Тень: Грани Страха

Боль. Описать ее всегда не просто. Если представлять ее, как нечто физическое, оформленное, то Гарольд назвал бы ее обломком, огрызком, что своими неровными и заточенными краями впивался не столько в плоть, а в то, что находится много глубже, пуская колючие иссушенные корни в самое нутро, прорастая — прямо как те сухие, безжизненные черные деревья, которые терзали землю у приюта. Но самое интересное было не это, а то, что у каждого боль имела свой вкус... по-своему уникальный. Вот только у боли самого Винтера не было вкуса. Его боль никогда не вписывалась, была лишней — по крайней мере, так ощущалось. Прямо как странная и непонятная пометка на полях в какой-нибудь богом забытой книге: непонятно, кто ее оставил, что имел в виду и хотел сказать. Что значила эта пометка? Для кого и для чего была оставлена? Ненужная никому она имела все шансы кануть в забвение, но стоит книге распахнуться, как взгляд сам собой спотыкается о нее — как Чарли Чаплин на банановой кожуре... глупо, бессмысленно, больно, но до странного смешно. 

Гарольд и сам не знал, зачем вмешался. Ведь еще до того, как рука легла на ручку двери, он ощущал жалящую сладость предвкушения Тома, щекочущий нёбо азарт и иссушающий горло страх. Коктейль был настолько силен и ярок, что Винтеру и правда захотелось пить. Собственное предчувствие шептало о том, что заходить сейчас не стоит. Переждать хотя бы пару минут — не так уж и сложно, верно? Но любопытство оказалось сильнее, оно всегда было сильнее. И дело было даже не в Томе и странной одержимости Гарольда им, которую мальчик вполне осознавал. Ему всегда было интересно соединять вкус, собственные ощущения и истинные причины появления этих эмоций, дополняя возникшую в голове картину. Именно по этой причине он все же надавил на ручку, проходя внутрь. 

Первое, что увидел — нож.

Да-да, тот самый из столовой. Похоже, Винтер оказался единственным, кто был свидетелем кражи от начала и до конца, но... не выдал. Можно было найти с десяток причин, чтобы пойти к монахиням и все рассказать. Это было совсем не сложно. Тем более, его, скорее всего, бы даже похвалили. Наверное, Чарли Смит ухватился бы за эту возможность. Но не Гарольд. Он не хотел быть «любимчиком», «лучшим воспитанником» и примером для подражания. Мальчишка считал себя, как и свою боль, лишь странной и корявой пометкой на полях. И не помнил, что когда-то было иначе. 

Винтер не знал точно, что именно задумал Реддл. Но предположения ему не нравились, если так можно было описать, что конкретно он испытывал. Мальчику казалось, что если догадки верны, и Том воплотит задуманное в жизнь, то все изменится. Самое странное во всем этом то, что Гарольд не знал, что именно скрывалось за словом «все» — настолько оно было широким и непроглядным, как полотно или чрезмерно длинная мантия, о подол которой, наступая на самые края, уже посеревшие от пыли, путались ноги при ходьбе. Еще одна банановая кожура? Не совсем. Тут другое. Эти возможные перемены пугали: то ли своей неизвестностью, то ли ощущениями, что они вызывали внутри: они были какими-то надрывными, отчаянными, вцепились когтями и не отпускали. Опираясь на это, мальчишка хотел остановить Тома, отговорить.

— Что ты... 

На самом деле, Гарольд и правда не знал, что именно тот задумал. Но когда вопрос стал обретать звучание, мальчишка будто бы понял. Нет, у него все еще не было четкого ответа. Зато была уверенность в том, что ответ слышать не хотел. 

— Что ты собрался с ним делать? Зачем он тебе? 

— Что из фразы «не твое дело» тебе не понятно? 

Грубо, резко и рублено. Том часто так говорил, но впервые в таком знакомом тоне Винтер чувствовал страх. Да, именно его. Глотку стало будто бы сушить сильнее, как будто бы мальчик зачерпнул ладонью горсть песка и проглотил, не разжёвывая, позволяя жестким песчинкам царапать гортань до кровоточащих ранок. Хотелось закашляться, лишь быть вытолкнуть тем самым это мерзкое ощущение из себя. 

Реддл боялся. Его страх чувствовался еще тогда, когда Гарольд стоял за дверью. Но сейчас... сейчас страх будто бы усилился, отдавая солоноватой паникой. Прямо как если слизнуть каплю холодного пота самым кончиком языка. Наверное, примерно то же самое чувствовали мыши, если наступить им на хвост. У них есть острое желание сбежать или защититься, но главное не это, а то, что Винтер невольно осознал то, что «наступил мыши на хвост» своим вопросом. И вроде Тома никак нельзя было сравнить с трусливым мохнатым и серым зверьком. Все же... Это было еще одно ощущение, которое не отпускало. Подобного сегодня в достатке.

— Только не говори, что... 

— Тогда не задавай вопросов! 

Реддл впервые повысил голос. А еще он дышал.... загнанно. Не задыхался, нет. Просто воздух хватал рвано, словно бы урывками, и цепко, как если бы в любой момент Гарольд мог схватить его за горло, отрезая тем самым доступ к живительному кислороду. 

Винтер хотел спросить что-то еще. Правда, хотел. Но мысли так и не собрались хотя бы в отдаленно стройный ряд, чтобы сформироваться в вопрос. Пришло осознание того, что ему попросту нечего было спрашивать. Такое ведь бывает... моменты, когда кончаются вопросы. Ведь, что бы ты ни спросил, ответы уже известны. И все становится каким-то глупым. Теряется смысл. 

Рывок вперед был неожиданным. Не только для Тома, но и для самого Гарольда. Это было что-то... инстинктивное. То самое, когда сначала делаешь, потом думаешь, хотя раньше ничего подобного за Винтером не наблюдалось. 

— Не делай глупостей, Том! 

— Единственный, кто здесь делает глупости, так это ты! — не уступал Реддл. 

Гарольд и сам удивился тому, с какой силой ухватился за рукоятку, раз до сих пор ее не выпустил. Том отказывался отпускать, но это было ожидаемо — не похож он был на такого человека, кто просто бы взял и отпустил, сдавшись. Он не из тех, кто способен сдаться и смириться. То, что сосед решился украсть нож и приложил к этому все свои силы, ярче всего это подтверждало. 

Неизвестно, чем бы все по итогу закончилось, но отвлек звук. Это был скрежет металла — именно он сопровождал открытие двери, тот самый момент, когда проворачивается ручка под ладонью, покорно повинуясь пальцам, ухватившихся за нее. И этот звук раздавался обычно за несколько секунд до того, как дверь откроется. 

Чувствовалась паника. Не его собственная, она принадлежала Тому. Гарольд мыслил более спокойно, словно бы наблюдая за всем со стороны. Наверное, именно поэтому ему было легче сообразить, что делать дальше в столь ограниченном обрывке времени. 

Винтер, недолго думая, решил воспользоваться моментом, когда Реддл ослабил бдительность, а вместе с ней и хватку. Мальчишка приложил чуть больше усилий и сделал еще один рывок, выхватывая нож, как раз в тот момент, когда дверь со скрипом явной неохоты и плохо смазанных петель начала открываться. Гарольд только и успел, что спрятать нож за спину, цепляя его рукояткой за пояс форменных штанов, скрывая все полами рубашки так, чтобы ничего не было заметно. 

Пришла смотрительница. 

Винтер переживал, что она заметила то, как он пытался спешно спрятать нож. И дабы хоть как-то придать себе «невинности», даже попытался улыбнуться, как однажды посоветовал ему водитель автобуса — впрочем, улыбка, наверняка, выходила у него не очень, а сейчас и вовсе получилась нервной, о чем подсказало отражение в зеркале, на которое оказался брошен быстрый косой взгляд. 

Вот только волновался он зря. Миссис Стерджис явно была не особо внимательна. Может, имелась и иная причина. Но ни странной нервной улыбки, ни невнятного мельтешения, когда только вошла, она не заметила... словно бы... словно бы у нее было много других забот.

— Через десять минут вас просили явиться в купальню, мальчики, — сообщила пожилая женщина. 

Эти слова подействовали на Гарольда сильнее, чем любые слова Тома. Они были словно бы удар поддых, со свистом выбивая весь воздух из легких. Ноги мальчишки будто бы враз ослабели, и пришлось приложить много усилий, чтобы на них удержаться. Захотелось убежать или... или хотя бы забиться в угол комнаты, согнув ноги в коленях, прижав их к себе, обнимая. 

Свой собственный страх не был привычен. Наверное, от того он и бил сильнее всего прочего. Ведь до того, как Винтер оказался в приюте Вула, собственные эмоции ни разу не были столь яркими. И это обрушивалось обухом прямо по голове, внося свои непредсказуемые коррективы в восприятие и ощущения. 

Смотрительница ушла, оставив мальчишек вдвоем. Дверь с щелчком закрылась. 

И этот щелчок возвращал в реальность. 

Эмоции слетели с лица Гарольда, как если бы на поверхность, где все до недавнего времени было расписано красками, плеснуть водой, смывая все.

— Почему ты не доложил ей о ноже? — прозвучало жестко, с ощутимым раздражением, а каждое слово буквально пропитано нервным напряжением. 

— Зачем? 

Гарольд и правда не видел смысла в том, чтобы докладывать. И дело даже не в том, что «быть стукачем» — не «почетно». Просто он знал, что сдавать Тома глупо, как, собственно, и красть нож из столовой. Учитывая все то, что якобы Реддл уже натворил, подобное может привести к чему-то еще более непредсказуемому. И вот это вот «неизвестное» отчасти пугало даже больше того, что их сегодня ждало. 

Раздражение и гнев — это особенно ярким потоком исходило от Тома. Нет, было что-то еще. Много «чего-то еще»... Но разобрать все на составляющие не представлялось возможным. И как раз-таки из-за раздражения и гнева, что собою перекрывали все остальное, смешивая все так, что это «остальное» распознать не получалось. 

— Ты мог сдать меня и, благодаря этому, не пошел бы в Гостевой Домик сегодня. Разве не этого ты хотел, когда думал нарваться на кулаки идиота-Джека?

Брови Гарольда невольно сдвинулись. Да и сам он дернул плечом — непроизвольное движение. 

Том был прав. Если бы Винтер его сдал, то у него появился бы шанс избежать похода в тот проклятый домик. Вот только это был всего-лишь «шанс» и не более. Никакой уверенности, что все действительно можно избежать таким не самым честным способом... не было. Поэтому в этом возможном поступке было больше неправильного, чем правильного. 

Именно поэтому Гарольд скользнул рукой за спину, чувствуя пальцами холод лезвия. И протянул нож рукоятью Тому. 

— Держи. 

Реддла не пришлось просить дважды. Он взялся за ручку, однако его взгляд был направлен лишь на Винтера: в нем легко читалось сомнение, как если бы тот в любой момент был готов к какому-нибудь подвоху. 

— И это все? 

 — Ребята еще не забыли, что ты убил кролика. Украсть нож из столовой после этого... — казалось, Гарольд смотрел Реддлу в глаза, однако это не так, ведь тот бы легко этот ответный на свой взгляд поймал... его сосед смотрел, куда угодно, но не на него, словно бы специально избегая встречи взглядов. — ...плохая идея. 

Удивление и неверие настолько ярко проступили на лице Реддла, что Винтеру даже показалось, что под давлением этого тот сделает шаг назад. Но.. этого не произошло. Лишь покачнулся с пятки на носок, поудобнее перехватывая нож в своей руке.

Гарольд перешел черту. 

Он это понял, когда сказал то, что сказал. 

Камнем преткновения стала одна из тех немногих вещей, в которой они сходились. Его сосед тоже считал Винтера лишь ничтожной пометкой на полях. И в отличии от самого мальчика, он об нее не спотыкался, даже взглядом, предпочитая наступить, придавить подошвой приютского ботинка, да посильнее. 

Именно так Гарольд и оказался на коленях. На самом деле, он думал, что Реддл не удержится и ударит ножом — слишком уж сильно тот сжимал рукоять. 

Но... нет. 

Боль. Та самая... без вкуса и запаха. Она краями того самого пресловутого огрызка впилась в тело, выбивая воздух из легких. Винтер старался держаться. Но ноги все равно подогнулись, опуская его перед соседом на колени. Не медленно и постепенно, нет. Все произошло в один момент. Просто... раз, и мальчишка словно бы лишился опоры под ногами. И рухнул вниз, на колени, которые тут же отозвались легкой болью, однако ее было недостаточно, чтобы перекрыть то, что испытывал Гарольд по воле Тома. 

Взрослые считают, что стоять на коленях — унизительно. Да и... Если так подумать, того же мнения придерживаются не только взрослые, ведь многие дети хотя бы из этого приюта были с ними согласны. Взять того же Джека — от чего-то Гарольд был уверен, что его не так-то просто убедить встать на колени, с большей вероятностью он сломает нос попросившему, и везет, если ограничится лишь этим — про него монашки частенько говорили: «Нет чувства меры.». Так вот... о коленях... Это же просто колени, верно? Твердая округлая кость на месте сгиба ноги, обтянутая кожей. Иногда они ровные и гладкие, порою сухие и заветренные, бывают как покрасневшими, так и бледными, а у детей они и вовсе чаще всего содранные, обработанные ярко-малиновой и до слез жгучей краской Кастеллани — «чтобы не было гангрены и ногу не отрезали», как говорили монахини. Самая обычная часть тела, если так подумать, но они могут оказаться полезной опорой... возможно, их можно использовать и иначе, если же да, то значит, Гарольд просто пока не дорос достаточно, чтобы об этом знать. В любом случае, мальчишка не видел ничего унизительного в том, чтобы опуститься на колени, даже если и перед кем-то. В конце концов, можно было споткнуться или не удержаться на собственных ногах. И вот... коленки упираются в пол. Где тут унижение? 

Однако если Винтер и оказался на коленях, закричать он не смог. Наоборот, не издал ни единого звука. Здесь можно было выпятить грудь колесом и задрать подбородок так, что взгляд упрется в серый потолок — «Гордый». Или все же сильный? Ни то, ни другое. Гарольд никогда не относил себя к гордецам. Чем ему гордится? Родителей нет, каких-либо только ему принадлежащих вещей тоже. Таланты может и были, но он и раньше не особо пытался назвать себя «единственный-в-своем-роде», а после встречи с Томом, мальчишка так себя назвать уже не мог. Сильный? Очень смешно. Вот Джек — сильный. Реддл? Тоже. А Винтер... нет, он совершенно точно не сильный. Так что, в чем-то, вероятно, его сосед был прав, называя его «дождевым червяк». Почему же мальчишка не кричал, если было больно? Конечно, ему приходилось сдерживать рвущийся наружу крик, что неприятно царапал горло, пытаясь прорваться. А все из-за не таких уж и толстых стен — внимание им сейчас было ни к чему, ведь тогда найдут украденный нож, после чего попадет им обоим. Но это не единственная причина. Еще? Гарольд не хотел кричать. Да, вот так вот просто. Не хотел и все. Не видел смысла. Этот крик не изменил бы совершенно ничего... может, даже сделал бы хуже — так думал Винтер. 

В какой-то момент все прекратилось. Винтер не знал, когда точно. Просто раз... и все закончилось. С губ невольно сорвался полузадушенный хрип. Гарольду даже показалось, что его издал не он сам, а кто-то еще. Вот только кроме него больше некому было его издавать. В комнате они были одни. Ножи же... не хрипят, верно? 

Реддл же уже повернулся к нему спиной.

— Поднимайся. Нам пора. 

Десять минут, отведенные им, уже почти истекли. Не стоило заставлять тех монашек ждать.

***

Гравий хрустел под подошвами приютских ботинок. Тело неприятно зудело после того, как смотрительницы со словами: «Чистота везде — вот, что вам нужно.», растерли кожу буквально до розоватого оттенка, который уже спал к этому времени, но неприятные ощущения остались. 

Шли мальчики медленно, будто бы пытаясь отдалить тот момент, когда они все же дойдут до домика для гостей. Их шаги не отличались твердостью или уверенностью. Возможно, ребята бы и вовсе остановились, но они чувствовали взгляд смотрительницы, которая стояла у входа в основное здание и смотрела им вслед, словно бы подозревая о возможности побега. 

Гарольд за весь их путь несколько раз оглядывался на Тома, который шел рядом, не отставая, но как ни приглядывался, нож так найти не смог. Впрочем, он с Реддлом и взглядом-то не встретился. Его сосед смотрел вперед как-то отрешенно и, казалось, думал, о чем угодно, но не о том, что их ожидало в том доме. 

Они оба замерли перед дверью, как тогда... в первый раз. Но сегодня Гарольд так и не смог постучать в дверь. Он поднял руку, но та, подрагивая, так и не смогла коснуться шершавой деревянной поверхности. 

Винтер сглотнул, выдыхая. 

Честно? Хотелось сбежать прямо сейчас. И плевать, что та тетка все еще наблюдала со ступеней приюта — это не ей проходить через все, это не ей чувствовать... страх, который удалось позабыть, сконцентрировавшись на том, что чувствовал Том, накатил с новой силой, почти подгребая под собой. Какой тут постучать... У Винтера даже вдохнуть не получалось. Он не мог пошевелиться. Внутри... внутри мальчишка будто бы куда-то падал с пугающей скоростью и ощущением того, что вот-вот и разобьется насмерть. Это чувство было настолько реальным, что даже то, что под ногами все еще твердая земля, никак не помогало. 

Стук раздался неожиданно. Ровно три раза. Не больше и не меньше. 

Кулак соседа прошелся странно решительно по двери, заставив Гарольда невольно вздрогнуть и отступить на шаг. Он со страхом и какой-то беспомощностью посмотрел на Реддла, но тот даже не обернулся. 

Дверь открылась. 

— Мои мальчики пришли...

____________________________________________________

Запах — первое, с чем столкнулся Том, едва дверь открылась. Да, «Джон Доу» появился перед глазами, но впереди него был именно его запах и запах того помещения, которое скрывалось за его широкой спиной. 

От мужчины пахло чем-то остро-сладким, но это лишь тонкие грани, обрывки, а не полная «картина», которая настойчиво забивалась в ноздри. Еще был пот. И не просто какой-то пот. Том почти физически ощущал, как его поры выделяли эту мерзкую солоноватую субстанцию, отдававшую чем-то копченым напополам с прогорклым маслом. А еще... еще не отпускал запах старого сыра или скисшего молока, смешанного будто бы с луковым соком или чем-то подобным — когда люди старели, этот запах неуловимо или же четко, становился их естественной частью... тут так же. Конечно, за его спиной были и другие ароматы, которые отчаянно рвались в импровизированный «бой», лишь бы перебить тот более яркий источник, который одним своим существованием исказил вечернюю свежесть, наполненную сладковатыми нотками привычной для Туманного Альбиона влажности. Реддл смог уловить более слабый запах жареного мяса с пропеченной картошкой. Почувствовал и алкоголь — он уже знал, как тот пах... миссис Коул не отказывала себе в стаканчике горячительного. Алкоголь всегда неприятно горчил ноздри: было в этом аромате что-то искусственное, неестественное, а оттого и раздражающее. Еще что-то горело. Воск. Да, точно. Это определенно был воск. Судя по всему, гость зажег свечи — свет за его спиной слегка подрагивал, будто бы дрожал. 

Еще стоя у самого порога, Том понимал, что эта ночь неправильная, словно бы вклеенная странная картинка в какой-то учебник, которая не подходила ни по смыслу, ни по содержанию всем тем словам, что были на страницах. Свечи — слишком дорогое удовольствие для приютских детей, как, впрочем, и жареное мясо с печеным картофелем. Да и алкоголь... его не должно было быть. Его во всем приюте можно было встретить лишь у Миссис Коул и то только потому, что она могла себе его позволить. 

Неправильно. Все неправильно. 

— Проходите-проходите, — его голос странно звенел от какого-то непонятного мальчику предвкушения. 

Крупная и влажная от пота ладонь легла на тонкое и острое плечо Реддла, покровительственно сжимая. Краем глаза мальчишка заметил, как плечо Винтера постигла та же участь. Только в отличие от Тома, Гарольд содрогнулся всем телом — спина напряглась, будто перед рывком, в попытке освободиться из неприятного живого капкана, но рывка все же не последовало. 

Дверь за ними захлопнулась, отрезая возможность побега. 

Реддл едва слышно выдохнул, осматриваясь. Его взгляд суетливо бегал по помещению без какой-либо определенной цели, но при этом цепляясь за детали, словно они могли подсказать, что будет дальше. 

— Что же вы стоите? Садитесь же скорее... 

Ладонь покинула плечо не сразу. Она как-то странно и словно ненавязчиво скользнула вниз, прямо на лопатку. Кончики жирных пальцев, больше напоминающих своим видом одутловатые сосиски, скользнули по самому краю выпирающей из-за мальчишеской худобы косточке. И лишь после этого ощущение чужой тяжести на теле исчезло. 

«Джон Доу» приглашающе указал рукой в сторону кресел. 

Неправильное приглашение. От него так и веяло невозможностью отказаться. А раз не было и шанса сказать «нет», то это приказ... и не важно, в какую обертку он завернут. 

Том не любил приказы, но подчинился. Выбора не было. 

Уже сидя в кресле, Реддл настороженно наблюдал за действиями мужчины, стремясь не упустить ничего. Он видел, как тот отошел от них, замерев у небольшого столика, где стоял самый обычный на вид белый пузатый чайник, из изогнутого носика которого вырывался пар. Рядом стояли две чашки, приготовленные явно заранее, но пока они были пусты. 

— Должен признаться, что сегодня чай получился особенно ароматным... 

Чай. 

Тогда был именно чай. После него Тому стало настолько плохо, что он даже едва добрался обратно до приюта, а после до своей комнаты. Слишком хорошо мальчишка помнил то ощущение удушающей слабости, после которого ноги едва держали, а сознание было не в силах оставаться ясным, словно становясь сонным. 

Реддл принял чашку. И даже наклонил ее так, что горячая жидкость коснулась плотно сомкнутых губ. На Винтера мальчишка в этот момент не смотрел, но уже после смог заметить, что в его чашке чая стало гораздо меньше. Он выпил. Выпил, несмотря на то что было в прошлый раз. Глупо. 

Конечно, нельзя сказать, что у Тома была стопроцентная уверенность в том, что с чаем было что-то не так. Скорее, собственное чутье, наложенное на то, что в прошлый раз здесь мальчишка не пил и не ел ничего, был только тот неправильный чай, после которого ему стало плохо. Себе и своему чутью Реддл привык доверять. Поэтому в этот раз он не сделал ни глотка. А стоило мужчине отвернуться, как вылил все в небольшую расщелину в кресле между сидением и поручнем — обивка все быстро впитала, словно страдая от жажды. 

Дальше, как и тогда, начался разговор о том, как ребята проводили время, пока вновь не представилась эта уникальная возможность собраться за чашкой чая. Том его не поддерживал. Ему нечего было сказать. К тому же он искренне верил, что «Джону Доу» совершенно плевать на то, что они делали до того, как переступили порог домика, где он остановился. Судить его за это сложно. Наверное, самому Реддлу на его месте тоже было бы все равно, чем там занимались какие-то приютские отбросы, пока те ему вдруг не понадобились. Однако хоть его не судил конкретно за это, поддерживать разговор не видел причин или смысла. К тому же Винтер справлялся и без участия Тома. Да, говорил тихо, неуверенно и явно больше хотел сбежать и спрятаться под собственной кроватью — жалкий трусливый червяк... — но все равно... он говорил. Этого достаточно. 

Реддл предпочел наблюдать за Винтером, улавливая малейшие изменения в его поведении. Хотел убедиться в своей догадке, что именно чай является ключевым элементом всего того, что здесь должно было произойти. 

И... 

Уже скоро догадка подтвердилась. 

Речь Гарольда замедлилась. Казалось, ворочать языком становилось для него все труднее. Да и его напряжение, из-за которого мальчишка вздрагивал от малейшего звука, словно исчезло, кануло в никуда — явно не было на него похоже. Ко всему прочему, моргать Винтер стал чаще, как если бы ему было тяжело держать глаза открытыми. 

Чай был неправильным. 

Пришла запоздалая мысль, что в глазах «Джона Доу» они оба выпили этот чай, а значит, и вести себя должны одинаково. Благо, мужчина пока был целиком сосредоточен на Винтере, буквально облизывая его своими мерзкими глазами-бусинами. Том решил воспользоваться этим и попытаться расслабиться, как и должен был, если бы тоже опустошил свою чашку. 

Вот только... «подумать» и «сделать» — вещи разные. Последнее никак не давалось. Собственное предчувствие никак не способствовало расслаблению. Тело было напряжено так, словно мальчишка был готов в любой момент давать отпор, что бы ни произошло. Тревога оголодавшим зверем вгрызалась в плоть, в то время как едкий, словно самая настоящая кислота, страх оплавлял кости. Колоссальных усилий стоило принять такое положение в кресле, которое хотя бы отдалённо подходило бы под определение «расслабленно». Даже пару раз словно бы случайно уронил голову, как обычно бывало с ним, когда сон буквально наступал на пятки — каждый раз после «падения» головы, мальчик вздрагивал всем телом, будто бы рывком приходя в себя. Честно? Хотелось верить, что у него все вышло убедительно. Но от чего-то Тому казалось, что сейчас он больше напоминал Гарольда, когда тот только учился улыбаться, и улыбка тогда выходила ломаная, натужная, неестественная. Наверное, в этот самый момент Реддл весь стал самым настоящим олицетворением того жалкого подобия улыбки. 

Том даже не сразу за своими попытками «не вызвать подозрения» заметил, что разговор прервался. И с трудом подавил в себе желание вцепиться своим внимательным взглядом в мужчину, наблюдая за ним. 

— Ты только посмотри, Гарри... 

Мерзкое сокращение. Такое же мерзкое, как и имя «Том». Слишком простое и обычное. Реддл невольно поймал себя на мысли, что имя «Гарольд» больше подходило его соседу, чем «Гарри». 

— Мы, кажется, совсем утомили своими разговорами малыша Томми, — вины в его голосе не слышалось ни грамма, все то же предвкушение, просто к нему добавилась ещё и какая-то затаенная радость. 

Значит, поверил. 

Затем послышался скрип половиц под тяжёлыми и грузными шагами. «Джон Доу» подходил к креслу. Мальчик этого не видел, но слышал прекрасно. Ещё пару таких шагов, и тот остановился. Из-за опущенной головы Том мог видеть лишь начищенные до блеска дорогие ботинки мужчины. 

— Ничего страшного, мой мальчик. Тебе не стоит бояться. Я хорошо о тебе позабочусь, — говорил он, скорее для себя, нежели для Реддла. — Если ты будешь хорошим мальчиком, все пройдёт хорошо. Тебе понравится, — продолжал мужчина. — Ты же будешь хорошим мальчиком, малыш Томми? 

Том ничего не ответил. Он не мог ничего ответить. Все потому, что все его силы были направлены лишь на то, чтобы в зародыше задавить ту ярость, что вскипела в нем. 

Этот тон... елейно приторный. Он буквально иссушал рот и глотку своей сладостью. Хотелось сглотнуть или выпить воды, лишь бы сбить тот отвратительный сахар, который буквально прилип к губам, нёбу, языку, обхватил плотным капканом зубы и теперь отчаянно старался проникнуть внутрь... в горло и дальше. Но была не только приторность, как у тех, кто приходил посмотреть на Тома, чтобы всерьез задуматься о том, чтобы его усыновить, а после полностью отказаться от этой мысли. Что еще? Тон был покровительственный, как и каждое его движение, взгляд. Еще в нем чувствовалась угроза, опасность — лишь на периферии, но от того обостренное до предела восприятие Реддла чувствовало ее наиболее чётко. 

Однако больше всего из себя выводил вовсе не тон «Джона Доу», как могло показаться, а слова, все то, что он говорил. «Мой мальчик» — это обращение повторялось особенно часто к обоим мальчишкам. В Томе зрела уверенность, что если потом он хоть когда-нибудь и от кого-нибудь услышит что-то подобное, то просто ударит этого человека, сделает все, чтобы он заткнулся, больше даже не посмев хотя бы в мыслях назвать его таким образом. А еще эти слова о том, что не стоит бояться, и то, что мужчина о нем позаботится. Реддл не знал, что тот задумал и собирался сделать, но был уверен, что такая забота ему не нужна, особенно если для этого надо было быть хорошим мальчиком — от одной мысли об этом хотелось скривиться... подавить этот порыв удалось с большим трудом. Ему не понравится. Что бы там ни было, ему не понравится — это он знал точно. И «малыш Томми» стало жирной точкой всему, удивительно подходя всему сказанному «Джоном Доу». Это обращение чуть не стало жирной точкой в терпении Тома, которым тот, в принципе, особо не отличался. Останавливало лишь взявшееся буквально из ниоткуда понимание того, что еще рано. Что именно «рано», Реддл не знал. Просто какой-то внутренний инстинкт, то самое пресловутое чутье сдавило плотным, почти режущим кожу жгутом, горло, отнимая такой нужный сейчас кислород. 

Мальчишка сдержался. Он не сказал ничего. Никак не ответил на прозвучавшее: «Ты же будешь хорошим мальчиком, малыш Томми?». 

Но этого и не требовалось. «Джону Доу» не нужен был ответ. Подтвердили это его руки, которые вскоре оказались на самом Томе, чуть ниже ребер. Они обхватили его и буквально выдернули из кресла. 

Хотелось вырваться. До темноты перед глазами хотелось вырваться. Лягаться руками и ногами, лишь бы его отпустили, даже если это будет значить падение на пол. Лучше уж так, чем не чувствовать под ногами надежной опоры — Реддл не привык быть в подвешенном состоянии. Премерзкое чувство. 

Без опоры Том, правда, надолго не остался. Его усадили на стол. 

Мальчишка все так же не поднимал свой взгляд. Его голова настойчиво оставалась опущенной, из-за чего не было видно до крови закушенной губы. 

Мужчина снова, прямо как тогда, оказался непозволительно близко. Его влажное и жаркое дыхание чувствовалось слишком отчетливо. Реддлу даже казалось, что с каждым выдохом изо рта «Джона Доу» вырывались капельки слюны, в следующее мгновение оседающие на коже — невидимые глазу, они ощущались всем телом. Их хотелось тут же стереть рукавом форменной рубашки, лишь бы не чувствовать. Мужчина же на этом не остановился. Кончик лоснящегося от жира крупного, даже мясистого, носа заскользил по шее, жадно втягивая в себя запах самого мальчика. 

Неправильно. Так не должно было быть. 

— Я... хотел... тебя еще... в прошлый... раз... — горячечный шепот больше походил на раскаленное железо. — Но мне не... не хватило бы... сил... на вас... обоих... — продолжал он. — Сегодня... сегодня... их хватит... 

Тому не нравилось то, что происходило. Произнесенные слова облепляли его, как грязь. Хотелось уже сейчас начать отскабливать свое тело самой жесткой мочалкой от этих слов, дыхания, прикосновений. Тереть-тереть-тереть, пока не проступит кровь, а кожу не избороздят алые полосы. 

— Сейчас-сейчас, мой мальчик... 

Руки «Джона Доу» переместились. Они спешно пытались сладить с пуговицами на форменной рубашке мальчика, расстегивая их. Те не сразу поддавались, не желая покидать петлицы: слишком маленькими были для больших и мясистых пальцев, которые не могли особо похвастаться ловкостью или проворством. В какой-то момент мужчина не выдержал, рванув полы рубашки в стороны. Пуговицы, вырванные с корнем, с тихим перестуком рассыпались по дощатому полу. 

— О... — выдох был тяжелым и грузным. — Ты... стоишь... каждого... пенса... 

«Джон Доу» склонился ниже. Так, что Том мог лицезреть его уже лысеющую макушку, что сальной кожей неприятно блестела в тусклом свете свечей. Широкий и мокрый язык коснулся кожи, заставляя мальчика содрогнуться всем телом. Кажется, он даже почувствовал, как тяжелая капля мутноватой слюны сорвалась с самого кончика и осталась на коже самого Реддла. 

Для мальчишки это стало чем-то вроде вспышки. Слепящей настолько, что казалось... после такого оборвется зрение. Звук словно бы отключили. 

Том сам не понял, в какое именно мгновение выхватил тот самый украденный из столовой нож, который все это время был прикреплен тонким лоскутом ткани к запястью и скрыт рукавом. Просто в какой-то момент он оказался у него в руке. И мальчик не думал дважды о том, что сделать. 

Мгновение. 

Лезвие будто бы само вошло в самую доступную и открытую часть большого тела напротив... в шею, словно бы прорезая подтаявшее масло. Нож почти сразу покинул «живые ножны», но лишь затем, чтобы сразу же, почти мгновенно вонзиться вновь. До ушей донесся сдавленный хрип. Снова и снова. Из терзаемого ножом горла вырывались мерзкие булькающие звуки. Снова и снова. Пока языком не ощутил явственный вкус крови, а дышать не стало труднее. 

Чужая горячая кровь, вырывающаяся рваными толчками из раны и из распахнутого рта мужчины, казалось, была повсюду. Она была на груди, ключицах, плечах и даже отметилась яркими алыми пятнами на ткани рубашки. Попала на лицо, вероломно ворвавшись в рот, но Том вовремя сомкнул губы и сжал челюсти, повернув голову резко набок, что не попало в нос, чтобы не захлебнуться. 

Нож выпал из чуть подрагивающих рук. Глухой стук от столкновения рукояти с половицами казался не просто громким, а оглушающим. 

Паника охватила Тома. Она продиралась словно бы из глубины, из самого нутра мальчика. Было единственное желание, которое отпечаталось слишком четко, впиваясь своими заостренными гранями в разум... желание освободиться. Казалось, если он не сделает этого, то попросту задохнется. Руки беспорядочно шарили по телу «Джона Доу», ладони упирались в огромные плечи, силясь столкнуть с себя неподъемную тушу, которая будто бы стала еще тяжелее. Мужчина придавил Реддла к столу всем своим грузным телом, которое теперь не двигалось, не дышало. Лишь кровь еще неспешно вытекала из раны. 

Неизвестно, сколько Том пролежал под «Джоном Доу», упираясь руками в плечи в тщетной попытке сдвинуть. Как вдруг почувствовал, что тело движется само. В голове вспыхнула искрой мысль о том, что нож выпал и находится слишком далеко... так, что не дотянуться, не достать. Руки все ещё продолжали давить на чужие плечи, но чисто по инерции, в то время как сам Реддл будто бы замер. 

Он... он ведь не мог... не мог быть ещё жив? 

«Джон Доу» продолжал двигаться, пока тяжесть его тела не перестала ощущаться. Мужчина кулем свалился на пол и больше не шевелился. Но не это волновало Тома. Взгляд мальчишки уперся в Гарольда, про существование которого он сам уже успел забыть. И вот сейчас тот стоял напротив, едва держась — удивительно, как и вовсе не рухнул. У него в ногах неподвижно лежал «Джон Доу».

— Это... ты? 

Глупо спрашивать. Если раньше и казалось, что мужчина все еще жив, то сейчас это странное наваждение рассеялось. Был только Винтер, который, судя по всему, вцепившись руками в пояс брюк «Джона Доу», стянул его вниз, хотя и не без помощи самого Тома. Удивительно, как ему хватило сил на подобное. 

Гарольд ничего не ответил, он лишь слабо кивнул, пошатнувшись. 

Реддл слез со стола. И взгляд его сразу невольно споткнулся о нож. Тот все также лежал на полу. От чего-то мальчишка был уверен, что рукоять все ещё хранила тепло его руки. Но это единственное, что сохранилось, напоминая о том, откуда был этот нож. Лезвие же больше не блестело чистотой. Кровь на нем сама собой притягивала взгляд. И Том некоторое время даже не шевелился. Просто стоял и смотрел. 

Медленно, но верно пришло осознание содеянного. Говорят, что убийство — не то, на что способен решиться человек так просто. Что ж... Может, и так. Но Том не чувствовал раскаяния или сожаления. По сути, он не чувствовал ничего к тому телу, что сейчас лежало без движения на полу. Это было странно и... неправильно, как и все в эту ночь. Единственными мыслями, которые были в его голове, внутренне звенящей безразличием, были: «Он заслужил это!», «Сам виноват!», «Я сделал то, что было необходимо!». И только последняя мысль отзвучала в голове, руки дрожать перестали. Пришла леденящая ясность. 

Шумный выдох. 

— Нас не должны застать так, — озвучил оглушающий итог Том. 

И посмотрел на Гарольда. Цепко и внимательно, будто искал что-то. Хотя... Почему «что-то»? Реддл искал осуждение, страх, презрение. Именно это можно увидеть на лицах тех, кто стал невольным свидетелем убийства, верно ведь? Но ничего из этого не было. В глазах Винтера была вымученная усталость. Казалось, произошедшее и вовсе никак его не затронуло. 

Том качнул головой, словно стряхивая что-то лишнее. Осуждает ли его Гарольд или боится — это и было тем самым лишним. Подобному сейчас было не место в его голове. Никто не должен был знать о произошедшем — вот, что было по-настоящему важно. 

Реддл пропустил тот момент, когда Гарольд приблизился к нему, а его руки ухватились за окровавленную рубашку. 

— Твоя... ру...рубашка... кровь... 

Еще не до конца пришедший в себя Том вздрогнул, отреагировав мгновенно: руками вцепился в запястья соседа, сжимая их, чтобы резко и с силой оттолкнуть. Этот толчок для Винтера оказался фатальным. Мальчик не смог удержать равновесие — ослабевшее тело не позволило. Ноги подогнулись, а сам он упал прямиком на задницу, нелепо взмахнув руками, из-за чего одна из свечей слетела со стола. 

Впрочем, запоздало, конечно, но и сам Реддл пришел к мысли о том, что с такой рубашкой смотрительницам показываться нельзя. Да и с «Джоном Доу» необходимо было что-то сделать. Нельзя же просто оставить его так? 

Запах гари неожиданно защекотал ноздри. Мальчишки повернулись к источнику. Им оказалась та самая свеча, которая по какой-то непонятной случайности не потухла во время падения. И теперь тот маленький огонек постепенно разрастался, опаляя штору. 

Первым порывом было потушить, остановить на корню зарождающееся пламя. И Том даже дернулся было в нужную сторону. Тут неподалеку стоял графин с водой на столе. Но Гарольд неожиданно помешал, останавливая вытянутой рукой. 

Взгляды пересеклись. Гневный — Реддла и уставший — Винтера. 

Все произошло в одно мгновение. Том просто понял, почему его остановили, хотя его сосед не сказал ни слова, не издал даже звука. Но Реддл все же понял, словно бы на какую-то долю секунды скользнул в чужую голову, просочился в мысли. И... понял, без каких-либо слов и пояснений. Им ведь нужно было сделать что-то с телом, верно? Лучше огня им точно не справиться. И если честно, Том был бы совсем не против, если в этом пламени исчезнет не только это тело, но и само место. Гарольд определенно считал так же.

Все должно сгореть.

Реддл стянул с себя рубашку. Его движения были резкими и рваными. Наскоро вытер чистой стороной лицо, шею и грудь — кровь еще не успела присохнуть к коже. А потом с какой-то даже брезгливостью бросил ее в огонь. Она должна сгореть первой. 

Пламя распространялось. Не мгновенно, нет, но сейчас его было уже не остановить. Маленький огонек свечи, который совсем недавно еще робко опалял штору, в какой-то момент накрыл ту голубоватой волной, а потом появились и первые языки пламени. Они как рыжие зверьки с угольно-черными хвостами из едкого дыма перепрыгивали с одного предмета на другой, постепенно пробираясь к двери, ведущей наружу. Могло показаться, что у огня был свой собственным разум, раз он с таким усердием пытался отсечь мальчишек от выхода. Но это не так. Пламя — стихия, не более. 

А им нужно было уходить. Уходить, пока они еще могли дышать. 

Вот только... 

Гарольд не мог подняться. Не было сил. Его тело явно не слушалось. 

Том замер напротив него. Хотя медлить было нельзя. Уже сейчас гарь все быстрее заполняла комнату, противно царапая горло. Но Реддл неожиданно даже для себя протянул руку, предлагая помощь, что явно было на него не похоже. 

— Поднимайся. Ну, же! 

Гарольд с удивлением смотрел снизу вверх, видимо, тоже не ожидая чего-то подобного. Под этим взглядом рука Тома дрогнула, но все же не исчезла. 

— Чего вылупился? 

Винтер все еще сидел на полу и смотрел на Реддла. От него тянулась тень, которая так же замерла, вытянув свою призрачную руку, чернея сильнее из-за распространяющегося огня. А Гарольд так и продолжал сидеть в этой тени, словно окутанный ею... будто бы... будто бы стал ее частью, сам стал его тенью. 

— Ты... 

— Я, — оборвал его Том. — Не надумай лишнего, Винтер. Просто не хочу привыкать к новому соседу.

С восходом солнца приют Вула был поднят по тревоге.

Смотрительницы обнаружили двух своих воспитанников...

...сидящими прямо на траве.

Они спали, прислонившись друг к другу...

...плечом к плечу.

to be continued...