Figure yourself out

Илэйна проснулась от запаха.
Кожа пахла огнём, потом и чем-то ещё... чем-то опасно знакомым.

Простыни были смяты. Подушка пахла не ею.
Тело болело — приятно, но тревожно. Как напоминание о чём-то, что не должно было случиться.

Она лежала пару секунд, прислушиваясь.
Дверь где-то внизу хлопнула. Посуда звякнула. Дворники чистили внутренний двор от лепестков.
Всё — как обычно.
Всё... не так.

События возвращались фрагментами.
Улыбка с лица не сходила , воспоминания о вчерашней ночи витали в воздухе
Стена. Поцелуй. Шепот у шеи. Падение. Голос, обжигающий до кости:

«Я вижу тебя. Не маску. Не ложь. Тебя.»

И потом — взрыв. Доминик. Разбитый бокал. Его крик.
Он всё видел.
Он мог всё рассказать.
Илэйна села. Простыня сползла по бедру. Холод пробежал по коже.
Ей нужно было очиститься.
Не от тела. От мысли. От последствий.

Душ

Горячая вода била в затылок, стекала по позвоночнику, щекотала колени.
Пар поднимался клубами, превращая всё в туман.
Пальцы дрожали. В груди — не пустота. Тревога.
Тревога, что нарастала.
И вдруг — щелчок двери.

— Илэйна? — голос Мануэля. Глухой. Давящий.
— Я вхожу.

Она даже не успела ответить. Он уже стоял внутри.
Уперся ладонями в раковину. Сквозь пар его лицо — словно голограмма. Ложь или угроза.
Он не отводил взгляд.

— Ты не ответила на мой вопрос, — тихо.
— Какой именно? — Илэйна стояла под струёй, не оборачиваясь.

— Ты и мой брат. Это было до меня? Или после?

Тишина. Только капли.

— А что ты хочешь услышать, Мануэль? Что я спала с тобой по любви?

Он шагнул ближе. Вода стекала по её плечам. Она была полностью обнажена — но это не имело значения.
Он видел её, не тело. И ненавидел это.

— Я хочу знать, кто ты, чёрт возьми.
— Потому что только что защищал тебя перед Домиником. А он всё видел. Всё.
— И ты? Ты что видел, Мануэль?

Она выключила воду. Повернулась. Лицом к лицу.

— Я — та, кого ты впустил слишком глубоко. Сам. Без принуждения.

Он смотрел на неё. Молча. Как будто взвешивал.

— Тогда запомни: я не прощаю лжи. Ни от женщин. Ни от себя.

— Отлично, — прошептала она.
— Потому что я не просила прощения.

Он молчал ещё секунду, прежде чем бросить:

— Через три часа тебя не должно быть в этом доме.

Он ушёл.

Спустя час

На тумбочке — записка.

11:30. Восточное крыло. Комната под фиолетовым.
— V.

Комната... под фиолетовым?
Она прищурилась. Усмехнулась.
Это был вызов. Или — приговор.

Восточное крыло. Комната 411

Коридор был пуст.
Илэйна стояла перед дверью.
Из-под щели струился ультрафиолетовый свет. Мягкий. Неоновый. Зловещий.
Она открыла.
Комната встретила её сиреневой тишиной. Гладкие стены. Зеркала. Одинокое кожаное кресло.
А рядом — он. Венансио.
В чёрной рубашке, расстёгнутой на две пуговицы. Спокойный. Опасный.
Без оружия. Без маски.
Но готовый разрезать её словами.

— Ты выбрал эффектное место, — сказала она.

— Здесь видно, где ты заканчиваешься. И где начинается ложь.

Она шагнула ближе. Свет ловил её изгибы.
Хвост — высоко. Взгляд — острый.
Она не играла. Она была бойцом на арене.

— Почему не кабинет?

— Там была страсть, — ответил он.
— Здесь будет правда.

Он подошёл ближе.
С каждым шагом между ними исчезал воздух.

— Ты знала, что я узнаю тебя?

— Нет, — спокойно.

— Ложь, — резко.
— Ты пришла в Tessera не случайно. Ты знала, что привлечёшь внимание.
Ты вошла туда, как в ловушку. Уверенная, что ты охотник.

— А ты? — мягко, но с ядом.
— Ты знал, кто я. Но всё равно... спал со мной.

Пауза.

— Потому что хотел увидеть, сломается ли хищник, если его поцеловать.

Он достал бумаги.
Фото с камер: балкон. Подземный ход. Сейф.

— Ты думаешь, я не знал?
Я дал тебе пространство. И ждал.
Ждал, когда ты перестанешь притворяться.

Он кинул фото на стол.

— Кто ты?

Она подошла ближе.
В свете ультрафиолета её кожа светилась почти белым. Но глаза — тёмные, острые.
Как прежде.

— Эмма, — выдохнула она.
— Или Эмида. Или Илэйна. Кто как зовёт.

Он знал, что сейчас надо кричать, ударить, предать.
Но он шагнул ближе.
— Я узнаю всё. Даже если это уничтожит то, что было. И то, что... могло быть.

— А что между нами? — спросила она.
— Пот? Прах? Пульс?

Он не ответил. Только взял её за подбородок.

— Я бы предпочёл сжечь тебя, чем полюбить.

Она не дрогнула. Но внутри — что-то пошло паутиной.

Илэйна вышла из комнаты ультрафиолета не сразу. Дверь за его спиной уже закрылась, но она осталась стоять внутри. Пальцы всё ещё сжимали край стола, кожа под ногтями — белая.
Внутри было всё сразу: гнев, обида, тяга, страх.
И ещё — странное чувство, что он сорвал с неё последнюю кожу.

«Я бы предпочёл сжечь тебя, чем полюбить».
Это была угроза. Или... признание?

Она вышла в коридор. Всё казалось громче — шаги, голоса, воздух. Она шла быстро. Почти бежала.

Позже. Вечер

Илэйна сидела на краю кровати.

Комната была тихой.
Но в ней витали две фразы, как две точки, к которым она никак не могла добраться.

«Через три часа тебя не должно быть в нашем доме.»

«Я бы предпочёл сжечь тебя, чем полюбить.»

Обе — резали одинаково.

На полу — открытый чемодан.
Рядом — паспорт. Документы. План бегства.

Но она не могла пошевелиться.

Миссия?
Её учили быть хладнокровной. Без привязанностей.
Отец говорил:

"Твоя единственная любовь — информация."

Но сейчас... всё выходило из-под контроля.

Она должна была уехать. Но не могла.
И в этот момент — в дверь постучали.

Неуверенно. Дважды. С паузой.
Она поднялась. Взяла шелковый халат. Подошла к двери. Открыла.
На пороге стоял Серхио — один из телохранителей, тот самый, что всегда смотрел в пол и никогда не задавал лишних вопросов.

— Вам нужно спуститься, сеньорита Илэйна, — произнёс он тихо.
— Господин Альварес приказал.

Она прищурилась.
— Сейчас?

— Да. Он сказал... „Если она не появится — я найду её сам".

Он не уточнил, о каком именно из Альваресов идёт речь. Но она уже знала.
Илэйна закрыла дверь, оглядела комнату.
Уход был рядом.
Но что-то — удерживало.

Парадный холл. Поздний вечер.

Дом выдохся. Последние гости уехали, коридоры — полупусты. Шторы раздвинуты, с улицы тянет вечерним теплом. Илэйна шла медленно, слыша каждый стук сердца в груди.

И увидела его.

Венансио.

Он стоял у окна.
Без пиджака. Рубашка расстёгнута. Рука сжимала бокал, вторая — упиралась в подоконник.
Он смотрел в сад.
Но увидел её, как только она ступила на последний мраморный марш.

Он обернулся.
Глаза были немного затуманены.
Лицо — красивое, уставшее. Но что-то в нём... ломалось.
Он был пьян.
Не «весело» пьян. А обнажённо, опасно.
Так пьют, когда теряют контроль.
Он сделал глоток, не отрывая взгляда.

— Я думал, ты уже уехала, — сказал он. Голос немного срывался.

— Я... собиралась, — ответила она осторожно.
— Но...

— Но, — он перебил, откинув голову,
— как всегда, вовремя кто-то вмешался.
Он фыркнул.
— Доминик? Или Мануэль? Или твоя совесть?

Она подошла ближе. И тогда услышала — в его голосе было растянутое „р", легкая небрежность в словах. Его пальцы держали бокал чуть крепче, чем нужно, как будто боялся уронить не стекло — а себя.

Он снова заговорил:

— Ты думаешь, я идиот? Думаешь, не вижу, что ты уже хотела исчезнуть?

Она не ответила.
Он сделал шаг ближе. Глаза — стеклянные, но резкие.

— Останься, — бросил он. Сухо. Почти как приговор.
— Можешь считать это приказом.

Она слегка приподняла бровь.
— Приказом?

— Да. Не просьбой.
Он снова глотнул. Бокал опустел. Он поставил его на стол, чуть сильнее, чем надо. Стекло звякнуло.
— Потому что если это будет просьба — я буду ждать ответа. А если это приказ — ты либо подчинишься, либо предашь.
— А я хочу знать, кто ты, Эмма.

Она вздрогнула от имени.

Он подошёл вплотную. Алкоголь чувствовался теперь явно — дорогой, терпкий.
Но не сильнее, чем напряжение между ними.

— Ты же сам сказал: «Я бы предпочёл сжечь тебя, чем полюбить», — тихо напомнила Илэйна.

Он усмехнулся.
Губы дрогнули, но глаза остались острыми.
Пауза. Густая, как дым. Он выдохнул сквозь зубы, опираясь на камин. Пальцы побелели.

Он был пьян в щепку.
Но хуже — он не понимал, что говорит.
Слова срывались с губ, как спущенные курки.

— Я думал, что если не скажу — это не случится, — прошипел он.
— Но вот ты стоишь.
— И я не могу... даже дышать, пока ты здесь.

Он сделал шаг вперёд.
Она не отступила.

— Знаешь, — усмехнулся он, и это было не смешно,
— я бы предпочёл трахать тебя как проститутку...
чем признать, что хочу остаться рядом.

Он говорил это шепотом, но каждое слово звучало, как пощёчина.
Илэйна не дрогнула.
А он — сжал её за горло.
Резко. Без силы, но с яростью. Как будто хотел удержать... или заставить молчать.

— Потому что рядом со мной нельзя остаться, — выдохнул он.
— Здесь или сгорают, или убивают.

Пальцы ослабли. Он опустил руку, будто сам испугался себя.

— Я... — он отшатнулся, отступил к стене.
— Пошла к чёрту.

Он больше не смотрел на неё.
Просто сел в кресло и закрыл глаза.
Илэйна стояла, медленно трогая шею, где остались еле заметные следы.

Слова.
Прикосновение.
Срыв.
Он потерялся.
А она...
Она впервые не чувствовала ни страха, ни вины.
Только странную жалость, которая подтачивала броню.

Немного позже

Комната была тёмной, освещённой только тенью от ночника. Илэйна лежала на спине, не в силах сомкнуть глаза.
С потолка капал свет фонарей снаружи, расплываясь на стенах тускло-жёлтым пятном. Шторы чуть шевелились от сквозняка, принося с собой запах ночного сада — влажная мята, лилия, пыльца.
Кожа под ночной рубашкой зудела. То ли от стыда, то ли от пота.
Она не спала. Смотрела в потолок.

«Я бы предпочёл сжечь тебя, чем полюбить».

«Я бы предпочёл трахать тебя, как проститутку... чем признать, что хочу остаться рядом.»

Слова.
Слова, которыми нельзя дышать. Но они оседают внутри. Как пепел.
Плечи были напряжены. Горло — сухое.
Она сжала простыню в кулаке.
Почему она не ушла? Почему всё так дрожит? Почему он сказал это... с такой искренностью?
Щёлкнула ручка двери.
Резко. Как будто ей в сердце воткнули лезвие.
Она не пошевелилась. Даже не моргнула.

Шаг.

Он.

Венансио. Вошёл, не постучав.
Валился внутрь, как буря. Не медленно. Не уверенно. Он летел, как человек, которого никто не держит.
На нём была та же рубашка. Мятая. Заправлена только наполовину. Запах — виски и табак, впитанные в кожу. Волосы — растрёпаны. На лице — полное отсутствие тормозов.
Он остановился у порога. Тяжело дышал. Глаза — мутные. Но смотрели на неё.
Только на неё.

— Ты не уехала, — выдохнул он.

Тон — не вопрос. Констатация. Претензия. Вина.
Она медленно села. Подняла глаза. Свет от ночника обводил её черты мягкими тенями. Губы были бледными. Плечи — обнажены.

— Выйди, Венансио, — тихо, но чётко.

Он не сдвинулся.

— Зачем ты осталась?

— Уйди.

— Это... потому что ты... ждёшь чего-то от меня?

Он сделал шаг вперёд.
Потом ещё один.
Каждое движение было неуклюже точным — как у волка с подбитой лапой.
Илэйна не сдвинулась.
Он схватил её за запястье. Его пальцы — горячие, крепкие, пахнущие алкоголем и кожей.

— Я... трахну тебя сейчас, — прошептал он, и не было в этом страсти. Только ярость, пустота, боль.
— И знаешь почему?

Он толкнул её , она оказалась нагнутой , стол затрещал. В груди  резко на пару секунд от удара перестало хватать воздуха.

— Потому что это проще, чем признать, что ты живёшь в моей голове.

Он порвал всё что было на ней. Одной рукой схватил её бедро, второй — прижал руки .

Илэйна пыталась отбиться , действия переходили на крик
— Кричи сколько хочешь сучка.
Она услышала как ремень был расстегнут, после этого пошёл первый жесткий толчек стол пошатнулся в ритм , она ахнула , потом ещё и ещё темп рос , она кричала.
Но потом Илэйна не сопротивлялась.
Не потому что боялась. А потому что не могла, сил больше не было
Пальцы сжались в кулак. Челюсть — напряжена.
И слёзы — первые за десятилетие — потекли по вискам.

Молча.
Она просто молила о том чтобы всё побыстрее закончилось
Слышала его дыхание. Слышала, как стол уже был на гране. Как стонет не от желания, а от ярости.

"Ты никогда никому не принадлежишь."
"Никому не верь, Эмма. Даже себе."
Голос отца. Строгий. Ровный. Убийственно правдивый.

Он вытащил , грубо выдохнул, схватил за волосы развернул.
— Иди ко мне, ты же так этого хотела , зайка хочет удовлетворить папочку. 
Он уже был на кровати она перед ним на коленях.
Но она не дрожала.
Просто была.

Она — сломалась не телом. Душой.
Он наклонился к ней. Коснулся  её щеки.
— Давай работай , ты же хочешь моей любви, получай.
Он давил жестко она бывало начинала давиться.
Венансио приостановился , погладил по головке, рука прошлась по щеке, он почувствовал крапельки слёз и только сейчас услышал её всхлип.

И остановился.
Пальцы ослабли. Тело — напряжено до боли.
Он отстранился.
Увидел её лицо.
Слёзы.

— Ты... — хрипло,
— ты плачешь?

Никакой злости. Только... страх.
Он посмотрел на свою руку. На её дрожащие ключицы.
Отшатнулся.
Сел на пол рядом с ней .
Прикрыл глаза.

— Я... — голос был сдавлен.
— Я не должен был.

Молчание.

— Чёрт... что я делаю?..

Он вскочил.
Пошатываясь, вышел, не глядя на неё.
Дверь осталась приоткрытой.