Допрос
Алекс
Сразу в тот же день я решил допрос захваченной недовольной не проводить. Анишка, будучи свидетелем нашей перепалки с пленной, долго издевалась и подкалывала меня по этому поводу, поэтому допрос я отложил до того времени, пока я не смогу справляться с раздражением. Я так привык, что недовольные — это враги, что реагировать хоть сколько-нибудь адекватно на пленную у меня пока совсем не получается.
Но для пользы дела надо заставить её как-то пойти на контакт, а после наших переговоров это будет сделать как минимум проблематично. Рич, первым делом, как только ее привели в карцер, уселся рядом с ней и отказался вообще куда-либо идти. Я сказал ему, что это предательство, на что он мне ответил, что это я предатель, из-за того, что Скай спасла ему, Ричи, жизнь, а я посадил ее в тюрьму. И что с этим делать? Как ребенку объяснить, что его просто использовали враги в своих целях?
Связь с Бесстрашием ничего не прояснла. Лидер не объявился, куда и зачем он пропал, мы так и не выяснили, они тоже. И говорить об этом они как-то не стремятся. Но зато мать вздохнула с облегчением, увидев, что с Ричи все в порядке.
Близнеца мы отправили во фракцию вместе с Эрудитами буквально через несколько дней. Все это время Ричи забирала из карцера Анишка, которая мне потом все мозги закапала, насчет того, что девка «нормальная». Я вообще понять не могу, что значит «нормальная» в наших условиях с учетом того, что она, девка эта, из Недовольных. И то, что Ричи она спасла — ни хрена не аргумент, потому как это явно часть какого-то вражеского плана, думать по-другому у меня нет ни одного основания. Матиас говорит, что она вполне нормально и охотно отвечает на вопросы, идет на контакт, но мало что знает и полезна нам в плане информации может быть только условно. Ну как условно, эти места она знает, где база тоже. Конечно, она может не знать, где их основной полигон, но если мы накроем их еще одно логово, будет отлично. Никто не говорил, что Ричи держали на основном полигоне, надежды на то, что она знает что-нибудь о лидере мало, поэтому я не спешил с допросом. Майки тоже присутствовал на предварительном допросе, сказал, что не видит в ней опасности. А я вижу, блядь. Ясно-понятно, что ее готовили и тренировали, и пока у меня нет ни одного основания полагать, что ее готовили не для внедрения в ряды Бесстрашных. И вот хуй кто меня переубедит.
Через день пришло сообщение, что Аарон Громли и Эйми сбежали во время привала на пути во фракцию. Мне осталось только чертыхаться: события последних дней беспокоили меня конкретно, поэтому я упустил этот момент — арестованный Громли был отправлен тем же рейсом, что и Эрудиты с Ричи, а охрану я ему обеспечил хилую. Мы организовали несколько поисковых отрядов, но место для побега они специально выбрали подальше от нашего полигона, на полпути в Бесстрашие. Я всегда знал, что Громли сука еще та, но тащить с собой девицу, жить в лесу — о чем он только думал, урод блядский! Я же сказал ему, что вопрос с его судом будет решен скорее всего положительно! Или он врал мне все это время, надеясь на то, что я дам ему возможность сбежать, потеряв бдительность? Теперь-то уж не спросишь. Мне остаётся только колотить грушу от бессилия до полного изнеможения. Ведь сам сдохнет и девку за собой утащит, идиот!
Допрашивать пленную я собрался только спустя пару недель. Когда я зашел к ней, кажется, что она даже как-то вроде обрадовалась. Видно, ждала не меня. Я рассчитываю поговорить с ней пока наедине, глядишь, она не будет работать на публику и ответит на мои вопросы.
На то, чтобы собраться с мыслями уходит довольно много времени. Остановившись в дверях помещения, которое представляет собой подвал основного здания на полигоне, я все пытаюсь понять, что же так меня раздражает в ней? Умом я понимаю, что она враг, знаю, что я должен убить ее и все остальные чувства — это слабость, идиотство, херня собачья! Не должно у меня к ней быть никаких других чувств, кроме ненависти. Но вся беда в том, что они есть.
Я до конца не понимаю, что же это за чувства, знаю только одно: паскуднее всего за эти пару недель я чувствовал себя только тогда, когда избил ее и ловил на себе ее обиженные взгляды. И мне очень не хочется все это повторять. Также дико бесит, что в ее присутствии на меня с новой силой наваливается отчаяние и тоска по Лекси. Не знаю почему.
Вот и сейчас, эта мелкая девица, по сути совсем еще малявка, кажется, даже младше Анишки, вцепившись руками в решетку, настороженно смотрит на меня. Видно, за те две недели пока она тут сидела, она сумела справиться со своим страхом, освоилась даже как-то. Знаю, что она познакомилась с Анишкой, Ричи постоянно сидел с ней и даже злился на меня из-за того, что я не отпускаю ее. Так и не смог я объяснить ему, что это враг. Он упорно твердил, что она хорошая, и отказывался покидать карцер, только Анишка могла уговорить его пойти с ней.
— Пленная! Встать! — гаркаю я строгим голосом, она немного привстает и во взгляде появляется насмешка. М-да, просто не будет. Где только сил взять? Лицо ее принимает безразличное, надменное выражение, что бесит меня еще больше, но я обещаю себе не выходить из себя.
— И вам здравствуйте, товарищ командир!
— Уверен, что ты знаешь мое имя, но тут на полигоне, не принято обращаться друг к другу по имени, поэтому у нас позывные. Ты можешь звать меня Эйт, и, предвосхищая твои насмешки, да, это как цифра восемь. Итак, как твое имя?
— Скай.
— Это позывной. Я хочу знать твое настоящее имя.
— Я бы очень хотела бы вам помочь, — разводит девица руками в разные стороны, сохраняя при этом серьезное выражение лица. — Да вот только родители решили иначе. — Вот блядский двор, ни слова по-простому, все одни подъёбки.
— То есть, другого имени у тебя нет?
Она только мотает головой, все так же пристально глядя на меня. Я открываю дверь ее камеры и, закрыв за собой решетку, сажусь на лавку напротив нее. Вряд ли она на меня нападет, хотя я и не исключаю такой возможности. Она вся напрягается, будто я сейчас ее ударю.
— Было бы гораздо спокойнее и лучше для всех нас, если бы мы остались каждый по свою сторону решетки. Да и не о чем нам с вами разговаривать, я на все вопросы ответила другому командиру, ответила, как на духу.
— Да нет, разговаривать есть о чем. Я хотел задать тебе несколько вопросов в частном порядке. Выбор за тобой, либо мы ведем доверительную беседу, по результату которой я тебя, возможно, отпущу на все четыре стороны, либо мы ведем официальный допрос, с камерами и лидерскими голограммами, в результате которого, тебя, скорее всего, расстреляют.
— Вы что это, напугать меня сейчас хотели, дядя Эйт? — она не может не понимать, в каком положении находится сейчас. Если ее растили как хантера, значит, она не глупа, однако, ведет себя сейчас невъебенно тупо. И как это понять? — Так я пуганная уже, не страшно.
Я стараюсь рассмотреть ее вблизи, максимально абстрагируясь от раздражения. Она явно меня боится, хоть и не показывает этого. Ну что ж, это неплохо. Однако страх плохой советчик, заставляет делать нас необдуманные вещи. Можно было бы сейчас запугать ее, избить, может быть даже покалечить. Вот только зачем? Если она не будет с нами сотрудничать, значит, она не так уж нам нужна, и держать ее здесь на полном довольствии никто не будет. А стало быть, придется ее убить. Если сейчас пытать ее, она может уйти в себя, а то еще и помереть прямо посреди допроса. Пока она тут, с ней обращаются более или менее нормально. Может быть, в этом фокус? Может, недовольные помирали тупо от страха за свою жизнь? В конце концов всегда есть официальный допрос, я совершенно не хочу пытать этого глупого ребенка.
— Я думал, ты хантер. А ты, оказывается, ебаный клоун. Хорошо, встретимся на официальном допросе. — Я уже выхожу из камеры и закрываю за собой решетку, но она все-таки окликает меня.
— Ладно. Спрашивайте, что вы там хотели, только оставайтесь за дверью, пожалуйста. Мне так спокойнее.
Я облокачиваюсь на ограду спиной, стараясь на нее не смотреть. Ну лучше, так лучше, лишь бы только пошла на контакт.
— Запомни, — как можно спокойнее, стараясь, чтобы голос не вибрировал от гнева, говорю ей, — если бы я хотел причинить тебе вред, меня не остановили бы ни решетки, ни какие бы то ни было люди, недовольная.
Я смотрю в противоположную стену, а она молчит. Мне не хочется поворачиваться к ней лицом, не хочется в очередной раз натыкаться на упрямый и напряженный взгляд. Если бы не та ценная информация, которой она, возможно, владеет… Нельзя начинать с главного, надо чтобы она немного расслабилась. Надо попытаться представить, что она обычная молодая девчонка, и поговорить с ней, исходя из этого. Что она там мне предъявляет?
— Ты сказала, что я выстрелил тебе в спину. Я этого не делал. С чего ты сделала такой вывод? Почему это именно я?
— Там больше не было никого. Когда вы на меня орали, оскорбляя и покрывая матерными перлами, которые впору записывать, я, к своему стыду, не смогла вас пристрелить. А когда убегала, вы мне прострелили руку. Я еще удивилась тогда, как быстро вы добрались до своего оружия.
— Ладно. С этим ясно. Если тебе интересно, там сидел наш снайпер. И так, тебе на будущее, если бы я в тебя целился, я бы не промазал. Дальше. Почему ты сбежала?
— Это долгая история. Не думаю, что вам будет интересно.
— Если я спрашиваю, то я не просто так сотрясаю воздух. Я тебе не верю. Я считаю, что ты засланная крыса, которая будет сливать инфу недовольным, такое уже бывало в нашей фракции. И вся эта ситуация с похищением ребенка и с его возвращением, она очень похожа на внедрение тебя в наши ряды. Поэтому я хочу услышать от тебя что-то такое, чтобы я поверил, что ты не засланная. Я слушаю.
Девица сверлит меня взглядом, таким прямым и тяжелым, что у меня моментально начинает болеть голова. Молчит она долго, и я уже жалею, что не позвал с собой на допрос хотя бы медика, уж не говоря о том, что можно было взять Майки. Наконец она отворачивается и глубоко вздыхает.
— Мне нечего сказать. Тут вопрос веры, интуиции, если хотите. Для меня вы такие же враги, как и я для вас. Но… Я не могла больше быть там, с ними. Не могла спокойно наблюдать, как они убивают Ричи. Я не знаю, почему мне стал так дорог этот ребенок, может быть, потому, что дети у нас в диковинку. Недовольные не заводят детей. Они боятся…
— Заводятся тараканы. Дети рождаются.
— Что? — она так удивленно на меня смотрит, будто я сказал ей, что у нее на лбу третий глаз открылся.
— Ты сказала, что недовольные не заводят детей. Дети не заводятся, а рождаются.
— Вы всегда к словам придираетесь, дядя Эйт?
— А ты решила меня окончательно выбесить? — я поворачиваюсь и злобно смотрю на нее. — Какой я тебе дядя?
— Ну вы же сами орали на поле боя: «Что, даже с дядей не поздороваешься, уже сбегаешь?», — передразнив меня низким голосом, заявляет девица. — Все как вам нравится, дядя, а звать себя вы велели Эйт, как цифра восемь, ну и вот…
— Ты вообще хоть что-нибудь соображаешь? Тут нет ребенка, за которым можно спрятаться, а у меня есть пушка, и я с удовольствием ее применю в ответ на твои откровенные шуточки!
— Если вы до сих пор не прибили меня, значит, я вам зачем-то все-таки нужна, — пожимает она плечами и довольно беспечно улыбается. — Это просто цепь логических рассуждений.
— Ты понимаешь, что ты с огнем играешь?
— А может быть, я люблю, когда горячо…
Мне бы привыкнуть уже. Я ведь понимаю, что она имеет какое-то отношение к Бесстрашию, но все равно, мне будто осиновый кол в грудь вонзают, и мне сейчас по-настоящему, физически больно.
Год назад. Инициация. Выездная игра «Захват флага»
Из укрытия мне прекрасно видно, как изящная фигурка попадает под перекрестный огонь, и я понимаю, что ее сейчас подстрелят и отберут флаг. Ах, ебт твою мать, нет, чтобы пригнуться, закатиться куда-нибудь в нишу, спрятаться и оттуда отстреляться. И где придурок Громли, неужели бросил своего напарника! Да что же за урод?!
Решение приходит молниеносно, я успеваю только порадоваться, что глаз с нее не спускал. Рывок, и вот гибкое, стройное тело у меня в руках, вдавливается в нишу между подпорками, а в спину мне врезается сразу несколько нейростимуляторов. Черт, а ни хера ни разу неприятно, хотя близость Алексис все же скрашивает сей досадный инцидент.
— Алекс, тебе что, совсем не больно? — ворчит она, вцепляясь в мою куртку руками и притягивая к себе ближе, утаскивая из-под обстрела, пока по моему телу проходят нейроимпульсы.
— Ну что ты, конечно нет, даже немного приятно, — усмехаясь, отвечаю ей, продолжая отстреливаться.
— Что там происходит, сможем прорваться? — Да какое там, станция обложена со всех сторон, подготовились, сопернички!
— Не-а, нужно ждать, пока остальные немного оттеснят противника. Скоро пойдет поезд, будем надеяться, что они успеют.
— У меня патроны кончились… — шепчет она мне в плечо обиженным голосом, — и Громли, ублюдок, бросил! — А потом поднимает на меня глаза и уже с совсем другой интонацией — мягкой и даже, наверное, немного восхищенной, добавляет: — Алекс, а ты меня опять собой закрыл…
Она смотрит на меня снизу-вверх, такая раскрасневшаяся от бега, взвинченная от азарта игры, тесно прижатая ко мне так, что даже через одежду я чувствую ее тело, и больше ни о чем думать не могу, только о ее губах, таких сочных и ярких сейчас. Все выстроенные теории относительно того, что я не должен, и не могу, и не тот разваливаются, как карточный домик, перед невозможным желанием снова ощутить вкус ее поцелуя.
— Детка, я же обещал тебе, что не брошу, — а голос охрипший, давно со мной такого не случалось.
Она явно хочет того же, но колеблется, ее теории относительно меня, скорее всего, такие же железобетонные, как и мои. Однако я чувствую, как у нее срывается дыхание, здесь, в этой нише, прижатая к стене моим телом, она часто дышит, пытаясь договориться со своей совестью. Я стараюсь заглянуть в ее магически-притягательные глаза, но она отводит взгляд, не поддается. Понимаю: еще несколько секунд, и мне будет совершенно все равно, что она там себе думает, я просто возьму в ладони ее лицо, и она не будет сопротивляться.
Но я не ошибся, она сама хочет. Очень. Восторг от этой мысли поднимается в душе, опаляет еще большей жаждой обладания. Она отбрасывает за спину маркер и пробирается пальчиками по шее выше, к вискам, оглаживает скулу и, наконец, притягивает меня к себе, приподнимаясь на носочки, накрывая мои губы своими. Сначала немного нерешительно, будто пробуя, а что из этого выйдет? А выходит то, что я окончательно теряю контроль и плюю на все, что я там себе думал.
Она нереально хороша, и я не понимаю, почему я должен отказываться от нее, когда она хочет меня не меньше, чем я ее. Ее игривый язычок, прокатив по губам, сбивает дыхание абсолютно, сердце колотится в грудине, намереваясь вообще оттуда съебнуть, а я ощущаю, что меня сейчас просто разорвет от вожделения, и держать себя в руках я больше не могу. Я вдавливаю девицу в стену, проникая в ее рот языком, оглаживая, исследуя каждый миллиметр, поигрывая им, лаская. Она слегка шевелит бедрами, прижимаясь ко мне еще теснее, и я понимаю, что еще немного, и я возьму ее прямо тут! Ч-ч-ч-черт, да что ж так…
— Детка, ты играешь с огнем, — вышептываю ей в губы, не в силах оторваться от нее.
— А может, я люблю, когда горячо…
Стараясь никак ничем не выдать своего состояния, пристально рассматриваю пленную, пытаясь понять, что это такое было? Воздух из груди ушел и возвращаться как-то не торопится. Так, аккуратно, медленный вдох, теперь еще один. Я так и буду реагировать на всех девок, кто понабрался откуда-то идиотских фразочек?
— Что? — волнуется девица. — Опять нервишки шалят?
— Где ты ее видела? — неожиданно для самого себя вырывается вопрос. — Ты знала Алексис Плейсед?
— Да нет, первый раз слышу, вообще-то. А кто это?
— Ты была когда-нибудь в Бесстрашии? Кто твои родители? Они бывшие Бесстрашные? Или может быть, Искренние? — Надо, надо срочно найти логическое объяснение всему этому, или мне прямая дорога к психам в спецотделение в Эрудиции.
— Моя мать была Бесстрашной. Кажется. Она давно погибла, я ее совсем не знала.
— Отца у тебя, конечно, не было.
— Отец… Нет у меня больше отца, — в ее голосе опять звенят слезы, и это меня окончательно выводит.
— Ну кто-то же тебя растил, еб твою мать! — уже не справляясь с досадой от этой идиотской ситуации, повышаю децибелы. — Если ты стала хантером, значит, тебя специально воспитывали где-то, в какой-то школе! Кто вами занимался?
— Да все помаленьку. Все мое общение в детстве в основном происходило с киборгами, так что ничем не могу вам помочь. А что такое-то? Отчего вы так переполошились?
Да мало ли в моем окружении ехидных, нереально бесящих меня девиц. Да та же Анишка, и другие девки. И фраза эта, да все они повторяют ее когда не лень, просто надо абстрагироваться. Успокоиться. Не думать об этом.
— Я ищу одного человека, он… пропал без вести. Предположительно, он у недовольных. Скажи, что ты знаешь о пленных? Ты слышала что-нибудь о лидере Бесстрашия?
— В тот день, когда мы с Ричи убежали, мне сказали, что лидер Бесстрашия сдался сам. И что он у них. Он им зачем-то нужен, у них есть какой-то план. Я не знаю какой, в этот же день я узнала, что… поступил приказ избавиться от меня. И я сбежала, прихватив Ричи.
— Ты видела лидера Бесстрашия? Что они с ним делают? Пытают?
— Нет, я же говорю, мне только сказали об этом, и в этот же вечер я сбежала.
— Черт! — стукнув по решетке кулаком и слегка погнув ее, я отворачиваюсь от девицы, потому что меня нереально бесит, когда она на меня так пристально смотрит. Что ж такое получается, лидер сдался сам? Что он задумал? Или они шантажировали его сыном и заманили к себе обманом? Блядский двор, вопросы и ни одних ответов. А девка все сверлит меня взглядом, так пристально, что мне становится не по себе.
— Ты во мне дыру просмотришь. Чего уставилась?
— Да вот пытаюсь понять, чего вы такой злой, товарищ командир?
— А что? Тебя что-то не устраивает? Вообще-то злой это как добрый, только без лжи и лицемерия. Ты вот можешь мне ответить, чего ты добиваешься, провоцируя меня?
Девица пожимает плечами.
— Да мне просто странно, вот вы такой большой, суровый, жесткий. Но при этом истерите, как кисейная барышня. У нас таких сразу в расход пускают, не разбираются даже. Истерички не нужны для борьбы против… врага, — через запинку говорит она, и как-то виновато на меня смотрит.
— А ты не думала, что есть вещи не поддающиеся контролю. Например, когда ты знаешь, что тебе нужно убить одну вражескую сучку, которая обманом проникла на полигон, втеревшись в доверие к ребенку, запудрила ему мозги и настроила против своих же, а теперь вместо того, чтобы просто ответить на вопросы, распускает свой поганый язык!
— А вы не думали, что мне банально страшно! Я сбежала от своих, фактически подписав себе не один смертный приговор, потому что у нас расстреливают и за меньшие провинности. Мой собственный отец дал приказ избавиться от меня, по моему следу теперь идут хантеры. Я и не планировала оставаться у вас, лишь хотела, чтобы Ричи был в безопасности, потому что они намеревались его убить!
— Ну хорошо, а что потом? Вот ты вывела мальца, оставила его в пне, увела киборгов, и они тебя убили бы, если бы мы не подоспели. Ты что, решила таким оригинальным способом покончить с собой? Или у тебя был какой-то план?
— Мой план был убежать и спасти Ричи. А дальше как пойдет. Не думала я, короче, что дальше! Когда ты узнаешь, что отдан приказ о твоей ликвидации не до разработок планов, скорее бы ноги унести.
— Прекрасная легенда. А какого хрена ты тогда не отвечаешь нормально на мои вопросы, все выебываешься и нереально меня выбешиваешь?
— При первой встрече я отхватила от вас два раза по голове и один раз по ребрам, а потом вы приходите ко мне сюда, где я беспомощна и безоружна, и ждете мирной и проникновенной беседы?! Знаете, чего я хочу больше всего сейчас? Вернуть тот момент, когда я смотрела на вас через оптику прицела, вот тогда мы с вами были бы в равных условиях и разговор у нас был бы совсем другой!
Последние слова она выкрикивает, ее визгливый голос режет по ушам, и хочется оказаться где угодно, но только не здесь. Что я вообще делаю, какого хрена я выслушиваю все это? Пусть бы ее Матиас с Майки допрашивали, пусть на них она оттачивает свое пиздоблядское красноречие! Однако есть вопросы, которые я не могу ей не задать.
— Но ты меня не убила, когда залезла ко мне в комнату. Ты ведь могла это сделать, но не сделала.
Она молчит недолго, явно пытаясь справиться с собой и убрать из голоса дрожание.
— Я, может быть, и охотник, вот только выстрелить в спящего, да еще под наркотой, человека оказалось выше моих сил.
— Плохо. Теперь перед тобой не спящий человек, — во мне неожиданно просыпается инструктор и, прежде чем я успеваю это понять, меня уже несет, — перед тобой враг. Ты должна была меня убить, это тогда было бы справедливо и правильно.
— Да? И что же вы тогда не прикончите меня уже, товарищ командир? Не думаю, что у вас кишка тонка! Я еще не составила окончательного мнения о Бесстрашных, но я вижу, что вы не такие, как мы. Вы не пойдете по трупам ради достижения собственных целей, а значит, вы человечнее нас. Я для вас враг, вы не верите мне, но я до сих пор жива. Отчего же вы не хотите поступить справедливо и правильно?
— Война может быть выиграна, если один из противников сильнее или допустит ошибку. Я сильнее тебя физически, но я проиграл тебе. Потому что я совершил ошибку и должен был быть за это наказан.
— Давайте сойдемся на том, что вы и так уже наказаны общением со мной. Спрашивайте, что вы там еще хотели узнать, и покончим с этим. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Я не могу понять, что за чувства овладевают мной, когда я говорю с ней. Что она вообще за человек? Она враг. Она недовольная. Она хантер. Но при этом она будто очнулась от чего-то. Может, ее зомбировали, но она не поддалась? Или все-таки это такая искусная игра и манипуляция? Не могу объяснить. Надо избавиться от нее и как можно скорее, но прежде выжать из нее все, что только можно.
— Я знаю, что вас с детства учат убивать, учат жестокости и безнравственности. Ты что, уроки прогуливала? Откуда такие понятия о правильности и неправильности?
— Начнем с того, что вся эта война неправильная. Получается один и тот же народ, который только что был практически единым целым, раскололся из-за чего-то, толком-то и непонятно из-за чего. И из-за этого раскола я должна убить спящего человека, даже если он командир? Да идите вы на хуй с такой правильностью, дядя Эйт. Если это правильно, то я лучше буду очень неправильной, но поступать буду так, как сама считаю нужным. И знаете что?
Она суёт лицо прямо сквозь две решетки и смотрит на меня бледно-голубыми глазами с едва заметной смешинкой в них.
— Я почему-то уверена, что вы тоже не убили бы меня в такой ситуации. А теперь начинайте со мной спорить.
— Хорошо, оставим в покое спящих, а что с Эрудитами и охранявшими их Бесстрашными? Их ты тоже не убила. Я почему-то уверен, что это было именно твое задание.
— Да, мое задание было перехватить груз. Которого не было, мы это поняли. И пошли за вами следом, хотя было ясно и понятно, что это глупость, но кто меня слушал? Моим заданием был груз. Убивать гражданских моим заданием не являлось.
Отчего-то на ее глаза набегают слезы. Видимо, еще не угасла обида за ее ранение, хотя я вообще-то тут ни при чем. Мне вдруг стало важно сказать ей, что это не я ее ранил.
— Тем не менее ты меня все-таки подстрелила.
— А какого хрена ты за мной погнался? Без формы, твою мать? — вдруг начинает она кричать на меня, чему я несказанно удивляюсь. — Я испугалась, ясно? Я спасала свою жизнь. А ты мне в спину потом… Или не ты, кто там у вас был.
— Бесстрашный. Он тоже выслеживал тебя, долго, месяцев десять. Странно, что ты как охотник не почувствовала его.
— Я думала, это ты, всегда ты. Я излазила все вокруг, никого больше, кроме Бесстрашных с полигона, тут не было.
— Однако он утверждает, что прожил в лесу десять месяцев и охотился на хантеров, которые промышляли в этом лесу. Одного убил. И тебя подстрелил вот. — Неожиданно я замечаю, что девица смахивает слезы со щек. — Ты чего разнылась-то? Этот убитый хантер друг твой был, что ли?
— Да нет… — после недолгой паузы отвечает мне девица. — Нет у нас такого понятия, как друг там и все такое. Каждый сам за себя, да и все на допинге сидят, так что не подружишь особо, —
откровенно рассказывает она. А я думаю, что эта девушка просто кладезь для нас. Мы вот уже почти час тут беседуем, а она до сих пор жива и даже пошла на контакт. Хотя на самом деле это должно настораживать. Может, она сейчас нам все вот это рассказывает, а потом в ловушку заманит. Она идеальный вариант, маленькая, беленькая, такая вся трогательная. И лидер у них. Черт, и я купился на ее вид, блядь!
— Ясно, — холодно отвечаю я ей, — чем еще порадуешь? Может, ты знаешь как на полигон пробраться?
— Конечно знаю, — со вздохом отвечает она, — как не знать. Ты все еще не веришь мне?
— А какие основания у меня тебе верить? То, что ты слабачка и не смогла меня пристрелить, когда у тебя была такая возможность? Это не доказательство. Ребенка спасла? Ну надо же тебе было как-то тут объявиться, чтобы мы тебя приняли с распростертыми объятиями. Все это пока никак не доказывает, что ты решила вдруг ни с хуя предать своих и помогать нам вдруг.
— У вас явно с головой проблемы, товарищ командир. А чтобы сбежать, у меня были свои причины.
— Вот что. Я тебе не верю. Но я умею быть благодарным. Ты меня не убила, когда у тебя была такая возможность, и хоть ты обворовала меня тогда, я сейчас тебя отпускаю. Дверь камеры я оставляю открытой, выход никто охранять не будет, форы тебе до утра, иди на все четыре стороны. Но имей в виду, если ты мне еще раз попадешься, пристрелю как собаку, поняла?
Она опять молчит, не говорит ничего. Да мне и не надо. Я буду рад от нее избавиться, и пусть горит оно все синим пламенем. Лучше по лесу гоняться за недовольными, чем возиться с их детьми, кем она по сути и является. В одном она права: это дебильная война, неправильная. И откровенно говоря, не хочу я ее убивать, пусть уж лучше это сделают ее собратья.
Аниша
Когда Алекс рявкает, чтобы Кевин отвлек ребенка от недовольной, я просто выдыхаю от облегчения, потому что находиться под обжигающим взглядом Гилмора нет больше никаких сил. Рой тоже, будто ему больше всех надо, все время лезет, пристает, пару раз ему удается сказать что-то действительно смешное, но поржать от души не могу все равно, потому что на меня смотрят два голубых холодных глаза, как два рентгена.
Вот что такое, чего Кевину еще надо? Ведь вроде бы все понятно, я для него всего лишь обогреватель, и то временный, чего он меня прессует? И зачем Алекс меня взял на эту вылазку, такое ощущение, что он знал о местонахождении малька, а ведь у меня с близнецами неплохие отношения, но тоже объяснение так себе. Просила ведь урода Алекса, ну не ставь ты меня в одну группу с Гилмором, так нет ведь, сводник хренов, только ржет и ухмыляется:
— За неисполнение приказов в отстойник посажу! — охуенная перспективка.
Я под неизменным контролем, уже совершенно не знаю куда себя деть, но Алекс, наконец, отвлекает Кевина от меня и просит Ричи занять. А у меня появляется возможность рассмотреть недовольную.
Совсем молодая девка, если не сказать девчонка. Я б ей лет пятнадцать дала, выглядит она совсем малявкой. Но прикольная, контактная, где-то даже веселая, однако… Чувствуется в ней что-то неестественное. Она говорит, что среди киборгов росла, может, поэтому?
Мне понравилось приходить к ней, недовольная постепенно открывается, рассказывает об их жизни на полигоне. Если бы в голове не сидела постоянно мысль о том, что она враг, можно было бы хорошо общаться. Алекс совсем забил на нее, заморочился сбежавшим Громли, а ей откровенно скучно в карцере. Да и не похожа она совсем на недовольную, сразу раскусила меня с Кевином и нашими непростыми отношениями. По ходу получается, они почти такие же люди, как и мы, вот только им мозги прочищают как следует, да и она говорит, что многие там у них на наркоте сидят.
Две недели пролетели как-то совсем незаметно, с тех пор как мы привели Скай на полигон. Алекс все время мотается в рейды, то одно, то другое, отец его так и не объявился, вот он и психует. Кевин совсем перестал вязаться ко мне, даже как-то избегает, только иногда я ловлю на себе его взгляд. Как же надо меня задавить, чтобы я боялась даже лишний шаг сделать, чтобы не спровоцировать новые выпады с его стороны. И за Роя очень страшно, ведь он не оставляет своих попыток навязать мне свое присутствие. Ни по-хорошему, ни по-плохому мне так и не удалось донести до парня все перипетии наших с Кевином отношений. Рой до сих пор не оставляет попыток не мытьем так катанием заполучить мое внимание.
— Слушай, — спрашивает меня Скай, — a вот ваши командиры всегда такие суровые? Нет, ты не подумай, у нас тоже парни все замороченные и хмурые, но ведь я долго наблюдала за вами и следила за вашим главным.
— Да? Ну и чего наследила? — спрашиваю ее, прищуриваясь.
— Я заметила, что все остальные на полигоне… ну не знаю, развлекаются, собираются у костра, песни поют под какой-то инструмент. А он всегда в стороне держится. И вообще какой-то он странный. Больше на Недовольного похож.
— Да уж ты такое скажешь! Типун тебе на все места, — смеюсь я. — Алекс, он на самом деле прикольный, просто на него много свалилось за последнее время. Стой! А ты что, никогда гитары не видела?
— Чего не видела?
— Ну ты говоришь, что мы поем под «какой-то инструмент». Мы под гитару поем. Хочешь покажу?
— А ты что, умеешь?
— Ну так, научилась. Мой парень… Ну, то есть мой бывший парень, тот самый, голубоглазый, с которым все сложно, был гитаристом в группе, а Алекс, командир наш, солистом, пел хорошо. Правда… Теперь не поет.
— А что так?
— Говорит, не может. Почему, не спрашивай, если расскажу, он меня прибьет, а потом мою тушку в отстойник бросит, так что я молчу. Но у них группа была, они выступали даже. Ну че, тащить гитару-то?
— Давай, — пожав плечиком, улыбается недовольная. Отчего-то мне этот жест кажется знакомым, но я не зависаю на этом и отправляюсь клянчить у наших гитару. Дело это непростое, хлопотное, потому что инструментов на полигоне всего два, и оба именные. Так что мне составляет немало труда, обаяния и обещаний всех земных благ, чтобы выцепить у наших штурмовиков бренчалку.
Когда я возвращаюсь, чуть не влетаю в выскочившего из карцера Алекса. Он предельно взвинчен и, кажется, ужасно зол, так что я предпочитаю отсидеться в подсобке, чтоб, не дай бог, не попасться ему на глаза. Отчего-то мне кажется, что он меня за посещение вражинки по головке не погладит.
Вообще-то что-то слишком уж мягко они отнеслись к девице, на мой взгляд, что-то не похоже это на нашего командира. Чего-то ему от нее надо, или у него есть какой-то план, если он до сих пор не прибил ее, потому что язык у нее тот еще колючий, и она, этакая тупица, призналась в похищении Ричи. То же мне дурында, не могла соврать, что не она в операции участвовала, хотя Ричи, скорее всего, проболтался первым… Эх! Да что уж теперь, интересно, чего он ей наговорил, что выскочил от нее в таком охуении?
Пробравшись потихонечку в карцер, я застаю девицу с глазами на мокром месте.
— Эй, ты чего?
— Да так… Ничего, — отвечает мне она, а сама сопли по щекам размазывает.
— Исходя из того, что от тебя выскочил Эванс, и ты все еще живая, я так понимаю, ваша беседа прошла… плодотворно, — в полуутвердительном тоне спрашиваю недовольную.
— Не верит он мне, что, вообще-то, неудивительно, хоть я за все это время ни слова неправды не сказала! — Ой, не нравится мне этот обиженный тон. Не дай боже, еще одна девка пала перед чарами нашего звездного командира. М-да, легко не будет.
— Не, ну, а ты чего хотела? Чтоб тебе взяли и вот так все и поверили? Так не бывает, знаешь ли.
— Ну ты же поверила!
— Я? Я на самом деле в зеленых человечков поверила бы, если это Эванса позлит, — смеюсь, а недовольная отворачивается. — Да ладно, шучу я. У меня отец командир особой группы, научил кое-чему. Я умею в людях разбираться, и Алексу я словечко за тебя замолвила, да только его упрямству позавидует любой осел в мире. Если это лидерское чмо что-то вобьет в свою бедовую головушку, хер он так просто от этого откажется. А за тобой он полгода гонялся, да чтоб ты знала, он ни за одной бабой столько не бегал, сколько за тобой таскается. Конечно, теперь он отыгрывается по полной.
— А что, он успехом у женщин пользуется? Никогда не подумала бы!
— Да-а-а-а, девка, не знала ты нашего командира в Бесстрашии. Да во фракции ни одной юбки не осталось, им не опробованной.
— И ты? — округляет она свои и без того немаленькие глазюки.
— Нет, мне Кевина хватает, чтобы еще по Эвансу сохнуть. Хотя… Да нет, никогда, ни за что, да ну нахуй! — опять ржу я, а Скай удивленно на меня зыркает. — Мы с ним с рождения вместе, и любовь у нас такая, братско-сестринская. Ладно, не заморачивайся. О чем говорили, чего он выскочил от тебя как ошпаренный?
— Да ничего такого. Спрашивал, почему я его не убила, а потом сказал, что не верит мне. И убежал. Ты сыграть обещала, — съехала она с темы, хлюпнув носом. — Ну так что?
Играю я на гитаре всего ничего. Пока мыкалась по фракции в надежде чем-то, помимо алкоголя, заглушить боль от потери Джимми и предательства Кевина, я старалась себя занять всем, чем только можно, включая и вот это. Потом мне на какой-то момент показалось, что если Кевин гитарист, а я буду играть тоже, то нас это как-то сблизит. Конечно, глупо это все, мне уже кажется, что нас не сблизит даже гидравлический пресс, а вот навыки игры остались. Неожиданно как-то легко мне удалось научиться вполне себе сносно играть и даже немного петь, все-таки годы с Джимми не прошли даром, да и вообще, я всегда была фанатом Алексовой группы, если уж начистоту. Из-за Кева, конечно. Они здорово играли, а мне после смерти Джимми надо было не сойти с ума.
Я немного побренчала, даже наиграла что-то, когда Скай, явно пребывая в расстроенных чувствах после общения с Алексом, попросила:
— А может, споешь что-нибудь? Или ты только играешь?
— Ну вообще-то… — никогда не пела ни для кого, хотя есть одна песенка… Не помню, кто ее написал, я нашла ее у Джимми в архивах. Очень уж она мне понравилась, так что я, чуть ли не впервые в жизни смутившись, беру первые аккорды.
Музыка: «Кстати» Юта
Вокруг иные миры, а я разбиваюсь о камень.
По ходу смысл игры потерян, не найден.
Я искала тебя и горела земля подо мной.
Успокой, заручись… Ты знаешь ответ.
Я понимаю ее, понимаю Алекса, я даже Кевина пытаюсь понять, но одного я не могу уловить, за что? Почему? Что я такого сделала, что просто не могу быть счастлива с парнем, а теперь уже мужчиной, которого люблю? Люблю так, что в его присутствии перехватывает дыхание, хотя я знаю его столько, сколько живу, а последние четыре года мы отчаянно избегаем и мучаем друг друга. Почему он такой, что ему мешает просто подойти, взять в ладони мое лицо и целовать, целовать так, чтобы я вообще обо всем забыла? Я уже столько времени живу только им, одним только.
Я закрываю глаза и открываю с рассветом.
Мы закрываем сердца, после жалеем об этом.
И плывут облака, улетают грачи…
Никому, никогда, ни за что. О главном молчим.
Я все сделала, что от меня зависит, но я… не могу больше. Не могу больше ждать. Я уеду, не буду больше бороться. Все бесполезно. Ну вот, голос дрожит, сейчас опять заною. Зачем я все это затеяла? Улыбаюсь вражинке сквозь слезы, смотрю, она тоже равнодушной не осталась. Да, он не скажет, и я промолчу. Не смогу больше сказать ему, что люблю, зная, что в ответ, скорее всего, услышу насмешку. Но, мать моя, как же я люблю его, все еще…
И, кстати, вера моя — та ещё дивная штука.
Она выносит меня в никуда из ниоткуда.
И летят поезда в бесконечном дыму,
Никому не понять. Я войду в последний вагон.
А у меня не будет никаких вагонов. Приеду во фракцию, опять проколю себе все что можно проколоть, расстатуирую себя так, чтоб вообще живого места не осталось. Чем страшнее, тем лучше. Надоело все.
И, кстати, кстати.
И, кстати — Всё ради любви. Всё ради.
— Здорово у тебя получается, — раздается от двери голос. Я знаю этот голос. И ничего хорошего сейчас не ждет ни меня, ни недовольную. Видно, как она вся сжимается и затравленно смотрит на меня. А я только закусываю губу. Если не везет, то по полной, блядь! — А я думаю, чего это Анишка бегает по полигону и гитару цыганит, а это она, оказывается, пленную развлечь решила!
Кевин спускается по лестнице, там всего несколько ступенек, руки в карманах, на лице ехидная усмешка. Ну да, молодец, застал на месте преступления, почему-то я думала, что он с Алексом сегодня будет, а вот поди ж ты, я все еще под неусыпным контролем.
— Кев, я уже ухожу, — лепечу смиренно, только чтобы предотвратить надвигающийся коллапс.
— Конечно, уходишь, — голос его спокоен, говорит он вежливо. Ох не к добру. — А попробуешь сопротивляться, засажу тебя в соседнюю камеру, за пособничество недовольным. Алекс знает, что ты тут… ошиваешься?
— Сам-то как считаешь?
— Я считаю так: один, два, три… А вот думаю, что отстойник по кому-то не просто плачет, а протяжно подвывает!
И все это с такой непередаваемой гаденькой улыбочкой, что хочется немедленно удавиться. Ну что ж, сама подставилась, нечего было приключения себе на задницу искать, острых ощущений захотелось, свела дружбу с пленной. Теперь он сдаст нас Эвансу, и все, кончились наши вечерние посиделки. А мне еще и нарядов вне очереди впаяют, хорошо если не заставят досрочно уехать.
— Мне надо инструмент вернуть, — невозмутимо, и самое главное, на пределе спокойствия говорю я в пространство и, стараясь не делать резких движений, продвигаюсь к выходу.
— Уже покидаешь нас? — продолжает издеваться Кевин, забегая вперед. — А может, еще чего-нибудь забацаешь? И станцуешь еще?
— Слушай, чего ты опять до меня доебался, Кевин? — я уже почти выхожу из карцера. Он круто поворачивается ко мне, при этом я врезаюсь в его грудь, прямо и непосредственно. Черт, черт тебя дери! Тело опять все предательски вибрирует от его присутствия, горло сдавливает от его самого любимого на свете запаха. Как же хочется сейчас плюнуть на все, обнять его за шею руками, притянуть к себе. Вобрать, втянуть, захватить его губы, вдохнуть его терпкий запах. А он стоит, не идет вперед и не дает мне пройти, а только пристально смотрит, а я от его взгляда просто теряюсь. Не могу. Грудь его вздымается, он тянет воздух толчками, обжигает жаром, идущим от его тела. Отчего-то мне вдруг кажется, что он тоже борется с собой, чтобы не наброситься на меня с поцелуями, но он стоит, не двигается, только дыхание его становится все тяжелее и чаще. Ну почему он ничего не делает? Ну же, Кевин! От отчаяния на глаза опять наворачиваются слезы, и от бессилия ситуации я вдруг начинаю злиться. — Да сколько уже можно, Гилмор, ты меня извести решил? Уничтожить физически? Ты хоть сам знаешь, понимаешь, чего ты добиваешься?
Я сильно толкаю его в грудь, и может быть, от неожиданности, а может, просто от нежелания, но он не сопротивляется, а отступает на шаг, и я пулей выскакиваю из карцера. Я почти бегу по коридорам административного корпуса, но слышу, что Кевин идет за мной, не отставая ни на шаг.
— Что? — я останавливаюсь так резко, словно врезаюсь в кирпичную стену. — Чего ты хочешь от меня? Оставь меня, Кевин, я прошу, пожалуйста! Зачем ты сейчас идешь за мной?
— Я только хочу спросить у тебя, где ты довольно неплохо научилась играть на гитаре? Это Джимми тебя научил, да? — голос его слегка дрожит, и он опять смотрит на меня пронизывающим взглядом.
— А если бы и Джимми, что я с того? Тебе какое дело? Ты мне ясно и понятно сказал, для чего ты меня использовал, что тебе еще надо?
— Я искал тебя сегодня, чтобы поговорить. Обсудить, все что между нами произошло, а ты…
— Ах, теперь ты захотел это обсудить? Ну что ж, давай обсудим. Ты меня использовал, потому что замерз и хотел согреться, воспользовался моей слабостью, чтобы трахнуть, и теперь, спустя две недели, ты приходишь ко мне, чтобы поговорить! Мне иногда просто из спортивного интереса хочется понять, что творится в твоей голове, Кевин?
— Почему ты мне не сказала, что ты играешь? — упрямо проговаривает он, будто не слышал ничего из того, что я ему сказала.
— А какое это имеет значение?
— Ты все еще вспоминаешь его, да? — Кевин пытается улыбнуться, но лицо его искажает неприятная гримаса, глаза его полны такого отчаяния, что мне окончательно становится не по себе. — Это в его память ты играешь. И не сказала мне. А ведь я был прав, тебя с ним связывало намного больше, чем ты хотела показать или, может быть, даже сама думала. Он учил тебя, а ты пела ему да? И мне не сказала! Мы два месяца были вместе, и ты ни слова не проронила об этом! Какого хрена, Аниша? Почему?
Его ноздри раздуваются, он дышит часто-часто, по виду похож на человека, который свою девушку застал в постели с любовником. Крылья носа побелели, глаза — просто две голубоватые льдинки. Я все это разглядываю и не могу понять, это вообще, как? И что? Он нормальный человек вообще?
— Знаешь, а еще Джимми мне все время шоколадки таскал, может, мне теперь совсем от шоколада отказаться, чтобы тебе спокойнее было, Кевин? Что ты мне предъявляешь, ты вообще соображаешь хоть что-нибудь?
— Я шел к тебе, чтобы поговорить и увидел, как ты у Тайсона гитару клянчишь. Ну мне и стало интересно, зачем это, ведь пока мы вместе были, ты и словом не обмолвилась о том, что играешь, хоть мы постоянно репетировали с Алексом, и просто дурачились, но я ничего не знал. И вот теперь тут, на полигоне, я иду и слышу довольно неплохой голос, вполне приличную игру и пытаюсь понять, отчего ты такая лживая сука? Почему ты мне не сказала? У тебя связаны с этим какие-то интимные воспоминания?
А на меня находит какое-то отупение. Я так устала доказывать ему что-то, так устала тосковать по нормальному парню, в которого влюбилась. Что с ним стало, кто мне скажет? Может, это транки на него так подействовали? Или может быть, он всегда таким был, а я просто не видела его за розовыми очками? Почему он меня всегда подозревает в каких-то идиотских вещах?
— Ну понятно, — опять превратно расценив мое молчание, продолжает вещать Кевин, — уроки игры на гитаре, романтичное бренчание у костра… Только вот блядь, почему с ним, Аниша, блядь, ну почему? Я ведь играю лучше него, я мог бы тебя лучше научить! Только мне ты всегда говорила, что у тебя слуха нет! А с ним научилась? Что за пиздоблядство, а?
— Кевин, да пошел ты в пизду, — устало говорю я ему. — Мне надоел и ты, и твои постоянные наезды. Завтра же я уезжаю отсюда, я не могу больше. Мне не на что надеяться, ты, Кевин, просто больной псих. Я не знаю, за какие грехи мне послана любовь к тебе, но я больше не буду мозолить тебе глаза. Будь счастлив со своей Шерил, надеюсь, больше мы никогда не увидимся.
Мои губы и голос произносят это все на полном автомате, а в груди все разрывает и мечется. Неужели я уеду? Вот и все, все кончилось? И моя жизнь заодно? Боже, я не хочу, не хочу так! Я хочу, чтобы он сейчас загреб меня в кольцо своих рук и не отпустил никуда. Но он только презрительно смотрит на меня, явно накручивая себя еще сильнее и растравливая свою призрачную ревность. Я так больше не могу, я с меня хватит. Развернувшись, я, ничего не видя перед собой, иду вперед, а он стоит и прожигает меня взглядом. Уже отойдя на несколько шагов, я все же поворачиваюсь.
— А играть я научилась перед приездом сюда, уже после смерти Джимми. Я была глупой идиоткой, решила, что если буду уметь то же, что и человек, которого я всей душой любила, это сблизит нас и поможет как-то что-то наладить в нашей жизни. Но я знаешь, что поняла? Что бы я ни делала, как бы я ни старалась, получается только хуже. Я не буду больше. Ты от меня отказался, Кевин. Хотя говорил, что любишь. Зачем только врал мне — не понятно.
— Ани… — Но я уже ничего не слышу, не вижу и хочу только побыстрее добраться до своей комнаты. Хотя нет, в комнату я не пойду, я сейчас там с собой сотворю что-нибудь, надо себя деть куда-нибудь до отъезда. А значит, надо попроситься в ночной патруль. Я вчера поменялась с Рори, потому что должна сегодня дежурить в паре с Роем, но надо поскорее отменить все и пойти таки в ночное. Пусть и с Роем, так даже лучше. Он меня хоть смешит всегда…
Скай
Ожидание в неизвестности — это самая мучительная пытка, подаренная мне Бесстрашными. Сколько прошло уже времени, как увезли Ричи в город? Неделя, две? Или же только пара дней? Я теряю ощущение времени. Оно кажется мне вечностью, кручусь на жестких нарах, словно на раскаленной сковородке. Мои мысли, ощущения и воспоминания текут сквозь душу, не спрашивая позволения и не желая исчезать. Что мне теперь делать, я не знаю. Откуда же тогда меня привезли? И была ли бомбежка? Бомбежка была, потому что я вспомнила горящее здание и выбегающих из него людей, я уверена, что это настоящее воспоминание. Что же это бомбили?
Как разобраться, где правда, где ложь? Всё, что у меня есть из прошлой жизни, отданный доком браслет, но изучив его вдоль и поперек, я не нашла ничего, кроме гравировки «Skaj». Он сказал, найди ее. Что Бенсон имел в виду? Кого мне искать? А как мне найти о себе информацию, ориентируясь только на одно имя? И где мне ее искать? Кто я, если не дочь лидера? Откуда меня привезли на базу? Где мои близкие, и есть ли они? Или я беспризорница, которую просто решили использовать? А самое главное: для чего? Не слишком ли сложно все это только ради того, чтобы просто украсть ребенка? Может, в каких-нибудь архивах на полигоне недовольных есть обо мне информация? Но как до них добраться?
Назад мне нельзя, «папочка» отдал приказ на моё уничтожение и меня не пожалеет, ведь я никто ему, как выяснилось. В одиночку мне не справиться за пределами полигона, да и хантеры — очень веская причина искать надежных сотоварищей. Что уж скрывать, я совсем не желаю столкнуться с ними. Мне повезло остаться живой, после погони киборгов, но ведь удача — капризница еще та и запросто может изменить. А ведь они бы просто меня пристрелили, такая смерть — настоящее избавление, по сравнению с тем, что ожидает меня от Керри. И я точно знаю, что этот живодер приготовит для меня нечто особенное, от одного представления его многообещающей улыбки я вздрагиваю. Я даже врагу не пожелаю такой ужасной участи, хотя… вот врагу бы я могла много чего пожелать. Да только совершенно не знаю, кто же для меня на самом деле враг?
Злые, отчаянные слезы щиплют глаза. Нет у меня больше ничего, и семьи нет. Не осталось даже надежды, только целый океан разочарования и предательства. Будьте вы все трижды прокляты, сволочи. И папаша со своими малодушными приспешниками, приказавший убить беззащитного ребенка, и ваш гнилой, мерзкий правопорядок, держащийся на крови убитых людей. Да и не хочу я туда возвращаться. Не вижу я своей дальнейшей жизни среди этих ожесточенных нелюдей. Забавно даже. Среди них я прожила семнадцать лет, а теперь мне кажется все это кошмарным сном и неправильной иллюзией.
Я не хочу быть такой, как они. Хоть пора бы и отвыкнуть строить планы на будущее, ведь вечно какой-нибудь шутник свыше их на своё усмотрение подправляет, но я доверяю своему обострившемуся чутью, касающегося Бесстрашных. Они не такие, как Недовольные. Они меня не убили до сих пор, не издеваются и не мучают. У них есть понятие чести и благородства, они вступаются, прикрывая друг за друга от пуль, и подставляют своё плечо в тяжелый момент. Они храбрые, веселые, сумасбродные, немного сумасшедшие и совершенно особенные. Никогда не встречала таких необычных людей.
Мне они нравятся, и я хочу быть такой же, конечно, если меня не пристрелит питающие ко мне глубокие «нежные» чувства командир. Я чувствую себя здесь, словно я… дома, которого у меня никогда толком и не было. И ощущаю, что смогу наконец-то жить так, как считаю правильным, больше не испытывая горечь и вину, которые мешают дышать и терзают душу, исполняя беспринципные приказы, загоняющие меня прямиком в могилу. Не хочу жить по локти в крови невинных, упиваясь глупыми россказнями и фальшивыми убеждениями о правильности своего выбора, которого мне самостоятельно не дали возможности сделать, в борьбе против «агрессоров». А в том, кто на самом деле агрессоры, у меня уже сомнений не остается. У лидера была возможность прекратить эту войну, но он ей не только не воспользовался, а предпочел воевать дальше в некую угоду себе, своим новым планам и абсолютной власти. Люди теперь воюют не ради свободы и жизни, а не понятно вообще за что. Я больше так не могу. У меня запас прочности кончается сидеть сложа руки в этой неизвестности.
Знаю, что их командир мне не верит, я — враг. Тогда зачем он меня здесь держит? Орет, что пристрелит, а сам ведь бросился спасать от киборгов. Странный он и нелогичный. А может, он не решается только из-за того, что я малявка, совесть будет мучить? Или ему покоя все не дает то, что я не смогла его убить? Ну, не смогла, и что уж теперь? Я и не жалею об этом. Эванс считает, что я специально пришла к Бесстрашным, прикрываясь спасенным ребенком, чтобы втереться в доверие и шпионить. Пфф, параноик. Чего уж тогда я с киборгами завела веселый пробег по болотам под свинцовым дождиком, если можно было просто прийти к их полигону? И вообще, забрали бы Ричи и шли бы себе назад, не вступая в бойню.
Чего он так злится на меня, не пойму, но чувствую это кожей. Психует, раздражается от каждого слова, жеста или даже взгляда. Нервный он какой-то, чуть что, сразу орать начинает или впивается в меня своим грозным, стальным взглядом, как гвозди в крышку гроба заколачивает, ядовито и самодовольно ухмыляется, а в голосе накаляется металл. Бррр… аж мурашки по лопаткам бегают от такой неадекватной реакции на меня. Еще это его «детка»…
Тогда, еще в ущелье, всплыло это странное ощущение, будто это он, командир, сейчас должен обернуться и… «Вот ты в меня и попала, детка», — звучат в голове слова, а память услужливо воспроизводит образ. Жаль, что не видно было лица, только очертания высокой, крепкой фигуры. Но в моем видении все было другое, голос другой, интонация. Не могу поверить, что Эванс может говорить так ласково, нежно! Да и мало ли людей, кто использует словечки-паразиты, смущает только то, что в моем окружении пока что таких не было.
Он — не он? И к кому это Эванс обращался, явно не ко мне. Нет, глупо это всё, мне просто показалось. Может, где-то, когда-то услышала вот это «детка», и запомнилось. А это… Просто совпадение.
Но что-то в выражении его лица заставляет меня постоянно внимательнее вглядываться, пытаясь разобрать все скрывающиеся там оттенки мимики и эмоций. И то, что я вижу в его глазах: растерянность, сменяющаяся гневом, подозрительность и еще что-то — непроизвольно настораживает и не поддается никакому вразумительному объяснению. Нет, я понимаю, что война всех подкашивает и меняет не в лучшую сторону. Прекрасно знаю, что люди в этой постоянной ненависти и смертях теряют свою человечность, но ведь он не потерял ее. Нет. Какую бы маску не надевал этот человек, под какими бы замками не прятал бы душу и не выставлял свою жесткость напоказ, от него так и источается некая надежность и уверенность. Есть в нем тот самый стальной стержень, не дающий переступить через свои принципы и убеждения, которого так недостает многим воинам. Это достойно уважения. Он, не знаю, кажется, какой-то необыкновенный, что ли. И мне почему-то становится обидно, что именно этот человек мне не верит, хоть это и нормально, с чего ему мне доверять, но все же.
А теперь он меня отпускает. Потому что не может сам убить? В сердце что-то волнующе сжимается, и руки дрожат, поэтому приходится сильнее обхватить себя за плечи, чтобы успокоить дрожь, но не могу. Не могу и все. Странно, что такое решение командира как-то глухо отозывается в моей душе тянущей болью, оставив за собой обиду и злость. А мне и уходить-то некуда, нет у меня никого. Чувствую себя прям неприкаянной и никому не нужной. Это страшно, когда ты никому не нужен. И больно. Эта боль скребет грудь острыми когтями, она просачивается в меня, врастает, вплетается так плотно, что становится моей частью. Я хочу остаться тут, пускай даже так еще страшнее, а внутри все замирает от этих странных, совсем непривычных мне ощущений и ожидания. Самое поганое — это ожидание своей участи. Но я уже сделала свой выбор, потому что изо всех сил надеюсь почувствовать себя еще человеком и жадно тяну воздух, пытаясь дышать, но дышать в этом подвале оказывается нечем.
А может, это просто из-за этой девушки, ловко перебирающей пальцами струны невиданного мною раньше музыкального инструмента. Или из-за музыки, пробивающейся тараном мне под ребра, отдаваясь теплой волной по всему телу. И голоса, на удивление сейчас тихого, выплескивающего в проникновенные строчки всё своё отчаяние, будто она пытается таким способом выдрать из себя всю ту боль, которая цепями обмоталась вокруг ее сердца. Столько же усилий она кладёт на то, чтоб вытащить эту печаль из себя, вытравить ее и чего-то неумолимо ждать, вопреки всему, ждать так, как только сумасшедший может. На вид эта она очень сильная, хоть и хрупкая. Дерзкая, со смешинкой в светящихся голубым небом в глазах, кидающаяся грубоватыми фразочками, но, бесспорно, ранимая.
Удивительно, но бывают такие люди, которые сразу становятся частью твоей жизни. Вот так вот быстро, резко и одновременно с этим совершенно незаметно, но еще и неизбежно. Еще месяц назад ты не знал этого человека, даже не догадывался о его существовании, а сегодня он для тебя уже почти что, пусть не друг, но точно не враг. Поначалу было жутко странно, ведь у меня никогда не было друзей, но потом привыклось. Эта девушка, словно кусочек твоей сущности, внезапно появившийся и изменивший тебя навсегда.
Когда Анишка приходит в этот подвал, то будто наполняет его светом. Она из тех, кто умеет понимать, даже без слов. Поддерживать одним взглядом. Кого нельзя заменить никем, не заметить, кому нельзя не улыбнуться в ответ, кто своим присутствием и настроением влияет на настроение всех окружающих. А может быть, не всех? Может быть, только я такая чувствительная стала? И если бы я понимала сама, но она производит такое впечатление, будто я ее знаю уже тысячу лет. Я помню, как она пришла сюда первый раз.
— Рич, пошли уже, спать пора, — вырывает нас из непринужденной болтовни женский голос. Из полумрака подвала появляется хрупкая фигурка девушки с черными волосами, разглядывающая меня с явным любопытством яркими, голубыми глазищами. Я видела ее уже раньше, когда наблюдала за Бесстрашными, и ей единственной удается совладать с Ричи, чтобы он вовремя уходил спать, а не торчал возле моей клетки.
— Ани, почему ты не скажешь Алексу, что Скай надо выпустить? Она хорошая, почему вы все ее в клетке держите? — снова говорит мой защитник, надувая губенки и морща носик. Он никак не может понять всю сложность ситуации и не желает слушать объяснений, настаивая на своём.
— Она была по другую сторону, Рич. Она воевала против Бесстрашных.
— Спасибо, что вы обо мне в третьем лице, очень приятно. — ворчу я. Как будто я могла забыть, что мне посчастливилось быть Недовольной. Сыта уже до конца жизни.
— Ты уже довыебывалась однажды, тебе что, мало? — укоризненно замечает девчонка, стягивая за руку мальчишку со стула по другую сторону решетки и глядя на меня, как на диковинную зверюшку.
— Да нет, ваш командир почему-то питает ко мне особенно нежные чувства, так что у меня весь живот синий, — подавив клокочущую в груди обиду и недоумение, я делаю глубокий вдох и отворачиваюсь. По щеке ползет слеза, которую я незаметно смахиваю ладонью, но на ее месте появляется следующая. Я стараюсь задвинуть подальше все мысли, но они сами лезут в голову. За что мне всё это счастье?
— Это ты еще не знаешь, как бывает, когда командир испытывает нежные чувства, тут не только живот синий, но и сопатка, и жопа. Я Анишка, а ты, стало быть, Скай, да? Первый раз вижу недовольную так близко, все больше издалека.
— Да уж посмотрите на меня, я тут как на выставке, — отмахиваюсь я, дернув плечом. Забавно, да?
— Не ссы, прорвешься, если наши парни тебя сразу не прибили, то дальше и подавно не прибьют. А уж если Алекс бесится, значит, точно все нормально будет.
— Да? Ну ладно, придется поверить тебе на слово.
Врет поди, чтобы успокоить, но спасибо ей за это большое. Я была права, не все Бесстрашные — сволочи. Эта девушка очень даже приятная. Но внутри все в тугой узел уже затянуто, что мешает дышать. Тревога. Страх и предчувствие какой-то беды меня не покидают. Железные прутья стен задавливают меня в напряжении. Это не жизнь, а нарезание кругов ада.
— Да, Скай, — вступает Ричи, — Алекс очень хороший, и добрый. Просто сейчас злой почему-то.
Блин, да я сейчас прямо расплачусь от умиления. Ага, как же, добрый и хороший, и вообще парень хоть куда, когда его держат на почтительном расстоянии от меня.
— Да уж и не только он, — вдруг выдыхает Аниша, явно думая о чем-то своем, и я даже догадываюсь, о чем именно, наблюдала, пока на полигон шлепали.
— Не пугай меня. А кто еще? — подозрительно тяну я, уже опасаясь плохих новостей. Хотя, для меня сейчас однозначно других и не представится. Встряла я, крепко так встряла, уже не выбраться. Наверняка, и другие Бесстрашные, кроме своего командира, испытывают острое желание меня попинать.
— Да все они на этом полигоне мудосраном не в себе. Рич, уши закрой.
— Ты имеешь в виду того голубоглазого темноволосого красавчика, что с тебя глаз не сводит? Это твой парень? Вы встречаетесь? — все же решаю я высказать свою наблюдательность. Уж больно любопытно мне, чего это она такая несчастная и напряженная. А уж как она ёжилась всю дорогу, будто ее огнем жгли, под пристальным взором того мужчины.
— Ага, встречаемся. Иногда даже здороваемся, — бурчит девушка себе под нос, направляясь с ребенком на выход. А потом она неожиданно разворачивается и машет мне на прощание рукой. — Ладно, пока, еще увидимся.
Я и не думала, что брошенные перед уходом слова окажутся правдой, но она ко мне приходит. Сперва мы перебрасывались парой ничего не значащих фраз, потом как-то разговорились и теперь вполне даже мирно общаемся.
Она расспрашивает про мою жизнь, детство, но не для того, чтобы добыть информацию, ей на самом деле интересно. Иногда рассказывает о том, как они живут в городе. Или молчит, потому что говорить-то нормально не может, словно что-то ее грудную клетку сдавливает так, что не продохнуть, а в глазах только неподдельная, тихая печаль. И так выходит, что жду я ее посещений так, как никогда и никого не ждала в своей жизни. Она веселая, заводная, но отчего-то часто задумывается и грустит. Ну, в принципе, я догадываюсь, кто является причиной ее задумчивости.
— Здорово у тебя получается, — резко обрывает нашу идиллию мужской голос, что Аниша вся подбирается и становится похожей на маленький комочек. Ну вот, теперь у нее будут проблемы из-за меня. — А я думаю, чего это Анишка бегает по полигону и гитару цыганит, а это она, оказывается, пленную развлечь решила… — продолжает сверлить девушку глазами тот самый парень, кажется она говорила, что его зовут Кевин. Он спускается по ступенькам и медленно приближается к нам.
— Кев, я уже ухожу, — тихо выговаривает Аниша, опустив голову. Она старается не дышать вообще, чтобы себя ничем не выдавать, но видно, что вот-вот задрожит под его взглядом.
— Конечно, уходишь, а попробуешь сопротивляться, засажу тебя в соседнюю камеру, за пособничество недовольным. Алекс знает, что ты тут ошиваешься?
— Сам то как считаешь?
— Я считаю так: один, два, три… А вот думаю, что отстойник по кому-то не просто плачет, а протяжно подвывает!
Блин, че за отстойник-то такой, что им так многообещающе пугают? Спросить что ли? Нет, потом, а то вдруг он еще сильнее обозлится и правда запрет Анишку по соседству. Сегодня все как-то не ладится.
Аниша направляется к двери, Кевин, не сводя с нее глаз, выходит следом, они тихо переругиваются, а у меня не получается сдержать ухмылки. Я никогда раньше особо не видела, что люди могут любить друг друга. У нас нет таких понятий, как любовь и забота. А эти такие странные, молодые, влюбленные и глупые. Глупые оттого, что не в силах скрывать своих чувств от других, но старательно отгоняют их от себя, выстраивая каменные стены, в которые потом не могут пробиться. Не достучатся. Зачем? Идет война, и мы можем погибнуть в любую минуту, так и не успев сделать, или хотя бы сказать самого главного. К чему все эти недомолвки, почему бы просто не признаться, как есть на самом деле? Ведь это все так чудесно, когда тебя любят и любишь ты.
Что-то осязается вокруг них, исходит искрящимися волнами, окутывает, словно невесомым полотном, светящимся каким-то особенным внутренним светом. А меня вдруг захлестывает тягучее и ноющее отчаяние, полностью, до краев. Мне бы хоть один день почувствовать себя по настоящему счастливой, погрузиться в иллюзию прекрасной жизни и на миг забыть, что никому не нужна. И тысячи крохотных горячих иголочек стекаются туда, где пульсирует сердце, от невыносимой тоски. Иногда мне кажется, что меня тоже кто-то любил, ведь если бы я совсем не знала, что это такое, то и не чувствовала бы ведь, правда? И чем больше думаю об этом, тем острее и сильнее бьется сердце.
***
Утро начинается с побудки, из-за доносящихся до подвала неразборчивых громких голосов. Паническая ругань набирает такие обороты, что становится понятно: случилось явно нехорошее. Может, нападение? Не знаю, за каким чертом несут меня ноги наверх, но раз уж я не заперта, можно и рискнуть разочек. Авось и не убьют.
Только я вылетаю из дверей в помещение первого этажа здания, как натыкаюсь на группу Бесстрашных, о чем-то спорящих и матерно сдабривающих все происходящее, что нихрена и ничего не проясняло. Ну, была не была!
— Ребят, а что случилось-то? — не удержавшись, спрашиваю я, так и не в силах ничего разобрать из их диалога.
— Патруль на связь не вышел, Нишка с Роем, ёбт твою, пропали, — хмуро выдает стоящий ко мне спиной рыжеватый парень, пока остальные удивленно меня разглядывают, и я узнаю по голосу своего недавнего конвоира, обтыкавшего всю мою спину прикладом. А потом он поворачивается, глаза округляет и орет еще пуще прежнего: — Какого хуя здесь делает заключенная, блядь? Кто тебя выпустил, отвечай, ебановрот? — схватив меня за шкирку, нависает надо мной Бесстрашный, а потом куда-то тащит волоком, даже не пытаясь выслушать мои оправдания.
Благо, тащить пришлось недалеко, а то бы придушил он меня в запале. Подлетев к какой-то двери, парень ударяет в нее с ноги и влетает в помещение, не выпуская мой шкваркник из рук, и швыряет вперед.
— Кев, недовольная вышла из карцера, какого блядского хрена происходит? Сбежать захотела, или ее кто-то выпустил?
— Ничего не сбежать, — ору я, пока меня во всех смертных грехах не обвинили. — Ваш командир вчера специально решетку не запер, так что с него и спрашивайте. Что случилось, с Анишкой что-то, да?
— Они пропали, — злобно рявкает Бесстрашный, и только тут я понимаю, кто передо мной. Тот самый голубоглазый, что вчера приходил в карцер — Кевин. — Патруль не вернулся с дежурства, и если с ней что-то случилось, или это дело рук твоих ебанных дружков, я с тебя шкуру спущу! — Подлетев ко мне и тряхнув за плечи, обещает он. И видно, что не шутит.
«Тра-та-та-та» — барабанит отбойником в груди. Анишка не вернулась из патруля, пропала. А вот теперь можно отпустить руки в дикий пляс. Ледяной заряд проходит через все тело от головы и до самых пят. Воздух с присвистом покидает легкие… дышать, глубже дышать. Еще глубокий вдох. Горло сдавливает тугой удавкой, в глазах разноцветные искры. Это плохо, очень плохо. Раньше на этой территории ошивалась я, а теперь вокруг полигона хантеры открывают сезон охоты, наверняка Керри всех сюда отправил, чтобы добраться до меня. А значит, они могли напасть на патрульных. Но ведь они в боевой защите и с оружием, так просто врасплох Бесстрашных не застать. Может, они в какую ловушку попали?
— Ты что-нибудь знаешь об этом? — продолжает орать Кевин, тряся меня в руках так, что внутренности подкатывают к глотке. — Отвечай мне, немедленно!
— Да откуда, если я у вас уже две недели сижу? Но я могу помочь с поисками, если, конечно, позволите. Лучше меня эту территорию никто не знает, там полно всяких ловушек, может, ваши патрульные попали в одну из них.
— С какого хуя я должен тебе верить, а, блядь, ты же одна из них? — мужчина уже на пределе, глаза — айсберги, желваки рвут скулы, того и гляди, он меня голыми руками разорвет на сотню кусочков.
— Я хочу помочь найти Ани, — тихо выдаю я, надеясь достучаться до этого командира. Ну же, давай, соглашайся! — Без меня вы там до ночи будете плутать по лесу, а я умею ориентироваться по следам, и никто не знает, сколько у вас есть времени, чтобы их найти. В конце концов, вы ничего не теряете, пристрелить меня всегда успеете.
В который раз я вся непроизвольно съёживаюсь от такого ледяного взгляда, но Кевин быстро кивает и, ухватив меня за локоть, тащит за собой. Блин, ощущаю себя нашкодившим зверенышем: за шкирку таскают, трясут, орут, запирают в клетке. Хорошо, хоть носом в углы еще не тычут. Кевин что-то говорит в рацию, выводит меня на улицу и почти бегом тянет к другому зданию, вокруг которого, галдя наперебой, мечутся Бесстрашные, недоумевающе на нас поглядывая. Через пару минут мы оказываемся в оружейке, где экипируются с десяток человек.
— Недовольная идет с нами искать патрульных, — объявляет всем Кевин, пихая меня в центр помещения, и в сводах оружейной сразу воцаряется тишина на пару секунд, а потом от воплей их луженных глоток чуть стены не содрогаются. Ох ты черт, как бы не надорвались.
— Какого блядского хрена ты делаешь, Кев? На хуя ты сюда припер недовольную? — орет командир, впечатывая со смаком кулак в стену. — Она враг, хантер, она нам втирается в доверие и потом заведет в ловушку! Блядь! Ты совсем ебанулся? — дальше я предпочитаю не слушать Эванса, чтобы не оглохнуть и не свалиться в обморок от его лютого ора, глядя, как кулачище вновь врезается в многострадальную стену, а я тихонько пристраиваюсь возле стеллажей и стараюсь с ними слиться, пока мужчины спорят.
— … Если заведет в ловушку, я ей кишки голыми руками повыдергиваю, — последнее, что я разбираю из их речей, щедро сдобренных матерными эпитетами, как меня снова дернули за локоть. Бли-ин, да они мне и руки скоро оторвут такими темпами.
— Я же выпустил тебя, — шипит на меня Эванс, — какого хуеблядского члена ты не уебала отсюда, блядь? — Он возвышается надо мной такой здоровенной скалой, что я ему дышу чуть ли не в пупок. Черт возьми, какой же он все-таки огромный, даже страшно.
— А куда мне уебывать, можно поинтересоваться, дядя Эйт? На полигон к недовольным мне путь закрыт, в лесу меня безоружную в момент хантеры на кусочки порежут, — стараясь не морщиться, смотрю в его недобро прищуренные глаза и добавляю: — Лучше пристрелите меня прямо сейчас, и разойдемся на этом. Но мне очень жалко эту девушку, она единственная, после Ричи, тепло отнеслась ко мне здесь, и я правда хочу помочь. А потом можете делать со мной все, что захотите. Все равно мне не жить, ни там, ни здесь.
— Еще раз назовешь меня дядей, отрежу язык, — немного поразмышляв, отпускает меня командир. — Я не шучу и не прикалываюсь, поняла?
— А вы что умеете прикалываться? — удивляюсь я, не подумав. «Хлоп» — затрещина, браво. Чуть искры из глаз не посыпались. Йопрст, да он меня так забьёт насмерть, ручища-то у него ого-го! — Ладно, ладно, понимаю я. Драться обязательно? — сипло бурчу, глотая внутренние слезы и потирая ушибленное место.
— Будешь выебываться, обязательно. Хорошо, Недовольная идет с нами. Выдайте ей бронник, не хватало ей на пустом месте пулю схватить. Может быть, правда, будет от нее толк?
Фу-ух, Матерь Божья, он согласился! Не знаю, чего стоило этому недоверчивому человеку с таким взрывоопасным характером хоть на секундочку мне довериться, но факт — командир разрешает взять меня на вылазку. Кстати, выдали мне не только бронник, но и боевую форму Бесстрашия. Странное ощущение, нацеплять обмундирование бывших врагов, но делаю я это так слаженно, будто всю жизнь ее надевала, ладненько затягивая все регуляторы и застежки. Оружия, правда, не дали, и это нормально, хоть и неуютно я себя чувствую без такой весомой защиты, но вот просить его у командира остерегаюсь. Как бы не осерчал. Через полчаса отрядом из десяти человек, выходим за ворота, я вдыхаю воздух полной грудью.
— Солнце! — восхищенно изрекаю я, щурясь в ярких лучах. — Думала, больше не увижу!