Поваренная книга Танит

Форель из горных илмаэрских речек – красивая, серо-серебристая, с темными пятнышками, и плавники у нее играют всеми цветами радуги. Чего только ни возят через наш лагерь. Вот и форель привезли, живую, в бочках с водой, и позволили мне выловить десяток рыбин покрупнее. «Усушка!» – подмигивали погонщики.

Я выпотрошила форель и задумалась, что бы из нее приготовить. Проблема в том, что я с побережья Марранги, я знаю миллион рыбных блюд. Ну, может, чуть поменьше.

Лучше всех, кого я знаю, готовила рыбу моя бабушка по матери. Звали ее Таль; полное имя Кинталь или Киннаталь, не помню точно. Но чаще все звали ее почтительно «бабушка», не только родичи, но и все остальные.

Она была рыбачка от бога. Говорили, что она родилась с веслом и сетью. В море выходила с десяти лет, плавала на всем, что только может плавать, ловила все, что можно ловить, и с китобоями добиралась чуть не до самого Края мира. Наверное, мать моя, тогда еще девчонка, не видела ее месяцами. Может быть, потому она возненавидела рыбацкий промысел и выскочила замуж за сына трактирщика. «Прокляну!» – кричала бабушка Таль. «А ты хочешь, чтобы я всю жизнь прожила, как ты, в рыбьих потрохах по колено?» – отвечала ей мать, не тушуясь. Покричав друг на друга всласть, они помирились. Именно у дочери бабушка нашла пристанище, когда ее упросили больше не выходить в море. Из рыбаков редко кто доживает до семидесяти; а бабушке было семьдесят пять.

Закрою глаза – и вижу, как наяву, ее маленькую сухощавую фигуру. За многие сотни лет дылды среди рыбаков перевелись, и все наше племя – низкорослое, коротконогое, и бывало, услышишь от какого-нибудь остряка: «Вон морской гном пошел». Про рыбаков ведь еще ходят всякие россказни, будто они добывают золото и драгоценности из морской пучины, как гномы – из глубины гор. Если б так, бабушка, верно, накопила бы побольше пожиток, чем маленький сундучок, с которым она въехала в мансарду нашей таверны.

Вот он, этот сундучок из заморского черного дерева, выложенный перламутром. Он сопровождает меня во всех моих странствиях – честно признаться, в компании с объемистым баулом и спальным мешком. Перламутр уже осыпался кое-где, и лак облупился, но я не отдаю его подновлять, ибо таким и помню во времена моего детства. Когда я осяду где-нибудь насовсем, он займет подобающее место в моей комнате, и тогда я заново покрою его перламутром и лаком.

Напрячь немножко память – и образ ее становится ближе, и я начинаю различать детали. Когда я была совсем маленькая, мне сказали: «Поцелуй бабушку!» А я вместо этого лизнула ее в щеку и удивленно сказала: «Несоленая!» У нее была потемневшая, будто бы дубленая кожа, волосы, выгоревшие на солнце, руки в мозолях от руля, живые синие глаза, не потускневшие с возрастом. Море словно просолило ее, просмолило, вытравив все, что было в ней яркого, горячего, мягкого. Но взамен наполнило глаза глубокой лазурью и еще какой-то извечной, спокойной мудростью. Про тех, у кого такие глаза, говорят: морской дракон поцеловал. Они смотрят так, будто знают все тайны мира. Вернее, так: будто знают одну единственную тайну, по сравнению с которой все прочие не стоят ни гроша.

Бабушка Таль вовсе не была этаким матриархом, вызывающим опасливое почтение. Она часами просиживала на табуретке у ворот, посасывая свою короткую трубочку – их еще называют носогрейками. Со знакомыми перебрасывалась парой фраз, порою кто-нибудь останавливался для более обстоятельной беседы. К ней шли за советом, за благословением, приглашали на «первый лов» – это когда юный рыбак первый раз возвращается из плаванья. И несли ей рыбку, соленую или свежую, креветок или мидий. «Опять дары моря! – она шлепала скользкую рыбину на стол в кухне. – В прежние-то времена носили в часовенку на мысу, вроде как на удачу, а теперь мне тащат». И плохо скрываемая гордость слышалась в ее голосе.

Но чаще она просто разглядывала прохожих. Это ей никогда не надоедало. В море ведь месяцами не видишь никого, кроме пятерых товарищей по катеру. А то бывает, на лов ходят вдвоем или даже в одиночку. А когда пристаешь к какому-нибудь богом забытому острову, там тебя встречают только птицы и черепахи. Так что бабушка могла смотреть на людские лица бесконечно и слушать жужжание разговоров, доносящееся из раскрытых дверей таверны.

В рыбные дни она безраздельно царила на кухне, и мать безропотно принимала на себя роль поваренка, чистя рыбу и нарезая овощи. Особенно бабушке удавалась уха по-немурски – обычная уха из кефали с приправами. Простая рыбная похлебка выходила у нее непохожей на все, что готовили другие хозяйки Кеннесоу. Когда в меню была уха по-немурски, даже бывалые рыбаки забегали на тарелочку. Хотя, кажется, нашли, чем их удивить – ухой! Мать все пыталась выведать секрет, да не она одна, но бабушка стояла, как волнорез, непоколебимо: «Какой уж там секрет!» Однако готовила уху по-немурски редко, а специи смешивала заранее, как заправский алхимик.

У нас на побережье говорят: «Есть мертвые, живые и те, кто в море». «За тех, кто в море!» – первый тост среди моряков. У нас не хоронят пустых гробов; только на скале у часовенки выбивают имя и дату, когда ушел в море и не вернулся. Иногда добавляют еще пару слов: «король китобоев», «волшебный голос», «удалой танцор», «удачи на ловле!», «ушел на закат», «видел небо в стальных переливах и камни на илистом дне» (это из песни). Есть там и имя моей бабушки, и слова: «Лучший рулевой Кеннесоу».

Как и многим поколениям моих предков, бабушке не суждено было упокоиться на семейном кладбище. Море ждало ее десять лет и дождалось. Ей не было никакого резона в свои восемьдесят пять выходить в море, тем более в одиночку. Но она вышла – и не вернулась. Море забрало ее к себе, и она унесла с собой частицу моей души, запах крепкого рыбацкого самосада-горлодера, бесчисленные рыбацкие байки и рецепт приготовления ухи по-немурски.

Вернее, все думали так про рецепт. На самом деле бабушка подарила мне свой секрет, так же как черный лаковый сундучок. Мне было лет десять, я с удовольствием помогала бабушке Таль на кухне. Наградой были байки, которые она могла травить безостановочно и каждую хоть по двадцать пять раз: про морских драконов, про чародейскую башню, про волшебное кольцо, про корабли-призраки, про рыбу с человечьим лицом и двумя зрачками в каждом глазу. Заслушавшись, я даже забыла наказ матери – внимательно следить, что бабушка кладет в уху. Но, видно, от меня она не стереглась. Небрежно, будто так и надо, стряхнула золу из трубки прямо в кастрюлю.

– Ой, ба, что ты делаешь? – изумилась я, мигом отвлекшись от приключений Короля-Рыболова.

– Вот это и есть секрет ухи по-немурски, – хладнокровно отозвалась она. – Что, мамке расскажешь?

– Я не доносчица! – гордо сказала я. И правда, так никогда и не рассказала. Но тогда от любопытства у меня все зудело, как от ожога медузы. – А зачем это, ба?

– Бывало, приправ нет, так мы соленую воду льем, и золу подкидываем, и табачок.

Тайных ингредиентов было три: морская вода, уголек и понюшка табака. А почему по-немурски? Немур – стало быть, остров такой на западе, одна голая скала, вдалеке от обычных морских путей. Там они чуть не месяц просидели, питаясь одной рыбой, когда катер получил пробоину. Приправы все вышли, и сыпали они в уху, что придется. А потом к острову прибило пару досок, они залатали катер и вернулись.

Вот и весь секрет.

Я так и не рискнула повторить бабушкин рецепт. И табак обычно под руку не попадался. С тех пор как я уехала с побережья, вокруг меня было мало курящих, а сама я никогда не была склонна к этому делу. Но раз божья благодать в виде свежей рыбы снизошла на мою кухню – здесь, всего в 50 милях от пустыни, – и раз я вспомнила бабушку, то стоит попробовать.

После нехитрой пантомимы мой степняк принес трубку и даже раскурил ее для меня. Я затянулась пару раз на пробу, но кончилось тем же, чем и всегда: приступом кашля. Зато потом я была вознаграждена невиданным прежде зрелищем, когда стряхнула пепел из трубки в кастрюлю и вернула ее Кенджиро, – видом потрясенного степняка. У него аж челюсть отвалилась.

Он положил руки на горло, высунул язык и живописно изобразил покойника.

– Неженка какой, а еще степняк! – сказала я со смехом. – Скажи спасибо, что я мышиный помет туда не кладу! Между прочим, есть такие рецепты!

Он задумчиво затянулся трубкой, ушел и вернулся с верблюжьей колючкой. Протянул ее мне с поклоном, как букет. И показал пальцем на кастрюлю.

Хе-хе, увернуться от молниеносного шлепка этой же колючкой он не успел. Ай да я. Впрочем, потом мне пришлось бегать от него вокруг навеса, визжа и уворачиваясь. Мне убежать не удалось, а вот уха убежала, пока мы целовались.

Моя уха получилась не такой, как у бабушки Таль. Но кто сказал, что она хуже?

Забавно, что в последнем рассказе из сборника "Ожерелье" Таль зовут девочку, в которой пробудилась магия воды. В этом рассказе она знакомится с Юуджи Золотые глаза (когда он уже в облике морского дракона). А потом эта девочка станет волшебницей Дэм Таллиан, да :) Будем считать, что это просто популярное марранское имя.

Наличию комментов и лайков не удивляйтесь, я использовала сюда лишнюю часть одной из глав, пусть уж нумерация не нарушается, и каждая глава будет одним кусочком.