Глава 14 «Трещины»
Иногда кажется, будто всё происходящее — не моя жизнь. Я наблюдаю за собой со стороны, как за героиней чужой книги: её трясёт, она с трудом засыпает, пьёт слишком крепкий кофе и слишком часто делает вид, что не замечает, как всё в ней рушится.
Я не могу вспомнить, когда в последний раз дышала полной грудью.
Сон этой ночью был беспокойным, как и последние недели. Сны путались с воспоминаниями — Ева, кровь, перевёрнутая машина, чей-то крик, потом — темнота. Иногда я просыпаюсь с ощущением, что снова в детдоме, и ищу Кэтрин... хотя знаю, что её там никогда не было.
Прошло много дней.
Недели.
Может, даже месяцы — я перестала считать.
Каждый новый день был похож на предыдущий: кофе, работа, отчёты, короткие разговоры с коллегами.
Я перестала ждать.
Потому что ждать больно.
Потому что он не вернулся.
И потому что если я ещё хоть раз позволю себе надеяться — я сломаюсь окончательно.
Сначала я позволяла себе плакать в одиночестве, горько и безудержно. Потом, шаг за шагом, я начала возвращаться к привычному образу — строгой, холодной и недоступной Элизы Морроу, женщины, которая не позволяет себе слабостей и которую все боятся и уважают. Этот фасад был моим спасением. Но даже он не мог скрыть того, что внутри меня всё ещё бушевала буря.
Рабочий день тянулся нескончаемо. В кабинете горели лампы, и экран компьютера переливался холодным светом. Я погрузилась в дела, отчаянно пытаясь забыться, поглотить боль работой. Весь мир казался отдалённым и чужим, как будто меня не касался. Но внезапно телефон завибрировал — разрезал тишину, заставив сердце замереть.
На экране высветилось его имя — Николасс.
Я медленно открыла сообщение и прочитала:
Николасс:
«Я всё знаю. Я приеду к тебе через 30 минут.»
Время остановилось. Сердце, которое я пыталась заглушить, вырвалось на свободу, ударяя бешено и неумолимо. В груди разлилась волна тревоги и надежды, которые одновременно сражались друг с другом.Что он знает?Он собирается приехать? Почему так внезапно?
Паника охватила меня — я бросилась домой, мысли вихрем кружились в голове. Нужно было успеть привести себя в порядок, скрыть слабость. Но 30 минут — это так мало. Я смыла макияж, надеялась одеться в что-то простое, чтобы не выглядеть слишком уязвимой, но в итоге выбрала мягкую пижаму — ту, в которой могла быть собой.
Душ холодной водой смыл усталость и тревогу. Вода бежала по телу, словно смывая страхи и сомнения. Я глядела в зеркало — передо мной была не холодная бизнес-леди, а просто женщина, уставшая от борьбы. Волосы капали, и я не успевала даже досушить их феном, когда услышала звонок в дверь.
Открыв дверь, я увидела его — Николасса. Мокрый, как будто только что вышел под дождь, с глазами, полными смеси облегчения, тревоги и чего-то глубже. Его взгляд застыл на мне — в простой пижаме, с мокрыми волосами, без маски и защитных стен.
Он был ошарашен.
— Ты... — начал он, не зная, с чего начать.
— Я не успела... — прошептала я, смущённая своей неопрятностью.
Он улыбнулся — искренне и тепло. Это была первая его улыбка, направленная только мне, и в этот момент лёд в моём сердце чуть-чуть растаял.
— Ты выглядишь иначе, — сказал он тихо, — но именно такой я и хочу видеть тебя.
Лиса не глядя на него, прошла к кухне. Поставила чайник — бессмысленно, машинально. Просто чтобы занять руки. Николасс всё ещё сидел в гостиной. Он не торопился нарушать эту новую, зыбкую тишину. Он чувствовал: нужно подождать, пока она заговорит первой.
Но Лиса молчала. Пока чайник начинал шуметь, она будто боролась с собой. Плечи её опустились. Напряжение немного спало. Наконец, она повернулась к нему и облокотилась о край стола:
— Ты сказал, что «всё знаешь». Что именно ты узнал, Николасс?
Он медленно поднялся, подошёл ближе, но остановился в паре шагов от неё — не вторгаясь в её пространство.
— Я был у родителей Евы, — тихо сказал он. — Хотел извиниться. Хоть как-то. Я долго не мог решиться. Но когда приехал... они рассказали мне то, чего я не ожидал.
Она внимательно вслушивалась, не перебивая. Только слегка дрогнуло веко при упоминании Евы.
— Они признались, что Ева погибла не просто так. Что в машине тогда была не она за рулём, а ты.
Тишина. Чайник вскипел. Она отключила его, будто это имело сейчас значение.
— Я сразу всё понял, — продолжил он. — По деталям, по рассказам. А потом... я начал копать глубже. И вышел на Кэтрин.
Лиса медленно села обратно. На лице застыло выражение почти отсутствующее, но в глазах — пожар.
— Она ведь моя сестра, — хрипло произнесла она. — И она всё это время была рядом. Следила. Подставила. Ради чего?
Николасс сел напротив, его голос был ровным, но в нём чувствовалась сталь:
— Ради меня. Она была влюблена в меня ещё тогда, когда увидела меня с Евой. И когда узнала, что я начал искать тебя... в ней вспыхнуло что-то. Зависть. Я не сразу понял. Но теперь знаю — она подстроила аварию, Лиса.
Лиса откинулась в кресле. Несколько мгновений она просто дышала, будто глубоко нырнула и только что вынырнула.
— Значит, всё это... не просто совпадение.
— Нет. И ты не должна оставаться одна с этим. Мы должны действовать. Вместе.
Она посмотрела на него. Медленно. С какой-то новой ясностью.
— Ты ведь понимаешь, Николасс... — её голос дрожал. — Я могла умереть тогда. Могла потерять всё. И теперь... мне нужна не месть. Мне нужно, чтобы это прекратилось. Чтобы она больше никому не причинила зла.
Он кивнул.
— Поэтому я здесь. Чтобы собрать доказательства. Чтобы передать это в нужные руки. Чтобы добиться справедливости. Не ради прошлого. Ради тебя. Ради будущего.
— Ты говоришь так, будто я умею верить в будущее.
Он шагнул ближе и опустился на одно колено, рядом с её креслом, не касаясь её, но глядя прямо в глаза:
— Ты когда-то поверила в свою компанию. В людей. В работу. Поверь и в это. В нас. Как союзников. Пока это всё, что я прошу.
Она долго смотрела на него, словно пытаясь прочитать, врёт ли. Но нет — ни капли лжи. Только решимость.
Лиса кивнула.
— Хорошо, Николасс. Давай попробуем.
А потом добавила чуть тише, с горькой улыбкой:
— Только предупреждаю: я не сахар. И с доверием у меня... плохо.
— Тогда начнём с маленького. Ты веришь, что я останусь рядом?
Она на секунду задумалась.
— Пока да.
Она сидела напротив него, скрестив руки, будто пытаясь защитить себя от всего мира — или хотя бы от него. Лёгкое напряжение в плечах, тонкая линия губ, прищуренный взгляд — всё это было её щитом. Щитом, к которому она так давно привыкла, что почти не помнила, каково это — быть без него.
Николасс говорил спокойно, без давления, не торопясь. Он рассказывал о своей вине, о том, как долго не мог найти в себе сил прийти к ней. О том, как прошлое связывало их всех куда больше, чем казалось. В нём не было пафоса, он не пытался оправдаться. Просто... говорил. И это, почему-то, было хуже всего.
Почему он так искренен? Почему мне больно это слышать? — с удивлением подумала она.
Лиса слушала, замирая. И чем дольше он говорил, тем сильнее нарастал ком в горле. Где-то глубоко в груди поднималось что-то незнакомое и тревожное. Что-то, что она давно не позволяла себе чувствовать. Не на работе, не дома, нигде.
Чувства? — она чуть не усмехнулась про себя. — Какие ещё чувства?
Она не понимала, что с ней происходит. Всё внутри неё металось, как раненая птица. Её чётко выстроенный внутренний мир, где всё было по полочкам — задачи, дедлайны, встречи, решения — внезапно начал рушиться. Стены, за которыми она пряталась, дрожали. Ей казалось, что она снова стала живой — и это пугало до жути.
Я ведь давно ничего не чувствовала, — пронеслось в голове. — С тех пор, как... да даже не помню, когда в последний раз что-то было важнее работы.
Она была сильной. Должна была быть. Её называли «стальной леди », и она принимала это с гордостью. Ей это даже нравилось. Быть недосягаемой — значит быть в безопасности.
А сейчас она сидит в пижаме, с мокрыми от душа волосами, с покрасневшими щеками — и впервые за многие годы чувствует себя уязвимой. И почему-то... это не вызывает отвращения. Это пугает, да. Но ещё — волнует.
— Я прощаю тебя, — произнесла она, чувствуя, как голос слегка дрогнул. — Но не потому что ты заслужил. А потому что я устала держать это в себе. Потому что я... не знаю, что со мной происходит. Я давно ничего не чувствовала. Только работу. Только цели. Только стены.
Она сделала паузу и тихо добавила:
— А ты... ты их ломаешь. Даже не пытаясь. Это раздражает.
Она посмотрела ему в глаза. В них не было триумфа. Только благодарность. И, может быть... облегчение.
Господи, — подумала она, — почему всё так сложно, когда становится по-настоящему?
Впервые за долгое время она почувствовала себя живой. И пока это казалось слишком хрупким, слишком странным — но в этом было что-то правильное.