Ключ от королевства

За те несколько дней, которые прошли после сражения у чёрного леса, я заново осознала слова Оберона: в этих краях без мага никому не выжить.

От стражников, конечно, тоже был толк: они оказались годны не только для парадов. Их мечи и пики очень удачно сослужили службу, когда из неприметной пещеры (которую, впрочем, Оберон нам заранее указал) толпой полезли, давя друг друга и толкаясь, существа, похожие на огромные отрубленные пальцы с короткими ножками у основания. Я при виде такого зрелища на секунду потеряла самообладание, а начальник стражи - ничуть не бывало: он ломанулся в самую гущу крошить и рубить, и «пальцы» скоро убрались, оставляя на поле боя трупы товарищей и орошая камни тёмно-коричневой кровью.

Но что могли сделать стражники, когда из расщелины перед караваном вдруг выплыла гигантская одутловатая фигура, с виду похожая на ожившую смертельную болезнь?

Оберон опомнился первым: его посох выстрелил белой мерцающей сетью. Сеть окутала чудовище. Подоспел Ланс, посохом поймал свисающую нить, натянул; Гарольд поспешил на помощь старшим. Я подскакала к Лансу - тот перехватил мой посох, зацепил им край сетки, снова сунул мне в руки и ускакал. Я осталась удерживать тоненькую нитку, на конце которой ворочалось в коконе существо-опухоль, чудовище-нарыв; от него веяло жутью и тоской всех больниц и кладбищ на свете. Я тянула и думала: что будет, если нить порвётся?!

Мы с Лансом и Гарольдом с трёх сторон тянули сеть к земле. Оберон на Фиалке носился кругами, заключая чудовище в горящую белую спираль. Страшная тварь съёжилась, смялась, как кусок газеты, скрутилась в жгут - и пропала, только туман растаял на том месте да опали на землю обрывки сети.

И что могли бы тут поделать стражники?

Дни проходили за днями. Я устала и измоталась. Дневала и ночевала с посохом в руках, ежесекундно ждала нападения - с неба, со спины, из-под земли. Нервное напряжение давало себя знать: однажды я чуть не убила Гарольда, который внезапно вышел в сумерках из-за камня.

- Ты чего?!

- Ничего. - Я опустила посох. - Извини...

Казалось, конца-края не будет этим гадким чудесам и подлым опасностям, - когда однажды в полдень мы вышли на зелёную лужайку возле самого обыкновенного зелёного леса. Пели самые обыкновенные птицы, паслись белые козы, и самый обыкновенный мальчишка (ну, может, не совсем обыкновенный - у него были перепонки между пальцами) вытаращился на нас с изумлением и ужасом.

- Ну вот, - с облегчением сказал Гарольд.

В караване за нашими спинами заговорили громче, засмеялись, кто-то запел. Я подумала: может, это и есть та новая земля, которую искал Оберон? Может, тут и остановимся?

Этот мир обступали гребни зубчатых скал. Текла река, довольно широкая, спокойная, впадала в озеро. Стоял на холме посёлок; навстречу нам выступило местное начальство: седой старик, неловко поддерживающий собственную бороду, и толстая чернявая женщина в красивой шерстяной накидке.

- Мир вам, - сказал с поклоном Оберон. - Даст ли эта земля пристанище и отдых странствующему Королевству?

Они называли себя речными людьми и возделывали на дне реки какой-то особый подводный злак. Жили не так чтобы очень богато (речка была маленькая, всех не кормила, постоянно случались споры из-за подводных наделов), но и не бедно: в лесу водились птица и дичь, в озере рыба, на берегах рос лён, паслись козы. Работали семьями, старейшину выбирали сообща - в общем, жили себе не тужили, разве что чудовища из окрестных гор порой утаскивали зазевавшегося пастушка.

Нас встретили со всеми почестями, на какие были способны. Когда мы шли через селение, нам кланялись в пояс, а некоторые особенно впечатлительные валились ниц; не могу сказать, чтобы мне это нравилось. О чём можно говорить с человеком, который, не успев поздороваться, падает в пыль лицом?

Нас, магов, звали поселиться в доме старейшины, но я сразу сказала, что не пойду. Чтобы он мне кланялся всё время? Лучше я с караваном, на травке, на опушке леса: после долгой дороги по камню трава казалась мягкой, как облако, лес светлым и звонким, будто серебряный колокольчик, и ничего не хотелось - только дышать и наслаждаться жизнью, чувствовать и понимать, что вот оно, счастье.

Гарольд тоже отказался от комфортного ночлега. Ланс остался с королём; высочества разделились: пятеро выразили желание ночевать под крышей, в лучших и богатейших домах селения. Эльвира - а кто же ещё? - решила спать в карете.

Вечером разожгли костры. Как я соскучилась по большому огню! В походе, экономя топливо, жгли едва-едва, чтобы только кашу сварить. А здесь - наконец-то! - сложили целые горы хвороста, подожгли, и я вспомнила единственное своё лето в лагере: отряд у нас собрался на удивление приличный, никто никого не дразнил, и, обмениваясь адресами в конце смены, мы плакали возле такого вот костра...

Мы сидели у огня со стражниками (сдружились за время похода, всё-таки братья по оружию). Правда, я скоро заметила, что мешаю им. То один, то другой запинался и обрывал наполовину сказанное слово: они стеснялись ругаться при мне! Вот ещё церемонии: наши мальчишки ни капельки не стесняются...

Больше всех следил за приличиями один парень, белобрысый, коренастый. Он так яростно шикал на всех, что разговор у костра скоро совсем прервался. Я заёрзала: может, мне уйти?

А тут пришёл из селения мальчик-пастушок, босой. Его длинные перпончатые ступни были похожи на розовые поцарапанные ласты. Стражники стали угощать его чем-то, и я, воспользовавшись заминкой, отошла от костра. Пусть чувствуют себя свободно.

Темнота мне была теперь нипочём. Я остановилась на берегу озера; вода лежала тихой плёночкой, и только покачивались на волнах цветные поплавки - межевые знаки, обозначающие, где чей надел.

Один поплавок двигался. От него полукругом расходилась волна...

Два поплавка!

Они купались вдвоём!

Я потрогала воду кончиками пальцев. Бр-р. Холодная.

У меня и в мыслях не было ни за кем подсматривать. Просто, уж если ты маг дороги, у тебя сами собою обостряются зрение и слух. Тем более ночью; я отошла подальше и села на траву.

Они выбрались на берег, не глядя друг на друга. Быстренько оделись. Я в это время деликатно разглядывала слизняка, ползущего по стебельку ромашки.

- Посмотри, какое небо, - сказал принц.

Я тоже посмотрела вверх. Луны не было, зато горели звёзды. Именно горели: их было здесь мало, но каждая сияла, как небольшой прожектор.

- Мне кажется, это твои глаза смотрят на меня сверху, - сказал принц.

Я вспомнила слова Оберона: «Если не будет Королевства - ни один влюблённый не скажет: её глаза как звёзды. Он скажет: у неё богатый отец, женюсь-ка я...»

Но принц-то каков! Я-то думала, что у них с Эльвирой - война!

- Ты преступник, - сказала принцесса. - Государственный преступник. И я - преступница. Скажи, тот белобрысый парень в страже - он в самом деле...

- Да. Он не любит об этом говорить. Но он палач, а не стражник. И я видел его работу.

- Правда?!

- Это было до того, как ты к нам пришла. Дело о государственной измене.

Сделалось тихо.

- Александр, - наконец сказала Эльвира. - Я согласна умереть. Если мне предложат выбирать, быть с тобой или...

Я потихоньку улеглась в траву. Влюблённые вздохи - не по мне, я их по телевизору в сериалах наслушалась, скукота, короче. Но о каком преступлении они говорят? И при чём здесь палач? И не того ли белобрысого они имеют в виду, что не давал стражникам браниться при мне?

Если дать сейчас знак, что я здесь, - выйдет просто неприлично. Один выход - подождать, пока они уйдут. А пока уши заткнуть, что ли?

- Ты доверяешь Лене? - спросила Эльвира.

Вот и затыкай после этого уши!

- Совершенно, - сказал, подумав, принц. - Она благородный человек.

- Но ведь она предана Оберону?

- Разумеется. Но она уже имела множество случаев на меня донести - и не сделала этого.

- Если она узнает нашу тайну...

- А что нам скрывать? За нами - естественное человеческое право на жизнь и судьбу. Кто сказал, что Королевство - превыше всего? Королевство, а не наша любовь?

И они стали целоваться при звёздном свете. Я легла на пузо, закрыла глаза, опёрлась подбородком о ладони: имеют же влюблённые люди право на уединение?

А вот что у них за тайны - подумаем завтра.

Назавтра выяснилось, что поселение речных земледельцев не подходит для Королевства. Собственно, это всем было сразу понятно, кроме меня.

- Мало места, - сказал Гарольд, видя моё разочарование. - Это же тупик, понимаешь? Где тут город строить, какой тут порт, на мелкой-то речушке? Хутор, одним словом.

- Тут скалы кругом красивые...

- Одних скал мало! Мы должны выйти на берег моря.

- Так что нам - снова тянуться через эту пустошь?!

Гарольд сдвинул брови:

- Ты присягала на верность Королевству? Через пустошь, через что угодно, под землёй, если прикажут!

Так можно всю жизнь проходить, подумала я обиженно. Но вслух ничего не сказала.

День мы провели, отдыхая. Стражники соорудили удочки и ловили рыбу на берегу зеркального озера; я присматривалась к белобрысому. С первого взгляда он не отличался от прочих, но, если призадуматься, кое-какие различия всё-таки находились. Например, у него не было герба на плаще. И вооружён он был не мечом, как прочие, а топором странной формы. Этот топор болтался у него на спине даже тогда, когда он азартно следил за поплавком...

Он палач?

В каждом Королевстве должен быть палач? Неужели Оберону случалось выносить смертные приговоры?

И что за тайна у принца и Эльвиры (кроме того, естественно, что они целуются при звёздах)? Целоваться - дело нехитрое, вряд ли за это рубят головы. Но почему они говорили о преступлении?

Эх, если обо всём задумываться - мозги засохнут. Влюблённые всегда молотят чушь. Это и в сериалах показывают; я решила не заморачиваться ерундой.

Попросила у белобрысого удочку на полчаса - и вытянула огромную серебряно-розовую рыбину.

В тот же день оказалось, что не только я хотела бы остаться здесь, на лужайке, не только мне сводит челюсти при мысли о новой дороге в никуда, по никудышным землям. Из поселения, где отдыхали принцессы, был послан гонец к королю.

Гонец до короля не дошёл (местные вообще робели и не осмеливались приближаться к шатру), а передал письмо первому встреченному человеку из Королевства. И этим человеком, как назло, оказалась я: сняв сапоги и подвернув штаны, я бродила по щиколотку в воде, пытаясь поймать нежно-розовую лягушку, которая никак не давалась в руки. Это была необыкновенная, резвая и красивая тварь, она будто дразнила меня, всякий раз выскальзывая из-под пальцев. Наконец я захватила её двумя руками - вместе с пригоршней донного ила, вместе со стебельками травы и мелкими камушками, но поймала-таки! Лягушка была здесь, она возилась и щекотала мои ладони, оставалось только вымыть её, как старатели вымывают золото из песка, и рассмотреть...

- Господин! Добрый господин, маг дороги!

Я обернулась. Плечистый дядька, усатый, серьёзный и одновременно напуганный, держал в перепончатых лапах свёрнутый трубочкой лист.

...Письмо не было запечатано, и по дороге я его случайно прочитала. Их высочества Ортензия и Алисия уведомляли короля Оберона, что измучены дорогой, восхищены миром речных жителей и намерены остаться здесь навсегда, вне зависимости от того, какое решение примет Королевство.

Оберон был у себя, и его, по счастью, не отвлекали никакие важные дела. Я нерешительно вошла в шатёр и остановилась у порога.

- Что случилось, Лена? Кто тебя напугал?

Я протянула ему письмо. Вот уж не думала, что придётся выступать в роли почтальона Печкина. Оберон просмотрел письмо сперва мельком, потом ещё раз, внимательнее.

- Ты прочитала?

- Случайно. Оно развернулось...

- Брось, я не собираюсь тебя ругать. Что ты такая нервная?

- Вы же не отрубите им головы... за измену?

- У тебя прямо мания - всем рубить головы. Послушай: если бы Алисия и Ортензия хоть на минутку поверили, что я их здесь оставлю, они не написали бы такого письма ни за какие коврижки. Ну подумай, что им тут делать? Быть смирной женой при донном земледельце ни одна не согласится. А принцессы здесь не нужны - нет такой должности, понимаешь? Так что это письмо - каприз в чистом виде, ещё одна попытка привлечь внимание Александра...

Он выглянул из шатра и приказал кому-то:

- Позови принца. Быстро.

Ответом был удаляющийся топот.

- Спасибо, Лена, - вернувшись в шатёр, король бросил письмо на низкий столик. - И не забивай себе голову ерундой... Завтра мы выступаем. Постарайся как следует отдохнуть.

Принц вышел из шатра красный как рак, чем-то очень недовольный. Вскочил на коня и ускакал; через час все пять принцесс, накануне ночевавших в селении, были водворены на место.

После ужина меня опять вызвали к королю. Оберон был в шатре не один: в одном из раскладных кресел сидел, виновато улыбаясь, наш трубач. Он был без сапог, правая нога обмотана тряпкой, и бурые пятна на серой ткани становились всё больше.

- Несчастный случай, - сказал мне Оберон. - Вот что бывает, если упражняться в фехтовании, хлебнув перед этим вина... Да перестань! - Это трубачу, который виновато опустил голову. - Я же тебя не ругаю? Лена, - это мне, - ты, надеюсь, знаешь в общем, как устроен человек?

- Ну да, - в горле у меня почему-то пересохло. - Кости там, вены, артерии... в животе желудок и печень, в груди - сердце, в голове - мозги...

- Мозги - это замечательно, - сказал Оберон без улыбки. - Сращивать кости тебе рановато, да и необходимости такой, по счастью, нет. Рассечены мягкие ткани, повреждено сухожилие. Осторожно собираем всё обратно, перед тем обезболив. Давай.

Трубач принялся разматывать ногу; я смотрела на него в ужасе:

- Как? Я?!

- Маг дороги обязан врачевать раны, - сухо сказал Оберон. - До сих пор обходилось. Но что-то мне подсказывает, что наше везение - ненадолго. Возьми посох, направь на повреждённое место, представь, что у тебя немеют ладони.

Трубач вытянул окровавленную ногу - и тихо охнул.

Боюсь крови. У меня от одного её вида в глазах темнеет. Я глянула на рану - и тут же отвела глаза. Желудок, запрыгав, поднялся к самому горлу.

- Ему больно, между прочим, - тихо сказал Оберон. - Очень. Ты когда-нибудь резала себе руку или ногу?

Я только палец однажды резала. Не помню боли - помню страх...

Взявшись за посох, я поднесла красно-зелёное круглое навершие к изуродованной, расползающейся ноге.

- Немеют ладони, - всё так же тихо подсказал Оберон.

Руки, сжимающие посох, одеревенели. Трубач вдруг перестал улыбаться, вздохнул сквозь зубы... И обмяк в кресле. Расслабился. Я только теперь поняла, как он был до сих пор напряжён.

- Умница, - тихо сказал Оберон. - Соединяем ткани, начиная с самых глубоких. Видишь сухожилие?

Я выбрела из шатра на слабых ногах, ощущая себя мясником и почти героем. Трубач вышел вслед за мной. Он почти не хромал и говорил без умолку. В голосе его было колоссальное облегчение, а слов я не понимала. Да разве они имели значение, слова?

Вечерело. Розовые лягушки светлели, как жемчужины, на тёмно-зелёных листьях кувшинок. Услышав их кваканье, любой соловей удавился бы от зависти: это был не «лягушачий хор» в обычном понимании слова. Это был настоящий музыкальный ансамбль, меняющий мелодии, я всё высматривала в камышах дирижёра...

Интересно, здесь, наверное, нет цапель? И вообще никаких естественных лягушачьих врагов? С таким бесстыдным цветом их же видно за версту!

- Здорово поют, - сказала Эльвира за моей спиной.

Я поздоровалась.

- Добрый вечер и вам, Лена... Я ушла из кареты. Там рёв да сопли. Как будто сразу не было ясно, чем закончится эта их провокация.

- Мне тоже не хочется ехать, - сказала я честно. - Но ведь и оставаться здесь тоже...

- Кто бы спорил. - Эльвира печально вздохнула. - Вы не видели принца?

- Нет, - я почему-то встревожилась, - а что?

- Бродит где-то в одиночестве, - в голосе Эльвиры опять обозначилась злость. - Когда у него неприятности - он обижается на всех. Особенно на меня.

- А какие у него неприятности?

Эльвира покосилась на меня, будто решая, говорить или нет.

- У принца, Лена, одна большая неприятность - он не похож на отца. Не выдерживает никакого сравнения с Обероном... так ему кажется. Собственно, так ему и внушалось с детства. Он робкий, слабовольный, мягкий. Но главное - он не маг. А Оберону хотелось, чтобы его сын был волшебником.

- Ну, - пробормотала я растерянно, - его величество всё равно любит...

- Конечно. Но вполовину меньше, чем любил бы сына-мага, похожего на него самого. Разве это не ясно?

Я молчала. Лягушки пели, заглушая Эльвирины вздохи.

- Вы не думайте, Лена... Я прекрасно понимаю Оберона: король не может быть сентиментальным. На нём такая ответственность... Она оправдывает многое. Скажем, он может себе позволить взять чужого ребёнка из чужого мира, поставить себе на службу, подвергнуть смертельной опасности...

- Я не ребёнок! И я сама выбрала...

- Разумеется. Вы сами. У Оберона всегда так получается - само собой. Нет, Лена, не обижайтесь на меня! И не обижайтесь на Александра, если вам покажется, что он ведёт себя глупо. Представьте, каково это: постоянно ощущать свою никчёмность рядом с блестящим родителем!

Из лягушачьего хора вырвался одинокий голос солиста. Звук вился, становясь всё прозрачней и тоньше, пока не оборвался вдруг обычным хрипловатым «Квак!».

Я провела носком сапога по влажной траве:

- Принц... Э-э-э... Разве его величество...

- Его величество - полководец во главе армии. В военное время. У него есть много других занятий, кроме как щадить нежные нервы принца. - Эльвира грустно покачала головой.

- Но мы ведь придём на новое место? И Королевство отстроится заново? И принц сможет жениться...

Я чуть было не ляпнула «на вас», но вовремя прикусила язык.

- Может быть, - согласилась Эльвира безо всякой уверенности. - Будем надеяться, Лена. Будем надеяться.