Часть 3
На протяжении всего следующего дня Чимин ходит сам не свой, ощущая смутное беспокойство. Ему хочется двигаться, но, только поднявшись, он чувствует, что хочет сесть. Пока на сцене идет запись, Чимин слоняется по гримерной, то садясь, то снова вскакивая на ноги. Он замечает, что Намджун отвлекается от разговора с Сокджином и Хосоком, стоящими у столика визажиста, и начинает за ним наблюдать.
Наконец Намджун осторожно подходит к дивану, на котором сидит Чимин, и устраивается на подлокотнике.
— В чем дело? — спрашивает Намджун, не настаивая, просто интересуясь.
Чимин вздыхает.
— Я не знаю, — честно отвечает он.
Намджун кивает, как будто уже понимает его.
— Хочешь об этом поговорить?
Чимин хмурится.
— Может быть... позже.
Намджун улыбается.
— Хорошо, — он встает с дивана. — Но, — тихо добавляет он, — если кто-то дразнит тебя из-за этого шоу, я в том числе, и это тебя беспокоит, — Намджун морщится, словно представив свое предполагаемое поведение, — просто дай мне знать, хорошо?
От неожиданности Чимин кивает. И чувствует странное смятение, когда понимает, что беспокоит его совсем не это. Не насмешки ли других должны были стать самой сложной частью задания? Или, в конце концов, одной из самых сложных частей? Участники действительно все еще дразнятся, но Чимин потрясен осознанием того, что нечто другое стало причиной его внутреннего кризиса.
Х Х Х
— Пак Чимин, мы слышали, что тебе поручили очень интересную миссию, — говорит радиоведущий.
Чимин издает нервный смешок — каждый ведущий или интервьюер хочет узнать о его текущем прогрессе. Поначалу это не слишком раздражало, однако в последнее время Чимин начинал нервничать, если ему приходилось обсуждать ситуацию в целом. Как будто он сделал что-то не так или у него есть тайна, которую он не хочет раскрывать, хотя все он сделал правильно и никакой тайны у него нет.
— Именно! — говорит Чимин так радостно, как только может. И бросает взгляд на Юнги, который, в свою очередь, не мигая смотрит на ведущего.
— На каком ты дне? — спрашивает тот.
— На тридцать восьмом, — отвечает Чимин.
— Получается, уже почти на половине? — продолжает ведущий, и кое-кто из участников смеется. — Ладно, может, и не совсем! Но все же то, насколько далеко ты продвинулся, достойно восхищения!
Чимин слабо улыбается и надеется, что его лицо при этом не превращается в гримасу.
— Оу, все не так уж и плохо.
— Значит, это нетрудно? — вежливо улыбается ведущий. — Нетрудно каждый день говорить своему хену, что ты его любишь?
Юнги переводит взгляд на Чимина; лицо его при этом выражает невозмутимость.
— Это совсем нетрудно, — мягко говорит Чимин, глядя Юнги в глаза.
Юнги отводит взгляд.
Х Х Х
В сорок первый день Чимин стоит перед стиральной машиной общежития; рядом с ним Сокджин молча вынимает и складывает чистые вещи из сушилки. Чимин осматривает одежду на наличие пятен, прежде чем положить ее в барабан, и держит наготове чистящий спрей.
Боже, их группа такая неряшливая. На паре футболок виднеются следы соуса, на чьих-то брюках — разводы от газировки. На белом свитере рыжеет пятно от, по всей видимости, кимчи. А на коленях джинсов Тэхена обнаруживается грязь, которую Чимин настороженно разглядывает. Где, черт возьми, он вообще нашел грязь, чтобы в ней измазаться?
— Эй, — вдруг говорит Сокджин. Он продолжает складывать вещи и выглядит так же, как и всегда, но Чимин чувствует по одному этому слову, что тот настроен серьезно. — Как идут дела с Юнги?
— Нормально, — автоматически отвечает Чимин.
Сокджин кажется не очень заинтересованным, а выражение его лица эквивалентно пожиманию плечами.
— Уверен?
— Не знаю, — бормочет Чимин ему точно так же, как ранее — Намджуну.
Пока Сокджин, не говоря ни слова, продолжает складывать вещи, Чимин чувствует, что его признание вот-вот выплывет на поверхность.
— Это задание... Я не знаю почему, но у меня такое ощущение, будто из-за него что-то изменилось.
Сокджин выжидает еще немного, пока не видит, что Чимин не собирается продолжать, а затем просто принимает сказанное, не задавая вопросов, лишь размышляя и продолжая складывать вещи. Чимин набирается терпения и тоже возвращается к своему занятию.
— Ты никогда не думал, — наконец осторожно спрашивает Сокджин, — что для Юнги это точно такое же испытание, как и для тебя?
Чимин задумывается.
Нет.
Нет. Он не думал.
Ему ни разу не приходило это в голову.
Х Х Х
На сорок третий день Чимин сидит на кухне вместе с Хосоком, Чонгуком и Сокджином, когда его телефон вдруг начинает звонить.
Юнги, отображается на дисплее.
Юнги практически никогда не звонит ему — получить от Юнги сообщение уже удача. А сегодня вечером, насколько знает Чимин, Юнги заперся ото всех и вся в студии с Намджуном, так что звонить Чимину ему незачем. Он в замешательстве берет трубку.
— Хен? — здоровается Чимин.
— Пак Чимин, — приветствует его низкий голос. Юнги звучит довольным. — Ты ни о чем сегодня не забыл?
Чимин оглядывает себя. Так, брюки точно на нем.
— Нет? — предполагает он.
На том конце провода тихо, но Чимин знает, что Юнги все еще здесь. В подобных ситуациях тот всегда проявляет терпение, давая подсказки или сохраняя молчание; он будет ждать, пока Чимин не додумается сам.
Спустя некоторое время Юнги говорит:
— Сейчас одиннадцать сорок три.
Чонгук, Сокджин и Хосок пугаются, когда Чимин вскрикивает и подпрыгивает на стуле.
— Ой!
Он совсем забыл — и чуть все не испортил.
Юнги на том конце провода смеется.
— Да, — соглашается он. У него такой низкий голос. Чимину очень нравится его слушать, особенно когда он произносит его имя, заставляя буквы мягко струиться. Пак Чимин.
— Ладно, — слава богу, Юнги ему позвонил; Чимин делает глубокий вдох и говорит: — Я люблю тебя, хен.
Фраза звучит совсем не так, как он ожидал, и это выбивает его из колеи. Слова звучат почти нежно, превращаясь из чего-то милого и забавного в нечто любящее и уязвимое.
Он буквально слышит эту перемену в атмосфере, которая означает, что точно такое же напряжение повисает на том конце провода.
Остальные пялятся на него из-за стола.
Спустя мгновение тишины Юнги выдыхает:
— Хорошо.
— Ага, — беспомощно отвечает Чимин. А что он еще может сказать?
В конце концов Юнги говорит:
— Спокойной ночи, Пак Чимин.
Чимин не может разгадать интонацию Юнги.
— Спокойной ночи, — эхом отзывается он.
Чимин слышит пиканье, сообщающее об окончании вызова. Он кладет телефон на колено, а затем осмеливается поднять взгляд на остальных.
Эти трое выглядят то ли шокированными, то ли восхищенными. Сокджин старается скрыть свои эмоции, в отличие от Чонгука с Хосоком; те обмениваются взглядами, в которых можно прочитать многое — и которые Чимину никак не удается расшифровать.
— Что? — резко спрашивает он, и все трое резко отводят глаза в сторону.
— Ничего, — наконец говорит Сокджин.
Чимин резко поднимается и уходит с кухни.
Х Х Х
После этого ситуация становится напряженной. Чимин одновременно понимает и не может понять, почему все вдруг стало таким.
И не уверен, что хочет знать; он боится услышать ответ.
Он по-прежнему ежедневно говорит Юнги, что любит его. И это нелегко, потому что они оба начинают испытывать дискомфорт. Несколько раз Чимин оказывается близок к тому, чтобы начать оставлять маленькие записки с «саранхэ, хен» на кровати или столе Юнги, лишь бы не говорить эти слова лично, но в глубине души он знает, что так делать нельзя. Он принял это обязательство, и он будет его придерживаться. Скоро должно стать легче. Не может же эта неловкость длиться вечно.
Только раз за все это время Чимин всерьез думает о том, чтобы сдаться. Это происходит, когда он лежит в постели вечером пятидесятого дня — перешагнув половину срока.
Несколькими часами ранее он набрался храбрости и подошел к Юнги, припася свое «Я люблю тебя» до того момента, когда они останутся наедине (что было весьма вежливо с его стороны), а Юнги в ответ только усмехнулся.
Это привело Чимина в бешенство. Юнги что, считает это все шуткой?
И тогда Чимин начал обдумывать последствия выхода из конкурса.
Для начала, это будет неловко в национальном, если не в глобальном масштабе, и его будут изощренно пытать в прямом эфире.
А остальные участники, наверное, никогда ему этого не забудут. Они уже почти перестали дразнить его насчет самого задания, но Чимин уверен, что его выход из конкурса предоставит им массу нового материала для насмешек.
Но с этим он может справиться. Чимин может сказать ведущим, что они с Юнги физически не могли видеться из-за своих графиков, так что выполнение договоренности превратилось в ужасную суматоху. Или можно было бы притвориться и солгать, что Чимин все-таки выполнил задание. А с мемберами он как-нибудь все уладит. Он справлялся с их подшучиваниями тогда и сможет сейчас, и, если это станет совсем невыносимым, он примет предложение Намджуна и серьезно поговорит обо всем с ним или с Сокджином.
Но есть то, что на самом деле останавливает его от того, чтобы сдаться; это сценарий, который он снова и снова прокручивает у себя в голове. С тех пор как Чимин начал всерьез думать о выходе из конкурса, ему кое-что приснилось, и с тех пор он не может перестать об этом думать.
Ему приснился Юнги, разговаривающий с незнакомцем. Незнакомец узнал о том, что Чимин перестал выполнять свое задание, и все спрашивал Юнги: «Почему?»
«Почему он перестал говорить вам, что он вас любит?» — спрашивает незнакомец.
«Почему?»
А Юнги, стараясь казаться безразличным, пожимал плечами.
«Я не знаю» — говорил он.
Чимин думает, как бы он сам ответил на этот вопрос.
«Почему вы перестали делать это?» — спрашивает незнакомец Чимина. «Почему вы перестали говорить ему, что вы его любите?»
— Я тоже не знаю, — шепчет он вслух.
Он не знает.
Х Х Х
На пятьдесят четвертый день, или, точнее, вечером пятьдесят четвертого дня, напряжение достигает своего пика. У Юнги и Чимина случается ссора, какой не было еще никогда.
Они, конечно, пререкаются время от времени. Просто они двое слишком разные. Но обычно это заканчивается на шутливых обзывательствах и редко доходит до того, что Чимин называет Юнги задницей, а Юнги говорит Чимину, что тому стоит перестать быть таким чувствительным. Но это никогда, никогда не заходило так далеко — настолько, что Юнги начинал плеваться ядом, а Чимин срывал голос от крика.
— Я сказал тебе оставить меня в покое...
— Я не должен извиняться за то, что забочусь о тебе...
Еще более великолепной ситуацию делает то, что ссора совершенно бессмысленна, вдруг осознает Чимин. Он даже не помнит, как или почему она началась. Но вот они здесь, в тесном кабинете в здании BigHit, и пламя разгорается все сильнее и сильнее. Чимин ни разу не видел Юнги таким злым, а сам Чимин готов разнести здание к чертям.
— Ты никогда не слушаешь меня, Пак Чимин, ты ни разу не послушал меня за всю свою жизнь...
— Я просто стараюсь быть хорошим другом, который всегда рядом, а ты обращаешься со мной как с ребенком...
— Я не могу обращаться с тобой как со взрослым, если ты гребаный капризный мальчишка...
— Как ты можешь называть меня мальчишкой, когда ты сам ведешь себя как большой ребенок...
— О, спустись на землю, спустись на землю, ты живешь в придуманном мире, Пак Чимин!
И тут Чимин не выдерживает.
— Не называй меня так! — наконец орет он. — Не смей меня, блять, так называть!
Юнги отступает на шаг назад.
Чимин замечает, что они оба тяжело дышат.
— Я ненавижу, когда ты произносишь мое имя! — кричит Чимин, чувствуя, что вот-вот расплачется. Блять, блять, блять. Он трясет головой в попытке избавиться от этих эмоций. Не помогает. — Ненавижу, — несчастно повторяет он, и эта ложь обжигает его внутренности.
Выражение лица Юнги становится каменным.
— Ладно, — говорит он. — Больше не буду.
— Прекрасно, — выплевывает Чимин.
— Можешь уходить, — говорит Юнги, поворачиваясь к нему спиной.
— Так и сделаю, — Чимин хватает свою куртку и вылетает из комнаты.
Блять, блять, блять. Как это вообще получилось? Чимин чувствует, как его одновременно переполняют злость и сожаление, пока он несется вниз по лестнице, не в состоянии ждать лифт. Вниз, вниз, вниз, и он ненавидит весь мир, ненавидит все, что привело его сюда, все, что сделало этот момент возможным. Вниз, вниз, вниз, и он ненавидит Юнги, ненавидит так сильно, как никого другого за всю свою жизнь. Вниз, вниз, вниз, и Чимин решает, что все дело в нем, он ненавидит себя, свое собственное жалкое существование больше всего на свете.
Когда он выходит из здания, то кроссовки мокро шлепают об асфальт, и у него уходит пара секунд на то, чтобы осознать: идет дождь. Конечно. Конечно. Конечно, именно сегодня вечером идет дождь. Конечно, именно сегодня у них с Юнги случился грандиозный скандал, и уже настолько поздно, что ему придется самому искать дорогу до общежития и, возможно, ловить гребаное такси. Чимин плотнее запахивает куртку, пряча нос в воротнике. Конечно же, нет свободной машины, которая довезла бы его до здания, потому что все, кроме Юнги, уже вернулись, и уже почти полночь, и...
Почти полночь.
Дерьмо. Блять.
Уже почти полночь.
Чимин торопливо достает телефон.
11:52.
Блять, блять, блять. Не раздумывая ни минуты, Чимин разворачивается и бежит обратно к зданию. Как долго он шел? Пару минут? Черт. Ему нужно торопиться. Он заставляет себя бежать быстрее, стараясь не поскользнуться на мокром тротуаре. Он уже был зол и тяжело дышал, так что теперь вдохи и выдохи даются ему еще тяжелее, а холодный воздух колет легкие. Чимин уже видит фасад здания; осталось немного. Сколько времени прошло? Он не может остановиться и проверить время и движется слишком быстро, чтобы попытаться различить цифры на ходу. Черт. Он почти добежал, почти добежал. Передняя часть здания прямо перед ним, и ему кажется, что до него можно достать рукой. Чимин влетает в холл, благодаря стеклянные двери, которые легко толкаются внутрь, и жертвует тремя ценными секундами, проверяя время на телефоне. 11:56. Он несется вверх по лестнице, во второй раз за вечер не желая ждать лифт. Вверх, вверх, вверх, и его легкие горят, ему так больно, но он должен добраться. Вверх, вверх, вверх, и ноги вот-вот откажут, колени болят, но у него нет другого выбора, кроме как двигаться. Вверх, вверх, вверх, и каждую клетку его тела обжигает адской болью, но он все равно бежит недостаточно быстро, ему нужно двигаться быстрее.
Чимин распахивает дверь на нужный этаж и чуть не падает на пол, еле успев удержаться на ногах. Он несется по коридору мимо комнат и кабинетов, пока не находит нужную дверь, ту, что так ему знакома; когда он видит ее, то наваливается на нее всем телом, хватаясь за ручку и с силой ее поворачивая, и, слава богу, дверь поддается, она не заперта, она открывается, и...
Чимин пытается заговорить — но выходят только свистящие выдохи.
Юнги смотрит на него, и в его глазах плещется что-то, похожее на ужас.
Чимин сгибается пополам, с усилием сглатывает. Затем, собрав все оставшиеся силы, он делает последний глубокий вдох и прерывисто говорит:
— Хен, я люблю тебя.
Наступает пауза, которая длится секунду или, может быть, миллион лет.
А потом — впервые в своей жизни — Чимин видит, как Юнги плачет.
Лицо Юнги перекашивается, и он сильно краснеет, а затем судорожно отворачивается и будто сжимается. Чимин не верит своим глазам, в то время как Юнги пытается спрятать лицо в ладонях, хотя уже стоит к Чимину спиной. Он резко всхлипывает и начинает двигаться, видимо, ища несуществующий уголок в этой крошечной студии, в котором можно было бы укрыться.
— Хен, — еле слышно говорит Чимин, следуя за Юнги и вытягивая руки так, чтобы случайно не коснуться его спины. — Хен, прости меня. Прости, — он тянется к Юнги, который немедленно отталкивает его руку и быстро возвращает ладони к лицу.
Наконец Юнги опускается на пол в углу, сворачиваясь клубком. Чимин тут же устраивается рядом, и Юнги издает задушенный звук; возможно, от отвращения, вызванного настойчивым присутствием Чимина.
— Хен, прости меня, — повторяет Чимин. Он не знает, что еще сказать. Несколько раз ему доводилось наблюдать, как по щекам Юнги скатывалась пара слезинок, но он не видел ничего, хоть немного похожего на это.
Он думает, не предложить ли Юнги салфетку. Хотя салфеток у него нет, так что, наверное, не стоит.
Юнги продолжает душить рыдания, свернувшись пополам, и Чимину интересно, как долго Юнги копил это в себе. Он пронзительно всхлипывает, и Чимин чувствует, что эти звуки прошивают его насквозь. Он наконец осмеливается положить руку на спину Юнги в попытке успокоить его. Тот то ли не замечает, то ли не хочет реагировать, и лишь продолжает всхлипывать, поэтому Чимин осторожно выглаживает круги на его спине, ожидая, когда плач прекратится, и стараясь не заплакать сам.
Чимин ждет, что Юнги вот-вот метнет на него взгляд и скажет: «Ты этого не видел», но тот только поднимает голову со сложенных рук и издает страдальческий, покорный стон.
— Ва-а-а-а-а-а-а-а, — хрипло сообщает он стене перед собой.
Чимин издает смешок.
Юнги склоняет голову на плечо. Его лицо опухло, и он по-прежнему не смотрит на Чимина.
— Это было неловко, — бормочет он.
— Хен, — говорит Чимин, вдруг почувствовав острую необходимость сказать это громко, и все равно шепчет, будто кто-то может услышать: — Хен, ты же знаешь, что я люблю тебя, да? Правда люблю. Клянусь.
Юнги прячет лицо в сгибе локтя, скрывая половину лица от Чимина. И не отвечает.
— Хен, — жалобно произносит Чимин, и его голос тоже начинает дрожать. — Мне жаль, понимаешь? Я даже не помню, что сделал, но мне жаль. Давай больше не будем ссориться.
Спустя несколько долгих мгновений Юнги приподнимает голову со сложенных рук и слегка кивает.
— Хорошо, — шепчет Чимин. — Пойдем... пойдем домой, хен.
Юнги колеблется, а затем качает головой.
— Ты иди, — невнятно говорит он. — Я останусь здесь.
Чимин очень хочет пойти домой с Юнги, но уважает его желание побыть в одиночестве. И, понимает Чимин, Юнги плачет так редко, что, должно быть, это много для него значит. Может, ему необходимо запечатлеть такое событие в личном дневнике.
Позже этим же вечером Чимин лежит в кровати и вспоминает, что так и не узнал, успел ли он со своим «Я люблю тебя» до полуночи.
Но почему-то теперь это кажется неважным.