новогодний пиздец.
Витрина украшена мигающими фонариками, раскидывающими по снегу разноцветные блики. Цветастые гирлянды, косящие под еловые пышные ветви с зелёными хвоинками, протягиваются по всему периметру за стеклом. Там же веночки, больше подходящие тематике Рождества, чем Нового Года, фигурки и статуэтки собак, какие-то фарфоровые цветы, прочие сувениры.
Я улыбнулась, выдыхая маленький сгусток холода. Перед праздником всегда начинается суматоха, но сейчас, за несколько часов до торжественного момента, шумиха угасла, сменившись лёгким предвкушающим волнением. Многие магазины закрыты, но торговый центр по соседству ещё работает; удобно для тех, кто не успел закупиться презентами для родных за почти истёкшие двенадцать месяцев.
У меня принцип собственный: я либо дарю что-то дельное, либо не дарю ничего. Да и то, что заранее в планах себе отмечала, я приобретаю незадолго до часа Х, зато специально договаривается о наличии товара. Вот и сейчас я успела забрать набор дорогой косметики для сестры — и стою теперь, смутно представляя, куда идти дальше.
В местном отделении будет банкет, куда открыт вход для всех, кто одинок в новогоднюю ночь. Я его посещать не особо хочу, но если Маша меня потащит, то я отговариваться не буду; я привыкла проводить праздник с семьёй, да и подруга сама ни за что меня не оставит в одиночестве. Вечер будет неплохим. Остаётся верить, что следующий год тоже выйдет удачным.
Я направляюсь в торговый центр — мне вдруг захотелось кофе. Почти все отделы закрыты, они сияют включёнными гирляндами огоньков и прочими прелестными украшениями, наперебой свидетельствующими о приближении праздника. Ещё день — и они станут не нужны, повиснут немного грустно, но щепетильные работники не станут их убирать недели две, а то и месяц, если совсем разленятся. Из динамиков негромко льётся бренчащая бубенчиками новогодняя музыка. Посетителей почти нет. У уголка, где делают кофе с собой, стоят двое, кажется, подростков — девушка в светлом пальто и вязаной шапочке и парень в расстёгнутой куртке, которого спутница упорно пытается обмотать шарфом.
В девушке я различаю свою подругу, с которой, вроде бы, мы договаривались встретиться чуть позже и не в этом торговом центре, а рядом с ней, соответственно, классный руководитель — Григорий Иванович Смирницкий.
— Здравствуйте! — испуганно и громко здоровается девушка, когда я подхожу и касаюсь её плеча, — ну нафиг, — шугается девушка, отбегая в сторону и прячась за спиной своего мужчины, — совсем с дубу рухнула, пугать так? Ты какого члена тут вообще забыл? — успокаиваясь, уточнила Русева.
— Глеб сказал, что у него много дел, после чего просто приказал мне уйти подышать свежим воздухом и съездить за Олегом, — взмахнув руками, с веселым выражением лица пояснила я. За племянником я ещё не заходила, дав ему и его отцу провести вместе чуть больше времени вместе. — И Глеб...
— Короче, он тебя вежливо послал, — утвердительно произнес Смирницкий, будто вынося вердикт и, одновременно с тем, выпутываясь из слишком теплого синего шарфа, но не снимая его полностью.
Я наигранно нахмурилась и скрестила руки на груди, как вдруг в нос врезался яркий аромат мужского парфюма. Я хорошо помнила эти духи, ведь сама помогала Маше проводить а-ля операцию «понравится ли учителю, если ему на новый год подарить ну вот эти духи». Как это всё происходило, мне было смешно вспоминать, ведь я весь день, как дура, бегала за классным руководителем с различными бумажками-тестерами с ароматами, спрашивая, какой из них мужчине больше по душе. В итоге, к концу учебного дня, Григорий Иванович агрессивно избегал меня, не желая что-то ещё нюхать.
Я радостно поздравила друзей с наступающим и попрощалась, говоря, что чуть-чуть опоздаю на празднование к Глебу. В ответ прилетело стройное пожелание того же. С их синхронностью командная работа никогда не будет в тягость. Я же, получив долгожданный американо, вышла, тут же ступая в набежавший на порог торгового центра снег. Санкт-Петербург вокруг гудел автомобилями, цепочкой спешащих по домам, какими-то красивыми людьми, воодушевлённых приближением праздника, радостными лицами и взволнованными, голосами разномастными. Я шагала по самой людной улице, осматриваясь, и мне это всё, безусловно, нравилось.
Я никогда не придавала особого значения Новому Году. Чудесные традиции, но сам по себе праздник такой же, как все; при желании даже обычный день можно сделать волшебным, так что выделять какой-то определённый не имело смысла. Однако все так загонялись именно с этим торжеством, что я приучила себя к пониманию — новый год должен начинаться удивительно.
В принципе, я всё равно ничего выдающегося в последние часы тридцать первого декабря не выкидывала. Обычно сидела с семьёй или развлекалась с друзьями, с которыми в то время общалась— я навидалась много способов справлять Новый Год, и никакой принципиально меня не тревожил. Праздник как праздник. Зато Питер вон какой красивый перед ним: расстилается декорациями, пестрит вывесками, чередами гирлянд и фонариков там и тут. Маленькие праздничные лавочки, тематически оформленные магазины, даже люди по-особенному прекрасны становятся в самую чудесную ночь. Мне нравится наблюдать за этим всем, даже если в моей душе восторг не плещется по поводу наступления две тысячи двадцать четвёртого года.
— Есе-е-еня, — послышалось сзади и я обернулась.
На меня нёсся маленький зеленоглазый мальчик. Из-под его желтой шапочки торчали каштановые кудри, в фонарном свете казавшиеся куда более темными, чем в действительности. Мальчик стремительно бежал ко мне, после заключая меня в объятья, для чего мне пришлось наклониться, а юному принцу привстать на носочки. Я кратко обняла гостья подняв на руки, и, присмотревшись, разглядела невысокого мужчину.
— А вот и твой дядя, Олег, — подойдя ближе, радостно проговорил отец девочки. Я вежливо улыбнулась, не имея возможности пожать руку, так как в одной руке я держала подарочные пакеты, а другой удерживала своего любимого племянника. — Сразу заберешь его? — ни чуть не огорчившись, уточнил брюнет, разводя руками по сторонам.
— Да, если ты не против, — посмеялась я, когда Олег потянул меня за шарф, — сегодня мы идём в гости, — оповестила всех присутствующих я и, буквально через три минуты, мы с Ол пошли по знакомому маршруту. Прямиком туда, где нас ждут отмечать волшебный праздник.
***
Дверь открылась, чуть не попав по носу одному из гостей, и на пороге меня уже встречал Глеб, укутаный в разноцветную мишуру. Мужчина мягко улыбнулся, протягивая руки сначала ко мне, а затем к маленькому принцу Олегу. На данном этапе жизни наши отношения Глеба дошли до такого уровня, что теперь мы — о боже! — обнимаемся при встрече.
Откуда-то из-за спины, скорее всего из гостевой комнаты, слышались весёлые голоса.
— Ты так быстро приехала, будто это дело всей твоей жизни, — помогая раздеться Олегу, усмехнулся Глеб и щелкнул девочке по носу, от чего та звонко рассмеялась. — Я позвал вас для очень важного дела, — взгляд мужчины беззлобно смеялся и, по окончанию всех дел в прихожей, он буквально потащила меня в большую комнату.
Сразу на пороге на меня налетела Маша, с которой мы виделись всего-то полчаса назад. Девушка была в своём голубом платье и, кажется, уже чуть подвыпившая. На диване развалились Смирницкий и Шеминов, мило играющие с Ангелиной в куколки. Было довольно смешно наблюдать, как двое достаточно взрослых мужчин пытались тоненьким голосом озвучить Барби, а Викторова-младшая на полном серьезе обсуждала с ними тренды кукольной моды.
Наверное, сейчас бы мне больше всего хотелось, чтобы сестра была в этой шумной и необычайно семейной компании, но та, в силу обстоятельств и проделок судьбы*, находилась одна в московской клинике. Я обязательно позвоню ей во время курантов, встретив Новый год по телефону. Обязательно, а сейчас мне нужно было разобрать подарки по пакетам, чтобы потом удобнее подарить и не перепутать все на свете.
Посреди комнаты стояла пышная ёлка, которая была настолько высокой, что ей даже пришлось обрезать макушку, чтобы она не упиралась в потолок. Живая, настоящая, она пахла лесным ароматом хвои. На ветвях были уже развешаны стеклянные игрушки, блестела разноцветными огнями гирлянда и искрился золотой дождик. Я прямо-таки представляла, как Маша, спорив с Гришей куда лучше повесить ангелочка, чтобы он не упал, украшала главный символ праздника. Теперь же все казалось таким волшебным, что мне, безусловно, хотелось остаться в этом дне навсегда.
По телевизору начались предновогодние программы, поэтому шумная компания переместилась за широкий стол, полный еды. Каждый из присутствующих чувствовал, что находится в любящей его семье, которая связала их не по крови.
***
Когда родители мои и Дианы были живы, Новый год был полон веселья. Мама с папой всегда дарили подарки, да и дети тоже старались преподнести что-то маленькое, но нужное. Семейная компания всегда проводила вечер вместе за разговорами и вкусной едой.
А потом родителей не стало и Новый год потерял свой смысл. мы с сестрой проводили вечер у телевизора, а затем шли спать, не имея желания что-то более отмечать. Обычно волшебный праздник превратился в обычный день, точно такой же, как сотни других. Само собой, ни о каком веселье речь не заходила, маленькое семейство лишь делило между собой тяжесть последствий.
Но затем подросла маленький сыночек Дианы и заботливая старшая сестра и любящая мама старалась провести этот день максимально весело. На столе всегда было готово огромное количество праздничных салатов и блюд, а под украшенной елкой лежали аккуратно упакованные коробки с сюрпризами. В это время никто из старших членов маленькой семьи старался не вспоминать родителей, ведь автоматически в памяти всплывала трагедия, которая забрала их.
— Есения, хватит тухнуть, — улыбнулся Глеб, под столом нащупывая мою руку и крепко сжимая длинные пальцы, чуть ли не на каждом из которых было холодное металлическое кольцо.
От неожиданного прикосновения у меня по телу пробежали мурашки. После того случая в Москве, когда мужчина предложил «узнать друг друга получше», максимум, что мы делали, так это проводили время вместе и переписывались, как раньше. В общем, ничего более, чем простые друзья. Викторов не смел разрешить себе какие-то мимолетные прикосновения, которыми постоянно хотелось усыпать, а сегодня вдруг, как говорится, подул ветер перемен, что слегка пугало и, одновременно с тем, завораживало.
— Мандарин какой-то не кислый и не сладкий, — сморщилась я, отодвигая от себя оставшиеся дольки лакомства.
Викторов рассмеялся, хватая дольку своего мандарина и предлагая мне попробовать. Я чувствовала себя пятиклассницей, к которой впервые подкатывает парень, на несколько лет её старше, но предложение угощение всё же взяла. И правда, мандаринка Глеба была кисленькой, прямо как я любила. Хотелось от мимолетного наслаждения прикрыть глаза, но я сдержалась, понимая, что это будет как минимум странно. Поедая доставшуюся мне вкуснятину, мы с Глебом и не заметили, как на них смотрели уже все за столом.
— Господи, какая же вы парочка, — с умилением протянула Маша, после опуская голову на плечо к Смирницкому и потихоньку опустошая очередной бокал.
Спустя примерно пятнадцать минут Русева запротестовала, приказывая Грише и Глебу включить музыку в колонках, потому что ей очень сильно захотелось потанцевать. Никто, естественно, спорить не стал, и именно поэтому уже через несколько мгновений все, кроме Глеба и Стаса, танцевали под «рок».
Маша во все горло подпевала, обматывая меня голубой мишурой и танцуя вокруг меня, как у шеста, из-за чего Смирницкий то и дело кидал неодобрительные взгляды, отводя девушку в сторону за локоть.
Вскоре к танцам присоединились и двое оставшихся за столом. Все веселились, а я с Мэш даже позволили себе порядочно выпить, ведь рядом были наши мужчины, которые всегда смогут трезво оценить ситуацию и не допустить, чтоб кто-то, как говорится, наломал дров.
— Ненавижу танцевать, чтоб ты знала, — усмехнулся Глеб, приближаясь к дрыгающейся мне.
Разница в росте была видна даже если отойти на сотни метров, но из-за этого Викторов не выглядел каким-то смешным. Он выглядел так, что мне хотелось его поцеловать.
Но устоявшуюся атмосферу прервал стук по столу — обеспокоенная Маша врезалась в стол, пытаясь увеличить громкость на телевизоре, ведь всего через пару мгновений появится президент. Я бросила что-то типа «ебаный патриотище» и достала свой смартфон, набирая номер сестры.
Все встали у стола, удерживая в руках бокалы — у маленьких девочек с соком, а у взрослых с шампанским и вином.
Абонент временно недоступен.
В голове промелькнула мысль о том, что, возможно, в больнице просто отбой и всё, капец. Я не смогу провести этот праздник вместе с сестрой хотя бы по телефону, как хотела раньше. Но, в принципе, я могу набрать сестру утром, и поговорить подольше, а сейчас время праздновать Новый год.
Никто вокруг не скрывал волнения, а глаза их сияли (то ли от радости, то ли от выпитого алкоголя). Безусловно, каждый чувствовал себя ребёнком. Ребёнком, которому нужно волшебство, забытое уже многие годы назад.
— Пусть этот год будет счастливым, — под бой курантов сказал Глеб. Он сказал это всем; возможно, даже тем, кто слышать сейчас его не мог. Тем, кто, сбивая ступни, торопился на праздник домой. Тем, кто сейчас одинок и сидит с бутылкой алкоголя перед телевизором, запивая одиночество. Может, кто-то сейчас кому-то доверился, и Глеб пожелал счастья им. — С Новым годом, родные, — добавил мужчина, улыбаясь и опустошая бокал до дна.
Компания еще с минуту стояла у стола, а потом все, кроме подвыпившей меня, маленького Олега, который захотел спать, и Глеба, решившего присмотреть за мной, ушли на улицу запускать разноцветные фейрверки. Маша быстро накинула на плечи куртку, но под восклицания Смирницкого всё же застегнула молнию, Ангелина замоталась так, будто собралась на Северный полюс жить, зато Гриша со Стасом готовы были идти в одних рубашках, пока не словили на себе осуждающий взгляд двух дам.
— Нас завернули, как кота в лаваш, а сами раздетые, — нахмурилась Маша, топнув ногой. — Вы вообще, что ли... — начала было девушка, но я дальше не слушала.
Взяв племянника на руки, я мягко улыбнулась, направляясь в детскую комнату, чтобы уложить мальчика спать. Но, кажется, долго мучаться и не пришлось бы, так как Олег засыпал уже на руках, аккуратно обнимая любимую меня за шею. В комнате я положил малыша на диванчик, укрывая тёплым одеялом и вынимая вилку от гирлянды из розетки.
— Мамочка Есения, а меня так уложишь? — раздался тихий шепот, в котором отчетливо слышалась беззлобная усмешка.
Я обернулась и сложила руки на груди, позвенькивая браслетами. Слава Богу, что в комнате царила темнота, иначе бы мужчина увидел, как непослушная я закатила глаза и, словно двухлетняя девочка, показал язык.
Глеб стоял у дверей, опираясь о косяк и где-то с минуту молча наблюдая за объектом своего обожания. За окном во всю громыхали салюты, и, даже через закрытые окна, были слышны восторженные крики людей. Глеб жестом в темноте позвал меня обратно на кухню, а после, убедившись, что я, кажется, слепая, проговорила тихое «пошли, солнце», теперь со спокойной душой удаляясь на кухню.
Я, не раздумывая ни секунды, поплелась следом, смешно щурясь и прикрываясь ладонями от яркого света, от которого мои глаза отвыкли в темноте.
Оказавшись на кухне, я не спеша подошла к Глебу, глядя тому прямо в глаза. Где-то в глубине сознания всплыло то желание поцелуя, о котором я вспомнила лишь из-за того, что мужчина сейчас безотрывно пялился на девственные губы, к которым еще никто не прикасался.
— Может, поцелуешь? — сглотнув, со смешком уточнила я.
— Может и поцелую, — хрипло ответил Викторов, после резко поддавшись вперед и прикоснувшись своими губами, потрескавшимися от мороза, к теплым и мягким губам.
Глеб целовал с нежностью и без напора. Он понимал, что я могу в любую секунду его оттолкнуть, резко передумав, поэтому он не настаивал, а просто наслаждался моментом и мной. Викторов чувствовал вкус табака на губах, из-за чего хотелось усмехнуться и прошептать «пепельница ходячая», но отрываться от столь желанных губ мужчина не мог.
И, наконец прийдя в себя, я начала отвечать — неумело, по-детски наивно, заставляя Глеба вздрогнуть. Внутри у обоих буря эмоций; хотелось намного большего, чем это. Глеб привык быть со своими партнерами ближе, он никогда не ограничивался одними лишь поцелуями, но ради меня мужчина готов был ждать.
Вскоре руки Викторова всё-таки по-свойски ложатся на мою талию, из-за чего я готова была скулить от желания. Я уже не чувствовала былой скованности, целуя со страстью. Я сминала то нижнюю, то верхнюю губу Глеба, позволяя себе поэкспериментировать и прикусить, а после и слегка оттянуть её.
Глеб немного отстранился, заглядывая в глаза, которые застелены пьяной дымкой. Я провела языком по губам и почувствовала насколько они влажные. Я положила одну свою руку затутоированную щеку мужчины, чуть склонив голову набок, и провела большим пальцем по скуле.
Я выглядела одновременно и слишком сексуально, и слишком по-детски, и Глеб не смог удержаться от этой блядской противоречивости и контраста образа, подаваясь вперед и вновь сокращая расстояние между их губами до минимума. Он целовал так, как хотелось нам обоим — с чувством и отдачей. Мне нравилось целоваться с Глебом, пусть я целовалась и не так опытно, как сам мужчина.
Я позволила поцелую углубиться, вынуждая Викторова приоткрыть рот и впиваясь в его губы с новой силой и напором. Я почувствовала пальцы на своём затылке, а после, стараясь прижаться как можно ближе, и эрекцию мужчины бедром. По телу прошла дрожь от понимания, что я натворила. я готова была поклясться, что мне стало невыносимо жарко и мало прикосновений, в то время как Глеб, будто читая мысли своей девочки, не торопясь опустил руки обратно на талию, слегка сжимая бока и после забираясь под объёмную футболку. Я дрогнула, ощутив холодные, почти ледяные пальцы на своей горячей коже.
В определённый момент Глеб аккуратно подтолкнул меня к дивану, не смея прерывать поцелуй. Мужчина готов был сообщить всему миру, что этот Новый год лучший за всю его жизнь, ведь сейчас под ним извивался его любимый человек, которого было крайне мало. Викторов оторвался от истерзанных губ, целуя выточенную скулу и после доходя мелкими поцелуями до уха. Глеб прикусил мочку уха и спустился на шею. Запах кофе с корицей дурманил разум, в то время как уже возбудившийся Глеб снимал мою футболку, закусившую губу, чтобы неожиданно не застонать. С футболкой мужчина разобрался в один миг, и тут же припал губами к бледной коже. И тогда-то...
... послышался хлопок двери и радостные голоса всех, кто уходил на салют. Викторов резко оторвался от разгоряченной и возбужденной меня, уходя на кухню. Я же мгновенно встала с дивана, принимаясь надевать футболку.
— Блять, Викторов, — послышалось со стороны дверей в гостевую комнату и, обернувшись, я увидела Гришу, убежавшего на кухню за другом.
***
только великая боль приводит дух к последней свободе: только она помогает нам достигнуть последних глубин нашего существа, — и тот, для кого она была почти смертельная, с гордостью может сказать о себе: я знаю о жизни больше... фридрих ницше.
Утро первого января, когда тебе всё-таки разрешили выпить, самое необыкновенное. За окном уже посветлело, снег крупными хлопьями медленно падал на морозную землю, а некоторые его порции задерживались на подоконниках окон или ветвях деревьев. В такую погоду совершенно не хотелось вылезать из-под теплого одеяла. Я проснулась, когда где-то на кухне на всю громкость зазвонил мой телефон. Я ещё никогда не представляла, что я буду с просонья гневно проклянать Лазарева с его песнями, но, видимо, так было суждено судьбой. В теории, Я могла бы наплевать на надоедливый звонок, укутываясь поглубже в одеяло и прижимаясь поближе к тёплому Глебу, но с другой комнаты мне могло прилететь что-нибудь тяжелое.
— Астер, сука, встала и вырубила свой вибратор, — заорала Маша с гостевой комнаты, и я нехотя разлепила глаза.
И, как будто издеваясь над бедной мной, именно в тот момент, когда сон окончательно отошёл на второй план, сигнал звонка стих. Я перевернулась на спину, пережидая минутное помутнение сознания и пытаясь побороть рвотные позывы. Я подняла свою голову, которая, как казалось, стала в несколько раз тяжелее. Боковым зрением я смогла заметить сонного, но уже улыбающегося Глеба, рассматривающего свою девушку через приоткрытые веки. Мужчина, не говоря ни слова, подвинулся ближе, одной рукой обнимая бренное тело, и принялся усыпать поцелуями шею и скулы, отчего я вздрогнула. В голове мешались все мысли, но особенно ярко выделялись воспоминания о вчерашнем поцелуе, чуть не переросшем во что-то большее.
— Глеб, я на кухню, тебе вылить водичку на лицо? — усмехнулась я, откидывая одеяло и замечая, что Глеб лежал в одних лишь боксерах.
— Приготовь завтрак, солнышко, — хрипло произнёс мужчина, зевая. Когда я встала, Глеб шлепнул меня по заду, широко улыбаясь, а я в свою очередь чуть ли не отпрыгнула от кровати, побыстрее скрываясь за дверью. — Только квартиру не спали, — напоследок добавил Викторов, зарываясь с головой в теплый кокон из одеяла.
Я прошла на кухню, сразу же хватая из сушилки кружку и до краев наполняя её водой из-под крана, а после жадно осушая до дна. Я была готова пообещать себе, что в жизни больше так сильно не напьюсь, но, зная себя, это обещание будет пустым звуком. Потому, пытаясь смириться с головной болью, я наполнила кружку водой ещё раз, делая размеренные глотки и взглядом разыскивая свой мобильный телефон. Я долго не могла найти смартфон, пока не заглянула под кухонный гарнитур. Несмотря на то, что у меня, в принципе, длинные руки, просто так достать устройств с дальнего угла — и как оно туда, блять, попало?! — не удалось, а именно потому я нашла в ящиках поварешку, и уже с её помощью совершила вторую попытку достать свой телефон.
Разблокировав смартфон, я, мягко говоря, офигела. На часах был уже час дня.
Неудивительно, что на улице уже посветлело. Но, тем не менее, я за телефоном плелся не ради времени, а из-за надоедливого утреннего... стоп, дневного звонка. Я нехотя открыла вызовы, обещая себе наорать на того человека, который посмел разбудить меян первого января. Даже несмотря на то, что это утро оказалось очень даже приятным. Как я поняла по пропущенным, звонили мне из больницы, а это, безусловно, настораживало. Дрожащими от волнения пальцами я набрала номер и приложила устройство к уху, слушая монотонные гудки и дожидаясь ответа.
— Здравствуйте, вы позвонили в Московский реабилитационный центр, — послышалось в телефоне и я глубоко вдохнула. Девушка, как назло, говорила приторно сладким голосом, сквозь километры передавая своё безразличие. — Я вас слушаю.
— Добрый... день. Мне сегодня звонили с вашего центра, — выдавила из себя я, делая глоток воды из кружки и как можно крепче сжимая её в руке, — что-то по поводу моей сестры?
— Фамилия, имя, отчество сестры, пожалуйста, — ответила медсестра, после чего было слышно, как она щелкает кнопкой компьютерной мышки.
— Астер Диана Дмитриевна.
Несколько минут прошли в полной тишине, что не могло не пугать. Девушка на том конце провода беспрерывно что-то печатала и кликала мышкой, после чего громко позвала свою напарницу, спрашивая, где находится Астер-старшая.
— Есения Дмитриевна, так я понимаю? — уточнила медсестра, на что я лишь произнесла тихое «угу». — Дома есть кто-то из взрослых? — Я лгу, нагло лгу что дома никого, кроме меня. Это не их проблемы, это только моя сестра.
— Мне очень жаль, Есения, — с натянутой жалостью протянула работница центра. Ей не жаль, пожалуй, вовсе не жаль сестру и, тем более, саму меня, ведь по всему миру умирают сотни, а то и тысячи людей в день, а также и в их центре. — Вашей сестры не стало сегодня ночью в одиннадцать часов тринадцать минут.
Я не дышу. Я просто стою на месте, не ощущая у себя в груди хоть каплю жизни. Где-то внутри оборвались нити, соединяющие остатки надежды на то, что в его жизни все образуется. Медсестра в телефоне пыталась что-то сказать мне, пыталась достучаться до меня и быть услышанной, но я ничего не слышала. Вокруг все плыло, тело не слушалось.
Я находилась будто вне себя; смотрела со стороны. Кружка, будто в замедленной съёмке полетела на пол, разбиваясь на миллионы мельчайших осколков, которые уже невозможно будет собрать. Внутри всё трепетало и, казалось, что где-то там, в недрах души находилась бомба, готовая вот-вот взорвать всё к чертям и лишить всех жизни. Впрочем, жизнь моя уже закончилась. Внутри я мертва. Всё тело трясло от ненависти и боли, а на кухню влетел ошарашенный Глеб.
Я не чувствовала н и ч е г о, у меня было пусто внутри. Опустошенность, нежелание воспринимать реальность, слёзы. Я истерично рассмеялась, падая на колени и вжимаясь в стену, в то время как Викторов усиленно пытался расспросить, что произошло. Мужчина положил руки на мои плечи, то и дело что-то проговаривая, но я не слышала. Все звуки по-прежнему не появились, лишь собственное биение сердца. Да и оно, такое чувство, будто остановилось.
Слезы градом посыпались из глаз, а в голове звучал добрый голос сестры, повторяющий, что её сестрёнка должна быть сильной. И я пыталась, действительно пыталась быть сильной, несмотря на всю боль, уже несколько лет окружающую меня. Но не сегодня.
Все, что мне хотелось, так это заснуть. Я надеялась, что завтра проснусь, а мне позвонит Диана и скажет, что в больнице все перепутали, будь оно не ладно. Состояние было такое, будто мне сжали легкие, не позволяя полноценно вздохнуть, а каждый стук сердца отдавал жгучей болью, со скоростью света распространяясь по телу. Слёзы прозрачной пеленой обволокли глаза, из-за чего все вокруг расплывалось еще больше. Глеб все также пытался что-то предпринять, прижать меня к себе, но я закрыла лицо руками, не позволяя взглянуть в свои глаза. Руки дрожали и я совершенно потеряла контроль над собой, рыдая в голос. Слёзы попали в рот, их солено-кислый вкус был противен, как и все вокруг.
— Хватит, — наконец прошептала я, но Викторов будто не слышал. — Блять, хватит. Хватит! — закричала я, рывком поднимаясь с места и отталкивая Глеба.
Шум, звенящий в ушах, с каждой секундой становился всё громче и раздражительнее. Мне хотелось почувствовать физическую боль, вместо душевной, и понять, что я ещё жива. Я, не понимая, что я творю, с размаху ударила по стене. На шум всё же прибежали дети, на которых Глеб, что ему не свойственно, накричал, чтоб они ушли в комнату. Мальчики не слушались, пытаясь пробраться на кухню ко мне, которая со злостью била стену. По костяшкам пальцев у меня уже стекала кровь, оставляя кровавые следы на светлых обоях и полу, а детей забрала заботливая Маша.
У меня больше не будет все красочно и приветливо. Мою жизнь поломали, словно тонкие щепки. Диана никогда не сможет обнять своих родных, а у Олега больше никогда не будет такой любящей мамы. Я даже не представляла, как я буду объяснять всё своему маленькому племяннику. Всё будто вновь устроилось по типу «Жизнь говно. Суицид — выход», но мне это люто не нравилось. Но резко я почувствовала руки на своих плечах, и уже через секунду меня развернули. Глеб обеспокоенно посмотрела на меня, а затем неожиданно подался вперед, заключая меня в объятья.
И я вновь расплакалась, позволяя себе ослабеть в руках Викторова и стать будто тряпичной куклой. Руки мужчины прижимали ближе и сильнее, а объятья были слишком тёплыми и желанными. Никто из присутствующих в сцене истерики и не представлял, сколько времени прошло, но Глеб готов был сидеть и обнимать меня сутками, повторяя, что он всегда будет рядом и всё будет хорошо.
И я верила, действительно верила.