В лесном краю

Ивон, которая так и не смогла понять, как докатилась до такой жизни, поднялась с постели с большим трудом: тело ныло от вчерашнего бега по лесу и от борьбы с покойным французом. Да и не хотелось зябнуть, покидая нагретую за ночь лежанку. И оборотня с его когтистыми руками, которые могли бы разорвать на куски, но почему-то лишь спасли от бесчестия, а потом окутали теплом. Такой туман в голове и неопределенность, что полежать бы ещё, понежиться в надежде, что что-нибудь да прояснится, однако встать всё же пришлось.

Виктор, поднявшись над нею во весь свой немалый рост (о, боже, как красив, как удивителен, даже с этими кошмарными звериными когтями, даже с клыкастым оскалом, даже с насмешливой холодностью в глазах!), церемониться не стал ни мгновения. Он сунул в руки Ивон свой сюртук (чтоб привела в порядок) и давно несвежую рубаху (чтоб надела вместо своих обрывков), а сам в одних кюлотах и, как был, без обуви, отправился куда-то в лес, за едой. При мысли об этом у девушки разгорелось внутри нечто невообразимое: и любопытство (как же он, такой необычный, интересно, охотится?), и тошнотный холодок (она ведь знала уже, каким примерно образом он убивает) и желание поскорее дождаться его с добычей (ведь после того, что с нею приключилось, Ивон была голоднее волка).

Рубаха юноши сильно пахла застарелым по̒том, но девушка облачилась, как ни странно для неё, с детства очень чистоплотной, на удивление спокойно. Ей казалось, что покинувший халупу парень продолжал обнимать её и, как почудилось Ивон, он о ней по-своему даже заботился. А забота всегда приятна, пусть и исходит от странного и страшного, непредсказуемого и почти что сказочного дикого существа. Вот ведь как непонятен и противоречив порой божий свет: тот, кто живёт среди людей и важно щеголяет среди них красотой костюма и ароматом дорогих благовоний, на деле оказывается лишь паскудой в маске человека, а жуткий оборотень из тёмного леса — честнее многих из тех, кто на каждом углу кичится своей «человечностью».

Чудно...

Ивон, потянувшись, встала, чуть поёжилась в утренней прохладе нетопленного жилища, и, прихватив сюртук, вышла во двор — поглядеть при свете дня, что же можно сделать для давно и бесповоротно убитой вещи.

У полуразвалившегося, сгнившего крыльца сидел Джейми, тот самый мальчишка лет тринадцати, которого Ивон уже видела поздно вечером, но из-за темноты и собственного смятения не смогла разглядеть как следует.

Он бросил на неё хмурый взгляд, как-то неопределённо мотнул головой, то ли приветствуя, то ли даже подзывая к себе. Ивон занятно было и рассмотреть его поближе и пообщаться, а потому она решила, что может подсесть.

— Доброе утро... Джейми, — поздоровалась она, не зная, с чего начать разговор. — Я Ивон.

— Доброе, — неприветливо, отрывисто отозвался странный мальчик и блеснул на свою собеседницу смурным огнём из-под тёмной густой копны волос. — С тобой всё в порядке? Мой братец ничего тебе не сделал?

Ивон смутилась от того, что подросток задавал ей такие вопросы, однако надо было что-то ответить, и девушка проронила, намеренно оглядев себя, чтоб и Джеймс обратил внимание на то, что она цела и невредима:

— Всё хорошо. А разве могло быть иначе?

Подросток в очередной раз бросил на неё колючий взгляд, в котором трудно было разобраться, и продолжил, будто и не услыхав вопроса.

— Если он слишком грубый с тобой, то я поговорю с ним. Не бойся, — пообещал, глядя прямо в глаза, чудной мальчишка, и Ивон невольно залюбовалась им. Как и брат, довольно уже высокий, он был пока ещё худощав, но при этом жилист, и сутулился меньше. Лицо узкое, мрачноватое, скрытое в тени густой нависающей чёлки, тонкие, плотно сжатые губы, серьёзный (ужасно серьёзный!) взгляд из-под густых бровей, и ничего, ровным счётом ничего такого, что выдавало бы в нём оборотня. Одет намного добротней и опрятней брата: не перепачкан чьей-то кровью, ткань не рваная. Если б не те длиннющие страшные когти-клинки, мелькнувшие вчера перед её взором, то можно было б подумать, что это просто паренёк из какой-то ближней деревни.

— А... кто вы с братом... такие? — спросила Ивон и осеклась, потому что Джейми потемнел ещё больше, скривился и будто бы заперся на сто замков под своей недетской хмуростью.

— Люди, — обиженно буркнул он и отвернулся.

Ивон стало не по себе, и она, чтоб примириться с мальчиком, промолвила виновато:

— Прости меня. Люди, конечно же, кто ж ещё. Я не то хотела сказать. Я просто думала, что вы же тут совсем одни с Виктором. У него-то клыки и когти не прячутся, но ты же... ты мог бы жить среди людей, а не здесь, в лесу, в одиночестве и в дикости.

— Нам тут неплохо живётся, — вновь не удостоив собеседницу проявлением хоть каких-то чувств, отозвался паренёк. — Привольно.

— Но вы одни! — девушка всё же не понимала такой жизни.

— Я могу быть опасным для людей, значит, мне среди них не место. К тому же, я обещал брату, что всегда буду с ним.

В голосе Джейми послышалось нечто неприкрыто болезненное и даже, как показалось Ивон, ещё по-детски жалобное. Захотелось приласкать мальца, поддержать, утешить.

— Но неужто так и будете по лесам скитаться?

— Нет, Вик говорит, что когда я повзрослею, мы с ним в наёмники пойдём. Там такие, как мы, нужны. А нам деваться некуда — мы с братом больше ни на что не годны.

Сказано это было без какого-либо воодушевления, скорее с обречённостью, и Ивон рядом с ним совсем загрустила. Мальчонка страдал, и помочь ему было нечем. Ивон в сердцах протянула к нему руку, дотронулась до острого плеча, на что Джейми усмехнулся, но всем своим видом дал понять, что больше ему добавить нечего.

***

Ивон, не переставая вздрагивать и внутренне съёживаться при виде каждого бурого пятна или присохшего сгустка на одежде старшего оборотня, сидела у ручейка и пыталась хоть как-то отстирать следы того, чему по-прежнему ужасалась.

Смятение так и не покинуло её, она до сих пор не разобралась в том, кто есть кто и как ко всему этому относиться. Джейми было жаль, и казалось несправедливым то, как обозначил для мальчика его судьбу старший брат. А сам Виктор... От него бедной Ивон и вовсе было не по себе. Вроде бы и надо было, попросив Джейми о помощи, сбежать вместе от того чудовища, что жило в красивом высоком парне, но девушка тут же отмела все подобные мысли. Не пойдёт на это мальчишка: совесть не позволит предать родственника. О таких говорят: «человек слова» — и неважно, что лет тому человеку всего ничего.

К тому же... Ивон с недоумением и внутренним содроганием осознавала, что и сама бежать не захочет. Лесной демон, который вынул французу внутренности, пугал её и гнал куда-нибудь подальше от всего этого кошмара, но юноша, что неодолимо влёк её к себе — не пускал. Она ничего, совсем ничего не знала об этом парне, о его истинных мыслях и намерениях, но — вот хоть убейте Ивон, — а не хотелось ей платить ему чёрной монетой за спасение и какую-никакую заботу.

Впрочем, ей и бежать-то теперь было некуда. Ведь скорее всего её сочтут причастной к убийству хозяйского сынка: как ни крути, но надо ж будет хоть на кого-то свалить всё это.

Ивон подумалось, что тут, в лесу, ей будет безопасней, чем среди людского коварства. Джейми, кажется, добрый паренёк, хоть и не очень общителен, а Виктор...

Ивон не знала, что и подумать.

Пока что оставалось просто сидеть у ручья, оттирать старый изодранный сюртук и ждать, когда же возвратится с охоты его удивительный хозяин.

А тот долго ждать себя не заставил — гордый и довольный собой, появился из чащи с целым кабаном: большим, матёрым. Сбросил с широких голых плеч, сверкнул клыкастым оскалом, вспорол когтями звериное брюхо и сел рядом — отдыхать. Похоже, делать с добычей что-либо ещё он не собирался.

— Хряковина? — поморщился, глядя то на брата, то на кабана, Джейми. — Воняет же!

— Извиняй, свинью не догнал, — развёл когтистыми руками Виктор, явно уязвлённый словами мальчишки.

— Не догнал или не захотел? Притомился, поди, после вчерашнего.

Ивон не на шутку испугалась. Вряд ли нрав у старшего оборотня был кротким, и младший брат мог получить от него большой нагоняй, однако Вик на удивление спокойно отнёсся к дерзости — моргнул только как-то странно, скрежетнул зубами и отвёл взгляд.

— В следующий раз сам пойдёшь. Лес большой, и зверья в нём много, — лишь пробурчал он, обиженно изучая крупные, грубые когти на пальцах своих ног. — А то тесаки длиной в шесть дюймов уже, а ты их всё замарать боишься. Тоже мне!

Ивон не смогла уяснить, почему старший брат, который, казалось бы, имел перед младшим все преимущества и явно тут верховодил, тушевался перед ним. Может, и впрямь не так зол и страшен, как кажется?

***

Мясо кабана, которого не без помощи братьев Ивон разделала и кусками зажарила на самодельном вертеле, пах и впрямь неприятно. Кто разводил свиней, знает, что хряк в пищу почти непригоден, и потому тех поросят, что шли под нож, загодя оскопляли. Дикий же кабан, как и полагалось матёрому самцу, издавал свой «мужской» аромат. Ивон ощущала его, а уж когтистые братья и вовсе изморщились все, пока наелись.

Однако оба молчали. Гостья на их неказистом пиру — тоже. Младший парень был угрюм и как будто отстранён от всего и вся, старший всё делал напоказ: многозначительно и в то же время неопределённо сверкал хитроватыми глазами, обнажал в хищной ухмылке страшные звериные зубы, насаживал на когти непрожаренные куски мяса, со смаком впивался в них клыками и, довольный, наслаждался тем, как сочится из них кабанья кровь.

Ивон ловила его на том, что всё это, так сказать, «для неё» — то ли чтоб напугать, то ли для того, чтоб произвести впечатление. Пытался привлечь внимание, но, кажется, совсем не умел.

А может, и пугал. Да только Ивон его уже не боялась. Почему — ответа она не знала, но дикий парень больше не страшил её.

Сюртук его сушился на ветвях небольшой осинки, рубаха прикрывала наготу девушки, а сам он, сидя на бревне, то поводил мощными плечами, подставляя их скудным в лесу солнечным лучам, то с самодовольным видом разваливался, прислонившись к стене заброшенного домика, и всё это время странным, необъяснимым образом влёк Ивон.

И в конце концов, будто уловив плохо скрываемый интерес в её смущённых взглядах, Виктор неторопливо встал, потянулся, несколько раз выпустил и втянул когти, непристойно зыркнул в сторону девушки и, подойдя, протянул ей руку.

На широкой, плохо оттертой от крови и жира ладони как никогда близко и явно были видны острые, изогнутые клинки когтей, но миролюбиво спрятанные большей частью своей длины где-то внутри широких пальцев. Левая бровь приподнялась в заинтересованном ожидании, мышцы на широкой крепкой груди дёрнулись, будто намекая на что-то, и рука Ивон сама собой легла в его чудную, не совсем человеческую ладонь.

Кажется, Джейми презрительно и недовольно фыркнул, но девушку это уже не смутило: Виктор вёл её в небольшую кленовую рощицу на задах домишки, где если и не от чутких ушей и носа мальчика, то от глаз уж точно их тайна будет сокрыта.

Ивон не в силах была противиться влекущей силе своего грехопадения и потому, не дожидаясь даже раздевающего властного взгляда, сама расстегнула на себе подаренную парнем рубашку. В тот миг Виктор и впрямь был просто юношей: интересным с виду, привлекательным, необычным. Необычно красивым, и для него, для его насмешливых серых глаз открывала Ивон свою женскую прелесть: большую, мягко-округлую, плавную, с двумя нежными «ягодками» розовых сосков.

Молодой то ли человек, то ли зверь довольно улыбнулся тому, что явилось взору, расправил плечи, шумно вдохнул через нос и вдруг, подхватив смелую девку, приподнял её и резко, ничуть не считаясь с тем, что может сделать ей больно, припечатал спиной к одному из шершавых кленовых стволов. Правда, досталось больше не её лопаткам, а его руке, вовремя подставленной между девушкой и деревом.

Ивон чуть задохнулась от неожиданности, но не более. Наоборот, забыв всякую робость и даже стыд перед сильным когтистым парнем, вдруг неожиданно для себя самой подняла руки над головой. Взяла и ухватилась за ствол позади, подставив шею и грудь тому, от кого трудно было ожидать чего-то определённого.

— Хочешь? — выдохнул он, усмехнувшись, и тут же уткнулся лицом в пахучую впадинку под мышкой. — Славная девочка!

Можно ли было считать это комплиментом или же издёвкой маньяка, который вот-вот разорвёт её на куски? Однако Ивон без особых раздумий просто отдалась этому приятному чувству, когда мужские губы, взбудораживая и нежа, крадутся от мягкой округлости под рукой к тому, что эту округлость венчает, втягивают в себя эту кроху, от чего безудержно и неумолимо содрогается всё внутри; этим рукам, таким властным и уверенным, для которых нет сомнений в том, что они делают. Она, вопреки всякому здравому смыслу ощущала нечто особенное, неуловимо-тонкое, то, что как будто раскрывало её душу, словно цветок, запахом которого хотела — не приманить, нет — окутать, напоить, обнять другую душу. Душу, в которой видела что-то... общее, хотя что именно — было не разобрать. Впрочем, девушка и не старалась. Разве об этом рассуждает женщина в тот миг, когда мужчина, губами оттягивая сосок, языком мучает его, точно целуя взасос? Да может ли женщина вообще хоть о чём-то думать, когда бёдра сами сжимаются на том месте, где от напряжения едва не рвётся изношенная ткань его штанов, когда руки сами тянутся обхватить за плечи, подняться чуть выше, зарыться в волосы, и гладить, гладить, гладить... И тонко стонать, срываясь на крик, извиваться и жаждать большего, склоняться и жарко дышать в его губы страстью и нежностью — бездумными, неразумными, глупыми...

А потом целовать совсем ничего не помня. Ни себя, ни его, никого...

И слышать в ответ, задыхаясь, сбивчивое и болезненно-довольное:

— Хорошая девочка... Что надо!

Не умел он говорить красивое девушкам или хотел обидеть? Ивон хотелось думать, что всё-таки не умел. Кто знает, что даёт тебе другой человек? Может, всё то, что имеет.

Как бы то ни было, но Ивон было хорошо, только разве бывает такое на свете, чтоб счастье наше не изменяло нам, передавая заботам злой и коварной недоле? Нет, не бывает добра без худа, но кто же помнит об этом в тот миг, когда полон прекрасным?

— Вик! Люди там, с собаками. Человек пятнадцать, — отрывистая, резкая речь Джейми, как из рая выдернула, возвращая на грешную землю, на землю, где страшно и больно, несправедливо и лживо, опасно и тошно порой, а то и печально до смерти.

Ивон вмиг лишилась тех рук, что стискивали и ласкали, делая бескрайнее небо таким же прочным, как и твердь под ногами. Виктор отпустил её, резко и неожиданно, только что не уронив, завертелся вокруг себя, зверем чутко принюхиваясь в каждую сторону, и с каждым таким мгновением теряя свой человечий вид, обращаясь в животное, жуткое и дикое. Но прекрасное. Такое же прекрасное, каким был парень с его любовью.

— Семнадцать! — прохрипел старший брат, ощерившись и выпустив когти. — Десять с юга, семь с северо-запада. Собак штук восемь. Окружают. За нами пришли. Джейми, на дерево взберись и момента жди, когда народу поменьше станет.

И, вконец озверев, дикий парень взревел и... прыгнул. Как волк или рысь, или кто-то ещё, но в два очень длинных и быстрых прыжка взял и скрылся в кустах лещины.

— Если что, скажешь: мы тебя тут в плену держали — тебе поверят, — бросил мальчик, старательно отводя взгляд от голой девичьей груди, а потом, разрезав воздух когтями в шесть дюймов, умчался туда, где должен был укрыться в засаде.

Ивон было страшно, невыносимо страшно. А вдруг случится то самое «если что», о котором говорил Джейми? Если убьют их? Застрелят обоих, затравят собаками, заколют штыками? Под стопами у девчонки теперь была зыбь, ненадёжная, нетвёрдая, неясная. Что будет? Что будет, Господи?

_____________________________________

Не знаю имя девушки на картинке и, соответственно, не получала от неё разрешения на использование фото, но именно оно ближе всего к образу Ивон. Надеюсь, никого это сильно не обидит.