1
Она бредет через колючие заросли терновника, пытаясь вновь выйти на тропу, что уже несколько ярдов как скрылась меж кустов бузины и шиповника, будучи не освещенной даже слабым светом полумесяца, который скрыли тяжелые грозовые тучи, но вместо того, чтобы выбраться из зарослей, она лишь сильнее застревает в буреломе, окружающем ее со всех сторон. Раскаты грома прямо над головой заставляют девушку вздрогнуть от неожиданности, но она не поддается страху и продолжает упрямо прокладывать себе дорогу, тщетно пытаясь защитить руками лицо от колючих веток. Ее некогда богатая одежда порвалась, первратившись в лохмотья, которые теперь висели на ней мокрыми от дождя тряпками, а сапоги, что были куплены отцом ей на день рождения, были покрыты грязью от мыска до голенищ, и чем сильнее лил дождь, тем быстрее они набирали внутрь воду, издавая хлюпающие неприятные звуки при ходьбе.
Она выходит из зарослей и почти сразу же подскальзывается на мокрых камнях, чуть не подвернув ногу. Из глаз невольно текут горькие слезы, которые девушка не в силах сдержать и она позволяет рыданиям вырваться из ее хрупкой груди, пока не слышит вдалеке топот лошадиных копыт. — Она должна быть где-то здесь. Найти ее! Девушка встает на ноги и бежит вниз по склону, стараясь не оборачиваться на усиливающийся шум у нее за спиной, который неустанно приближался, а под конец, когда из ног вышла почти вся сила и она почти падает наземь, над головой беглянки просвистела стрела. — Не убивать, брать живьем! Она спотыкается и падает в грязь, понимая, что смерть ее близка. Она крепко зажмуривается при виде скачущего к ней мужчины с хлыстом, которым он размахивал высоко над головой, и инстинктивно закрывает голову руками, но тут все пространство в округе освещает яркий ослепляющий свет и окружающая действительность на мгновение просто исчезает. — Это колдун! Чародей! Ей достается удар копытом по голове, когда испуганные животные начинают хаотично метаться по поляне, и последнее, что она помнит, перед тем, как провалиться в беспамятство, это седобородый мужчина, склонившийся над ней.
Это было обычное утро. Его даже можно было бы назвать добрым, если бы не одна неожиданность, которая приключилась совершенно спонтанно: в старую лачугу посреди леса заглянул один волшебник...
***
Брехта хорошо знала травы. Может не так хорошо, как ее бабушка, но кое-что она точно понимала в том, как при помощи настоев и отваров лечить те или иные хвори. Она продавала их на рынке в Овражках, что граничили с Четвудом, и деньги от торговли в массе своей уходили исключительно на хозяйственные нужды, поскольку дом, в котором жила девушка был настолько обветшалым, что если в нем не текла крыша, то забивался дымоход, или приключалась какая-то оказия со ступеньками, полом, а то и со всем сразу. Однако, несмотря на все эти неприятности, жилище было всегда прибранным и уютным, с приятным запахом развешанных над потолком трав, чистой посудой и горячей едой. Брехта готовить любила, но в садоводстве понимала куда меньше, чем в растениях, а потому порой приходилось ехать аж до самого Арчета, дабы закупиться провизией на длинный срок.
Пес по кличке Гром почти весь день проводил у дверей хижины, только с приходом ночи удаляясь на покой к горячей печи, и он первый оповещал хозяйку о прибытии гостей. Гости, зачастую и по определенным причинам, были скорее нежеланными, ибо, так уж сложилось, Брехта была нелюдимой, несмотря на свой юный возраст, но зато у лесного домика всегда было много диких зверей, которых травница кормила в суровые зимы. Но если некоторые гости и могли обойти стороной одинокую лачугу в сердце леса, то некоторые, особливо напористые, не боялись ничего. В то самое утро, в гости к девушке пришел как раз именно такой гость. Утро было добрым, ясным и безоблачным. Гром мирно дремал на крыльце, порой перебирая лапами во сне, птицы наполнили лес своими веселыми трелями, белки играли в догонялки, перепрыгивая с дерева на дерево, а Брехта связывала травы в пучки, чтобы повесить их сушиться. Ничто не предвещало никаких неожиданностей. Когда чья-то большая тень загораживает собой солнце в оконном проеме, девушка едва ли не подскакивает на месте. На нее смотрят два зорких глаза из-под кустистых седых бровей, на которые была надвинута большая остроконечная шляпа, а на лице незванного гостя блуждает хитрая, но доброжелательная улыбка. Брехта узнает мужчину почти сразу и привычная суровость ее облика тотчас сходит на нет, явив ту самую девушку, которой в глубине души она и была. — Гэндальф! Доброе утро! Старый волшебник, известный всей округе своими замечательными фейерверками, вежливо склоняет голову в знак приветствия и цепким взором осматривает пространство небольшой кухни, плавно переходящей в спальню. — Что ты хочешь этим сказать? Желаешь мне доброго утра или утверждаешь, что утро сегодня доброе и неважно, что я о нём думаю? — И то, и другое, я полагаю. — Трудно было не заметить, как пристально разглядывал чародей скромное жилище, а потому Брехта решает облегчить ему задачу, поступив так, как того требовали правила гостеприимства. — Проходи, угощу ромашковым настоем. Гэндальф снова кивает и заходит внутрь лачуги, с порога вдыхая полной грудью резкий запах трав, а следом за ним следует уже проснувшийся Гром, настороженно прижавший уши к голове. Внутри благоухание только обостряются, и среди великого их множества можно было распознать мяту, чабрец, немного зверобоя, что скромными пучками лежали на старом столе, составляя компанию ягодам и листьям малины, а также аромат свежей выпечки и спелых яблок. — Благодарю за гостеприимство радушную хозяйку. — Улыбается волшебник, когда перед ним ставят ромашковый настой и кусок еще теплого пирога. — Однако, должен сказать, я здесь по делу крайней важности, не терпящему отлагательств. Криво усмехаясь, Брехта выжидательно смотрит на гостя, сложив руки на хрупкой груди. Пес преданно сидит у ее ноги и не спускает карих глаз с чужака, словно чувствуя напряжение и легкое волнение своей хозяйки. — Узнаю старого волшебника — сразу к делу. Если тебе требуется что-то украсть, или ты проверяешь меня на честность, то я уверяю тебя, что покончила с этим раз и навсегда и более не тяну руки в чужой карман. Гэндальф слегка сдержанно улыбается, отрицательно качая головой. — Ты слышала когда-либо об Эреборе и той ужасной трагедии, что приключилась там много лет тому назад? — Да. Алчность гномов привлекла дракона и тот захватил их гору. Едва слышно хмыкнув, мужчина выдерживает паузу, отломив от пирога небольшой кусочек и запив его еще меньшим количеством заваренной ромашки. Он вновь, будто невзначай, оглядывает жилище, а также и наряд девушки, который явно видал лучшие времена. Она одевалась по-мужски, без каких-либо украшений или замысловатостей, и в такой же сдержанной манере был обставлен дом, в котором наличествовали лишь вещи первой необходимости. Согласится ли Брехта на авантюру, таящую в себе множество опасностей, если посулить ей сокровища, которые вернули бы ей ее прежнее положение в обществе? Волшебник устало выдыхает и продолжает вопрошать. — А что ты слышала о Короле под Горой? — Ровным счетом ничего. Я не веду дел с гномами и мало интересуюсь тем, что обсуждают на базаре. — Хочешь сказать, ты не слышала о Залах Торина в Синих Горах, что стали пристанищем изгнанников из Эребора? Разве ты не общаешься более со скупщиками краденого из Бри, ведущими торговлю в тех краях, которые точно должны были сообщить тебе последние новости связанные с налогами, наложенными наместником на время отлучки Торина из города? — Нет, ни о чем подобном я не слышала. Гэндальф на это только недовольно фыркает, уткнувшись носом в чашку с настоем. Недружелюбный настрой собеседницы и ее резкие речи на какое-то время заставили старого волшебника уйти в свои мысли, в которых было мало приятного, ибо то были думы о судьбе не только мира, но и простых смертных, что меняются с неуловимой скоростью, подвластные любым обстоятельствам и невзгодам, и когда он заговорил, голос его был преисполнен печалью. — Ты уже не та испуганная девушка, которую я некогда спас в темном лесу. Ты более не открываешь сердце миру, предпочитая уединение среди природы, при этом забывая, что на свете есть вещи куда более важные, нежели те, что ты избрала свой целью. — Испуганная девушка выросла, господин волшебник. Она и поныне благодарна за помощь, оказанную в ту минуту, однако не имеет никакого желания думать о тех вещах, что заполняют думы сильных мира сего. Какое-то время Гэндальф вновь молчит, не спуская глаз со стоящей перед ним девушки, и наконец, словно преисполнившись решимостью, он резко поднимается с места, крепко ударив кружкой по столу. — Решено! Тебе будет это полезно. — Что полезно? — Настороженно спрашивает Брехта, прожигая взглядом спину удаляющегося за порог волшебника. — Гэндальф! Но в ответ она не слышит ни слова. Дверь затворяется и на секунду кажется, будто что-то острое царапает ее поверхность, но травница не спешит проверять. Она устало садится, роняя голову на сложенные на столе руки, и крепко зажмуривает глаза. Она видит родной дом, чувствует теплое объятие матери, будто наяву слышит голос отца, а потом стук лошадиных копыт и бешеный ритм собственного сердца, наполненного страхом и ужасом. — Простите меня. Простите.
***
Солнце уже зашло за горизонт и зачернели сумерки, когда в старой лачуге зажегся свет от лучины и нескольких огарков свечей. Брехта готовила почти весь день, стараясь отвлечься от неприятного разговора с тем, кому была обязана своей жизнью и кого так сильно обидела, хотя и против своей воли. Ее сердце с годами воистину окаменело, а нрав закалился, под воздействием тех трудностей, что приходилось переживать в жизни, однако в том были как хорошие, так и плохие стороны. Она сидела на ступеньках крыльца и задумчиво вертела на мизинце колечко, подаренное некогда ее матушкой, и мысли ее были далеко, а потому, если бы не предупреждающий рык Грома, то и не заметила бы подошедшую к ней фигуру низкорослого и бородатого мужчины. Гнома.
Двалин. — Он отвешивает хозяйке дома едва ли не пренебрежительный поклон, хмыкнув при этом себе в усы. — К вашим услугам. Брехта так и сидит на крыльце с открытым ртом, опомнившись лишь тогда, когда мужчина, ничуть не испугавшись собаки, смело шагает в ее жилище, на ходу сбрасывая дорожный плащ. — Здесь тесно. Но пахнет вкусно. Девушка подскакивает, словно пчелой ужаленная, и летит следом за незваным гостем, который уже сел за стол и явно чего-то ждал. — Я, конечно, извиняюсь, но вы кто? — Двалин. — Ваше имя я уже услышала. Что вы делаете в моем доме? — Меня пригласили, я и пришел. — Кто пригласил?! Начиная терять терпение, Брехта принялась без особого успеха расспрашивать мужчину и не заметила, как к ее лачуге подошел еще один гном, тактично постучав в широко распахнутую дверь перед тем как войти. — Балин. К вашим услугам. Девушка медленно оборачивается и на секунду ей кажется, что у нее помутнение разума. Она переводит взгляд с одного гнома на другого, а потом и вовсе в отчаянии бросает взгляд на пса, который уже вовсю ластился к Двалину, выманивая у него еще кусок булки с орехами. — Эй, ему нельзя сладкое! Кто вы такие и что вы... Тот, кто представился Балином, подходит к Брехте совсем близко и внезапно выуживает из-за спины небольшой букет полевых цветов, перевязанных розовой лентой. — Просим прощение за столь спонтанный визит, но не окажите ли вы мне любезность и не нальете ли кружечку эля, если он, разумеется, у вас есть. В руках букет, а за столом сидят уже два гнома и верно ждут еды. Может просто оголодавшие путники решили забрести в ее лачугу, пойдя на свет от лучин? Сразу два, да еще и с цветами. — Есть, кажется... Словно во сне девушка идет к шкафу в дальнем углу, где хранились вещи, относящиеся к категории «когда-нибудь пригодится», и выкатывает бочку подаренного каким-то клиентом эля. Она тогда продала хороший отвар от похмелья, который был исключительно продуктом экспериментальным и вообще мог не подействовать, однако удача повернулась к травнице приличным местом, и в качестве подарка радостный больной прикатил свой дар прямо к дверям лачуги. — Спасибо, моя дорогая. А кружек у вас не найдется? — Найдутся. Двалин уже вовсю хозяйничал на кухне, нашел столовые приборы, наложил себе в миску похлебки и выставил на середину стола свежеиспеченый хлеб, аккуратно укрытый немного дырявой, но чистой салфеткой. И тут в дверь снова стучат. — А это еще кто? — Шепчет про себя Брехта, сунув Балину в руки кружки, и идет к выходу, нутром чувствуя неладное. — Если это чья-то глупая шутка, то я этому шутнику... Дверь распахивается и перед девушкой предстают еще два гнома, стоило признать, молодых да красивых. Увидев хозяйку дома, они переглядываются и синхронно улыбаются, поклонившись Брехте в пояс. — Фили. И Кили. К вашим услугам. Брехта с мгновение просто молча разглядывает новоприбывших, словно взвешивая все за и против, а потом поступает так, как ей подсказывает ее женская интуиция. Она закрывает перед носом гномов дверь. Точнее, она пытается это сделать, но удачно втиснутая в проем нога и крепкое мужское плечо явно мешают, поэтому дверь приходится снова приоткрыть. — Стойте! Неужели все отменили? — Что отменили? Кто отменил? Да объяснит мне кто-нибудь что здесь происходит?! — Уже почти визжит Брехта, даже не замечая, как за ее спиной Балин и Двалин уже вытащили из кладовки мешок с яблоками и завернутую про запас головку сыра. — Значит, все в силе? Отлично! Кили заходит первым и ловко снимает с себя не только кожух, но и оружие, количества которого хватило бы, чтобы заполнить целый склад боеприпасов, и складывает его в углу у порога. Он окидывает взглядом помещение, а потом, лукаво улыбнувшись, выдает то, от чего все остальные гномы невольно прыскают в бороду: — А здесь уютно. Интересно, а кровать у вас мягкая? А то после дороги так затекла спина... Брехта чувствует, как начинает закипать. Она не успевает ничего ответить гному, хотя с уст так и рвутся колкости, поскольку ей в руки вкладывают острый меч, завернутый в какую-то тряпицу. — Аккуратней, куколка, он острый, можешь пораниться. Там в углу уже нет места, но ты же уберешь его куда-нибудь? Являя собой пример абсолютного и безграничного очарования, под конец Фили игриво подмигивает девушке и присоединяется к остальным гномам, которые уже вовсю пировали на чужой кухне. Шальной мыслью было свистнуть Грома, но старый прохиндей не только проникся симпатией к незваным гостям, но даже заслужил получить что-то со стола, и тогда Брехта решает взять все в свои руки. Она подходит к ним, надвигаясь подобно грозовой туче и держа в руке все еще завернутый в тряпицу острый меч, твердо намереваясь выгнать из дома тех, кто сейчас опустошал ее припасы на ближайшие несколько месяцев, но в этот момент в дверь словно кто-то бьет ногой, отчего старая древесина жалобно скрипит. — Это, наверное, остальные. — Ослепительно улыбаясь, бросает Кили, но девушка уже его не слушает. Она открывает дверь и едва успевает отскочить, как к ней в лачугу буквально вкатывается клубок из гномов, которые все, как один, были к ее услугам. А позади них стоит тот, кто и был в ответе за случившийся каламбур, сверкая хитрыми глазами из-под кустистых бровей.
" — Папа, она мне не нравится. — Ты ее просто совсем не знаешь. Вот увидишь, ты полюбишь ее как вторую маму! Она никогда не заменит мне маму, думает про себя девочка, постоянно ловя на себе злобный взгляд ядовито-зеленых глаз женщины, что пришла в их дом на правах новой хозяйки. Когда та подходит ближе и берет ребенка за подбородок, острые ногти больно вонзаются в нежную кожу, словно стремятся достать до самой плоти. — Милый ребенок. Когда вырастет, будет красавицей. Слова, брошенные с ничем не прикрытой неприязнью, сбываются спустя уже четыре года, когда на смену щекастому ребенку приходит стройная девушка с миловидным лицом, изящные одеяния которой лишь подчеркивали ее достоинства и делали столь похожей на покойную матушку.
Она ничего не делает по дому! Скажи ей, пускай начнет заниматься хозяйством. Целыми днями только в лесу пропадает да цветочки на лугу собирает, а ведь ей скоро замуж выходить! Подслушивать не хорошо и девушка это знает, но мачеха так громко разговаривает, словно желает, чтобы ее услышали все домашние, а в особенности ненавистная падчерица, которую защищает только отец, да и то не смеющий чересчур перечить молодой жене. Поэтому он не возражает, когда хрупкие руки начинают таскать тяжелые ведра с водой и скрести пол, сам все чаще бывая в разъездах по делам торговли. Раньше он и дочь учил своему ремеслу, но мачеха запретила подобные занятия, считая их не женским делом. Зато охотно в очередную отлучку мужа навесила на девушку еще и дела на кухне, уволив почти всю прислугу и заменив их на одну несчастную душу. — Чтобы больше никакого зверья в доме! Олени должны служить нам пищей, а не спать на тюфяке. — Но он раненый и еще совсем... — Довольно, я сказала! Чтобы к утру его не было здесь, иначе я отрежу ему голову и повешу над камином! Девушка горько плачет, уткнувшись в звериную шерсть, гадая, что сказал бы на это отец. Защитил бы ее? А может вновь смолчал и уехал, чтобы более никогда не вернуться. — Госпожа, я не могу. Она еще совсем дитя... — Это дитя уже вошло в тот возраст, когда рожают сыновей, а мерзавка только ходит вилять бедрами перед мужиками на базаре! Красавицей она слывет, как же! Чем я дурнее этой замарашки? — Ничем, моя госпожа. — Тогда докажи мне свою преданность и принеси ее сердце. Возможно, после этого я дам тебе то, что ты так жаждешь. Она видит все. Видит, как мачеха сама обхватывает лицо верного слуги ладонями и пылко целует, позволяя его рукам блуждать по ее телу. Видит, как он падает перед ней на колени и покорно принимает из ее рук ларец и кинжал. А потом девушка чувствует на себе взгляд злобных ядовито-зеленых глаз и понимает, что слишком широко приоткрыла дверь. — Она все слышала. Поймать ее! И она бежит...»
***
— Гэндальф, у меня дом кишит гномами! — Не стоит столь резко реагировать на их появление, дитя мое. Они добрый народ, хотя, должен признать, порой немного шумный... — Гэндальф, они разносят в хлам мою кладовую! — Брехта как-то болезненно кривится и чуть ли не скрипит зубами, когда из дома доносятся звуки падающей на пол глиняной посуды. — И портят мое имущество! Волшебник сидит на крыльце, меланхолично пуская облачки дыма в воздух. Он снял свою шляпу, и седые длинные волосы свободно рассыпались по сутулым плечам и сгорбленной от тяжести долгого бремени спине. Брехта садится рядом, поджав ноги под себя, и взгляд ее устремляется в лесную чащу, где израненное девичье сердце некогда нашло приют. — Сегодня было бы десять лет, как ее не стало. — Голос Брехты такой тихий и такой усталый, а в глазах затаена немного стихшая, но все еще не забытая боль. — А через пару дней — два года, как я здесь живу. Она чувствует тяжелую руку Гэндальфа на своем плече и это действует успокаивающе, прогоняя грустные мысли прочь и словно вселяя надежду. Но надежду на что? — Люди лишь песчинки в большом и непознанном мире, законы которого кажутся им несправедливыми, но которых невозможно избежать, ведь именно они являются теми уроками, что несет в себе жизнь. Брехта хотела было съязвить, но смолчала, лишь тихонько фыркнув на подобное утверждение. Она слабо понимала, какой урок должна была извлечь из своих злоключений, но спорить с Гэндальфом было бесполезно. Он помог ей, оборванке, что лишилась дома, а потом и воровке, что лезла в чужой карман даже за ломаной монетой, а потому она была ему должна, как бы не силилась это отрицать. — Твои мысли блуждают далеко, и я догадываюсь, что терзает твое сердце. Ты выбрала правильный путь, сумела обрести некогда утерянное. Неужели и они не заслуживают второго шанса? Волшебник кивает в сторону усиливающегося шума, доносящегося из лачуги, где гномы уже вовсю пировали, казалось вовсе забыв о существовании хозяйки жилища. — Но как я могу им помочь? На это Гэндальф лишь хмыкает себе в бороду и встает, жестом приглашая девушку последовать его примеру. — Никто не знает границ своих возможностей, дитя мое. А сейчас пойдем. Нам стоит присоединиться к честной компании, пока для нас осталось на кухне еще хоть что-то съестное. Брехта тяжело поднимается, словно на ее плечах уже висит тяжкий груз. Она заходит в лачугу и почти сразу же спотыкается о сидящего на полу гнома, которому из дальнего угла закидывали в рот маленькие кусочки яблока. — Бомбур, лови! — Усатый гном в теплой шапке-ушанке заливисто хохотал, словно юнец, когда веселый толстяк умудрился в очередной раз поймать ртом летящий фрукт. — А с закрытыми глазами можешь? Травница присаживается на маленький стульчик у печи и смотрит на происходящее то ли с ужасом, то ли интересом. Она решила оказать услугу Гэндальфу и принять его друзей в более-менее гостеприимной манере, а потому молчала вплоть до того момента, пока гномы не решили, развлечения ради, начать жонглировать едой и посудой. — Э, нет, братцы, это уже слишком. — Девушка попыталась усадить гостей и утихомирить их буйный нрав, но видя недовольство хозяйки дома, они лишь разошлись еще пуще. — Гэндальф, скажи им! В ответ послышался громкий смех собравшихся в доме мужчин, которые вдруг... «Гэндальф, гномам ты скажи И посуду отбери, Будем мы тарелки бить Чтоб хозяйку разозлить. Ложки мы согнем дугой, Стол сломаем дорогой, Будем песни громче петь, Чтоб хозяюшку задеть! Ты, красавица, не злись, Лучше к нам за стол садись!» Тарелки взмыли в воздух, следом полетели ложки. Вся посуда стала вертеться, кружиться вокруг стоящей столбом девушки, которая, будучи не в силах что-либо поделать, просто наблюдала за тем, как все в ее доме внезапно обратилось в движение. Но какого же было удивление травницы, когда вместо того, чтобы бить посуду, гномы стали ее вытирать и складывать аккуратной стопочкой, а следом и остальные столовые приборы, также убрав в миски остатки скромной провизии, сопровождая все это ненавязчивой и веселой песней. — С ума можно сойти... — Только и вымолвила Брехта, глядя на установившийся порядок и чистоту. — Глазам своим не верю. Мужчины весело рассмеялись, но тут послышался стук в дверь. Все словно окаменели, не в силах пошевелиться, и даже до сего момента бодро виляющий хвостом Гром сел у печи, напряженно всматриваясь в закрытую дверь. — Это он. — Шепчет Фили, поднимаясь из-за стола и гордо выпрямляясь, как солдат при виде своего главнокомандующего. — Кто? — Вопрошает Брехта, чувствуя, как внутри нее сжимается комок нервов. — Кто он? Когда Гэндальф открывает дверь, внутрь входит не просто гном. В лесную лачугу заходит Король под Горой.
Торин не понравился Брехте с первого взгляда. Причем его взгляда, коим он одарил ее, едва войдя в лачугу. Смесь легкого презрения, высокомерия и надменности бьющим потоком так и хлынула из пронзительных глаз гнома, когда он, осмотрев скромное жилище травницы, смерил ее тяжелым взором из-под соболиных бровей, отчего настроение девушки, и без того немного испорченное, сразу скатилось к самой низкой отметке. Она вдруг почувствовала себя словно лишней в собственном доме, где сразу стали заметны все дырки и поломки, а изъяны старой одежды внезапно показались еще более удручающими.
Торин излучал уверенность и самодовольство, производил впечатление не только храбреца, но и гордеца, а уверенная поступь и резкость речей говорили о нем, как о мужчине властном, с горячим темпераментом. Он не сказал девушке ни слова, даже не склонил головы, а Брехта в свою очередь вновь села на стульчик у печи, закинув ногу на ногу, и всем своим видом демонстрировала пренебрежение к вошедшей королевской особе. Другие гномы тотчас засуетились вокруг Торина, а хозяйке дома была отведена участь лишь молча слушать их разговор, который, стоило отметить, ее мало интересовал ровно до того момента, пока речь не зашла о ней самой. — Мы встретились, дабы обсудить наши намерения и решить, каковы будут наши дальнейшие действия. Уже скоро, еще до наступления дня, нам предстоит отправиться в долгий путь. Весьма вероятно, из этого путешествия некоторые из нас могут вовсе не вернуться. Цель наша, полагаю, хорошо всем известна. Однако гостеприимной хозяйке, чьи явства мы сейчас вкушаем, — здесь Торин пригубил немного эля и отломил себе приличный ломоть уже остывшего хлеба, — интересно было бы узнать, я полагаю, некоторые детали нашего похода. — Уважаемая Брехта уже осведомлена насчет цели нашего путешествия. — Гэндальф приветливо улыбнулся девушке, которая все еще молчала, рассеянно поглаживая собаку по макушке и загривку. — В таком случае, стоило бы решить, насколько полезно будет присутствие особи женского пола в этом самом путешествии, потому как у меня есть куда более насущные дела, нежели выручение из беды неуклюжей кисейной барышни. — Кого это вы назвали неуклюжей да еще и кисейной?! — Брехта вскакивает со стула, уперев руки в боки, а рядом с ней поднимается на лапы и Гром, утробно заурчав, как он всегда делал в минуты крайнего неудовольствия. — Вы меня совершенно не знаете, господин гном, чтобы делать обо мне столь поспешные выводы! — Он не хотел вас обидеть, дитя мое. — Вмешивается Балин, что единственный из всего отряда вел себя более или менее почтенно в чужом доме. — Просто мы должны быть уверены, что опасности вас не спугнут. — Я познала за свою жизнь достаточно опасностей, чтобы с уверенностью сказать — я не слабее любого мужа, в том числе гнома! — Никто и не ставит под сомнение твою силу духа, — Гэндальф поднимается со стула, примирительно вскинув руки, — однако путь предстоит не из легких, и если ты согласна... — Я и не говорила, что я согласна. Торин, как персона наиболее значимая среди собравшихся, лично с девушкой не говорил, предоставив эту честь другим членам своего отряда, а в особенности Гэндальфу, который опасался, что подобная реакция девушки лишь убедит гнома в его убеждении, будто кандидатура выбранная волшебником более чем неудачная, однако Дубощит, впервые за весь разговор, поворачивает голову в сторону девушки и внимательно разглядывает ее, словно кот, которого заинтересовали солнечные зайчики. — Отдайте ей договор, пускай прочтет его. Ори, немного робкий мужчина с короткой бородой, достает из-за пазухи то самое, что являлось «договором о найме», и Брехта внимательно читает каждую строчку. С каждым новым словом ее глаза все расширялись и расширялись, а под конец, когда она дошла до строчки, гласящей о достойных похоронах, организуемых нанимателем в случае гибели взломщика, вообще чуть не осела наземь, чудом приземлившись на все тот же стульчик у печи. Она понимает, что в случае согласия, ей придется бросить все, оставить дом, ставший родным и лес, в котором нашла приют, на неопределенное время, которое может очень затянуться, а ведь она только начала жить спокойно, казалось, почти полностью забыв о прошлом. — Без меня здесь все запустеет, ты же знаешь. — Ни в коем случае, — Гэндальф косится в сторону неотрывно наблюдающего за девушкой Торина и недовольно пыхтит в бороду, — тебе не стоит так переживать. Природа имеет свои законы и свой порядок. Ничего не произойдет за время твоего отсутствия. — Не стоит переживать? — Горько усмехается Брехта, рассеянно проведя ладонью по волосам. — Вы предлагаете мне бросить мой дом, бросить мой лес и отправиться на неизвестный срок в дальние дали, где мною, вероятно, закусит дракон. А как же моя жизнь? Моя, Гэндальф, которую я только обрела! — Все понятно, — скрипит зубами Торин, наконец отвернувшись от девушки. — Наш взломщик и не хочет быть взломщиком, а насильно я никого не тяну за собой. Да и что можно было ожидать от девицы, которая скрывается в лесу... — Довольно! — Нависает над гномом волшебник, гулко ударив посохом о дощатый пол. Его тень в мгновение ока удлиняется, растет в ширину и на какое-то время кажется, будто свет померк и лишь одна мужская фигура заполняет пространство. — Если я сказал, что эта девушка та, в ком вы нуждаетесь, значит так и есть. Воистину, она была воровкой в свое время, но это не значит, что ее сердце изъела скверна наживы. Ты просил меня найти четырнадцатого участника похода, Торин, и я выбрал ее. Она не так проста, как кажется на первый взгляд. Вы не представляете какие у нее скрытые возможности. И она не представляет. Ты должен довериться мне. В жилище становится удивительно тихо и все взгляды обращены на Брехту, что с неумолимой тоской смотрела на покрытую сажей печь, на старый тюфяк и несколько кривоватый стол, и чувства удивительной печали и любви заполнили ее сердце. Она выбегает на улицу, дабы гномы не видели ее слез, а следом за ней вылетает Гром, и оба удаляются в самую чащу леса.
***
На опушке, озаренной чистым светом луны, кажется нет ни души, но это только на первый взгляд. Когда Брехта ступает на зеленый ковер, шагая аккуратно и легко, вокруг начинается тихое копошение, словно кто-то потревожил пчелиный рой. Она напевает себе под нос тоскливую мелодию, которая эхом разносится по всей округе, и постепенно лес оживает, и к ней сначала вылетают птицы, потом прибегают зайцы и олени, а самым последним выходит медведь, величаво и неторопливо пробираясь через кусты. — Простите, мои хорошие, что я потревожила вас в такое время, но мне нужно с кем-то поговорить. Я не знаю, что мне делать, как поступить. Ох, если бы вы только могли дать мне совет... Гром кладет голову хозяйке на колени и та нежно гладит его по седеющей шерсти, заглядывая в верные собачьи глаза. — Ты уже не так молод, чтобы путешествовать, друг мой. Но разве же есть кто-то в округе, кому я могла бы доверить тебя? А даже если и есть, разве так поступают с друзьями? Ведь вы все мои друзья. Животные садятся вокруг девушки, внимая каждому ее слову, и она изливает им душу, раскрываясь будто в последний раз. — Этим гномам нужна моя помощь, и я должна Гэндальфу, но у меня нет сил покинуть дом. Будь мама жива, она сказала бы, как мне быть. Брехта чувствует ужасную дремоту, словно на нее вмиг навалилась вся тяжесть вечера, а еще ласковое касание ветра, что гладит ее по щекам, как когда-то делала покойная матушка, и она ложится на мягкую траву, окруженная и защищенная всеми зверями любимого ею леса.
Как же хочется спать... Она закрывает глаза и проваливается в сон, а над ней сияет дивный свет ярких и чистых звезд.
Перестань крутить головой, мальчик. — Балин усмехается себе в бороду, глядя на то, как Кили так и норовит перевернуться в седле, устремляя взгляд за спину, где извилистый тракт петлял меж высоких буков, озаренных ярким полуденным солнцем. — Она не появится. — А вдруг? — Девица испугалась трудностей, вот тебе мой сказ! Она, видать, только по карманам шарить мастерица. — Констатирует с привычной ему резкостью Двалин, скорчив гримасу. — Да и вообще, где это видано, чтобы женщина в походе участвовала?
А что вы имеете против женщин в походе, господин Двалин? — Гэндальф вскидывает бровь, с любопытством глядя на гнома. — А то, что они по природе созданы иначе, чем мы. Негоже женщине лезть в мужские дела, как и наоборот. — Жаль, что мы не остались подольше. — Сказал Ори своему кузену Нори, что все это время втихаря ломал булку, взятую еще из лачуги травницы, и большими кусками заправлял ее в рот. — Она показалась мне доброй... Гном на это лишь деловито закивал головой, достав из седельной сумки спелое красное яблоко. — У тебя еще остались яблоки Лесной Девы? — Дори откинул назад свой фиолетовый капюшон и подъехал на лошади ближе к брату. В его седельной сумке было немало припасов, однако опустошать свою поклажу он не спешил. — У тебя свои есть! А мне и этих мало. — Ты жадная утиная гузка! — Что такого в ее яблоках, что вы их никак не поделите? — Наконец подал голос Торин, с любопытством и капелькой раздражения глядя на своих товарищей. — Они вкусные. Ты таких еще не пробовал, — Нори, большой любитель вкусно и много поесть, поднес к носу и вдохнул полной грудью сладкий аромат сочного фрукта. — Интересно, чем она подкармливает дерево? — Беличьим навозом. — Буркнул Двалин и послал лошадь вперед, ближе к вороному Торина. — Как дети, даже хуже! И тут происходит нечто совершенно неожиданное. Стая маленьких птиц буквально догоняет отряд, кружа и пронзительно пересвистываясь над их головами. Они то взлетали выше к кроне деревьев, то опускались почти до гривы коней, и гномам пришлось резко дернуть поводья и остановиться в ожидании. — А вот и наш взломщик. — Гэндальф даже не думает скрывать радостной улыбки при виде идущей рысью лошади, на которой гордо восседала молодая девушка в темно-зеленом плаще. — Твои разведчики сумели взять след? — Гром справился бы лучше, но его пришлось оставить у одного хоббита в Шире. — Брехта приветственно кивает отряду после чего достает из кармана горбушку хлеба и крошит ее птицам в траву. — Но и эти малыши не подвели. — С чего вдруг вы изменили свое решение, госпожа взломщик? От язвительных интонаций в голосе Торина может зачахнуть даже листва летом, но травница на это лишь пожимает плечами и отдает ему подписанный контракт. — По договору мне обещана часть сокровищ. А лишних денег, как известно, не бывает. Двалин на это цедит что-то про людскую алчность, однако его не слушает никто, даже Торин. Король под Горой внимательно наблюдает за каждым движением девушки, которая тоже смотрела на него, глаза в глаза, и в этом взоре читался вызов. — Если вы закончили кормить зверушек, то нам стоит продолжить путь. Если, конечно, вы не планируете призвать еще какую-нибудь живность, чтобы та указала нам более короткую дорогу. — Они вам не компас, любезнейший. А дорогу, я полагаю, вы знаете лучше. Фили и Кили в ожидании устремили взгляды на дядю, ожидая его колкого ответа, однако мужчина, обычно не терпящий от незнакомцев непочтительности, только чмокнул губами и конь послушно поцокал дальше, а следом и весь отряд.
***
Дорога была длинной и немного утомительной. Вороной Брехты, упрямый и норовистый конь, которого она умыкнула из стойла у одной кормчы, соглашался ехать дальше только при условии поступающего с определенной регулярностью лакомства, ласковых увещиваний и исключительно почтительного обращения, а если тракт становился менее пригодным для его благородных копыт, то и вовсе мог показать норов и двигался вперед очень неохотно. — Сдается мне, кобыла под стать наезднице. — Шутит Двалин, подмигнув Торину, однако тот отвечает лишь сдержанной улыбкой, глядя на то, как девушка, уперев руки в боки, буквально отчитывает вороного за очередную демонстрацию гонора посреди дороги. Дубощит не доверяет этой человеческой женщине и не испытывает к ней особой приязни. Он присматривается к ней, к этой воровке из лесной глуши, силясь отыскать в ней лишнюю червоточину, но порой в ее взгляде или улыбке мелькает что-то такое, что знакомо до боли. Печаль ли это, тоска или обида, а может гордый нрав, испытавший на себе всю суровость этого мира? Торин не знает. Зато знает, что ему определенно нравится голос новой спутницы и не возражает, когда она начинает петь коню, дабы его успокоить, когда тот вдруг встал на дыбы и хотел было скинуть ее с седла. К удивлению всех членов отряда, кроме разве что Гэндальфа, животное вмиг расслабилось и продолжило путь дальше без каких-либо демонстраций вздорного нрава, что не могло не заинтересовать Торина. — Девица умеет ворожить? — Кхм, ее талант коммуницировать со зверями вряд ли можно назвать ворожбой, хотя нечто волшебное в том воистину есть. Они понимают ее, идут на зов ее голоса. Сие есть вещь необъяснимая, однако, смею заметить, весьма полезная. — Может она и людей так обчищала? Споет им что-нибудь и руку в карман. Гэндальф бросает недовольный взгляд на Двалина, но ничего не отвечает. В конце концов, время само покажет, кто чего стоит, особенно в таком приключении, которое им предстоит пережить. — Скоро стемнеет. — Торин оборачивается к отряду и дает знак рукой остановиться. — Привал. Тут недалеко есть река. Кто пойдет за водой? — Я схожу. — Подъезжает к нему Брехта, ласково поглаживая коня по густой гриве. — Заодно наберу кое-каких трав. — Травить нас собрались, госпожа взломщик? — Торин ожидает ответной реакции, но получает лишь вопросительно вскинутую бровь и ничего больше. — Двалин, сходи с ней. — Дядя, мы можем сходить вместо... — Нет, не можете. Если я сказал, что идет Двалин, значит идет Двалин. Торин чувствует на себе напряженный взгляд Брехты и даже чувствует кожей ее недовольство. Он подходит к другу и, притянув его за локоть шепчет: — Глаз с нее не спускай.
***
Двалин мало что смыслил в знахарстве и еще меньше в растениеводстве. Его куда больше интересовало ратное дело, ковка оружия и работа с металлом, нежели копание в почве любого сорта, однако даже он с нескрываемым интересом наблюдал, как новый член отряда, стоя по колено в реке, собирала ряску, аккуратно складывая ее в небольшой мешочек на поясе. Берег реки в некоторых местах был немного болотистым и топким, а потому там прекрасно себя чувствовал рогоз, иначе называемый качалкой. Многие путники знали, что там, где он растет, вода чистая и ее можно употреблять для питья, но девушка и ее собирала в другой мешок, даже внимания не обращая на гнома. — Где твоя семья? Брехта на секунду замирает, обратив взор к нежно-розовому вечернему небу, что купалось в последних лучах заходящего солнца, и Двалину кажется, что она вовсе не собирается отвечать, но когда ее голос зазвучал вновь, в нем звучала ничем не прикрытая печаль. — Моя семья покинула меня давно. Слишком давно, чтобы быть правдой. Хотя, не буду врать, в этой жизни у меня еще остались родственники, если их вообще можно так назвать.
Родня либо есть, либо ее нет. Иного не дано. — Не любите полумер, господин гном? — Брехта одаряет Двалина своей фирменной кривой ухмылочкой, медленно выходя из реки, словно сами воды держали ее там, опутывая незримыми нитями ноги. — Я тоже. Поэтому не считаю, что тех, кто не вспомнил обо мне после смерти родителей ни разу за все мои года, можно назвать родней. А теперь нам нужно набрать воды во фляги и напоить лошадей. Мне еще травы сушить...