Связаны Судьбой

Мы выйдем на улицу тёплым вечером

Яркая помада заменит фонари

Нам с тобой сегодня делать в общем-то нечего

Держаться за руки и говорить

Гулять по набережной, чувствуя лето

Смотреть, как по Ниве проплывают лодки

Мы будем целоваться, ты с высоким брюнетом

Мы будем целоваться, я с рыжей красоткой

Мы выйдем из разных домов

В разные стороны света

По разным причинам

В разное время

Я с рыжей красоткой

Ты с высоким брюнетом

Мы выйдем не с теми

Мы зайдём в кафе, выпьем свои капучино

Ты вина, а я виски, по двести грамм

Я не с той женщиной, ты не с тем мужчиной

Так же, как и раньше, по домам

Заходя в квартиру и включая свет

И вспоминаю, чего мы хотели

Тебя обнимает высокий брюнет

Рыжая шлюха в моей постели

Разные причины - ЩЕНКИ

1910г.

Раритан¹.

Элеонора приехала в совсем небольшой городок, сосчитавший в себе от силы тысяч 25 человек. Одетая по последнему писку моды, вампирша прогуливалась по улочкам города, не удостаивая окружающих ни взглядом, ни мыслью.

Догадывалась ли она, что Никлаус также находился в этом городе по своим делам? Возможно, да. Возможно, нет. В действительности её это нисколько не волновало. Желая отдохнуть после поездки в Испанию, где она разыскивала оригиналы книг, оставленных ею и Никлаусом много лет назад, она и вовсе почти забыла о существовании Майклсонов.

Хотя, что уж таить, она никогда не забудет о столь сумасшедшей семье.  

Быть может, она бы и заметила Клауса, который, завидев её на другой стороне улицы, тут же пустился в слежку, если бы не молодой человек, беззаботно прислонившийся к своему автомобилю.

– Добрый день, молодой человек, – мило взмахнув рукой, вампирша расплылась в сладкой улыбке, привлекая внимание юноши.

– Леди, добрый день, – вежливый поклон со стороны юноши заставил фыркнуть Никлауса, наблюдающего за сей фарсом через дорогу. 

– "Леди, добрый день?" Неужели после нашего расставания у неё совсем вкус в мужчинах пропал? – мрачно процедил про себя Майклсон, с угрюмым видом наблюдая, как Элеонора с хитрой улыбкой проследовала за парнишкой в его дом.

Конечно, Клаус понимал: Ливия вольна делать что пожелает, в конце концов, они не были вместе уже три столетия. Однако ревность и ярость наполняли его сердце и душу с такой стремительной силой, что он едва успевал их осознать. Будь его воля, он бы силой забрал свою бывшую возлюбленную и заточил в собственном доме - лишь бы только иметь возможность любоваться ею, слышать её голос, её смех, её крики, видеть её лицо в моменты счастья или гнева. 

Вслушиваясь в доносящиеся из дома звуки, первородный закипал от ярости всё сильнее. Слышать эти сладостные для его ушей стоны не мог никто другой - по крайней мере, так считал сам Майклсон. В конце концов, она всё ещё носит его фамилию, она всё ещё в его сердце! Как она смеет позволять другим мужчинам наслаждаться её стонами?

– Неужели у неё совсем вкус в мужчинах испортился?! – негодовал Никлаус, шипя подобно коту, не отрывая взгляда от дома в тщетном ожидании её появления.

Заметив приближение Ребекки, он перевёл на сестру воспалённый от гнева взгляд.

– И? Что ты здесь делаешь, Ник? – испытующе уставились на него иссиня-голубые глаза вампирши. Вслушавшись в звуки из дома, который брат буквально прожигал взглядом, она стремительно вознесла брови вверх. – Боже правый, Ник, – выдохнула Ребекка, и в её голосе прозвучала не упрёк, а горькая, почти ядовитая обида. — Неужели ты всё ещё не можешь оставить её в покое? Из-за тебя она ушла тогда, даже не попрощавшись. Из-за тебя мы потеряли их обеих.

Её слова повисли в воздухе, острые и неоспоримые. Их обеих. Паолу и Элеонору. Тех, кого все Майклсоны любили слишком сильно. Тех, кого погубил сам Клаус.

– Она носит мою фамилию, – прошипел Никлаус, его пальцы с такой силой впились в каменную ограду, что та с характерным хрустом треснула. Что и следовало ожидать от первородного вампира. – Она была моей. Она всё ещё моя. Этот... этот мальчишка не имеет права даже дышать с ней в одной стране.

– Она сама сделала свой выбор и ты это знаешь, как никто другой! – вспыхнула Ребекка, её импульсивная натура брала верх над осторожностью и страхом перед колом в карманах брата. – После того, что ты натворил. После Паолы. Ты отнял у неё дочь, а у меня... – вампирша запнулась, голос её едва дрогнул, – а у нас - сестру и подругу. Ты отнял у себя жену. Она сбежала от тебя, Ник, но бросила она нас.

Имя Паолы повисло в воздухе ледяной глыбой. Никлаус вздрогнул, словно его окатили ледяной водой, а едкая, знакомая вина накрыла с новой силой. Его ярость на мгновение сменилась острой, неприкрытой болью.

– Не смей, – его голос стал тихим и опасным. – Не смей говорить о ней. Её больше нет. – Тон Никлауса ясно давал понять, что следующий кинжал может оказаться в сердце самой Ребекки.

В этот момент из тени вышел Элайджа. Он подошёл незаметно, его лицо было бесстрастной маской, но в глазах, столь мудрых и уставших,  читалась бездонная грусть.

– Ребекка права, брат, – произнёс он, и его спокойный, ровный голос был громче любого крика. – Ты не подойдёшь к ней. Не сегодня. Не сейчас.

– Ты не смеешь держать меня, – сквозь зубы прошипел Никлаус, бросая на старшего брата взгляд, полный ярости и отчаянной мольбы одновременно.

– Нет. Я не позволю тебе сделать ещё одну ошибку, которую мы все будем искупить веками. – Взгляд Элайджи стал твёрже. – Мы все скорбим по Паоле. Мы все потеряли Элеонору. Но твой путь - это путь разрушения, Никлаус. Ты разрушаешь всё, к чему прикасаешься. Я не позволю тебе разрушить и её жизнь, и без того искорёженную. Она и так прожила с нами пять веков, пока ты не перешёл последнюю черту.

Элайджа не кричал, совсем нет. Он и не упрекал. Он констатировал факт, и от этого было ещё больнее. Он, всегда бывший Элеоноре лучшим другом, её помощником и советником, горевал о её потере молча, но не менее сильно. Но его холодный ум понимал: любое приближение Никлауса станет для Элеоноры новым ударом, который может свести её с ума, разжечь в ней жажду мести. Он был уверен, что в мыслях его подруга убивала Клауса уже тысячи, если не миллионы раз.

В этот момент дверь дома скрипнула. На пороге появилась Элеонора, поправляя перчатку. Она выглядела безмятежно счастливой, смахивая с губ капли алой, ещё свежей крови. Похоже, через пару дней в этом тихом городке поползут слухи об обескровленном теле.

Сердце Никлауса упало, а затем взорвалось новой волной бешенства.

Она решила не замечать нас?

Он сделал порывистый шаг вперёд.
Но сильная рука Элайджи легла ему на плечо, а Ребекка, вся в напряжении, прошептала с внезапной тоской:

– Оставь её, Ник. Ради всего святого. Просто... оставь. Дай ей этот мираж счастья. Это меньшее, что мы можем для неё сделать после всего.

Никлаус замер, грудь его тяжело вздымалась. Он смотрел, как Элеонора, его Элеонора, не оборачиваясь, поворачивает за угол и исчезает из виду. Оставляя его в пустоте, наедине с братом и сестрой, которые разделяли его боль, но никогда не разделяли его одержимость.

И он сжал кулаки свои так сильно, что когти впились в ладони, и прошептал самому себе, клятву и обещание:
– Хорошо. Не сегодня. Но она моя. Она всегда была моей. И однажды она это вспомнит. Она простит меня.

В последний раз бросив взгляд на то место, где она исчезла, полный той самой любви, что была неотличима от разрушения, он развернулся, чтобы уйти, оставив за спиной своих молчаливых брата и сестру, которые смотрели ему вслед с одним и тем же выражением - смесью вечной скорби и бесконечного укора.

Они ничуть не меньше Клауса желали возвращения Элеоноры. Как и Кол, лежавший в гробу с кинжалом в сердце после очередной ссоры с Никлаусом, - он тоже жаждал её возвращения. Элеонора всегда относилась к Колу и Хенрику как к младшим братьям, и после смерти Хенрика они с Колом стали особенно близки. Именно поэтому, после ухода Ливии, Кол в приступе ярости вырезал несколько деревень, за что и был повергнут Клаусом. Его молчаливое желание видеть её вновь оставалось последней мыслью перед долгим забытьем.

___

Раритан¹ (ныне город Эдисон Тауншип) - Первые поселения европейцев на территории города относятся к 1651 году. Тауншип был образован из частей городов Вудбридж и Пискатауэй 17 марта 1870 года под именем Раритан — в честь реки Раритан. 10 ноября 1954 года переименован в Эдисон в честь Томаса Алва Эдисона, чья лаборатория располагалась в районе Менло Парк на территории тауншипа с 1876 по 1887 годы. В настоящее время в бывшей лаборатории располагается мемориальный музей Эдисона.