Поваренная книга Танит

Сколько раз замечала – стоит у девушки появиться ухажеру, как другие мужчины вдруг обнаруживают, что она очень даже ничего. Даже если раньше не обращали на нее ни малейшего внимания. Похоже, у них в крови дух соперничества. Вон, олени каждую весну ломают рога за самок. А может, все дело в том, что девушку красит любовь мужчины. Ну, «любовь» не в возвышенном смысле, конечно. Выйдешь этак с утреца после бурной ночи: губы от поцелуев припухли (и не только от поцелуев, прямо скажем...), на шее засос, взгляд томный, движения плавные – и видишь, как у мужиков слюнки текут. Да не у одних мужиков. «Танит, ты прямо вся цветешь и пахнешь», – говорит Умаллат, охранница, и смотрит на меня умильно, будто мышь на крупу. Приятно, черт побери.

Так что я не очень даже удивилась, когда ко мне среди бела дня подошел наш красавчик Шариф. Я его, признаться честно, недолюбливала. Хотя никаких веских причин не имела. Мы с ним, можно сказать, и словом ни разу не перекинулись. Если уж называть вещи своими именами, он меня в упор не замечал. Может, за это я его и не любила. Или за вечно надутый вид. И за то, как он кривил губы, беря тарелку. Прошу заметить, только он один, больше никто. Подумаешь, принц. Ну и что, что собой хорош и, по слухам, из богатой семьи. Здесь у нас слуг и господ нету. Но Райно его отличал. Шариф у нас вроде крыши, за ним взятки чиновникам и прочая изнанка незаконной торговли. Это Арислан, тут не деньги все решают, а связи, знакомства, родственники.

– Вся в трудах, вся в заботах, аки пчелка исфаханская, – завел он разговор издалека.

Я руками всплеснула и ответила ему в тон. Ехидно так ответила:

– Вай-вай, наверное, небо на землю упадет, наш арисланский шейх снизошел до бедной стряпухи!

Он не смутился ничуть. Небось, смущаться вообще не умеет. Говорит небрежно:

– Послушай, Танит-джан, я тут собираюсь на пару дней в Курманкул съездить, родичей навестить...

Сделал паузу эффектную и смотрит на меня. И взгляд такой... неоднозначный. Только я открыла рот, чтобы вставить хамское «Мне-то что!», как он сладко улыбнулся, бровью повел и закончил:

– Не хочешь мне компанию составить?

Признаться, я как-то даже онемела слегка. Предложение заманчивое, что и говорить.

Курманкул – это оазис в дне пути отсюда. Оазис – стало быть, цветы, фрукты, птички, рыбки и все такое. Даже просто так, и то интересно съездить. Блин, помыться в проточной воде, первый раз за год! А с Шарифом, конечно, интересней вдвойне. Или даже втройне. Дураку ясно, что он меня не просто так приглашает, в картишки перекинуться.

Я посмотрела на него оценивающе. Да, хорош, ничего не скажешь. Ястребиный профиль, кудри черные, брови соболиные, будто кисточкой проведены – длинные, ровные. В ухе серьга, золотой полумесяц. Тонкая талия перетянута широким ремнем. Картинка! Видала я такие в арисланских книжках. Даже маленькие усики его не портили. Надо же, когда-то я морщилась при виде волос на лице.

Ну, и еще такое дело... когда смотришь на темнокожего арисланца, не можешь отделаться от мысли: «А там какого он цвета?» Глупо, конечно. Такого же, как и все остальное. Ну может, как губы или ладошки. Но проверить все равно хочется. «Вот и проверишь», – сказала я себе и чуть не покраснела. Глаза поднять в этот момент я бы и за сто золотых не смогла. Подумала: «Поздравляю, Танит, ты выглядишь, как полная идиотка. Сейчас он плюнет и уйдет».

Но он не ушел, а придвинулся ближе и стал меня уговаривать.

– Думаешь, Райно тебе отпуск не даст? Я его попрошу. Он мне не откажет.

Само собой, не откажет. Райно ему ни в чем не откажет. Ну, кроме, разве что, сексуальных услуг. Да и то потому только, что Райно мужиков не жалует. Шариф, понятное дело, тоже. Арисланцы же все такие. Зато говорят, у них женщины в гаремах не пойми чем развлекаются. И то верно, какой мужик в одиночку осчастливит двух-трех баб одновременно?

А Шариф смотрит на меня, как демон-искуситель, аж мурашки по коже, и дальше воркует:

– Там украшения из бирюзы делают, слыхала, Танит-джан? Бирюза курманкульская на весь Арислан славится. Я тебе сережки бирюзовые подарю, чтобы к глазам подошли, звездоокая...

Ну, думаю, если уж он цвет глаз моих разглядел, я просто обязана согласиться. Тем более, что мой степной ухажер три дня как свалил, а выходной я за весь год ни разу не брала, пару дней только, когда меня змея укусила.

Решено.

– Я не ради сережек с тобой поеду, – сказала я Шарифу и улыбнулась так, что у него глаза заблестели.

Выехали мы ближе к вечеру, чтобы до полудня быть в Курманкуле. Я раньше с верблюдами дела не имела и в седло садилась с опаской. Говорят, не понравится им седок – заплюют с ног до головы. Но все обошлось. С непривычки в седле было неудобно, тряско, да и страшновато – от земли высоко, выше, чем на лошади. Но Шариф взялся развлекать меня беседой, и так соловьем разливался, что я расслабилась. Поговорить он был мастак. Неудивительно, он же языком себе на жизнь зарабатывал, как ни пошло это звучит. Умасливал чиновников, поставщиков и скупщиков. Само обаяние и предупредительность. «Хочешь вина, Танит-джан? Позволь, я подпругу подтяну, красавица. Удобно ли тебе в седле, звездоокая?» Никто еще так меня не называл. От этого «Танит-джан» в груди тепло становилось. Я уж, честно говоря, подзабыла, что такое флирт, сахарные взгляды, изысканные комплименты... интересно, в постели он такой же обходительный?

Потом я пригрелась между двух горбов и задремала. Так почти всю дорогу и проспала. Шариф меня разбудил только за несколько миль от оазиса.

Когда издали смотришь на Курманкул, кажется, будто по золотому блюду рассыпали горсть самоцветов. Изумрудная зелень деревьев, рубиновые цветы, янтарь и жемчуг изразцовых стен, и полотнища шатров – яркие, сапфирово-синие, бирюзовые, аметистовые. Только что была пустынная степь, высушенная безжалостным солнцем, с пучками пожелтелой травы и зарослями верблюжьей колючки. И вдруг – щебет птиц, шелест зеленой листвы, журчание воды в арыках. Рай, да и только.

Еще когда мы выезжали, Шариф предупредил, что придется надеть паранджу. И что придется молчать и во всем его слушаться. Обычай такой, я что, не понимаю. Я сидела, как кукла, укрытая с ног до головы черным покрывалом с мелкой сеточкой у лица, и ждала, пока Шариф поможет мне спуститься. Он обнимался с родственниками, и все тараторили, не переставая, на фарис, так что я не разбирала ни слова. На всеобщем Шариф говорит по-другому – вальяжно, растягивая гласные. Может, потому, что иногда ему все-таки приходится подбирать слова, хотя он знает язык вполне прилично. А может, ему так легче выговаривать. Зато на родном шпарит, будто горох на железное блюдо сыплет.

Я все ждала, что услышу свое имя, когда он меня представит. Но не дождалась. Видимо, эту часть он пропустил.

Нас повели в настоящую южную баню, правда, по отдельности. Мальчики налево, девочки направо. Ох, я оторвалась – за весь прошедший год и еще на год вперед. Чуть с себя кожу мочалкой не спустила. Местные женщины разглядывали меня, довольно бесцеремонно, и даже трогали. Понятно, белая кожа им в диковинку. Поначалу я на них косилась – черт знает, что у них за порядки, еще лапать начнут. Но они мне потерли спину, размяли плечи, помогли намазаться ароматным маслом, предложили всякие закуски и сладости, и я растаяла.

Угадайте, кто после бани дожидался меня в шатре. Шариф, конечно, кто ж еще. В одной рубашке полотняной, тонкой, и таких же штанах. Рубашка влажная слегка, к груди прилипла, так что соски проступили. Он рукой рядом с собой похлопал, улыбнулся чарующе, и все, я готова была. Мигом руки ему под рубашку запустила.

Он такой чистый был, что аж кожа скрипела. И пах сладко, цветочно, какими-то благовониями местными, я дурела от этого запаха. Попробовала с него рубашку стянуть, а он конфузится. Нельзя, говорит, неприлично. Странные они, эти арисланцы. Трахаться прилично, а голым показаться – ни-ни. Ну, я так просто не отступаюсь. Рубашку-то, конечно, тяжело снять, если владелец сопротивляется, а штаны – сколько угодно.

Я его разоблачила ниже пояса... и загляделась. Такой он был ладный, красивый, крепкий, цвета кофе с молоком. Бедра узкие, и в паху родинка, ну кофейное зерно, в точности. Как меня эта родинка завела, словами не передать. Дружок у него был такой же ладный и крепкий, темно-розовый, как корица или мускатный орех. Я тут же его в рот взяла и больше не выпускала. Поймите меня правильно, я не поклонница всяких сексуальных изысков. Да что там, у меня на родине это даже за секс не считается. Марранга – добропорядочная купеческая страна, пристойная до боли в зубах. Не то что развратная Крида, или того хуже, Дикая степь. Про кридан даже анекдоты рассказывают. Будто бы там мужчины и женщины вместе ложатся «по-обыкновенному», только когда хотят ребенка завести. Не то чтобы я в это верила, но дыма без огня не бывает, верно? Проверить, правда, не довелось. Соотечественники в моей постели были, тарны были (целый один), степняки были (тоже один), теперь вот даже фарри есть, а кридан не было. Как там в анекдоте? «Извините, господин, у вас в постели была мертвая криданская леди!» «Да? А я думал, живая илмаэрская монашка...» Злобный юмор, конечно, зато не в бровь, а в глаз.

Пусть я не в золотой Криде родилась, но толк в любви понимаю. Иногда – подчеркиваю, иногда! – оральный способ очень даже хорош. Сейчас был именно тот случай. Стоял у Шарифа ого-го как. Такой во рту держать – одно удовольствие. Аж губы сводит, и по всему телу жар разливается. Как будто огонь добываешь трением. И не только губы сводит, скажу откровенно. Как будто рот – не рот на самом деле, а вход в лоно, как будто с самым чувствительным местечком соединен. Так можно и самой кончить, мне один раз удалось, честно. Но сейчас был не тот случай.

Шариф застонал, кончая. Люблю я эти стоны слушать. При обычном сексе, когда мужик сверху, ведь ни звука не допросишься. Кенджиро, например, всегда помалкивал. Небось, под мужиками-то стонал, как миленький.

Я чуть не захихикала, когда Шариф штаны обратно натянул. Но удержалась. Да и сил не было. Что ни говори, а минет выматывает не хуже обычной постельной возни. Это мужику хорошо, лежи себе и получай удовольствие. «Звезда моя, богиня», – зашептал он мне на ухо, после каждого слова целуя в плечико. Краснобай арисланский. Лучше бы по-другому языком поработал. Ну ладно, может, я слишком много хочу. Вот нафига я Кенджиро опять вспоминаю? Он-то меня лизать не брезговал.

Тут нас обоих сон сморил. Проснулись, Шариф кликнул служанок, они мигом дастархан накрыли. За ним полагается сидеть, скрестив ноги, но мне так неудобно. Пришлось улечься на бок. Я вам доложу, как же сладко в кои-то веки есть еду, не тобой приготовленную! Ну, про сладко – это в переносном смысле. На самом деле у них все жутко острое. Теперь я поняла, почему Шариф в мою стряпню сразу же соль и перец сыплет, еще не пробуя. А я-то, дура, обижалась. И вообще, чего я так Шарифа не любила?

Мы прогулялись по оазису. Правда, смотреть там было особо не на что, разве только на ювелирную мастерскую. Шариф не обманул – купил мне сережки с бирюзой, здоровые такие, в форме звезды. Мастер нас пригласил в заднюю комнату, выпить чаю, и тактично оставил наедине. Шариф паранджу на мне приподнял, сам сережки вдел, попутно в шею целуя. Давно со мной так не нежничали.

– Перестань, – говорю, – а то я тебя прямо здесь изнасилую.

Надеялась, что мы вечером порезвимся, но он меня бросил, ушел пировать с мужчинами. Я осталась под присмотром женщин. Господи, ну и трещали они! Даже если б я бегло знала фарис, все равно бы не успевала за ними. От болтовни да от чада курильниц у меня разболелась голова. В шатер меня проводила какая-то старуха, и, не поверите, уселась у входа. Надо полагать, меня сторожить. Вообще, предосторожность не лишняя, вынуждена я признать. Секса хотелось так, что хоть волком вой. Ну даже не будь старухи, я что, пошла бы бродить по Курманкулу в поисках приключений? Все равно Шариф красивее всех местных, кого я успела увидеть. Скорей бы уж вернулся.

Я так его не дождалась, заснула. Вернулся он уже чуть не под утро, и меня разбудить не постеснялся. Вином от него несло за версту, и держался он на диво неуклюже. Даже любезничать перестал, только пыхтел молча. Не люблю я с пьяными трахаться. Уж не знаю, то ли я так холодна была, то ли вино виновато, но ничего не вышло. Осечка. Я чуть не выругалась нецензурно. Разбередил всю, возбудил, а дело сделать не может. Они тут, в своем Арислане, привыкли, что женщина вокруг прыгает, старается, ручками, ротиком и все такое прочее. По мне, пустая затея. Не женское это дело – дрочить. Так я Шарифу и сказала. Его аж перекосило. Молча отвернулся и заснул.

Зато утром я была вполне вознаграждена. Наконец-то получила, что больше всего люблю. Мы очень миленько побарахтались и остались друг другом довольны. Вот был бы он еще поэнергичнее немного. Но нельзя же все сразу иметь.

Когда уезжали, Шарифу вдруг подвели девицу в парандже. Видно, что девица, а не женщина в летах, по движениям, и вообще. Он ее на третьего верблюда усадил и с нами повез. Когда отъехали подальше, я, понятное дело, спросила:

– Что за краля?

– Родичи подарили.

Я хотела пройтись насчет «рабовладельца», но чудом удержалась. Так мы всю дорогу молча и проехали.

В лагере он тут же в шатер упорхнул со своей кралей. Нет, я все, конечно, понимаю, у нас с ним не любовь до гроба, но мог бы быть и повежливее. А то ни спасибо, ни до свидания.

И все, как отрезало. Он меня опять в упор не видел. Ну, кивал при встрече, спасибо говорил после обеда, и все. Может, пару раз улыбнулся. Блин, на него глядючи, я сама перестану верить, что у нас что-то было! Начала я злиться. А тут еще Надия масла в огонь подлила. Началось все с того, что я ее спросила, что значит «нарзи». Я это слово пару раз в Курманкуле слышала, и вот сердцем чую, речь обо мне была.

– Наложница или младшая жена, – говорит Надия. – Вроде новой шарифовой цацки.

Я рот раскрыла и сказать ничего не могу. А она продолжает, как ни в чем не бывало:

– Ой, какие сережки красивые. Шариф подарил, да? Мне тоже в прошлом году подарил, когда я с ним ездила, только я одну потеряла, жалко...

Все мне тут стало ясно. Я развернулась и молча пошла прочь. А ей будто мало, решила в спину добить. Чуть не во всю глотку орет:

– Да ты что, Танит, ревнуешь, что ли? Это же Шариф, он всегда такой...

Направилась я прямиком к его шатру. Злая, как волк.

– Слышь, ты, выходи. Поговорить надо.

На самом деле я с трудом могла разговаривать. Только шипеть, как кошка. По-моему, у меня даже уши прижались.

Он вышел с недовольным видом, будто я его от важного дела оторвала. Ну да, знаем мы ваши дела. Я ему без предисловий и говорю:

– Ты, рабовладелец недорезанный, какого хера ты меня за наложницу выдал?

Шариф поморщился, глаза спрятал.

– Тебе-то какая разница? Сама подумай, что я еще мог сказать?

– Я, между прочим, свободная женщина, я на такое не подписывалась, чтобы ты меня к родакам своим для престижу тащил!

Тут он тоже разозлился, скорчил надменную рожу и говорит холодно:

– Я тебе ничего не обещал, нечего в истерике биться. Съездили, развлеклись, скажи спасибо и оставь меня в покое.

У меня от злости аж горло перехватило. Стою, как дура, и ни слова выговорить не могу. Наконец дрожащей рукой сняла сережки и швырнула ему под ноги. Прошипела: «Козел!» – да и пошла себе. А он мне вслед: «Проститутка!» Не громко, но вполне различимо. Ах ты сладкоголосый наш.

Так мне тоскливо стало, что ноги сами меня принесли к Бернардо. Я чуть к нему в палатку не вломилась без спросу, но вспомнила прошлый раз и притормозила у входа. Ну, так и есть. Трахаются. Я подождала, пока не услышала финальный стон. Фактически, их было два. Мужской и... мужской. Бернардо что-то сказал и рассмеялся, тогда я и вошла. Не до деликатности было.

Бернардо тихо ругнулся и прикрылся простыней. Зато степняк-эутанга улыбнулся мне, ничуть своей наготы не стесняясь. Такой славный мальчик, щеголь, как они все. Глазки подведены, кудри выкрашены хной. По его виду можно было с уверенностью сказать: если я к ним присоединюсь, он против не будет. Но я-то буду. Так что я хлопнула его по упругой заднице и сказала:

– Выметайся, нам с Бернардо поговорить надо.

Он посмотрел на Бернардо вопросительно. Тот вздохнул, развел руками, показал ему на выход. Степняк и тут не смутился. Натянул свои шелковые штаны и вышел. Только сначала руку к Бернардо протянул, как бы невзначай, ладонью вверх. Бернардо ему что-то дал, вроде бы браслет. Я просто глазам не поверила. Выглянула из палатки – точно, браслет. Танга его на запястье пристроил и шел, любовался.

Я так изумилась, что даже о тоске забыла.

– Ты что же, им платишь? – говорю потрясенно.

Бернардо скривился, будто у него зубы болят.

– Уж сразу «платишь». У них так принято, побрякушки дарить любовникам.

– Да ладно, рассказывай. Танги и так дают налево-направо, без всяких побрякушек.

Сказала я это, не думая, и только тогда поняла, что попала в больное место. Бернардо пробурчал обиженно:

– Чья бы корова мычала. Сама трахаешься с грязным эссанти. Эти-то хоть моются каждый день.

Смутившись, я тронула его за плечо. Он дернул плечом и руку мою сбросил.

– Слушай, Бер, извини, я не хотела. Это вообще не мое дело, если уж на то пошло.

Он помягчел, расслабился, но глаза так и остались грустными. Помолчал и вдруг выдал:

– Блин, думаешь, мне не в падлу, что никто за просто так не дает? Степняки хотя бы не прикидываются. Говорят прямо: «Хочу подарок». Не надо плясать вокруг да около, цветочки дарить, в ресторан водить, изображать бурный роман.

Я не выдержала и обняла его.

– Бер, ну брось. Тебе вполне можно дать и за просто так. Я же давала.

– Ну, это когда было. Я тогда был молодой и красивый. И вообще, если помнишь, цветы я тебе все-таки дарил.

– Ага, два раза, – улыбнулась я, но он не улыбнулся в ответ. Так и сидел мрачный. – Ты все еще очень даже ничего, – попыталась я его утешить.

– Ничего? – переспросил он с горечью.

О боже, у Бернардо опять приступ самоуничижения. Это нечестно, я же пришла к нему плакаться в жилетку, а не наоборот! Я вздохнула и обняла его крепче.

– Ты все еще очень привлекательный мужчина, Бернардо из Кеннесоу, даже в твои сорок.

– Сорок один, – сказал он уныло.

Тут меня озарило. Просто из-за возраста он бы так не переживал.

– Ты что, запал на него, да?

– Ненавижу, когда ты так делаешь, – пробормотал он, отворачиваясь, и я поняла, что угадала. – Меня что, так легко раскусить?

– Просто я тебя очень хорошо знаю. И очень люблю. На случай, если ты вдруг забыл.

Он опять душераздирающе вздохнул. Отчасти театрально, таков уж Бернардо. Но обычно юмора в нем побольше.

– Бер, ну ему же лет восемнадцать. Чего ты хочешь от дикого степняка? У них вообще привязанности не в чести.

– Ага, то-то я смотрю, твой за тобой ходит, как привязанный.

Щеки у меня запылали. Крыть-то нечем. Мне раньше не приходило в голову, что мне можно позавидовать. И правда ведь, Кенджиро в лагере редко бывает, но когда бывает, идет прямо ко мне.

Вторя моим мыслям, Бернардо продолжал:

– Сама видела. Отряхнулся, браслетик взял и дальше пошел. И всегда так. Сомневаюсь, что он имя мое помнит. Ему вообще все равно, с кем.

При этих словах у меня вдруг слезы на глаза навернулись. Теперь Бернардо попал в мое больное место. Слеза капнула ему на голое плечо, и тут он наконец заметил, что со мной что-то не так.

– Ты что, Танит, плачешь, что ли?

Как всегда, сочувствие будто плотину срывает, и слезы хлынули потоком. Пришлось утираться другим краем его простыни. Всхлипывая, я рассказала про Шарифа. Как девчонка зеленая, ей-богу. Но Бернардо понял. Он всегда понимает. Даже не сказал что-нибудь вроде: «У тебя и так роскошный мужик есть, от добра добра не ищут». Да толку-то, я себе сама это успела десять раз сказать.

Если подумать, мы с Бернардо в похожей ситуации. Нас обоих употребили и послали к черту. Только мне легче, я ведь в Шарифа не влюблена. Но мне было не все равно, с кем ехать в Курманкул. Я хотела именно с ним. А вот ему, похоже, было все равно. Тошнотная ситуация.

Бернардо меня по спине погладил, я его поцеловала в губы. Хотела по-дружески, но как-то само получилось... словом, не по-дружески совсем. Он терпел какое-то время, а потом отстранился.

– Не надо, Танит.

– Мне что, нельзя просто нежность проявить? – сказала я упрямо, хотя он знал, и я знала, что это на самом деле значит. Так он мне и сказал.

– Ты не умеешь просто проявлять нежность, для тебя это всегда секс. А я только что раунд закончил.

Тут до меня дошло, что за привкус у него на губах. Я чуть не заполыхала, как костер, от смущения. Почтенное марранское воспитание еще дает о себе знать, хотя за все эти годы от него остались жалкие обрывки.

Мы обменялись бессмысленными утешительными фразами, теми, в которых важны не слова, а тон голоса, взгляд, пожатие руки и само чувство, что на этого человека можно рассчитывать. Я вышла под палящее солнце, чувствуя, как пот выступает на теле, и как кожа зудит от невыразимой плотской тоски.

Я шла и думала о том, как человеческие отношения сложны и просты одновременно. Мальчик Бернардо спит с ним вполне охотно, я же слышала, стоя у палатки. Но Бернардо этого мало. Как будто человеку всегда нужно подтверждение, что он нравится, что он желанен. Откуда мне знать, почему со мной спит Кенджиро. Может, ему больше никто не дает. Может, ему просто интересно спать с женщиной, все равно с какой, и я была единственной, кто взял дело в свои руки.

Может, ему просто негде ночевать. Конечно, степняки вполне комфортно спят под открытым небом, но с теплым партнером в палатке всяко приятнее.

Все равно что сыпать соль на свежую царапину.

Я даже не сразу поняла, что Умаллат меня окликает.

– Танит, где ты пропадаешь? Тут твой приходил, тебя искал.

Что характерно, даже мысли о Шарифе у меня не возникло.

– Что он тут делает, до каравана еще дня три, не меньше.

– Я почем знаю? С поручением прислали, или еще что.

Сердце у меня упало. Может, пока я у Бернардо торчала, Кенджиро уже в степь ускакал! Я весь лагерь обегала – нет его нигде, никто не знает, никто не видел. Что делать, пошла я в свою палатку, потосковать вволю.

А он там спит. Голый и красивый. И стояк такой, будто он все это время не трахался, для меня берег.

Пахнет солоно, своим и конским потом. Только мне наплевать уже было, что он неизвестно когда последний раз мылся. Я его подолом отерла и в рот взяла. В такие минуты все равно, почему он здесь, и долго ли он будет здесь, и кто мы друг другу.

Без соли все равно не обойтись. Искусство в том, чтобы не пересолить.

Еще хочу узнать, не многовато ли лет Бернардо. Могу скинуть, я же творец :) С Танит они встречались в молодости, и по идее большой разницы в возрасте у них быть не должно. Про него еще будет пара рассказов, хотя он второстепенный герой и потом пропадет, может потом еще вернуться к этому вопросу.