4. Двести кочанов капусты
Как-то я видела картину под названием «Двести кочанов капусты». Новое слово в современной живописи – так ее величали. Уже не знаю, что хотел сказать автор. Но выглядело красиво. Огромное полотно, и на нем рядами кочаны капусты, почти в натуральную величину. Издали похоже на криданский муаровый платок, весь в цветных разводах, с плавными переходами цвета. А поближе подойдешь – капуста. Хитрый живописец изобразил неровные ряды, иначе легко было бы посчитать: умножай, и все. Но я не поленилась и посчитала пальцем. Ровно двести. Точно как в аптеке. Сорта всякие разные – обычная белокочанная, цветная, кольраби, красная, розовая, экзотическая фиолетовая с белым налетом, будто инеем покрытая – из Арислана, инисская с крошечными кочанчиками в одном соцветии. Кочаны тоже все разные – побольше, поменьше, разрезанные, с бабочкой или гусеницей на листке, в одном мышь прогрызла дырку и с хитрой мордой оттуда выглядывает. Рядом с другим брошены рабочие перчатки, с третьим – лейка, и все в таком духе. Копию всей картины или кусочка из нее любят вешать зеленщики в лавках. Говорили, художник – не помню его имени – больше года потратил, рисуя эти двести кочанов. В среднем по полтора дня на каждый, как-то так.
В таверне моих родителей висела веселенькая картинка в лубочном стиле: «Капустные поля под Иниссой». Нарисовал ее какой-то проезжий живописец, в уплату за стол и кров. В детстве она мне очень нравилась. Потом, проезжая через Иниссу, я видела эти поля собственными глазами. Одной лишь детали не было на нашей картине, а может, ее не было во времена того живописца. Поля охраняли суровые мужики на конях и с копьями. Я так изумилась, что не постеснялась подойти и завязать разговор. Охранники даже довольны были – все ж развлечение.
– А как же без охраны-то? Без охраны нельзя, – важно пояснили они. – Людишки-то окрест каковы – мигом разворуют! Да еще тут по тракту куча народу туда-сюда ездит. Каждый открутит по кочану, и останутся на поле одни кочерыжки.
Да уж, капуста – главное богатство Иниссы. Даже деньги на жаргоне лавочников «капустой» зовутся. Я слышала, на ней делают состояния. Отвезут десяток телег в Арислан или Верлау – глядишь, и полгода живут себе припеваючи, палец о палец не ударив. А через полгода снова весна: пахать, сеять, полоть, прореживать, рыхлить, окучивать, собирать гусениц... Нет уж, я предпочитаю иметь дело с овощами, когда они уже сняты с грядок, вымыты и разложены на кухонном столе.
Хотя капуста и на грядке красиво смотрится. Ни дать ни взять роза, только зеленая. А уж красная с розовой и того больше похожи на огромные цветы. У нас повадились дикую фарисскую капусту, у которой листья совсем мелкие, пурпурные, на клумбы высаживать, для обрамления цветов. Красиво, глаз не отвести. И вообще, редкий натюрморт без капусты обходится. Это в Криде аристократы украшают дом портретами предков и всякими сюжетами из истории. А нашим горожанам подавай что попроще, породнее – натюрморт да морской пейзаж. Саваж, моя знаменитая землячка, в «Крушении "Алтеи"» умудрилась совместить и то, и другое. Мне очень нравится на ее картине загорелый юноша, вылавливающий из воды арбуз.
Капусту я, признаться, очень люблю. Всем она хороша – дешевая, вкусная, хорошо хранится. Можно ее солить, варить, тушить, квасить, мариновать, пироги начинять, даже котлеты делать. Марранское национальное блюдо – тушеная капуста со свининой, дешево и сердито. Я столько раз его стряпала, что могу повторить с закрытыми глазами, левой рукой после двух бутылок вина.
Мало кто знает секрет даже в самой Марранге. Надо брать для тушения не только свежую капусту, как все делают, а в равных частях свежую и квашеную. А свинину туда класть копченую, а еще лучше – обрезки всякого мяса, какое есть: говядину, свинину, колбасу и сардельки. Мама еще добавляла оливки или маслины, а я чеснок и соленый огурец. Прежде была пища бедняков, поденщиков, а нынче даже в богатых домах ее подают. Возвращение к корням, национальные традиции.
Я сама, наверное, уж куда больше капусты за свою жизнь съела, чем двести кочанов. Как-то, помню, не было денег, так я месяц одной капустой питалась. И тушила, и в оладьи ее, и на терке в салат, и прямо так листиком хрустела, как коза. Вот что странно – капусту я с той поры не возненавидела. Тут, в лагере, наши как-то кочаном капусты вздумали в ножной мяч играть. Я взбеленилась, как мегера, накричала на них, кочан отобрала, передником отерла, к себе под навес положила. Балбесы, говорю, еще бы хлебом играли. Ну как есть балбесы – они этот кочан снова уперли, вырезали на нем, прости господи, ужасную харю и на копье вздели, вроде как отрубленная голова, военный трофей. Тут уж я и ругаться даже не смогла, так смеялась. А несчастный кочан скормила потом Пеструхе.
А скажите мне «пирожок с капустой», и я скажу «Бернардо». Мы с ним тогда снимали дешевую полуподвальную комнатенку в Ламассе. От сырости или от перемены климата, но я подхватила огневицу. День ото дня все хуже и хуже, думаешь: ничего, обычная простуда, пройдет! – а потом бац, и валишься в лихорадке. У меня был жар и, кажется, бред. Помню, мне мерещилось, будто у горшка с цветком выросли ножки, и он ползает по потолку. А еще помню голос: «Господи, всеблагой и всемилостивый, я тебя никогда ни о чем не просил...» Точно бред – чтобы отпетый безбожник Бернардо читал молитву? Я промучилась ночь, а утром вдруг пришла в себя – слабая, мокрая, как мышь, но в здравом уме и трезвой памяти. У Бера было такое лицо, будто подонок-дядя, выгнавший его без гроша из дому, внезапно скончался и оставил ему все свое состояние.
– Танит, лапушка, тебе обязательно надо поесть, поддержать силы, лекарь велел. Чего ты хочешь, родная?
– Пирожков с капустой, – простонала я.
Старина Бер самоотверженно накинул куртку и на улицу. А время часов пять утра, лавки только открылись, и то не везде. Не знаю как, но пирожки он раздобыл, наверное, полгорода обегал. Я откусила один и даже разревелась, такой он был черствый да невкусный. Слезы льются, я только и могу выговорить:
– Хочу, как пекла моя мама...
И что вы думаете, мой верный друг засучил рукава и взялся за стряпню, а я с кровати руководила умирающим голосом. Он и тесто замесил, и капусту нашинковал с яйцом и луком, слепил пирожки и в печку сунул. Потом каждые пять минут вскакивал и заглядывал – как они там? В муке был весь по уши, а уж стол и полы – в кошмарном сне не привидится. Но мне было плевать. Пирожки у него получились страшненькие, кривенькие, с одного боку не пропеклись, с другого подгорели. Но, руку на сердце положа – ничего вкуснее я в жизни не ела. И потом еще, бывало, ем пирожки с капустой, и слеза прошибает.
Даже арифметика капусте обязана. Кто из нас в школе не решал задачку о том, как в одной лодке перевезти на другой берег волка, козу и капусту! Я слышала, в Эскобаре – или в Тэтуане? – поставили памятник виноградной лозе. А я бы поставила где-нибудь памятник капусте. За заслуги перед отечеством.
~~~
От автора. Идея этого несвойственного мне лирического эссе возникла случайно. Я встретила в энциклопедии название картины японского художника, которое, собственно, стало названием моего рассказа. Оно поразило меня своей сюрреалистичностью и одновременно наивной простотой. Что изображено на картине, я не знаю, да и знать не хочу, моя фантазия уже все нарисовала. Прочие детали сыграли свою роль – сентябрь, Зауралье, капуста на столе, бесчисленные капустные грядки в огородах по сторонам дорог и железнодорожного полотна. Рассказ сестры – она вправду видела капустные поля, охраняемые автоматчиками. И тоска по друзьям, оставшимся в Москве. Результат перед вами.
Приведенный рецепт примерно соответствует польскому национальному блюду под названием «бигос».