1.
От автора: Всем привет! Добро пожаловать в новую историю. Историю Алекс Лейн и Джошуа Спейрса, двух знакомых и незнакомых одновременно друг другу людей, вынужденных хранить одну общую тайну.
Хочу поделиться с вами новостью: эта история, увы, не выйдет на бумаге (как ранее планировалось) — мы с издательством пришли к этому решению вместе и в мире.
Но это не конец, а скорее новое начало 💛
Теперь рукопись будет жить здесь, на Wattpad, и я с радостью делюсь ею с вами!
Новые главы будут выходить раз в неделю (или даже пару раз), так что приглашаю вас читать, переживать вместе с героями и, если захочется, оставлять отзывы и звёздочки— они для меня очень важны и вдохновляют писать дальше.
Спасибо, что вы рядом 💫
***
Пока я твёрдо стою на ногах, но уже начинаю дрожать.
И я не знаю, сколько ещё смогу выдержать.
rob thomas - this is how a heart breaks
──────── ────────
В песне Тома Пэтти, одного из популярных в прошлом столетии исполнителей и любимчиков моего отца, я однажды услышала фразу «Любовь — это долгая-долгая дорога».
И слова эти засели во мне так глубоко, что десятилетняя я, сраженная наповал музыкой и текстом, который в то время ещё не могла понять, была в лёгком ступоре: неужели то, что я чувствую ко всей своей семье — это сложно и долго?
Казалось, что при взгляде на старшего брата, этого длинноногого парнишку с громогласным смехом, я могла бы разложить все свои эмоции по полочкам: вот мне волнительно и страшно, но не по-настоящему и как-то больше игриво, когда он бросает меня в траву и начинает неистово щекотать.
Он знает, что я ненавижу, когда меня щекочут, и это в какие-то моменты доводило меня до слёз, но я терпела: Люк так смеялся и восторгался моими истериками, что иногда можно было и потерпеть.
Вот он чинит мой сломанный велосипед: весь измазанный в какой-то вонючей жиже, от которой потом трудно отмыть руки, и я им горжусь. Эта эмоция немного отличается, но всё же такая же родная и тёплая. Понять её было сложно тогда, но я старалась.
Так почему-же этот светловолосый певец с экрана телевизора отца пел, что «Любовь — это долгая-долгая дорога»? Любовь она вот она, рядом. Простая и лёгкая, как сахарная вата в ларьке возле супермаркета или как наш любимый кот Бун — он как пушинка, изворотливая и острая на коготки.
Я так же любила родителей: любовь к ним протекала в буднях, часах, минутах и секундах. Для мамы — помощь на кухне, сбегать в магазин и принести то, что она попросила. Для отца — подать пару ключей в гараже, сходить на рыбалку и послушать его рассказы о работе, пусть мне и многое было непонятно и сложно.
Для Люка — пустить его с другом поиграть в мою приставку. Он сам подарил мне её, когда ему исполнилось шестнадцать, но потом, стоило обзавестись друзьями в старшей школе, как он чуть ли не каждые пару дней водил в дом такого же долговязого парня с отросшими по плечи волосами, и имя его я никак не могла запомнить.
Люк благодарил меня ледяными баночками с «колой», таскал у одноклассниц плакаты с моими любимыми играми и сериалами, пытался не обижать, пока вырастал во взрослого самостоятельного мужчину.
Мы родились с разницей в восемь лет, и разрыв этот не мог означать ровной и милой жизни, пока бушующий от гормонов Люк пытался разбираться в себе. Отец долгое время не мог взяться за его воспитание, обеспечивая семью, что в какой-то момент мой любимый брат просто...
Взялся сам за себя. Он пропадал с новыми друзьями всё чаще, терялся в дальних районах нашего маленького городка, а затем возвращался пьяный, ругался с мамой и заваливался спать прямо в гостиной.
Мне исполнилось десять, и я услышала из гаража, где папа возился с чем-то под капотом, ту самую песню Тома Пэтти: «Любовь — это долгая дорога», и никак не смогла справиться с накатившими непонятно откуда эмоциями.
Спустившись из комнаты, я присела на край постели, на которой спал Люк, то и дело мыча во сне, ворочаясь и почти ударяя, случайно, пяткой по мне, свесившей ноги к полу.
Страх за Люка — вот, что я тогда ощутила. Он был блеклым, как не отмывающаяся от палитры краска, как та самая мутная вода в стакане, когда окунаешь туда кисточку.
Я смотрела на брата, который взрослел быстрее меня, и не могла выпытать, откуда берётся вся эта... любовь.
Я понимала, что мне неприятно слышать ругань между Люком и мамой, когда он доводит её до слёз своими словами, но мне не хотелось ударить его или что-то такое. Мне было горько, и я боролась с этой горечью.
Об этом пел тот светловолосый певец? Мне было не понять.
В ту ночь я уснула с тем же волнением, что и Люк на диване в гостиной, тёмной и прохладной: мне хотелось бы, чтобы ко мне вернулся тот самый Люк, который чинил мне велосипед лишь несколько месяцев назад, но почему-то уже заранее знала, что такого не случится.
А потом произошло ещё кое-что.
Когда Люк закончил школу, они с друзьями поехали праздновать выпускной к озеру: мама на кухне недовольно бурчала, что всем этим «мелким» обязательно нужно поехать не по домам, а «чёрт знает куда».
Папа тогда успокаивал её, говоря, что в их возрасте ничем выпускной не отличался, и его слова успокаивали уже меня, сидящую на улице в комбинезоне и глазеющую на проезжающие туда-обратно грузовики местной доставочной службы.
В этот день Люк дал мне слово, что когда вернётся, то посмотрит несколько рисунков, которые я подготовила специально для его выпускного: это был своеобразный детский подарок, а ничего другого я позволить и не могла.
Приставка больше не интересовала его, точно так же, как не интересовали и игры со мной, но я крепко-накрепко соединила в себе несколько мыслей: Люк уже взрослый и он совсем скоро поступит в колледж и уедет.
Я готовилась к этому, приучая себя быть одной.
Когда мама позвала спать, я осталась ещё на несколько минут; сказала, что Бун, это пушистое облако на ножках, опять убежал к соседям, и она поверила — так было всегда. А на самом деле я продолжила ждать Люка, даже когда время перевалило за полночь, а на плечи пришлось накинуть куртку.
Наконец, услышав скрип покрышек, я подняла голову и подскочила, но перед домом остановилась не наша машина. Это был тот самый друг Люка, с которым я была знакома лишь по виду — вот он, пришёл играть, и вот он — ушёл.
Теперь он, почти незнакомый и всегда с непроницаемым лицом, был трезв, но напряжён; темные густые брови, сведенные к переносице, и отчётливый бас я запомнила навсегда:
— Алекс! Ты Алекс, да? Мне помощь твоя нужна!
— Родители спят! — вместо приветствия сказала я, подойдя к машине и дождавшись, пока мне откроют дверь, — Что такое?
— Люк хочет тебя увидеть, сказал без тебя домой не двинется. — убрав за уши длинные волосы, парень выдохнул, — Прыгай, не бойся. Я не пил.
— А где он? — я забралась в салон и пристегнулась, как учил отец, а потом уставилась на водителя, — Ему плохо? Тошнит?
— Да, ему очень плохо, — только и сказал он, выезжая с нашей улицы и разворачиваясь совсем в другую сторону, — Он перепил и поедет домой только с тобой, я даже не смог затащить его в машину.
Присмотревшись, когда мы проезжали мимо фонарных столбов, я заметила в блеске мягкого света синяк под глазом парня. Он иногда чуть жмурился, убирал тёмные волосы за уши и нервничал, сжимая руль так, что мне казалось, будто пальцы вот-вот переломаются.
— А что случилось? — ещё раз спросила я.
Он немного помолчал, не услышав, и второй раз вопрошать я не стала; просто смотрела, как за окнами бликами перемещается улица.
— Не хочет говорить с родителями, поругался. Это правда?
— Да, они часто кричат в последнее время... — я застегнула куртку посильнее, чуть не прищемив кожу на подбородке.
— Ясно.
Ехали мы долго, настолько, что в какой-то момент меня начало клонить в сон, и с ним я сражалась до последнего, пока не услышала, как заглох двигатель машины. Парень вышел первым, и я пошла за ним, встав как можно ближе, потому что впереди оказался ряд из гаражей. Мы приехали в совсем незнакомое место.
За широкой дверью одного из них, поднятой наполовину, доносились крики, и услышав знакомый завывающий голос брата, я вдруг вздрогнула настолько, что слёзы моментально накатились на глаза.
— Стоять! — почти рыкнул тот самый друг, хватая меня за руку и крепко сжимая, — Он пьяный в дерьмо, не спеши, — а затем прикрикнул к тем, кто горячо спорил в самом гараже, — Эй, открывай, быстрее там!
Он ударил несколько раз по металлической двери, отчего она содрогнулась одновременно со мной.
Я слышала, как плачет Люк.
Он громко, почти навзрыд, что-то говорит: невнятное, но настолько больное, но от этого стало ещё хуже. Я посмотрела на того, кто вёл меня под руку, и он только поджал губы.
— Люк, это мы с Алекс. — негромко проговорил парень, показываясь сначала сам, а затем затягивая уже и меня, ведь ходить самостоятельно я почти не могла, — Ты как?
— Хреново! — всхлипнув, брат вытер с лица слёзы и, швырнув в сторону схваченный стакан, подошёл к нам, — Малышка...
Он обнял меня так сильно, что что-то хрустнуло; руки, дрожащие и сильные, обвили стальными прутьями и потянули к себе.
Ладонь незнакомого друга пропала с моей спины. Он отошёл, став тенью где-то в глубине гаража, а два других парня, которых я даже ни разу не видела, опустили головы и прошли к нему.
— Люк, что такое...? — шепнула я, как только он перестал тихо скулить, а я, испуганная и дрожащая вместе с ним, не перестала дышать, — Ты подрался?
— Мне так плохо, Алекс, так плохо... — сглотнул он, такой высокий и сильный, что я почти не могла вдохнуть воздуха в его объятиях, — Извини, что я такой у тебя... Никудышный брат...
Слышать эти слова было ещё больнее, чем ту самую режущую боль в его голосе. Она воспринималась как уколы от осколков разбитого стакана, совсем недавно упавшего с кухонной стойки под ноги маме.
Люк стоял на коленках и был чуть ниже меня, обнимая и прижимаясь к плечу лицом. Я ждала, пока его дыхание успокоится, поглаживая короткие волосы брата и спокойно дыша, пусть страх всё ещё пульсировал в горле комком.
— Давай поедем домой, я покажу тебе рисунки? И чай сделаю, тебе нужно выпить чая, ты же пьяный... — сказала я тихо, когда он почти успокоился.
— Да, обязательно... — ответил Люк, поднимаясь и пошатываясь, и я схватила его за ладонь, замечая на ней розовые разводы, — Не обращай внимание, это я бутылку разбил...
Я помню, как мы с незнакомым парнем отвели Люка в машину, усадили на заднее сиденье, а тот вручил ему бумажный пакет, чтобы было куда стошнить. Запах в салоне стоял неприятный, и я провела всю поездку, высунувшись головой в окно.
Потом мы тихо провели Люка на второй этаж, где дождались, пока он уснёт, забыв и про рисунки, и про чай: он просто отключился, как будто не спал несколько дней, только коснувшись подушки, и тогда я вышла на улицу, чтобы проводить его друга.