Глава 10. Новый хозяин Сихуалю
Как частенько говаривают, коли зима пришла, весна уж не за горами.
Весна и правда была не за горами — наступила очень быстро, а вскоре столь же стремительно воцарилось лето.
Но с наступлением осени течение дней, казалось, неожиданно замедлилось.
Когда первый холодный дождь зашелестел жёлтыми листьями Кайфэна, Чжань Чжао вдруг вспомнил прошлогоднюю осень.
Тогда дожди тоже тянулись беспрерывной чередой, и Дуаньму Цуй, не находя себе места со скуки, сидела под стрехой своей тростниковой хижины и, подперев щёки руками, смотрела на водяную завесу. Сидела она так едва ли не большой час.
Чжань Чжао из любопытства спросил, что это с ней.
— Тоскую, — ответила Дуаньму Цуй.
Когда она произнесла это слово, то слегка сдвинула брови и тяжело вздохнула. Её прелестное личико, обращённое к моросящему дождю, выглядело печальным, напоминая портрет красавицы, написанный тушью на рисовой бумаге.
— О чём тоскуешь? — очень тихо, почти неслышно спросил Чжань Чжао, словно перед ним встревоженная пташка, и стоит её спугнуть — взмахнёт крыльями и улетит.
Будь рядом с ним не Дуаньму Цуй, изящная и меланхоличная сцена продлилась бы, возможно, ещё немного.
Но девушка ответила и в самом деле совсем не романтично.
— Осень только началась, а уже так холодно, когда настанет зима, я и вовсе замёрзну насмерть. Чжань Чжао, как думаешь, может, мне на время бежать на юг?
Пока Дуаньму Цуй молчала, настроение соответствовало всему изящному — игре на цине, игре в вэйци, каллиграфии, живописи, сложению стихов, распитию вина и любованию цветами, однако стоило ей раскрыть рот, как вышеперечисленные семь золотых слитков обратились в камни, стремительно сводясь к семи повседневным вещам — дровам, рису, маслу, соли, соусу, уксусу и чаю.
— Этот вопрос и правда навевает тоску, — раздражённо отозвался Чжань Чжао. — Так что подумай хорошенько.
Потом, когда он обсуждал это с Ван Чжао, тот изумился:
— Наша Дуаньму-цзе, будто дикий гусь, с наступлением осени улетит в южные края?
Воспоминания о прошлом заставили губы Чжань Чжао изогнуться в лёгкой улыбке. Почти не задумываясь, он поднял голову к небесам.
В это время дикие гуси в самом деле летели зимовать на юг.
На фоне пасмурного серого неба смутно выделялись чуть более светлые тучки, пока, набухая дождевой влагой, не окрасились в тёмный цвет. Время от времени налетал ветер, и тогда косые струи дождя орошали голубое одеяние Чжань Чжао. Вскоре подол его полностью промок.
Вдалеке высокие коньки крыш Кайфэна тонули в неясной завесе моросящего дождя, создавая ощущение невыразимого одиночества.
Он не знал, как долго простоял в галерее, пока во двор не ворвался мертвенно-бледный Чжан Лун.
Чжао Ху серьёзно ранили.
Ему сломали два ребра, ещё немного — и одно из них пронзило бы сердце и лёгкие.
Голос Гунсунь Цэ подрагивал, когда он озвучивал состояние пострадавшего.
— Кто тебя так ударил? — Чжань Чжао задал вопрос негромко, но все в комнате вдруг умолкли, даже стонавший Чжао Ху повернул голову и затих.
— Кто тебя ударил? — Лицо Чжань Чжао оставалось спокойным, но в его тёмных глазах разгоралось пламя.
— Чжань-дагэ, оставь это, — сказал Чжан Лун, не осмеливаясь поднять голову.
— Со мной всё будет в порядке, Чжань-дагэ, — выдавил из себя улыбку Чжао Ху. — Я не сильно пострадал.
Помолчав довольно долгое время, Чжань Чжао вдруг приподнял полы одеяния и устремился за порог.
— Чжань-дагэ, — заволновался Чжао Ху, из последних сил пытаясь подняться, чтобы остановить его — к счастью, Гунсунь Цэ был начеку и удержал его, однако случайно задел пострадавший бок, и тот не сдержал болезненного стона.
Чжань Чжао на миг замер.
— Чжань-дагэ, не ходи, — едва не умолял Чжан Лун. — Мы сами виноваты, прекрасно же знали, что не стоит нарываться на Сихуалю...
Ну точно, опять Сихуалю.
На лице Чжань Чжао отразился едва сдерживаемый гнев.
— Лучше не ходи туда, гвардеец Чжань, — горько усмехнулся Гунсунь Цэ. — Даже если пойдёшь, всё равно не увидишься с молодым господином Вэньгу Вэйюем, к тому же...
Он не договорил, что «к тому же», но все и так прекрасно понимали.
Как говорится, прояви снисхождение не ради монаха, а ради Будды — всё-таки прежней хозяйкой Сихуалю была Дуаньму Цуй.
Пообещав господину Гунсуню замять дело и не допытываться больше, тем вечером, выйдя в ночной дозор, Чжань Чжао всё-таки не удержался, и ноги сами привели его на улицу Чжуцюэ в переулок Цзиньхоусян.
Так и не прекратившийся дождь вымыл голубовато-серые камни мостовой до блеска, ряды старых, запылившихся бумажных фонарей покачивались под стрехами крыш, озаряя переулок тусклым красноватым светом.
В конце его возвышалась стена, ограждающая жилой дом, на покрытых чёрным лаком створках ворот — медные кольца в форме звериных голов, над притолокой — табличка «Сихуалю», а под стрехой крыши — два красных бумажных фонаря, настолько ярче прочих в переулке, что слепили глаза.
Чжань Чжао остановился.
Он редко приходил сюда — точнее говоря, на пальцах можно было сосчитать, сколько раз он бывал в переулке Цзиньхоусян.
Отчасти потому, что Вэньгу Вэйюй был тяжёлым по характеру и жестоким к людям.
Но более глубокая причина заключалась в ином...
Всё здесь: и великолепная вывеска, и блестящие лакированные створки ворот, и возмутительно высоко повешенные фонари, и даже голубовато-серая мостовая — каждое мгновение напоминали ему: того Сихуалю, что возглавляла Дуаньму Цуй, больше нет.
Теперь во главе Сихуалю стоял молодой господин Вэньгу Вэйюй.
Спустя три месяца после ухода Дуаньму Цуй, долгое время отсутствовавший орден Сихуалю снова появился.
В управу Кайфэна тогда принесли визитный листок, подписанный именем «Вэньгу Вэйюй».
Чжань Чжао хорошо помнил тот день: уже потекли весенние воды, таял лёд, земля почти прогрелась, и жители Кайфэна сменили одежду на более лёгкую, однако вышедший из кареты Вэньгу Вэйюй по-прежнему кутался в тёплый халат с лисьим мехом и накидку цвета червонного золота, словно и весной ужасно мёрз.
Все с острова Инчжоу так боятся холода?
Вэньгу Вэйюй оказался почти одного роста с Чжань Чжао, поэтому, приблизившись, посмотрел ему прямо в глаза.
На самом деле, едва выйдя из кареты, он не сводил глаз с гвардейца.
В его отнюдь не дружелюбном взгляде читались презрение, насмешка, неприязнь и холод.
Когда Вэньгу Вэйюй проходил мимо, Чжань Чжао услышал, как он будто со вздохом пробормотал: «Ничего выдающегося».
Ничего выдающегося? О чём это он? О нём самом или об управе Кайфэна?
Чжань Чжао невольно оглянулся.
Вэньгу Вэйюй, однако, не обернулся, душу его переполняло мрачное и сладостное удовлетворение, он шёл, горделиво выпрямив спину, и был уверен, что Чжань Чжао считает с его высокомерного силуэта нескрываемые презрение и враждебность.
Эти чувства не выплёскивались яростным потоком, а, подобно беззвучно стелющимся теням, незаметно расползались по обычно солнечному Кайфэну.
По приказу господина судьи Гунсунь Цэ специально заварил высочайше пожалованный чай лунфэн шижу. В «Записях о происхождении вещей» говорится: «Чай лунфэн шижу был изготовлен по велению императора Тайцзуна из династии Сун. Из восточных областей вдоль нижнего течения Янцзы императору поднесли плитку чая, который и стал драконовым чаем».
Угощая гостя чаем шижу, пожалованным самим императором, хозяин проверяет, насколько велики его намерения.
Из поднесённой обеими руками чайной чаши струилась ароматная дымка.
— Благодарю, — сказал Вэньгу Вэйюй, но чашу не принял.
С момента, как вошёл в дом, он всем видом выражал неприкрытые отчуждённость и безразличие. Он будто чрезмерно дорожил своим вниманием, не желая задерживать взгляд на ком-либо ни на мгновение. Как человек, что слишком бережёт своё белоснежное одеяние, опасается, что его запятнает даже пылинка, так и он — если остановит взгляд на ком-то, сразу испачкается.
Испачкается? Гунсунь Цэ покачал головой, посмеиваясь про себя над своим разыгравшимся воображением — возможно, молодой господин Вэньгу Вэйюй просто был от рождения холоден по характеру.
Склонившись, он хотел поставить чашу, как до его ушей донёсся бесстрастный голос Вэньгу Вэйюя.
— Я не пью чай смертных.
Говорил он негромко, но слова его ясно услышали все присутствующие в кабинете.
Гунсунь Цэ застыл на месте, чаша с чаем в его руках словно вмиг превратилась в горячий батат — ставить или нет?
Бао Чжэн пришёл в некоторое недоумение, в глазах его мелькнуло неодобрение; Чжань Чжао поджал губы, не проронив ни слова.
— Питьё мира смертных, разумеется, не сравнятся с чудесными напитками Инчжоу, не все бессмертные привыкли к ним. — Гунсунь Цэ быстро восстановил свои привычные спокойствие и находчивость, осторожно опуская чашу на стол.
Донышко коснулось столешницы с лёгким стуком.
Этот звук, казалось привлёк внимание Вэньгу Вэйюя, он заинтересованно посмотрел на чайную чашу, снял крышечку и провёл ею по горлышку. В тишине комнаты скрежет резанул по ушам.
Затем он наконец заговорил.
— Я приехал сюда, во-первых, поскольку по обстоятельствам и порядку должен нанести визит управе Кайфэна. Во-вторых... — здесь он на миг остановился и чуть приподнял уголки тёмно-красных губ. — Во-вторых, я не совсем согласен с действиями главы Дуаньму.
— Хотелось бы услышать подробности, — хладнокровно произнёс Бао Чжэн.
— Все говорят, что управа Кайфэна следит за исполнением законов смертного мира, а Сихуалю усмиряет духов и укрощает чудищ, проникших в его пределы. Каждый занимается своим делом, так что работать сообща нет никакой необходимости. Не води глава Дуаньму столь близкого знакомства с управой, быть может, она бы не поступила в итоге столь опрометчиво, вмешавшись в дело Лян Вэньци, и не была вынуждена прервать свою работу в Сихуалю и вернуться на остров Инчжоу. Посему под моим руководством подчинённые Сихуалю будут заниматься исключительно ловлей демонов и не станут путаться со служащими управы. Цель моего сегодняшнего визита — донести свои намерения до господина Бао. Впредь подчинённые Сихуалю ступят за порог управы лишь при необходимости разобраться с демонами и ни по каким прочим делам. Если же они столкнутся с приказными при исполнении, то при возможности мгновенно скроются с глаз и не станут препятствовать следствию. В свою очередь... Господину Бао ясна моя мысль?
— Разумеется.
Что ещё за «если же они столкнутся с приказными при исполнении, то при возможности мгновенно скроются с глаз и не станут препятствовать следствию»? Он намекает, чтобы служащие управы не вмешивались в дела Сихуалю?
— Вот и прекрасно, — слегка усмехнулся Вэньгу Вэйюй. — Главное, всё прояснить, чтобы в дальнейшем было меньше неприятностей.
Меньше неприятностей? Нет-нет-нет, неприятности только начались.
Многие дела об убийствах, на поверхности не казавшиеся связанными с нечистой силой, приводили к столкновениям с Сихуалю, и хотя разногласия явно можно было разрешить словами, из-за своевольного и жестокого поведения подчинённых Вэньгу Вэйюя они частенько доходили до драк. Многие приказные ходили теперь в синяках и кровоподтёках.
Не раз Гунсунь Цэ предостерегал Чжан Луна, Чжао Ху и остальных:
— Не ввязывайтесь в споры с людьми Сихуалю.
— Господин Гунсунь, вы думаете, мы с ними спорим? — возмутился уязвлённый Чжао Ху. — Да вы не видели, как заносчиво и нагло они себя ведут. Мы стойко сносим все обиды и насмешки, но когда они смеют оскорблять господина Бао и Чжань-дагэ — тут уж смолчать не можем...
Гунсунь Цэ не нашёлся с ответом.
На деле, все всё прекрасно понимали. При Дуаньму Цуй подчинённые Сихуалю и волоска бы не тронули на головах служащих управы Кайфэна, даже обращались к ним с уважением, теперь же, под руководством Вэньгу Вэйюя, ситуация ухудшилась до такой степени. Как говорится, новый император — новые чиновники, и люди Сихуалю — всего лишь чиновники, склонившие головы в ожидании приказа, а их действия определяет возвышающийся над ними «император».
Одного Чжань Чжао не понимал — откуда у Вэньгу Вэйюя такое отвращение к управе Кайфэна?
Позади послышались шаги. Обернувшись, Чжань Чжао увидел, как к переулку Цзиньхоусян идёт девушка в красном. Дождь до сих пор не прекратился, а она просто несла бумажный зонтик в руках, опустив голову, будто задумалась о чём-то, и даже не замечала, что вымокла с ног до головы. Когда девушка достигла переулка, Чжань Чжао посторонился, и только тогда она, обнаружив, что здесь кто-то есть, подняла голову.
У неё были изящные черты лица, мокрые от дождя волосы на висках прилипли к щекам, но это лишь подчёркивало её очарование, облик омрачала только глубокая печаль — казалось, душу её что-то тяготило.
Увидев Чжань Чжао, она тихонько ахнула, на лице её отразилось удивление и радость.
— Вы... вы же... господин Чжань?
Она спросила столь робко, что Чжань Чжао услышал в её голосе неуверенность.
Гвардеец, не ожидавший, что она его знает, несколько удивился, пригляделся к ней повнимательнее — нет, девушка точно не знакомая.
— Ваш покорный слуга — Чжань Чжао из управы Кайфэна, — улыбнулся он. — А вы, барышня?
С этими словами он невозмутимо приподнял зонтик, укрывая её от дождя.
Девушка и не заметила, что насквозь промокла, и поняла только после его заботливого жеста. На сердце у неё потеплело.
— Спасибо вам, господин Чжань, — мягко поблагодарила она, посмотрев на него.
Он думал, что действовал незаметно, и немного смутился, когда его раскрыли.
— Господин Чжань, меня зовут Хунлуань. Возможно, вы меня не знаете, но я знаю вас... С тех пор, как молодой господин Вэньгу возглавил Сихуалю, он заменил большую часть подчинённых, смогли остаться лишь несколько, и я — одна из них... Прежде я сопровождала главу Дуаньму.
При упоминании Дуаньму Цуй Чжань Чжао охватили смешанные чувства, мысли спутались, лишив дара речи.
— Господин Чжань, мы все знаем, что вы с главой Дуаньму были лучшими друзьями, и после несчастья в Вэньшуе... — неожиданно заметив, что он выглядит опечаленным, будто потерянным в своих мыслях, Хунлуань оборвала себя на полуслове, прекращая тему, и встревоженно проговорила: — Простите, господин Чжань, я была бестактна.
Чжань Чжао замер и только потом откликнулся, с лёгкой улыбкой покачав головой.
— Уже поздно, ступайте отдыхать, барышня Хунлуань.
Договорив, он сообразил, что уходить на такой ноте будет не по-людски, виновато улыбнулся девушке и развернулся, сделал пару шагов и снова остановился.
— Вы совсем промокли, так легко простудиться. Берегите себя, барышня.
Хунлуань обомлела и не сразу поняла, что Чжань Чжао сказал ей раскрыть свой собственный зонтик, невольно сжала его в руках и кивнула.
— Господин Чжань, — не удержавшись, позвала она, видя, что он уходит.
Гвардеец остановился и увидел, как Хунлуань спешит к нему.
— Господин Чжань, — прошептала она, кусая губы, — если возможно, постарайтесь избегать столкновений с Сихуалю... Управе Кайфэна от этого будет только вред.
У Чжань Чжао похолодело на сердце, взгляд его стал острым и проницательным.
— Барышня Хунлуань, вы хотите сказать...
Девушка огляделась вокруг, что выдало её напряженность, и ещё больше понизила голос.
— Я тоже мало что могу сказать, но молодой господин Вэньгу... В общем, господин Чжань, будьте осторожны.
Договорив, она не стала дожидаться ответа и быстрым шагом удалилась по переулку.
Поразмыслив, Чжань Чжао сделал пару шагов, собираясь вернуться в управу Кайфэна, но вдруг развернулся и направился на запад.
Пора бы проведать тростниковую хижину Дуаньму.
Когда-то Дуаньму Цуй, отправляясь в земли царства Лу на поиски оставленного И Я котла, сказала перед уходом: «Чжань Чжао, присмотри за моим домом, заходи проверить, когда будешь свободен».
Это была её просьба.
***
Свет в спальных покоях Вэньгу Вэйюя ещё горел.
На душе у Хунлуань без всякой причины стало тяжело, поколебавшись, она бесшумно отступила на задний двор.
Проскочив через круглый проход между дворами, она вдруг услышала за спиной низкий голос.
— Что, настолько боишься меня?
Хунлуань замерла на месте и лишь спустя долгое время медленно повернулась. Вэньгу Вэйюй стоял в дверях своей спальни, издалека глядя на неё.
Льющийся из комнаты желтоватый свет свечей окутывал его мягким сиянием.
— Глава. — Голос Хунлуань слегка дрожал, выдавая её смятение. — Я думала, так поздно вы уже спите.
— Вот как? — Вэньгу Вэйюй с ничего не выражающим лицом вернулся в спальню.
Однако дверь за собой не закрыл.
При свечах он тщательно вытирал шёлковой тканью цинь с обугленным хвостом(1), на продолговатом столике курились благовония, и струящийся дым сандала наполнял всю комнату ароматом.
Хунлуань встала в дверях, не смея ни войти, и удалиться.
Прошло много времени, прежде чем Вэньгу Вэйюй поднял голову и обратился к ней.
— Подойди. Прежде я научил тебя мелодии «Чжусицюй», сыграй мне.
— Я... — замялась Хунлуань. — Знаю её ещё не слишком хорошо.
— Тогда сыграешь несколько раз.
Тонкие пальцы коснулись красных струн, зазвучала музыка.
На самом деле эту мелодию Хунлуань выучила уже давно.
Ясная луна, бамбуковая роща, журчание ручья и нежная музыка, струящаяся в темноте, заставляли забыть, в каком времени находишься.
Вэньгу Вэйюй слегка прикрыл глаза, будто пленившись мелодией.
В пламени свечей красивое, но чуть сероватое лицо Вэньгу Вэйюя казалось на редкость мягким, хотя обмануться им можно было лишь когда он закрывал глаза — Хунлуань страшил его взгляд, бездонный, но не безмятежный, в котором кипели бесчисленные скрытые течения и таилась злоба.
Не то что у Чжань Чжао.
Точно, Чжань Чжао.
Хунлуань неожиданно впала в задумчивость.
У Чжань Чжао взгляд всегда ясный и светлый, даже в такую ненастную ночь настолько тёплый, что стоит ему посмотреть на тебя, как тает сковавший сердце лёд...
Руки её дрогнули, и мелодия сбилась.
Вэньгу Вэйюй распахнул глаза, его взгляд мог бы заморозить насмерть.
Всё её тело постепенно похолодело, казалось, мороз добрался до самых костей, в голове звенела пустота.
Будто во сне Вэньгу Вэйюй погладил её по волосам, провёл пальцами по щеке и положил руку на шею сзади.
— О чём задумалась?
— Ни... ни о чём. — Голос Хунлуань так дрожал, что стал почти неслышным.
Усмехнувшись, Вэньгу Вэйюй неожиданно дёрнул рукой, и Хунлуань оказалась в его объятиях.
Сердце её едва не выскочило из груди, она дрожала всем телом, но не осмеливалась сопротивляться.
— Я хочу, чтобы ты поняла, — медленно приблизившись к её уху, прошептал Вэньгу Вэйюй, — ты всего лишь нечисть... На острове Инчжоу никого не взволнует жизнь и смерть какого-то духа. Я уже уничтожил души нечисти, что обуздала Дуаньму Цуй, и если хочешь, чтобы твой пепел рассеялся и дым исчез...
— Если о поступках бессмертного узнают в Инчжоу... — пролепетала Хунлуань.
— И как же они узнают? — холодно усмехнулся он. — Ты им доложишь?
— Нет, я не посмею, — съёжилась Хунлуань.
— Вот и прекрасно, лучше впредь не меняй своё решение.
— Я поняла.
— Поняла? — с насмешливой улыбкой Вэньгу Вэйюй приподнял её подбородок. — Что же ты поняла?
— Я не пойду против главы, исполню всё, что вы желаете, чтобы я сделала.
— Исполнишь всё, что я желаю? — Казалось, он не поверил. — Сделаешь всё, что я скажу?
— Да.
— И не станешь противиться?
— Не стану.
Загадочно улыбнувшись, Вэньгу Вэйюй завёл пальцы под её одежду.
— Что, если я хочу, чтобы ты была со мной?
— Я сделаю всё, что вы пожелаете, — дрожащим голосом повторила Хунлуань.
Взгляд Вэньгу Вэйюя наполнился печалью, он медленно поднялся на ноги.
— Ты столько времени провела с Дуаньму Цуй и не переняла ни крупицы её характера.
Он посмотрел на Хунлуань сверху вниз, в глазах его вдруг загорелся гнев, он поднял ногу и с силой пнул её в грудь.
Девушка не успела прийти в себя, только почувствовала удар, от силы которого её выбросило из комнаты, ударилась о стену и сползла по ней. Всё её тело вмиг охватило невыносимой болью.
Она с трудом подняла голову, перед глазами всё расплывалось, и лица Вэньгу Вэйюя не получалось ясно разглядеть.
— Ты всего лишь ничтожный дух, — холодно произнёс он. — С чего решила, что можешь прислуживать мне?
В смутных тенях она увидела, как Вэньгу Вэйюй снова сел за столик и, взмахнув пальцами, стал играть «Чжусицюй», легко и естественно перебирая струны.
На самом деле Хунлуань уже давно знала эту мелодию.
Потому что когда-то Дуаньму Цуй научила её.
Вэньгу Вэйюй, конечно, играл хорошо, но ему было не сравниться с главой Дуаньму.
***
Едва он прошёл по деревянному мостику, калитка со скрипом отворилась сама собой.
Чжань Чжао долго стоял, не решаясь войти во двор. В тростниковой хижине Дуаньму было темно — видимо, фонари и свечи уже легли спать, лучше их не тревожить.
Когда тростниковая хижина осиротела, по ночам здесь начали было останавливаться бродяги. До полуночи они спали спокойно, а потом неожиданно просыпались от грохота и шума, открыв глаза, пугались до полусмерти и удирали без оглядки.
Затем, ещё не оправившись от потрясения рассказывали: «Да вы не видели, что там творилось! В доме не пойми в какой час повсюду зажглись лампы, на меня двинулись тарелка и чашка во главе с треснутой фарфоровой пиалой. Откуда-то из кухни вылетел нож и давай рубить — погнался за мной, и беги я чуть медленнее, уже расстался бы с жизнью...»
Молва разлетелась из уст в уста, и с тех пор тростниковую хижину Дуаньму никто не осмеливался тревожить.
Чжань Чжао слегка улыбнулся, но сердце заныло от тоски, хотел уже тихонько уйти, как вдруг заметил, что на невысокой ограде, обхватив ручками колени, посапывает бело-голубая пиала.
— Сяо Цинхуа, — растолкал его Чжань Чжао, — ты чего здесь спишь?
Почтенный господин Цинхуа с недовольным кряхтением перевернулся на другой бок и продолжил спать — невольно хотелось вздохнуть, закрыв лицо рукой. Однако, когда переворачиваешься, следует учитывать особенности своей фигуры — потому что наш Сяо Цинхуа стремительно полетел с ограды.
К счастью, Чжань Чжао, будучи человеком острым на глаз и ловким на руку, успел поймать его.
От неожиданного испуга пиала наконец проснулась, потёрла глазки — и посмотрела на Чжань Чжао с нескрываемым разочарованием.
— Почему это ты, — невнятно пробурчал Сяо Цинхуа.
Чжань Чжао посадил его обратно.
— А ты думал, кто?
— Думал, наша хозяйка. — Встав на ножки, Сяо Цинхуа сложил ладонь козырьком и вытянул шею, высматривая что-то вдалеке, а потом сердито уселся на прежнее место.
Не зная, что и сказать, Чжань Чжао долго молчал.
— Почему сегодня ты вспомнил хозяйку? — спросил он наконец.
— Я каждый день жду её здесь, ты просто не знаешь... — закатил глаза Сяо Цинхуа. — Я ведь, в отличие от тебя, вспоминаю не только когда нечем заняться.
— Ты совсем как твоя хозяйка, не упрекнёшь меня хоть парой слов, так и не рад будешь. — На губах Чжань Чжао появилась лёгкая улыбка, но тут же исчезла. — Сяо Цинхуа, а ты не думал, что если твоя хозяйка никогда...
— Невозможно, исключено! — Сяо Цинхуа подскочил, будто ему наступили на хвост, и зажал уши обеими руками. — Не хочу с тобой разговаривать, даже слушать тебя не хочу!
Чжань Чжао замолчал, и спустя долгое время пиала наконец успокоилась, с полным негодованием уставившись на него.
— Сяо Цинхуа, — тихо сказал Чжань Чжао, — я лишь надеюсь, что ты будешь счастливее, жизнь всё-таки продолжается.
— Не буду с тобой разговаривать. Хотите, чтобы ваша жизнь продолжалась, так забудьте мою хозяйку и дело с концом, а я хочу помнить её, так что буду ждать. И пусть я погибну, но погибну пиалой, верной до гроба, моё имя войдёт в историю и будет передаваться среди пиал из поколения в поколение!
— Ладно-ладно, — не стал спорить Чжань Чжао. — Давай сегодня я составлю тебе компанию, пойдём в дом и будем ждать там?
— Не пойду.
— Если ты промокнешь под дождём и в результате сляжешь с жаром или простудой, то будешь умершей от болезни глупой пиалой, а вовсе не преданной и героической, чьё имя войдёт в историю, — напомнил Чжань Чжао.
Поразмыслив, Сяо Цинхуа наконец кивнул.
— Звучит разумно.
— Давай я тебя отнесу, — с улыбкой протянул руку Чжань Чжао.
— Не нужно, — горделиво отверг его предложение Сяо Цинхуа. — Я уверен в собственных силах и смогу спуститься сам... Как и поднялся сюда.
— Хорошо, тогда я подержу тебе зонтик, — улыбнулся Чжань Чжао. — И мы вместе пойдём в дом.
Дождь так и не собирался прекращаться. Сяо Цинхуа, напрягая все силы, потихоньку спускался с ограды, часто поскальзываясь и едва не падая. А однажды обе его ножки повисли в воздухе, и, со всей мочи цепляясь за выступ ручками, он с трудом снова нашёл опору.
Глядя на него, Чжань Чжао сам не заметил, как на глаза навернулись слёзы. Сяо Цинхуа сказал, что каждый день забирается на ограду и ждёт Дуаньму Цуй, но гвардеец не знал, что он карабкается с таким трудом и так же мучительно спускается.
Сяо Цинхуа, как же ты не поймёшь, что жить собственной жизнью — не значит забыть её. Будь Дуаньму Цуй здесь, разве она бы не желала, чтобы Сяо Цинхуа как прежде любовался звёздами и луной на берегу реки или читал стихи и беседовал о философии с чашечкой Вань-эр или тарелочкой Сяоде?
Вот только сегодняшней ночью не было видно ни луны, ни звёзд.
----------------------------------------
(1) Цинь с обугленным хвостом — один из четырёх знаменитых циней Древнего Китая, созданный Цай Юном, чиновником династии Восточная Хань, писателем и каллиграфом. В книге «История династии Поздняя Хань. Жизнеописание Цай Юна» говорится: «Некий человек из царства У жёг тунг, чтобы приготовить пищу, Цай Юн услышал яростный треск огня и понял, что древесина прекрасная, потому попросил выточить из неё цинь. Звучал инструмент превосходно, но хвост его остался будто обгоревшим, отсюда и такое название».