, длительное возвращение, одичание, смерть.

Берта посмотрела на него с таким мрачным значением, словно подтверждая его мысли.

– Ничего хорошего. Поэтому нужно беречь себя, холить и лелеять. Побольше отдыхать и не лезть на рожон.

– Жаль тут кое-кого нету, чтобы тебя послушать, – хмуро заметил Марк.

– Он знает это не хуже нас. Другое дело, что он не следует пути здравомыслия.

Марк неопределенно хмыкнул, а Берта, раскрасневшаяся от глинтвейна, добавила:

– Даже раньше, чтоб ты понимал, ему было проще выйти три раза в неделю, чем один раз позвонить нам... После случившегося с Юлианом стало только хуже.

– Как хуже? – Не понял Марк. – Куда же тут хуже?

– Ну... – Берта обернулась на напарницу.

Инга сидела с нейтральным лицом. Через мгновение, словно получив одобрение, Берта объяснила:

– Инга регулярно приезжала помочь Френсу с выходами в Тень – брала на себя одну смену раз в две недели. Но...

И тут Инга перебила ее голосом сухим и ломким, но полным непоколебимого достоинства, как будто раскрывала детали зловещих событий, в ходе которых кто-то покушался на ее женское достоинство:

– Но раз через раз к тому моменту, когда я приезжала, Френсис уже успевал сходить сам. – И, поглядев на Марка, она чуть заметно приподняла бровь. – И буду честной – это дико бесило. Я еду работать – а он уже забрал мою работу, как вор-единоличник.

Это заявление просвистело в воздухе, как камень в сторону отсутствующего Френсиса. Марк, совершенно не ожидавший нападок на Френсиса этим вечером и в этом обществе, оторопело моргнул.

– Ну, наверное, он хотел освободить тебя от усилий, – предположил он, пытаясь не столько оправдать Френсиса, сколько внушить Инге мысль, что Френсис это делал не для себя – а для нее. Лично он не видел в действиях Френсиса ничего предосудительного или удивительного: эта информация только укрепила его убеждение, что Френсис готов позаботиться о друзьях даже за счет собственного самочувствия.

Но Инга отмахнулась коротким и крайне изящным жестом руки, словно отточенным движением аристократа, отказывающегося от неудачного аперитива.

– Я никогда не просила о подобных, с позволения сказать, поблажках. Тем более что эти ни с кем не согласованные выходки – не более чем фривольство и ребяческий инфантилизм. Выходы в Тень – это работа. У каждого из нас своя роль, и совершенно недопустимо покушаться на кусок другого под маской жертвенности и ложного героизма. Руководить ходами в этой пьесе всегда было и будет правом одного только Рема, и Френсису нужно перестать зарываться на место, которое ему не принадлежит.

Установилась тишина.

Слов у Марка не было – осталось одно изумление. Он смотрел на Ингу, словно видел ее впервые в жизни – может, так оно и было. Однако его взгляд ее ничуть не смущал: глазами светло-голубыми и яркими, как свет фонарей в темноте, она смотрела в ответ, не моргая. Марк даже не мог утверждать, понял ли он, что именно она вкладывает в свои слова про куски и роли, но ее речь звучала как сплошное очернение имени Френсиса. Он не мог поверить, что слышит это от нее. Но тут же осознал – а ведь они никогда толком не разговаривали по-настоящему, не через поверхностную болтовню или заказы в кофейне. С самого момента знакомства он по пальцам мог пересчитать те разы, когда видел Ингу, и все разы она заходила к ним на работу: то на кофе, то на перекус, и всегда – в смены Френсиса или в присутствии Мун. Интересно, знает ли Френсис, какого она мнения о его поступках? В поисках ответа Марк посмотрел на Берту, но та притупила взгляд. Марк перевел глаза на Мун – та, как всегда, окаменела подобно римскому бюсту, с мрачным презрением взиравшему на мир вокруг.

И тут Конрад вдруг разорвал тишину с такой неожиданной громкостью, как будто стену пробил гудящий локомотив:

– Погодите-ка! Я так и не понял, а что случилось с Юлианом? – Он сидел, растерянный и сбитый с толку, кидая на всех вопросительные взгляды. – Он уехал или что?

Берта открыла рот, но Инга шикнула. Они посмотрели друг на друга с такими лицами, словно развернули рьяную телепатическую дискуссию. Конрад хмурился, словно силился понять, что не так с его вопросом, а Мун разглядывала свои длинные ногти, как будто не имела отношения к происходящему.

В наступившей тишине Марк раздраженно вздохнул.

– По-моему, пора бы научиться нам доверять.

Берта шумно вдохнула и выпустила воздух сквозь тонкую трубочку губ. Она выглядела такой напряженной, словно хотела убежать от этого разговора, но не могла себе этого позволить.

– Мы вам доверяем, дорогой. Просто это не наш секрет.

Перебирая кубики автоматическим жестом, чтобы чем-то занять дрожащие руки, Марк произнес:

– Френсис мне всё рассказал. Так что нечестно получается, что Конрад один не в курсе.

И тут со стороны Мун раздалось брезгливое фырканье.

– Он сам тебе рассказал или ты в его дневнике вычитал?

Марк мрачно на нее посмотрел, но не успел он придумать ответ пообидней, когда возмущение Конрада прорвало дамбу его неуверенности:

– Я тут что, крайний?! Почему я узнаю все последним?

Берта глубоко вздохнула и отвернулась от Инги так, чтобы не видеть ее холодного лица.

– Юлиан заразился бешенством теневой стороны. Френсис на тот момент был рядом, и ему пришлось... убрать его.

Конрад вытаращился на нее во все глаза.

– Убрать? В смысле – убрать?

– Я говорила, что это опасная работа, – безрадостно сказала Берта. – А ты что подумал? Что я та еще шутница?

– Но... – Конрад выглядел таким подавленным, словно весь его мир вдруг затмили неожиданно мрачные горизонты грозного будущего. – То есть... это может случиться и с нами?

– Наша работа – избежать этого любой ценой, – протянула она, перебирая карточки настольной игры с таким видом, как будто хотела хоть как-то отвлечься от мрачных тем, неожиданно захвативших зал.

Марк подумал, что терять ему нечего – настроение у всех и так уже пропало, – поэтому спросил то, что вертелось в его голове не один день:

– Почему вы вообще этим занимаетесь?

Рука Берты с карточками дрогнула, но глаз она не подняла и рта не открыла. Инга позади нее коротко вздохнула – но не тяжело, как Берта прежде, а с некоторым нетерпением, будто Марк цеплялся за тему, которая всем уже порядком надоела.

– Занимаемся, потому что так надо.

– Спасибо за подробный ответ! – Ответил Марк, не скрыв раздражения в голосе.

– Никто не должен тебе подробных ответов на то, что тебя совсем не касается, – сказала Инга; ее голос прозвучал спокойно и ровно и напоминал водную гладь в безветренный день, в глубине которой скрывались морские чудовища.

Тут Берта воскликнула:

– Давайте не будем ссориться! Не в новый год же! И вообще, ничего удивительного, что ему интересно – я бы на его месте об этом в самый первый день спросила!

Ее голос дрожал, а глаза странно поблескивали, словно она из последних сил сдерживала эмоции, которые стучали в ее груди вместе с сердцем.

– В таком случае – можешь рассказать ему свою историю, – обратилась к ней Инга. – Это твоё право, как и моё – не делать из собственной повод для сплетен.

Берта прикусила губу, явно не решаясь последовать ее словам. Глядя на ее пограничное состояние, напоминающее приближение к истерике, Марк поспешил сказать:

– Да ничего. Это и правда не мое дело. Чей вообще ход?

И он опустил глаза на карту, веселую в своих ярких красках, словно издевка над их омраченным вечером. Реплика прозвучала топорно и не к месту, но Берта с Конрадом вцепились в нее, как в магический инструмент спасения из безвыходной ситуации, и с преувеличенным энтузиазмом включились в игру. Но Марк уже едва ли мог сосредоточиться на происходящем. Не таким он видел вечер нового года, и в очередной раз неправильно посчитав свои клеточки хода – Конрад вновь показал, куда ему нужно ставить фигурку, – Марк задался вопросом, где носит Френсиса.

После одного из ходов Берта вскочила с места и сбегала на кухню, чтобы щедро налить всем присутствующем глинтвейна, а потом с пугающей бодростью начала болтать обо всем подряд, но дрожь голоса выдавала ее истинное состояние. Однако к концу партии ее речь потекла плавнее и вернула себе привычные игривые нотки, пропитанные алкогольным маревом. Сам Марк почти не притронулся к своему стакану и продолжал крутить в голове резкие слова Инги, а разговор Конрада с Бертой слушал лишь краем уха.

– Жизнь одна, и ты в праве делать с ней то, что считаешь нужным, – убеждала она его. – Никто не может тебе указывать – это проблема многих родителей, а потом их место занимают партнеры, и вот ты уже в оковах на всю жизнь. А если взять, к примеру, Ингу...

– Даже не думай, – ответила та от стола, накладывая себе на тарелку все сорта сыра.

– Ладно. Возьмем меня, – Берта откинула с лица волосы и с улыбкой обежала взглядом лица присутствующих. – Я люблю пряники и не люблю, когда в меня тычут кнутом. Ну, только если я не в нижнем белье...

Конрад, как раз пивший воду, подавился и закашлялся.

– А отношения – это кнут, – Берта пожала плечами с видом "такова жизнь". – И я не только про сексуальные. Так что празднуй свободу, пока можешь.

– И это ты говоришь? – Спросила Инга; в ее голосе прозвучала мягкая укоризна. – Святая миссия твоей жизни – отыскать мужчину поудачнее и запутать его в своих сетях.

– Свобода – это прекрасно, но любовь – еще лучше. Проблема в том, что ее днем с огнем не сыщешь: все вокруг жмодят пряники и так и норовят тыкнуть в тебя кнутом!

Конрад на этих словах приобрел странный жалобный вид, но не сказал ни слова и только сделал быстрый глоток воды. А Инга коротко хмыкнула:

– Потому что, моя дорогая, ее не в клубах и не в барах ищут.

– В этом деле хороша любая тактика, – парировала Берта. – Я считаю, чем больше выборка – тем больше шансов.

– До сих пор ты находила там только проблемы.

Берта посмотрела на нее со странной смесью смущения и вызова в лице. Помедлив секунду, она сказала:

– Я нашла там тебя. И считаю это счастьем, а не проблемой.

Глядя на нее глазами голубыми и холодными, как зимняя стужа, Инга вдруг раздвинула тонкие губы в короткой, но искренней улыбке.

– Засчитано.

Тут в коридоре хлопнула дверь. Марк вздрогнул, прислушиваясь, но уже знал, кто пришел, и ему вдруг задышалось с такой легкостью, словно на него надели кислородную маску.

– А вот и сам дьявол... – Берта вскочила и кинулась в прихожую.

Марк хладнокровно остался на месте, хотя ему хотелось сделать то же самое. Кожу покалывало тепло радостного ожидания, и он понял, что все это время неосознанно поглядывал на настенные часы, которые успели подползти к восьми.

Берта вернулась в гостиную, с хитрым видом оборачиваясь через плечо.

– У меня к тебе вопрос на засыпку.

За ней показался Френсис с покрасневшими от холода скулами. Он оглядел присутствующих и бегло улыбнулся Марку.

– Я весь внимание, – он остановился в проходе, стягивая с плеч зимнюю куртку.

Марк обежал его взглядом: черные ботинки, неформальные зауженные брюки с металлической бляшкой ремня и светло-дымчатый бомбер поверх белой футболки. Свежесть белого цвета особенно подчеркивала его загорелую кожу, родинки на шее и темные волосы в их привычной небрежной укладке. Вид у него был ухоженный и изысканный и в то же время – не вычурный; так можно было заявиться и на торжество, и на работу. Марк не в первый раз подумал, что Френсису с удивительной легкостью удается комбинировать в своем стиле холеную аккуратность, неформальность и вызывающий спорт.

Берта устроилась на полу и окинула его заинтригованным взглядом с ног до головы.

– Что ты думаешь о вечной любви?

– О вечной любви? – Переспросил Френсис так, словно это был последний вопрос, который он ожидал. – Я смотрю, вы тут времени не теряли. Какая по счету бутылка?

– Ой, да брось! – Берта закатила глаза, игнорируя вопрос о бутылке, хотя ответ – далеко не первая – был явно написан в ее раскрасневшемся лице. – Так во что ты веришь – в любовь или сексуальную тягу?

– Это как спросить, верю я в единорогов или лошадей.

Берта оглушительно фыркнула.

– Все ясно! Люди, ну нет у вас поэтической жилки! Как так жить-то можно?

– В тебе говорит юношеский романтизм, – сказал Френсис, затем шагнул обратно в коридор. – Так, я тут кое-что принес... Кстати, Хасан опять всучил мне настойку.

При упоминании этого имени Марк непроизвольно нахмурился, но постарался сразу же выбросить это из головы, словно ничего и не услышал. А Берта вскочила с такой скоростью, будто боялась, что настойка испарится, пока она сидит.

– Так что ж ты сразу не сказал!

Она выхватила у него бутылку без этикетки из прозрачного стекла, а Френсис перенес на диван огромную спортивную сумку и начал вытаскивать из нее непроницаемые полиэтиленовые пакеты. Взяв один из них, он вдруг кинул его Марку.

Марк схватил пакет, который чуть было не угодил ему в лицо, и сделал мысленную галочку поработать над своим проворством. Опустив глаза на упаковку, он увидел собственное имя, выведенное красным маркером.

– Это что?

– Это причина, по которой ты перестанешь жаловаться на рабочий фартук, – сообщил Френсис, передавая пакеты остальным.

– Мы же договорились без подарков! – Возмутился Конрад, рассматривая свой пакет с некоторой опаской, будто боялся, что там припрятан чей-то труп.

– Это не подарок – это жизненная необходимость.

Марк разорвал упаковку и, просунув ладонь внутрь, нащупал что-то плотное и мягкое, струящееся по пальцам бархатистой тканью. Достав содержимое на свет, он обнаружил, что вещь не одна – их три. Две одинаковые футболки и схожая кофта, из одного материала, в черном цвете. С боку от воротника, над маленьким огненным символом, изображающим солнце, стояла тонкая плетеная надпись: "Акенсе".

Френсис, стоя посреди зала в совершенно непосредственной позе хозяина торжества, наблюдал, как собравшиеся распаковывают пакеты и изучают одежду.

– Наша новая рабочая униформа с великодушного позволения Мун.

Прикладывая на себя футболку, Берта игриво заявила:

– Ну берегитесь – я приду к вам подрабатывать!

– Не пускайте ее, иначе ваше кафе превратится в бордель, – хмыкнула Инга, примеряясь к собственным вещам.

Они пустились в шутливую перепалку, а Конрад заметил:

– С качеством не прогадал...

Он уже успел сменить свою клетчаткую рубашку на футболку и теперь крутился в ней, как водоворот, пытаясь оценить на удобство.

Марк пролез ладонью во внутреннюю часть кофты и с удовольствием ощутил мягкость изнанки, но отложил ее в сторону и натянул футболку по примеру Конрада. Она пришлась как раз впору, и он отошел к зеркалу, стоявшему в дальней части комнаты у одной из закрытых дверей. Разглядывая себя в отражении, Марк зацепился взглядом за маленькую витую надпись. Название кафе – и по совместительству имя покойного отца Мун. Человека, убитого Демиром. И теперь это напоминание всегда будет с ним.

Френсис подошел к нему сзади.

– У тебя такое лицо, как будто ты скучаешь по фартуку.

Марк натянул улыбку.

– Классная вещь.

Они встретились взглядами в отражении.

– Давай еще раз. Теперь попробуй убедительнее.

– Да нет, правда. Просто... – Марк замялся, глядя на надпись на футболке. – Забей. Все нормально. Не о чем беспокоиться.

– Это та фраза, после которой как раз стоит начать.

Марк вздохнул. Развернувшись, он мельком глянул за плечо Френсиса. В комнате стоял веселый гомон – остальные были заняты вещами, а Берта уже включила музыку из колонки Френсиса, под которую самозабвенно танцевала. Пользуясь тем, что никто их не подслушает, Марк тихо сказал:

– Просто странное чувство – после всего, что я узнал, носить на себе имя отца Мун.

Френсис кивнул в сторону коридора и сам же направился из комнаты, завернув на кухню. Когда Марк вошел следом, Френсис уже облокотился о подоконник к нему лицом.

– Во-первых, это название кафе. – Сказал он, прикуривая сигарету у открытой форточки. – Во-вторых, ты никаким боком не причастен к тому, что с ним случилось, когда тебе было десять и ты смотрел дома мультики.

Марк подошел и прислонился к кухонной стойке рядом. Из-за размеров кухни они стояли так близко, что не оставили между собой свободного пространства и вздумай кто-нибудь присоединиться к их обществу, то не сумел бы влезть между ними. Марк чувствовал парфюм Френсиса, сигаретный дым и дуновение холодного ветра в в лицо.

– Скажи это Мун.

– Мун не европейский суд по правам человека и не может вынести тебе приговор, – Френсис затянулся, выпустил дым в сторону и после короткой паузы добавил: – Я удивлен, что тебя это до сих пор волнует.

– А куда мне от этого деться?

Френсис смотрел на него какое-то время. Затянулся еще раз. Затем спросил:

– Ну и как, помогает? – На непонимающий взгляд Марка он пояснил: – Мучиться грехами, которые даже не тебе принадлежат.

– Ты так говоришь, как будто я могу так просто перестать об этом думать, – ответил Марк и опустил взгляд на футболку – а точнее, на надпись.

– Ну так избавься от нее, – сказал Френсис. – Сними и выкинь в окно прямо сейчас.

Марк вытаращил на него глаза.

– Еще чего!

– Ну а что тогда? – Френсис коротко пожал плечами, словно победил в этом раунде.

Установилась тишина. Марк стоял, скрестив ноги, и задумчиво подергивал сережку в ухе. Он думал о том, что отец сегодня сказал про Демира, но не хотел посвящать в это Френсиса и потому держал рот на замке. Никто, кроме него, не верит в существование объективных оправдательных причин, которые слепили судьбу Демира. Даже Френсис.

Глядя на мрачную тень, гуляющую в его лице, Френсис склонил голову.

– Ну, чем еще порадуешь?

– Ничем, – буркнул Марк, не поднимая глаз.

– Да брось. – Френсис стряхнул пепел в металлическую пепельницу на окне. – Все мы знаем, что ты расколешься.

– Ничего подобного.

Френсис выжидающе молчал. Марк со вздохом потер скулу. Но вместо имени брата сказал то, что беспокоило его последний час:

– Ты знаешь, что Инга про тебя говорит?

– Ну и что же? Какой я обаятельный красавчик с завышенным самомнением и отбитой пунктуальностью?

– Она сказала, как после той истории с Юлианом она приезжала помогать на базу, а ты похищал ее работу.

– А, это, – только и выдал Френсис, затем затянулся в последний раз и потушил выкуренную до фильтра сигарету. В его спокойном лице не было ни удивления, ни любопытства.

– Так ты в курсе?

– Ну, сам подумай. Вряд ли бы она отмочила крамолу за мой счет за одним с тобой столом. Все знают, как мы с тобой... общаемся.

На последнем слове Френсис странно запнулся, словно хотел сказать нечто другое и вдруг свернул на полпути.

Марк бросил на него быстрый взгляд, пытаясь понять, какое слово он хотел произнести, но Френсис принял совершенно беспечный вид – как будто и не было никакого другого слова.

Марк прикусил щеку, нахмурился, а затем признался:

– Когда она это сказала, я не знал, как себя вести.

– Как обычно, например?

– Обычно про тебя никто таким тоном не говорит.

– Ну вот видишь, не все меня идеализируют, как ты! – С шуткой в голосе заметил Френсис.

– Не понимаю этих людей, – голосом, полным иронии, отозвался Марк. – Но серьезно, она ведь твоя коллега...

– Вот именно – коллега. Ты никогда не видел ее в деле, но можешь мне поверить: она отлично работает – то, как она уничтожает веномы и тварей, заслуживает награды "Агниец года".

– Но то, как она про тебя говорила... Например, что ты зарываешься на место Рема – это вообще о чем?

На этих словах на переносице Френсиса пролегла заметная морщинка. Он продолжал смотреть на Марка, но взгляд его сделался отстраненным, словно он обдумывал что-то такое, что нельзя было обернуть в обычную шутку, как в шуршащую обертку. Марк подумал, что он нащупал что-то важное, и молчал, ожидая, что Френсис сформулирует мысль. Однако когда Френсис заговорил, Марк, к своей досаде, услышал вовсе не какое-нибудь откровение, а лишь фразу, которой Френсис явно пытался свернуть тему:

– Ну что тут сказать? У нее есть рот – она может использовать его, как хочет.

– И тебя это не беспокоит?

– Это не важно. Слова не ранят. По крайней мере, если не впускать их себе под кожу.

Однако Марк видел в словах Инги нечто большее, чем просто выражение своего мнения. Он видел в этом спрятанную обиду, а может, даже злость. И вспоминая ее холодное лицо и отрывистый голос, когда она это произносила, он думал, что нельзя делать вид, что этого не было, хотя что именно он хотел на этот счет предпринять – пока не знал и он сам.

– Не понимаю, – с упором возразил он, пытаясь отыскать направление. – Как можно работать рядом с человеком, который...

В этот момент на кухню заглянула Берта, и Марк оборвал себя на полуслове.

– Чем это вы тут занимаетесь?

– Не тем, чем ты думаешь, – ответил Френсис.

– Очень жаль. В таком случае – прошу к столу.

– Показывай, что вы там успели приготовить.

Френсис отлепился от подоконника, но Марк не шевелился.

– После тебя, – сказал Френсис и выставил ладонь в таком жесте, словно выпроваживал его с кухни.

Марк понял, что выбора у него нет, и с неохотой последовал за Бертой, которая болтала про кулинарные изыски, на которые пошли они с Ингой. Френсис уселся на первое подвернувшееся свободное место – во главе стола, и Марк сел по его левую руку. Напротив него сидел Конрад, рядом с ним – Мун, после нее – Инга. Рядом с Марком села Берта, которая начала разливать по рюмкам настойку, которую принес Френсис.

Чокнувшись с остальными, Марк принюхался к содержимому рюмки с огромной опаской: пахло одновременно и спиртом, и чем-то фруктовым. Он сделал небольшой глоток, и нёбо опалило жаром крепкого спиртного, который мгновенно смягчился приятной сладостью вишни, окутавшей рецепторы. Ему захотелось допить рюмку до конца, но мысль, что ее делал Хасан, заставила поставить рюмк на стол. Однако Берта тут же плеснула в нее добавки до самого края. Вокруг трещал разговор – о погоде, блюдах, настойке Хасана, воспоминаниях предыдущих новых годов, истории из жизни. Фоном играла музыка. Насытившись всем понемногу, Марк откинулся на мягкую спинку стула. От нечего делать он все-таки взялся тянуть настойку, стараясь сделать про себя вид, что Френсис купил ее в магазине, и слушая общий разговор только краем уха. Его желание в нем участвовать пропало начисто в тот момент, когда он узнал Ингу поближе.

Однако не его одного одолело мрачное настроение.

С течением разговора Конрада поглощала задумчивость, ему не свойственная: видимо, он все еще находился под влиянием новостей, которые узнал ранее. Инга как раз говорила Берте о новой диете, которую решила попробовать с первого января – несмотря на то, что она и так была худая, как лиана, она полагала, что это состояние дел нужно непременно поддерживать. В конце концов, на сцене нужно выглядеть на все сто, даже если зрителей не больше пары десятка человек или все они – дети дошкольного возраста. Берта активно слушала, кивала и накладывала себе очередной салат, явно не беспокоясь ни о каких диетах и ограничениях. После фразы Инги, что только дисциплина может держать жизнь в узде, Конрад вдруг сказал:

– Жизнь – это рулетка...

– Главное, чтоб не русская, – отозвался Френсис, смакуя безалкогольное пиво.

– С этой работой – именно она... – И на вопросительный взгляд Френсиса Конрад добавил: – Впервые в жизни рад, что я не агниец.

Френсис вскинул брови и оглядел собравшихся.

– Что вы с ним сделали, пока меня не было?

А тот продолжал:

– Все эти злобные гады, которые могут пролезть в наш мир в любой момент...

Марк не выдержал:

– Не все они злобные. Некоторые из них как пауки. Выглядят страшно и люди их ненавидят, но на самом деле они вообще никакой опасности не представляют.

Тут Инга хмыкнула. Ее вид вдруг стал опасно похож на тот, который она приняла, когда комментировала поведение Френсиса.

– И кто из теневых тварей, по твоему, не представляет опасности?

– Ксафаны, например, – заявил Марк, и, хотя он не сомневался в правдивости своих слов, все равно кинул нервный взгляд на Френсиса: – Я имею в виду, они же нас просто боятся. Они хоть раз на нас напали?

– Потому что мы агнийцы, – объяснил Френсис с расстановкой, как маленькому. – Кого они не боятся – так это обычных людей.

– Ладно, допустим, – кивнул Марк, не собираясь заходить вместе с Френсисом в опасную зону обсуждения ксафанов. – Что насчет тихаков? Они хоть раз к нам подошли?

– Нет. Но они принадлежат Тени.

– То есть, – заговорил Марк, пытаясь перефразировать его слова, – мы ненавидим их всех просто за то, что они живут на теневой стороне? Вот так просто гребем всех в одну кучу?

Френсис вздохнул.

– А дальше ты скажешь, что Высший тебя не сожрать хотел, а на свидание позвать?

– Не знаю насчет Высшего, но смысл в том, что не все они злые. А шакари, например, почти как собаки.

На этих словах вдруг раздался оглушительный хохот, и Марк с удивлением уставила на Берту, которая захлопнула рот ладонью, но продолжала глухо смеяться. Инга, в свою очередь, вскинула брови с таким изумлением, будто Марк сказал, что решил завести себе шакари в качестве домашнего питомца.

– Ага, собаки. Бешеные. – Сказала она.

Берта тоже пыталась что-то сказать, но получилось у нее только с третьего раза. Стряхивая с ресниц слезы, она повернулась к Марку:

– Ты уж извини... Просто шакари однажды чуть Ингу не загрызли. Мы тогда еле ноги унесли.

– Одно из самых радостных воспоминаний моей жизни, – процедила та.

– Мне показалось, они не нападают без причины, – сказал, хмурясь, Марк. – Может, они просто чувствуют страх?

– Они тебе не пекинесы, – жестко ответила та. – Они бешеные твари, которые стояли на моем пути.

Марк понимал, что пора бы замолчать, но накопленное за весь вечер раздражение и определенный процент алкоголя в крови сделали свое недоброе дело.

Скрестив руки на груди, он вернул Инге взгляд.

– Тогда все ясно. Получается, они почувствовали твою злобу.

Тут Мун, которая до этого наблюдала за происходящим, как за скучным спектаклем, вдруг спросила:

– Ты что, из Гринписа? Может, движение за права шакари возглавишь?

Их злобное единодушие вызвало у Марка очередной прилив раздражения, которое начинало граничить с плохо контролируемой злостью.

– Если несешь ненависть, то нечего удивляться, когда ненависть возвращается в ответ. Что сажаешь, то и растет – это закон.

Инга чуть склонила голову.

– А знаешь главный закон теневой стороны? Сожри – или будь сожранным. Это работа не для соплежуев. Протяни шакари ладонь – и он оторвет тебе руку.

– Я пробовал. Моя рука все еще цела.

Берта издала странный звук, похожий на недоверчивый вздох.

– Ты серьезно? – Она посмотрела на его руки так, будто хотела убедиться, что они на месте.

– Когда ты успел? – Спросил Френсис.

– В тот раз, когда мы убегали от гончих и разделились.

– Вот и оставляй тебя одного, – сказал он и больше не проронил ни слова, так что Марк не понял, какой подтекст он в это вложил.

Инга с сухой улыбкой спросила:

– Принял тебя за своего?

– Просто он душка, – засмеялась Берта, как будто услышала лучший жизни анекдот. – Даже шакари не устоял. Невероятно... впрочем, нет, я не буду пытаться повторить этот подвиг.

А Инга всё не сводила с него взгляда.

– Ты поосторожнее, – сказала она таким тоном, словно меньше всего на свете беспокоилась о его безопасности. – Нам тут эксцессы не нужны.

– Можешь за меня не переживать.

К счастью, в этот момент Конрад повернулся к Инге с вопросом, а как вообще выглядят шакари, и Марк наконец получил возможность незаметно перевести дух, сжимая подрагивающие пальцы в кулак. Он уставился на столешницу, испытывая тошноту. Несмотря на легкий дурман опьянения, он понимал: с этого вечера его отношения с Ингой вышли на тот уровень, по которому ему придется ходить с осторожностью, как по натянутому канату, иначе он может слететь туда, где не видит дна и не знает, что его встретит внизу. Он привык к ненависти Мун, но не чувствовал от нее угрозы и понимал, откуда она исходит. Но Инга вселяла в него опаску. Сидя с противоположной стороны стола, она пробирала его ледяными глазами и будто давала обещание доказать ему свою правоту на деле – чего бы это ни стоило. То ли потому что она тоже была агнийкой, то ли по другой причине – но Марк, истратив смелость, уже не поднимал на нее глаз. И вдруг подумал, что ее взгляд заставляет его чувствовать тот же дискомфорт, который он ощущает в присутствии Рема. Он почувствовал, что больше не может этого терпеть. Он не хотел устраивать сцену, но сидеть за столом уже не мог и потому вдруг резко, неожиданно даже для себя, поднялся с места, и ноги послушно вынесли его из зала в коридор, а оттуда – на пустую кухню. Он встал у окна, пытаясь понять, в какой момент все пошло не так.

За ним вошел Френсис и закрыл за собой дверь.

– Марк, – позвал он.

– Поверить не могу, – пробормотал он. – Я еще и крайним оказался.

– Марк, послушай. У нас есть причины, почему мы не питаем к Тени большой любви.

– Мне она ничего плохого не сделала.

– Кроме того, что сожрала твоего брата?

– Меня там не было, я этого не видел.

Френсис развел руками, будто они оказались в патовой ситуации.

– И что дальше? Будешь саботировать нашу работу?

Марк хмурился, испытывая одновременно и трусливое желание пойти на попятную, и сделать смелый шаг вперед и посмотреть, что будет. Второе желание перевесило, и он тихо спросил:

– Так ты только об этом волнуешься?

– А о чем еще мне нужно волноваться, Марк? – Воскликнул Френсис, все еще с разведенными руками. – Думаешь, мне светит увидеть, как в порыве благородства ты поворачиваешься спиной к какой-нибудь гончей, а она рвет тебя пополам?

– Я не такой дурак.

– Я не говорю, что ты дурак, но факт в том, что твоя доброта мешает здравомыслию!

Марк смотрел на него пару секунд, до боли закусив щеку изнутри.

– Я и не знал, что доброта – это какой-то дефект, – сказал он, со стыдом услышал, как дрожит его голос, и отвернулся к окну, в котором не видел почти ничего, потому что стояла густая ночь. Зато он видел отражение всей кухни, залитой теплым светом, и то, как с усталым вздохом Френсис потер лицо.

– Нет. Не дефект.

Френсис сделал шаг в его сторону. Марк развернулся, чтобы огрызнуться, но тут Френсис вдруг обхватил его за плечи и притянул к себе в крепком объятии. Уткнувшись в его плечо, Марк замер, как суслик, угодивший в незнакомую ситуацию и не знавший, как действовать дальше. Собственной грудной клеткой он чувствовал, как в груди Френсиса бьется спокойное сердце. Затем ощутил, как Френсис провел рукой по его волосам, задев хвостик, затем рука остановилась на его шее и больше не шевелилась. Короткое мгновение превратилось в долгие секунды, а они так и стояли, не шевелясь, и Марк наконец поднял руки – нерешительно и осторожно, будто боялся, что Френсис его оттолкнет – и обхватил его вокруг талии. Он чувствовал его крепкое тело, сильные мышцы спины, а в голове витал странный дурман, накладывающий на происходящее слой сюрреализма, как будто алкоголь вдруг отправил его в потайные мечты.

И тут дверь распахнулась.

– Да что опять-то... – Вздохнул Френсис и отстранился словно бы с неохотой, потому что Марк заметил в его лице тень недовольства.

Сам Марк убрал руки с быстротой молнии, ощущая в лице жар.

– Ну извините, что мне сигарета нужнее, чем ингалятор – астматику! У нас новый год со стрессом на десерт! – Берта захлопнула дверь и обернулась к ним со страшным шепотом: – Что вообще там произошло?

В голове Марка стояло головокружение, во рту – сухость, и он не имел никакого желания мусолить случившееся за столом и потому двинулся к двери. Никто его не остановил, и он вышел в коридор, но в гостиную идти не собирался даже под пистолетным дулом и потому зашел в уборную. Ослепительно-белый кафель, морозный аромат и холодная вода в лицо освежили сознание, и через какое-то время он вышел обратно в коридор. Незаметно заглянув в гостиную, в которой Инга с Мун о чем-то перешептывались, а Конрад у зеркала примерял толстовку под льющуюся из колонки музыку, Марк решил, что меньшее из зол – вернуться на кухню и молчать, как будто лимит его слов на сегодня исчерпан.

Он приблизился к двери, которую оставил приоткрытой, и уже взялся за ручку, когда услышал собственное имя. Секунду он мешкал. А затем пристроился у стены так, чтобы его не было видно ни с кухни, ни с гостиной, и прислушался.

– Разумно, неразумно – это все условности, – послышался голос Берты. – Я же вижу...

– Так будет лучше, – сказал Френсис собранным, отрывистым тоном, который Марк прекрасно знал: таким тоном Френсис отвечал на вопросы, которые в гробу он видел, например, про свое длительное возвращение с Теневой стороны или про Юлиана.

– Лучше для кого?

– Для всех.

– А ты Марка спросил?

– А о чем его спрашивать?

Марк припал поближе к косяку, боясь упустить следующие слова – о чем речь? Что они скрывают? И услышал эмоциональный возглас Берты.

– Ой, да ладно! Он смотрит на тебя, как компас на север! – От этих слов в голову Марку ударила паника, а Берта продолжала: – Ты же сам видишь. Не могу поверить, что ты...

– Ему двадцать.

– Двадцать один. Да и какое это имеет значение?

– Он слишком молод.

– Для кого? Тебе двадцать семь – не шестьдесят.

– У него есть девушка.

– Они расстались, и ты об этом прекрасно знаешь.

– Если он компас, то у него сбит прицел.

– Это нечестно. Ты не можешь решать за него.

Пара секунд тишины. Марк, напряженный каждым мускулом тела, чувствовал, как сердце оглушительно колотится в груди – настолько громко, что оставалось удивляться, как эту дробь не слышно на кухне. Прислушиваясь к мельчайшим шорохам, он был готов дать деру в любой момент, но вместо шагов услышал тот же отрывистый голос Френсиса:

– Нам этого не нужно.

Раздался голос Берты: не веселый или пропитанный игривостью, как булочка – сахарным сиропом, а непривычно настойчивый.

– Ты заигрываешь с ним на каждом шагу. Ты что, сам не видишь? А потом удивляешься, что он на тебя слюни пускает, и еще смеешь говорить, что тебе этого не нужно?

– Я сказал не мне, а нам.

– Очень деликатный способ съехать с проблемы.

– Нет никакой проблемы.

– Кого ты пытаешься убедить – меня или себя?

– Хватило предыдущего раза.

– Марк – не Юлиан.

– Тем более. Юлиан был ублюдком – с ним все было просто.

Раздался неопознанный звук: то ли оханье, то ли вздох.

– Френс! О мертвых либо хорошо, либо...

Он не дал ей закончить:

– Мы все знаем, что он качался настойкой, как водой, и плевать хотел на все остальное. Меня это вполне устраивало, пока он делал свою работу, вот только в итоге он стал конченым нариком и именно поэтому одичал. Но Марк... – пара секунд тишины, в которой Марк слышал только собственное бьющееся в ушах сердце. – Нужно было отдать его вам.

– Да бро-ось! Ты не можешь работать один!

– Одному было легче.

Послышалось движение, хлопнула форточка. Марк кинулся в сторону уборной, тихонько закрыл за собой дверь и притаился.

Это уже слишком.

Направляясь сюда днем, он и подумать не мог, что всё, на чем строилась его жизнь в последние месяцы, вдруг распаде, как песочный замок под сокрушающей волной реальности. Начиная от Инги, которая предстала перед ним с неожиданно неприятной стороны, от которой он теперь не знал, чего и ждать. Затем – понимание того, как сильно его представление о теневой стороне отличается от представления всех остальных. Он чувствовал себя глупым и наивным, мелющим простодушную чепуху в кругу закаленных ветеранов, которые терпят его рядом с собой исключительно в жесте снисхождения к его неопытности.

И, конечно, апофеоз ужасного вечера – разговор Френсиса с Бертой.

Прислонившись лбом к двери, Марк зажмурился от стыда. В голове стучала кровь, бросая на ум самобичующие фразы. Какой же он кретин! Все читают его, как гребаную вывеску. Он просто смешон, а ко всему прочему он не только не интересен Френсису – тот им попросту тяготится. А на что он рассчитывал?

Тут в дверь забарабанили, и он отшатнулся.

– Марк? – Раздался по ту сторону голос Берты. – Ты там живой?

– Ага, – Марк поспешно открыл кран, чтобы как-то оправдать длительную оккупацию уборной.

– Тебе не плохо?

– Нормально, – ответил он и плеснул в лицо ледяной водой.

– Если что – зови!

Кажется, она ушла. Марк поймал в отражении свое бешеное лицо с безумно сверкающими глазами. Ему пришла на ум фраза, сказанная как-то в школе учительницей Конраду, который горел по очередной пассии: "Влюбился – держи себя в руках!" От этого воспоминания Марк чуть не расхохотался в истерическом порыве, но взял себя в руки, потому что смешного тут было мало. Насколько это было несмешно, настолько же это было безнадежно тупо.

Он не может вернуться в гостиную. Он не хотел видеть Ингу – ни сегодня, ни в ближайшем будущем. И что еще серьезнее – он не может делать вид, что не слышал разговора Берты с Френсисом. Но Френсису не составит труда прочитать его поведение и понять, что что-то не так, а в этот раз, в отличие от многих предыдущих, Марк не собирался раскалываться и посвящать его в детали. Больше нет. Слова Френсиса были прозрачны, как хрусталь, и Марк даст ему то, что тот хочет. С этого момента он будет держать дистанцию и никогда больше не даст другим повод посмеяться над ним, как над девочкой-подростком, которая нашла себе кумира.

Его обдал приступ злости, и он крепче вцепился в бортики раковины. Затем импульсивным, быстрым движением вынул из кармана телефон и отыскал имя Джудит.

После двух гудков в трубке раздался настороженный голос:

– Да?

– Это я, – заявил Марк, вглядываясь в решительное лицо в зеркальном отражении.

Пауза.

– Я знаю, что это ты. Я еще не удалила твой номер, – лед в ее голосе мог сокрушить любой ледокол.

– С новым годом.

– Тебе того же, – ответила она с явным вопросом в голосе, зачем он вообще объявился.

Марк решил не медлить:

– Я думал о тебе...

– И?

– И я скучаю, – стойко закончил он, не обращая внимания на ее ледяную интонацию – он это заслужил. – Где ты?

Она помолчала пару мгновений, после чего спросила:

– Почему спрашиваешь?

Он уловил в ее холодном тоне странную, нетвердую нотку – словно она и сама уже пропустила не один бокал. Это придало ему некоторой уверенности, и он с большим напором сказал:

– Я хочу встретить с тобой новый год. Если можно.

Пауза.

– Ты звонишь в одиннадцать вечера, чтобы сказать, что хочешь встретить со мной новый год?

– У нас есть час до полуночи.

– У нас?

Марк вздохнул. Затем осторожно, словно двигаясь сквозь джунгли, заселенные ядовитыми пауками и змеями, заговорил:

– Я знаю, мы давно не разговаривали. Я сам виноват. Я придурок. Я просто идиот. Но я скучал по тебе. И я подумал... С кем встретишь новый год, с тем его и проведешь, правильно? Так вот... ты тот человек, с которым я хочу его встретить. Я еще успею приехать, чтобы мы вместе загадали новогодние желания. Если... если позволишь.

Она молчала. Марк считал секунды. Он дошел до десяти и уже уверился в провале, когда она ответила холодным, но в то же время – снисходительным голосом:

– Ну, только если успеешь. Я дома. Хоть секунда после двенадцати – и я не открою дверь.

Марк вздохнул, собираясь с силами, прежде чем сказать:

– Уже в пути.