prologue
Солнце лениво опускалось за горизонты Лос-Анджелеса — города сказочных грёз, тайных грехов и больших денег. Города для красавиц и богачей, города для звёзд, которые падают ни с неба, а выходят из конвейеров кинопроизводства, фотостудий и трейлер парков.
Под тенью высоких пальм, вскинувших свои зелёные причёски к майским безжалостным лучам, на зелёной гладко-выстриженной траве посреди искусственных розовых фламинго позировала красивая маленькая девушка, одетая в стиле шестидесятых, имитирующая Одри Хепбёрн — молодая актриса театра и кино — Лили Элизабет Дэрлисон. Неделей ранее был отснят её первый фильм: документальный, — с подробной историей жизни великой кинодивы и иконы стиля в чёрном элегантном платье.
Девушка была задействована в художественных эпизодах ленты — нужно же было как-то оживить ту, что нуждается в памяти, — а данная леди подходила как нельзя лучше, по всем параметрам. «Ещё немного», — говорил фотограф уставшей Лили, разморённой от жары и усталости. Не только физической, но и моральной. Она привыкла отдаваться сполна: делу, искусству, любви, но сейчас — силы покидали её, это было видно невооружённым глазом. Когда «экзекуция» была завершена, — как окрестила Лили Дэрлисон фотосессию для промо-фото и плакатов, — девушка выдохнула полной грудью и последовала за загорелым режиссёром с серыми безмятежными глазами, окружённым парой надоедливых старлеток на высоких шпильках, которые раздражали Лили не меньше, чем камеры на расстоянии двух сантиметров от лица.
Подписав все нужные бумаги и получив обещанные деньги в отеле неподалёку, мисс Дэрлисон отказалась от вечеринки в честь окончания съёмок. Ей не хотелось задерживаться здесь ни минутой дольше. Она чувствовала себя разбитой, потерявшей опору под ногами. Приняв холодный душ, Лили переоделась, после чего сразу же поехала в аэропорт — билет у неё лежал ещё с марта, с самого начала съёмок, она знала, что не захочет ни дня задержаться в «городе ангелов».
После того, что ей пришлось увидеть, ей стало ещё тяжелее переваривать киноиндустрию. Ни раз в минуты уединения она сравнивала кино и театр, — и последний всегда выигрывал. Но тот единственный, который она любила, — тот, что жестоко изгнал её в самый тяжёлый момент её жизни — больше не изъявлял желание принимать обратно. Один раз она отказалась от гордости и, придя в него, просила о втором шансе, но это было тщетной попыткой.
«За что они со мной так?» — думала практически каждый день мисс Дэрлисон, — «Это оставшееся недовольство моей тогдашней голодовкой? Ох, как глупо. Слишком дрянное оправдание. Они прекрасно знают, что это уже в прошлом. Скорее всего, по той причине, что Марсель перестал спонсировать театр, когда меня выставили за дверь, не оставив ни единого шанса...».
Увидев, что Лили стала задыхаться в своих раздумьях без работы и цели, Марсель предложил Лили помощь: он снова хотел начать снабжать театр деньгами, но получил жёсткий отказ. Гордая девушка выбрала съёмки, которые не обещали много славы, но могли занять её на пару месяцев, а также принести увесистый заработок впервые за всю актёрскую карьеру. Но самое главное — спасение от того смертельного одиночества, тёмные краски которого порой ретушировались Марселем и Дэйзи. Девочке она долгое время была особенно нужна, однако вернувшийся Альберт постепенно стал вытеснять её опеку.
Да и сама Лили в моральной поддержке нуждалась не меньше: она кормилась надеждами и ожиданием, — некоторое время только этим, — и ей нужна была забота, которую, безусловно, с особым трепетом дарил Марсель, несмотря на свою каждодневную занятость с компанией, ресторанным бизнесом и делом Дориана, — да-да, он взвалил на себя ещё и ответственность по восстановлению «Grindellte Company». Лили ни раз была свидетельницей того, как Марсель приходя после очередного весёлого денька засыпал прямо на диване с ноутбуком на коленях. Ей было искренне его жаль, а ему жаль её, — она понимала, что спокойно Марсель не может смотреть на то, как она страдает: именно поэтому Лили и согласилась на съёмки — чтобы дать Марселю хоть немного выдохнуть. Но он писал ей и звонил каждый день. Он стал ей братом — такая резкая противоположность Шону. Он стал ей другом, о котором можно только мечтать. При всём при этом, он оставался для неё загадкой — она искренне не могла понять, почему у такого умного, понимающего, очень привлекательного парня не складывались постоянные отношения. Она знала о ране на его сердце. Но ей было неведомо, что предательство, высеченное на груди шрамом такого мужчины, как Марсель, может так долго кровоточить.
Она была счастлива от мысли, что скоро увидит его, он являлся для неё во многом спасением. Два месяца назад, летя в самолёте в ярких лучах солнца, она мечтала о возвращении в серые клубы небес элегантного Сиэтла. Совсем немного и они встретят её: вовлекут в свои быстротечные бушующие прохладные будни, — от этого предчувствия у неё захватывало дух..., но на глаза снова и снова накатывались слёзы. Её любовь была по-прежнему за тысячу вёрст. От этого осознания она вдруг поняла, что этот город по-прежнему будет для неё хранителем боли, пустыми декорациями, с бесцветными толпами людей, снующими из одной области в другую. Он далеко. Но она ждёт. Она ждала и будет ждать, потому что та любовь, что зародилась в её сердечке практически год назад — по-прежнему цвела и пускала росточки в её сердце, она заполнила всю её, стала основным движущим чувством в её жизни. Она знала все последние новости: следствие возобновилось, видео проверяется экспертами, Дориан Грей встречался с психиатром и его физическое, моральное и нравственное состояние в отличной сохранности. Главное, чтобы он был живым и здоровым. Главное, чтобы он любил её. Она втайне от всех писала ему письма. Но в ящик их не опускала. Она хотела ему всё это сказать, глядя в глаза — исполненные чистоты, честности и строгости. Исполненные любви. Исполненные искренности. Ей не хватало его аромата в воздухе. Ей не хватало его рук и губ. Но больше всего ей не хватало его взгляда и голоса, способных прошибить её насквозь и вспороть до нутра.
Девушка в джинсовой oversize-куртке плотнее вжалась в сидение и подогнула под себя ноги, — рост в сто шестьдесят с лишним сантиметров это позволял. Сделав глоток воды из пластиковой бутылки, Лили усталым взглядом проводила калифорнийский пейзаж, а затем достала мобильник и ещё раз перечитала все сообщения Марселя с «последними новостями»:
— «Судья Грасс сообщил, что следствие идёт полным ходом. Мы на правильном пути».
— «Экспертиза положительна. Видео принято».
— «Дэйзи нашла в себе силы дать показания. Это помощь делу — «колоссальная», как сказал Грасс».
— «Дориан жив и здоров. Шоковое состояние прошло, психотерапевт Шелдон нашёл с ним контакт. Думаю теперь, когда Дориана будут опрашивать, он не будет вести себя, как идиот (то есть: не будет брать всё на себя)».
На последнее сообщение мисс Дэрлисон закатила глаза, но от широкой улыбки не удержалась. Тепло медленно разливалось внутри души. То, что Марсель величал своего брата идиотом, не только не отменяло того, что он безумного его любит, но ещё и бесконечно убеждало в этом. Надежда. Господи, как она была сильна внутри маленького тела Лили! Она всегда жила в её сердце, она не покидала её ни на секунду, а каждый раз, когда она перечитывала каждую из этих строчек, всё внутри трепетно сжималось, по коже бежала дрожь. Каждый намёк, каждый шаг, который хоть как-то обещал возвращение Дориана, был для неё драгоценным камешком, которые она бережно укладывала в потайной сундучок своей глубокой души.
Лили закрыла глаза. Она старалась думать только о хорошем. По крайней мере, дело движется, а не стоит мёртвым грузом как в самом начале, на протяжении нескольких мучительных месяцев. Она пыталась понять, чем теперь судьба её удивит, что она будет делать, коротая очередные часы в ожидании того единственного, того своего мужчину, которого она любила больше, чем кто-то только может представить. Благостные мысли о том, что он будет, обязательно будет близко, рядом с ней, медленно застилали глаза туманом, а на веки клали тяжелый сладкий груз сна. Проснулась она уже тогда, когда время шло к посадке. Вечерние огни Сиэтла были еле-еле видны из-за тумана: одинокий город переливался миллионами огней — он ждал её, как ждёт верный любовник, это она поняла по тут же начинающему накрапывать дождю, орошающему металл лайнера. После горячего солнца Калифорнии, жгущего без устали, этот климат был для неё глотком свежего воздуха, но вместе с тем таким родным и знакомым. Озябшая во время выхода из самолёта, она пыталась согреться в просторном автобусе, перевозящем пассажиров в аэропорт, с помощью людской толпы и теплообмена, но выходило это отвратительно. Всего без двадцати минут три часа полёта, а кажется — разные полюса. Она надеялась на память мистера Марселя Грея, который обещал её встретить, — а кроме этого, привезти что-то потеплее свободной джинсовой куртки. Ёжась от холода, девушка протиснулась сквозь толпу за своим компактным чёрным чемоданом и сняв его с ленты, поправила джинсы и быстрой, уверенной походкой вышла из зала получения багажа в зал ожидания.
У дверей её ждал Марсель с букетом белых лилий — оставив чемодан, Лили бросилась ему на шею. Не ожидавший таких тёплых объятий, Марсель широко улыбнулся и крепко сжал её в своих руках в ответ. Он скучал по этой маленькой забавной девчонке, — в которой он видел именно девушку, а не «плодоноску», — а таковыми он видел всех, кроме своих сестёр. И Лили. Она звонко поцеловала его в щёку.
— Как долетела? — с широкой улыбкой поинтересовался Марсель Грей, — Цела, руки-ноги на месте, брюки на заднице смотрятся блестяще...
— Марсель! — Лили прекратила кружиться и распевать на весь аэропорт: «Я в Сиэтле!», чтобы шуточно замахнуться на смеющегося красавца в чёрном костюме. Он поцеловал Лили в щёку и протянул ей цветы.
— Мадемуазель, прошу принять скромный букетик, — он хитро улыбнулся, — Лилии для Лили.
— Спасибо, ты ужасно мил, — рассмеялась она, принимая букет, — А ты не привёз мне ничего потеплее надеть?
— Эм...
— Всё ясно, Марсель, — закатила она глаза.
— Я не привёз, а вот он, — Марсель посмотрел Лили за спину, сдерживая улыбку до ушей.
Разве она могла подумать, что сегодняшнее возвращение домой обещает ей столько счастья? Нет, она не ждала... Это как гром среди ясного неба, как солнечный удар. Лили не решалась обернуться. Сердце бешено стучало в висках и разрывало грудную клетку, пока она смотрела в глаза Марселю. Ей казалось, если она сейчас обернётся, всё тело превратиться в пепел и опадёт на кафель аэропорта. Крепко сжав заледеневшие пальцы в кулаки, она почувствовала, как на плечи, прямо поверх куртки, ложится малиновая ткань плаща. Девушка тяжело сглотнула, борясь с волнением и медленно повернула голову назад. Пред ней стоял он. Коротко стриженный, с огромными немыслимо синими глазами, в которых плескалось счастье, боль, трепет, волнение и... любовь. Лили смотрела на него, не чувствуя под ногами земли, не чувствуя воздуха. Руки обронили лилии. Она резко обернулась, забыв про плащ, что тут же накрыл букет, и запрыгнула на Дориана, который ждал этой секунды почти год, долгих чертовски тяжёлых одиннадцать месяцев. Обхватив ногами его талию, а тонкими рукам шею, Лили напряглась до предела, до боли стискивая его собой. Она заплакала навзрыд, как маленький ребёнок, плотно зажмурив глаза и судорожно дыша. Сильные руки обвили её хрупкое почти прозрачное тело, а губы прижались к волосам, пахнущим орехом и лавандой. Он втягивал аромат своей любимой. Ему казалось, всё его нутро наполняется невиданной ранее любовью и силой.
Марсель Грей с ухмылкой присел и поднял букет, закутав его в плащ, как ребёнка. Он знал, что для них обоих — сейчас ничего не существует, однако нашёл в себе силы посмотреть в глаза Дориана, застеленные влажной пеленой. Он молча кивнул брату, тот, ничего не говоря, медленно пошёл за ним. Он просто шёл, сжимая в руках своё единственное сокровище и тяжело дышал, пытаясь уравновесить дыхание. Горло сдавливал ком. Марсель встретил его на двадцать минут раньше, чем Лили, а теперь вёл машину, слыша звуки поцелуев и всхлипываний Лили. На сердце Марселя Грея, несмотря на то, что он был счастлив за брата, вдруг стал появляться камень. Осознание того, что у него нет ни единой души, которая бы так его встречала после долгой разлуки, осознание того, что никого нет, кто бы смог его ждать так долго и преданно его душили. Но и у него нет такого человека. Только родные. Хотя... Лили бы он тоже ждал столько, сколько нужно, — от этой мысли он вдруг нахмурился и плотнее сжал руль. По просьбе Дориана, - с которым он не успел поговорить ни о чём, кроме Лили за время ожидания рейса, - Марсель повёз пару в свой особняк, дабы в этот день никто не знал, что его брат вернулся. Дориан хотел принадлежать только Лили в эти часы. Марсель это прекрасно понимал, а сами обстоятельства сложились лучшим образом — Дэйз вчера умчалась в Аспен на выходные вместе с Альбертом, так что нет ни единого варианта, что кто-то ещё прогадает о его прибытии.
Когда ребята вышли из авто и направились в комнату, которую Марсель выделил для Лили, грустный Грей опустился на диван и подозвал к себе Линду. Большая увесистая девочка, сильная, высокая и статная в силу того, что она — немецкий дог, уместилась у ног хозяина и положила мордочку на его колени, поскуливая.
— Господи, только ты не начинай, — выдохнул устало Марсель и посмотрел прямо в умные глаза, — Сейчас мы с тобой и без того услышим настоящий концерт, обещаю, — ухмыльнулся Грей.
И действительно. Одежда слетела с тела быстро, а стоны с губ Лили последовали за ней. Дориан Грей был зверем, которого ничего не могло удержать, ни на мгновение, ни на секунду. Он целовал каждый сантиметр кожи, которая накалялась до предела. Лили пыталась ухватить волосы Дориана, но они выскальзывали из-за своей длинны. Она стонала, чувствуя слёзы по щекам, а он, видя, как извивается её тело, возбуждался с такой необузданной скоростью, что боялся самого себя. Толком не успев раздеться, Дориан Грей вошёл в неё и это было самым прекрасным проникновением в его жизни, как и в её... Тело Лили помнило его, нос улавливал родной запах, щекоча ноздри и глаза. Она кусала губы, чтобы стоны не смешивались так явно с рыданиями, поэтому скулила. Эти минуты стоили тысячи, миллионы слов. Эти толчки стояли сотни дел. Это было то, что им было нужно, здесь, сейчас и немедленно. Голос Лили звучал пронзительно — Дориан терял рассудок, ему казалось, что он к чертям порвёт её. Мокрое тело девочки соскальзывало по атласу чёрных простыней вниз, выпадало за пределы постели, но это не могло остановить изголодавшегося по ней, — по ней одной, — мужчину. Она вопила сквозь стиснутые челюсти, его руки сильно сжимали её бёдра. Он уткнулся лицом в её грудь, целуя её, впитывая в себя вкус её шёлковой сладкой кожи, такой невероятно мягкой и влажной под его губами и зубами. Лили сжала его голову и шею в тисках рук, прижимая ближе к себе. Её голова билась об пол, перевешанная через постель, но она не чувствовала боли. Не чувствовала ничего, кроме тела Дориана. Кроме грубых толчков. Кроме его пьянящих омутов синих глаз, которые затягивали её в самую пучину удовольствия. Когда он снова выпрямился, она не удержалась и разорвала его сексуальную чёрную футболку с v-образным вырезом, который буквально требовал скинуть её с торса. На мгновение она замерла, широко открыв рот в безмолвии под его уверенными толчками, — когда увидела на левой стороне, там, где сердце, огромную лилию в цепях, на нежных лепестках которой было имя... её имя. Это заставило её задрожать каждой жилой, вцепиться пальцами в его бицепсы, до крови царапая, и прижать его, такого родного, такого единственного мужчину, к себе, в себя, на себя, навсегда.
От трения тел и близости они оказались на полу, когда удовольствие отчаянно накрыло их обоих. Лили мягко целовала плечо Дориана, он, уткнувшись лицом ей в шею, тяжко дышал, будто пробежал за пару минут тысячу километров. Это было такое счастье, такое невероятное чувство полноценности — осознание того, что это навсегда, что больше никто и никогда не посмеет позволить себе их разлучить. Они ни слова не говорили друг другу, но всё было прекрасно и очевидно: они вместе, они живы, любовь сильна, сродни бушующему тайфуну посреди Тихого океана. Однажды нырнув с головой в Дориана она навсегда отказалась от суши будней, от твёрдости земных мыслей, от рассудка, царившего в воздухе, от цинизма и власти в пространстве. Ей был нужен только он один. А ему она. Живая, настоящая, естественная. Смеющаяся своим звонким смехом, смотрящая на него снизу, плачущая, когда грустно или, когда экстаз затмевает всё существующее. Носящая невозможно сексуальное бельё, парящая в воздухе во время танца, добавляющая сахар в бокал сухого вина... Да, она нужна ему такая. Одна — на всю жизнь. Она проникла в его кровь, в его сердце и разум. Он стал её единственным мужчиной, стеной, любовью, властным Мастером, невероятно способным любовником, прекрасным собеседником, чутким, смелым... «Моим», — думала Лили, — «Совсем моим».
Когда наверху страсти поутихли, Марсель Грей облегчённо выдохнул и, встав с барного стула на летней веранде у бассейна, последовал с бокалом холодного бренди в дом. Линда кружилась у его ног, прося хоть немного внимания от господина с каменным лицом. Его усталость витала в воздухе и пропитала каждый стул, диван и кресло, на которых он успел за эти часы посидеть. Краски вечера постепенно сгущались снаружи, последние блики солнца, будто прося спасения от надвигающейся тьмы прыгали в окно. Марсель потёр лоб, сев на край широкого подоконника и перевёл взгляд на Линду.
— Чего ты хочешь? Домогаешься меня? — тихо засмеялся Марсель и потрепал собачку за загривок. Услышав очередное начало звуковых излияний, он закатил глаза в мозг и покачал головой. — Скажи, Белинда, зачем я согласился, м? Они думают, мне приятно это слушать, уверены, что я на них дрочу? Господи, до чего они наивны... Знаешь, мне кажется, если так и дальше пойдёт, я выброшу их отсюда прямо с кроватью. Я боготворю себя за то, что сразу сказал Дориану, что даю им только один день укрытия от нашей семейки Адамс. Подумаешь, ключ от его квартиры у родителей? Я бы его с превеликим удовольствием спи...
Недоговорённый мат повис в воздухе, когда из холла донёсся мелодичный звук. Марсель переглянулся с Белиндой. Собака склонила с любопытством голову влево, когда Марсель вопросительно выгнул бровь. Эта, - если можно так назвать, - часть тела у Марселя Грея была чрезвычайно подвижной: он задействовал свои соболиные брови практически всегда - и выглядело это слишком горячо. Женщины смотрели на это открыв рты от волнения и обескураженности, мужичины — скрипя от зависти зубами. Но он невероятен. Это лицо никого не оставляло равнодушным.
— И кого это нелёгкая принесла, объясни мне? — вполголоса спросил Марсель у красивой чёрной сучки и опустошил бокал бренди. Чтобы упредить бесстыдный гул наверху, он шумно поставил бокал на барную стойку. Несколько раз, намеренно стуча. Спальня, выделенная Марселем Лили, располагалась как раз над кухней, а акустика в этой части особняка была отвратительно хорошей.
— Я чуть не разбил бокал, а им по...
Марсель прервал себя сам и раздражённо топая пошёл в холл, когда звонок в дверь стал навязчивее. Открыв дверь, он увидел на пороге своего брата Армэля, который теперь то уезжал на учёбу, то возвращался из-за своей новорождённой дочери Анастейши.
— В чём дело? — слишком быстро спросил Марсель, даже как-то и не думая запускать брата в дом.
— Может пропустишь? — поинтересовался Мэл.
— Исключено, у меня тут... Друзья тусят, — звуки «вечеринки» были отчётливы. Армэль округлил глаза. Марсель натянуто улыбнулся. — Сочувствуешь мне?
— Пока нет Лили и Дэйзи решил превратить особняк в публичный дом? Хотя... для тебя неудивительно, — усмехнулся Мэл. Серые глаза Марселя сощурились.
— Это мой дом, хочу открою казино. Вместо того, чтобы стоять здесь и хамить старшему брату, скажи, зачем пришёл, — без всякого оттенка на вопрос и интерес, спросил он.
— Неважно. Я передумал, — покачал головой Мэл и пошёл к машине, — Я хотел попросить тебя побыть завтра с Аной пару часов, но раз у тебя дом встреч...
Марсель поднял баскетбольный мяч, который лежал на террасе и кинул прямо в голову Армэля, тут же начав хохотать.
— Ты идиот! — прошипел Мэл.
— Ты истеричка, я же не воплю, — пожал плечами с широченной улыбкой Марсель. Его брат быстрыми шагами последовал к нему, враждебно сжав кулаки. — Линда, — вполголоса позвал Марсель.
Собака тут же встала на пару шагов впереди своего хозяина, остро держа хвост вверх и предостерегающе рыча. Марсель погладил шерсть, пристально смотря в глаза Армэля.
— Тише, девочка. Свои, — она послушно приняла позу Сфинкса. Марсель продолжал:
— Привози завтра Ану. У меня таких вечеринок уж точно не намечается. Что-то случилось у тебя?
— Я же здесь всего на неделю. Хотел провести время с Мими.
«И он туда же со своими свиданиями», — подумал про себя Марсель, с трудом сдерживаясь, чтобы не закатить глаза.
— Хорошо. Привози, — кивнул он, выдавив из себя улыбку. Мэл ответил ему тем же и через пару минут умчался на своём кабриолете.
Вернувшись в дом, Марсель с минуту постоял посреди комнаты и, положив руки в карманы брюк, огляделся, будто задавая себе вопрос: «Что я тут делаю?» Он чувствовал, как на его сердце усердно точат ногти кошки, ему хотелось бежать куда-то. Такая тоска накрывала его почти каждый вечер: он спасался только красивыми сучками, падкими на внешность и кошелёк. После такой загруженности в офисе и штаб-квартирах — это было для него единственно панацеей — все выходные проматывать в барах, трахая дорогих шлюшек, запивая алкоголем дым кальяна. Сбой системы, — который повлекло возвращение братца и Лили в один день, а также приезд младшего, просящего побыть нянечкой, — его нереально бесил. Он был за всех рад и счастлив, но от своего еженедельного допинга он отказаться не мог, да и смысла, честно говоря, не было. Вряд ли эти двое всё же соизволят спуститься сегодня...
Одевшись в гардеробной, расположенной на последнем, — четвёртом этаже особняка, — он пулей вылетел в сырой весенний воздух улицы. После чего, уместившись в автомобиль, он отправился в свой любимый клубный бар «Forza», который держал один его друг-итальянец. Там его ждали дорогие отлично проверенные проститутки, прекрасная кухня и кальян высшего класса. У Марселя был свой особенный пропуск, без которого не пускали даже самых наглых и богатых.
Тем временем, счастливые двое лежали на кровати по-прежнему молча, выдохшиеся и довольные. Дориан гладил волосы Лили, которые липли к её щекам и шее, нежно целовал её лицо и плечи. Задержав дыхание от трепета, ласкал её алые открытые горячие губы, которые любил больше жизни. Очень тихо она сказала:
— Я так ждала тебя.
— Я знаю, малышка, — прошептал Дориан, — Я тоже безумно ждал встречи с тобой, — его голос дрогнул, прежде чем он ненадолго прервался, — Лили, я... прошу у тебя прощения.
— За что? — она произнесла это чуть слышно, действительно не понимая. На её глаза вновь просились слёзы, поэтому она до боли прикусила губу, предупреждая сердечную боль.
— Я правда не хотел, чтобы ты видела меня там. Я не буду рассказывать всего того, что мне пришлось увидеть и пережить, я понял только на зоне, что я парень не из робких. Там нельзя показывать свою слабость. Вслух вспоминать то, что любишь, того, кого любишь, потому что будут бить именно туда, давить на больное. Я это понял с первого же месяца, когда попросил кольщика начать мне бить... лилию. Он казался мне адекватным, но по окончанию своей работы запросил у меня помочь ему бежать. Я отказался. Тогда он рассказал всему бараку о том, что у меня на груди. Он прекрасно знал, что это у меня не только снаружи, на коже, но и... внутри. Там, под оболочкой, глубоко в сердце... твоё имя, ты, — он положил дрожащую руку ей на щёку и медленно проскользнул по ней к подбородку. — Если бы ты знала, как они мучили меня, малышка. Они говорили мне столько чуши. Что ты не пишешь мне, потому что не ждёшь, что у тебя уже... совсем другая жизнь, что ты забыла меня, что ты меня предала... Я не верил, но..., но меня ломали. Всякий раз, когда я находил в себе силы преодолевать те мерзости, коими они умудрялись меня мучить, они применяли физическую силу, чтобы доказать свою правоту. Я дважды был ранен ножом. Один раз почти отравлен. Но хуже всего мне было, Лили, когда я слышал, что ты больше не вернёшься в мою жизнь. Я знаю, понимаю, — его голос зазвучал быстро, слова гремели отрывисто, они будто обгоняли саму мысль, не щадя слуха Лили, — Я понимаю, родная, что... мы были порознь больше, чем были вместе, но всё, чем я жил, всё, что держало меня там, чтобы не проглотить иглу и не удавиться было... ты. Ты, Лили. Мой яркий лучик надежды в непроглядной горе песка, во всей этой рутине, только ты... Послушай, я не хочу и не могу ждать. Я хочу тебя взять в свои жёны и как можно быстрее, понимаешь?
— Дориан, — стук сердца заглушал голос, когда Дориан соскользнул с постели и сел у ложа на одно колено.
— Лили Элизабет Дэрлисон, — хриплым от волнения голосом проговорил он, — Всё, что я пережил, вся наша боль разлуки, весь тот ад, крики, смерть, которую я видел, пытки, выстрелы, надзиратели и железные решётки, всё это... Всё это стоило того, чтобы увидеть тебя снова. Расцеловать в этой тёмной спальне. Смотреть на тебя, тебе в глаза, в этом ночном сумраке, говорить тебе душой и сердцем, уже далеко ни разумом, смотреть в твоё лицо, видеть в нём весь свет этой вселенной... всё это того стоило. Я бы тысячу лет переживал то, что пережил, если бы знал, что ты также будешь принадлежать мне. Каждой своей частичкой, — он положил руки на её мокрые от слёз щёки и медленно провёл по ним, стирая горячие тёплые капли. — Лили, я люблю тебя. Я по-настоящему люблю тебя. Ты моя жизнь, моё сердце, моя... настоящая любовь, Лили. Пожалуйста. Будь моей женой. Больше мне ничего не нужно... Только будь моей женой. Я умоляю тебя. Будь моей женой, пожалуйста, Лили, пожалуйста, — он не прекращал шептать, пока в Лили всё внутри рвалось от боли, от счастья, от любви, от рыданий.
Она сжала на затылке его волосы так плотно, как только могла, вжимая его голову в свою стонущую счастьем грудь. Шёпот не замолкал, не прекращался, пока Лили не прижалась солёными от слёз губами к уху Дориана и еле слышно прошептала дрожащим шёпотом:
— Я люблю тебя, Дориан. Это никогда не пройдёт. Я твоя невеста. Это никуда не исчезло. Каждая клеточка в моём теле болела за тебя... Я писала тебе письма, — она всхлипнула, — Каждый день. У меня набрался полный сундук. Я писала, но не отсылала, я... Боялась, что ты не будешь рад. Ведь я... ведь внутри меня было столько боли и злости от всего этого, от всей этой несправедливости. Когда я узнала всю правду о Батлерах, о Шоне с Эндрю, я... Возненавидела их ещё больше. Я виделась с десятками их жертв, банкротов и директоров маленьких компаний, которые пострадали от их махинаций. Я видела несчастных людей, которые работали за той ширмой, которую они называли «фирмой». Они звери: каждого сотрудника они шантажировали, угрожали расправой им и их семьям, они были настоящими рабовладельцами, они хотели втянуть меня в это, я бы не выжила, если бы тебя посадили, а они были на свободе, я боролась. Каждый день боролась. Я покажу тебе письма, у меня... я каждый день...
— Нет, нет, — он часто закачал головой, крепче её сжимая в своих сильных руках, — Пожалуйста, не отпускай меня сейчас. Потом я прочту всё. Мне кажется, что тогда, когда бы я знал об этом, я бы... Я бы целовал каждое написанное тобой слово. Конечно же я был бы рад, глупышка... Я просто не хотел, чтобы ты видела меня тем разбитым, бессильным борцом, которого морально нещадно потрошили. Каждое твоё письмо я бы хранил под матрасом, я бы читал, читал... О, Лили, как же мне тебя не хватало, Лили.
— Всё плохое позади, мой хороший, — прошептала она и поцеловала в темечко, склонившись, — Всё плохое позади. Я люблю тебя. Люблю тебя всем своим сердцем, ты мне так нужен... Безумно нужен. Всё вернётся на свои места, родной. Я всегда буду рядом. Твоя Лили - только твоя Лили.
— Лили. Моя Лили.
— У нас всё будет хорошо. Всё будет хорошо.
Дориан верил, потому что...
— Всё уже хорошо. Мне с тобой не может быть иначе.