товарищ

— …Ребята, выпрыгивай!

Это было похоже на страшный сон. Ночь словно закончилась раньше положенного: её порвали на куски артиллерийские залпы. Немцы отчаянно сопротивлялись, застигнутые врасплох Красной армией и всё равно на удивление подготовленные. Хотя с началом советского наступления им ничего не оставалось, кроме как укреплять оборону.

За секунду до Серёжиного выкрика в танк снаружи что-то ударилось. Резко стало жарко, сердце гулко стукнулось о рёбра и замерло. Мгновение — и волна паники нарастает не на шутку, потому что в любой момент следует ждать детонацию. Рванёт боекомплект, и пиши пропало.

Это должно было когда-нибудь случиться.

Антон не помнил, как выбирался из пылающего танка. Честно говоря, он и не надеялся особо. Просто на автомате заработал мышцами, выкатываясь через Серёжин люк и отползая подальше. Ослеплённое страхом сознание вбросило мысль о товарищах, и Антон посмотрел назад.

Свет горящей машины выхватывал силуэты: у Стаса, похоже, что-то стряслось с ногой при спрыгивании, потому что тот странно её подволакивал; Серёжа ему помогал — успел сориентироваться быстрее — и параллельно что-то кричал. От танка их отделял уже добрый десяток метров. А Арсений…

Арсений стоял прямо возле лижущих борта языков пламени. Он смотрел на них завороженно, как под гипнозом, и у Антона внутри всё оборвалось: через несколько мгновений прогремит взрыв, который погребёт Попова под обломками с украшением из его же внутренностей. Напрочь забыв про собственные увечья, Шастун вскочил на ноги и бросился к танку.

— Арс! Арс, ты в своём уме?! Проваливай оттуда!

Арсений повернул к нему голову. На испачканном лице — ни одной эмоции, только жуткий блеск в глазах, говорящий: «Вот он, шанс всё закончить!» Антон закашлялся на очередном вдохе, поперхнувшись дымом и горячим воздухом. Глаза слезились.

— Арс!

Он замер в пяти шагах от пожара, не решаясь подойти ближе. Сколько времени прошло с начала этого безумия? Полминуты? Одна? Как бы то ни было, до взрыва оставалось ничтожно мало.

— Арсений, пожалуйста! — Антон бросил попытки кричать, понадеявшись на чужую способность читать по губам: всё равно сквозь грохот боя ни черта не слышно. — Ты сейчас нас обоих угробишь!

Он уже хотел схватить Попова за шкирку, чтобы оттащить от танка, но так и застыл с протянутой рукой. Это всё-таки выбор Арсения. Он должен его сделать сам — чёрт подери, не Антону за него решать. Правда, тогда они погибнут вместе, потому что Шастун не успеет отбежать, но это уже побочный эффект сердобольности.

Что до сердца, то оно, по ощущениям, трижды увеличилось в размере и тяжело бу́хало везде: в груди, ушах, желудке, горле, перекачивая кровь на пике адреналина. Тело изводил тремор. Антон нервно ждал, мысленно смиряясь со смертью и ни на секунду не отрываясь взглядом от арсеньевских глаз. В тех читалось сомнение.

Казалось, прошёл час; на деле же — секунды три. Как только обтянутая форменной рукавицей ладонь неуверенно обхватила его руку, Антон больше не думал: рванул Арсения на себя и со всей силы пихнул вперёд, поспевая следом. Три метра — три жалких метра отделяли их от танка, когда сзади послышался короткий угрожающий рёв. Антон машинально оглянулся на звук.

Взрыв прогремел, когда Шастун толкнул Арсения на землю и упал сверху, успев отвернуться лишь наполовину.

Поначалу его окружила густая мгла. Звуки боя раздавались как за толщей воды. Левая сторона лица страшно болела. Антон кое-как перекатился на спину: кто-то тряс его за плечи, хлопал по щеке (почему-то только правой), звал по имени.

С трудом приоткрыв глаза, Антон увидел над собой Арсения. Он лепетал что-то невнятное, шокированный взгляд бегал по лицу Шастуна, но в глаза бросилось другое.

— Ты плачешь, — пробормотал Антон.

И потерял сознание.

***

Когда он очнулся, вокруг было тихо. Все приходы Антона в себя за предыдущие часы заключались в беспорядочных ощущениях: тащат, больно, тряска, тряпичная стена, что-то мокрое, вопль (кажется, собственный), отзвуки чужих голосов, больно, холод, что-то шершавое, больно, больно, больно… А потом та самая тишина.

Глаза получилось открыть не сразу. Левому что-то мешало: пошевелившись, Антон пришёл к выводу, что голову и в особенности левую половину лица покрывает плотный слой бинта. Сверху открывался вид на потолок — покатую тёмно-зелёную ткань, что говорило о пребывании в полевом госпитале. Антон с замиранием сердца подвигал ногами. К счастью, те оказались в порядке, как и остальное тело за исключением правого предплечья — его тоже стягивал бинт. Голова была ватной и слегка ныла, в ушах гудело: очевидно, последствия контузии.

Переключив внимание на внешний мир, Антон услышал сдавленные охи, осторожные переговоры санитарок, звон каких-то медицинских принадлежностей. Атмосфера царила, прямо скажем, гнетущая.

Желая дать кому-нибудь знать, что он в сознании, Антон издал низкий стон: на слова не решился, чтобы не помешать никому ненароком. В поле зрения тотчас возникло лицо санитарки, но через мгновение пропало, а потом сменилось на знакомое — и заплаканное.

— Антошенька… Очнулся… — просипела Ира, смахивая слёзы. Она улыбалась, но как-то вымученно.

— Что… — выдавил из себя Шастун, однако Ира договорить не дала:

— Тише, тише, не напрягайся. Оксана нашла вас с Арсением недалеко от танка, ты был без сознания… — Антон встревоженно расширил свободный от повязки глаз, и Кузнецова торопливо пояснила: — С ним всё в порядке, только в шоке немного был — его тоже слегка контузило. Он помог оттащить тебя поближе к медсанбату и ушёл обратно, в бой. У тебя… ожог лица третьей степени. Считаю нечестным скрывать диагноз от пациентов, поэтому говорю тебе прямо. Шрамы останутся. Но не волнуйся, доктор сделал всё, что мог. Ситуация не такая уж критичная, поправиться ты должен быстро, хотя из-за руки следовало бы…

— Я никуда не поеду, — твёрдо вставил Антон. Ира устало вздохнула, коротко кивнув.

— В общем, ты не приходил в себя часа три. Сейчас всё позади. Из предплечья пулю извлекли, промыли-перевязали, мышцы немного задело, но не серьёзно. Пулемёт тебе пока держать не стоит.

— Что с нашими? Какой исход?

— Вот только-только всё закончилось. Немцы капитулировали. Потери большие.

— А…

— Про твой экипаж не знаю, прости, — предвосхитила вопрос Ира и шмыгнула носом, опустившись на край койки.

— Как ты? — стараясь придать голосу как можно больше ласки, спросил Антон и подвинул свою руку к Ириной.

— Нормально, — та снова натянуто улыбнулась, — если можно так сказать. Испереживалась за тебя вся. Прости, что реву, как кисейная барышня, — Ира потёрла глаза.

Её слова всколыхнули в Антоне воспоминание — чёткий обрывок перед потерей сознания. Плачущий Арсений. По щекам катятся настоящие слёзы, покрасневшие голубые глаза блестят от влажной пелены, брови болезненно хмурятся. Что это было? Адреналин? Паника? Муки совести за то, что ранение случилось из-за него? Страх, что товарищ умрёт? Возможно, всё вместе.

А ведь у него блок на слёзы. Арсений сам говорил об этом в тот памятный разговор в землянке. Даже после смерти родных не плакал. В какой же момент этот блок снялся? Надо полагать, неожиданность ситуации и вина за произошедшее вызвали эмоциональный срыв, шок. Клин клином…

— Не стыдись плакать, это естественно, — со вздохом пробормотал Антон отчасти Ире, отчасти своим мыслям, и погладил кисть Кузнецовой.

Они так и молчали некоторое время, каждый размышляя о своём. Ира выглядела страшно вымотанной. С виду она напоминала статую: бледная, зависшая на одной точке, с дорожками слёз на щеках. Рука у Кузнецовой была холодная, странная — совсем не как обычно.

— Ир, ну что с тобой? — подал голос Антон, не выдержав этой пугающей безжизненности. — Со мной же всё хорошо.

Ира посмотрела на него и не отводила глаз долго, рассматривая, изучая. От непонятного отчаяния у неё на лице Антону стало совсем не по себе.

— Ир?

— Тебе нужно отдыхать, милый, — Кузнецова сделала очередную попытку улыбнуться. — Поспи пока, я скоро вернусь. Если что-нибудь будет нужно, зови, хорошо?

Она наклонилась и на секунду прижалась к его губам, погладила напоследок по здоровой щеке и упорхнула, теряясь среди коек. Плечи у неё подозрительно вздрагивали.

***

По совету Иры Антон постарался уснуть, но мысли не давали этого сделать. Её странное состояние взволновало не на шутку. Ира всегда была такой уверенной, улыбчивой, ласковой… Не могла же одна ночь её так изменить? Да и Антон не был при смерти, чтобы давать причину настолько перепугаться. Хотя кто разберёт этих женщин. Как-то раз маленький Антон подхватил скарлатину, и мама не отходила от него несколько дней. Её глаза постоянно были на мокром месте, хотя мальчик чувствовал себя вполне сносно. Антону это не нравилось: он винил себя за мамино состояние, храбрился, как мог, убеждал её в положительном исходе.

Ещё тогда Шастун впитал ненависть к причинению кому-то страданий. Совесть за вызывание у других разрушительных эмоций грызла его при каждом проступке, поэтому Антон спешил всеми способами их исправить. Он не любил ссориться. Как и говорить жёсткое «нет», доставлять хлопоты. Потому и шёл по жизни легко: отпускал людей проще, чем впускал в свой круг, старался делать близким приятное, а о житейских проблемах чаще молчал. Понравиться кому-то не составляло для него большого труда. Антон никого около себя не держал. Оставались только самые верные — Димка, например, хотя с потерей с ним связи Антон начал понимать, что иметь кого-то, кто выслушает и поможет советом, дорогого стоит. Иногда нужен чей-нибудь словесный тычок: «Помогать другим хорошо, но не забывай и о себе заботиться».

Вот почему Антон так опасался привязываться. Он боялся собственной душевной боли, но ещё больше боялся причинить боль кому-то. Сегодня же это чувство накрыло его сполна: сначала он напугал Арсения, обычно такого непробиваемого, а теперь и Ира страдает по его милости. И хуже всего, что возможности исправить это в данный момент нет, — Арсений неизвестно где и вообще непонятно, жив ли, а Ира замыкается и сбегает.

Голова заболела сильнее. Промучившись так около часа, Антон всё-таки провалился в беспокойное забытьё.

***

Они явились в полдень — все трое. У Стаса была перебинтована лодыжка (оказалось, он её тогда вывихнул), Серёжа широко улыбался, а Арсений выглядел взволнованным, хотя трактовать это, как всегда, было сложно. При встрече с ним глазами у Антона забегали мурашки.

Шастун сидел на кровати, когда друзья ввалились в лазарет, требуя аудиенции с больным товарищем. Санитарки ворчали на них за шум, но в итоге только шикнули и пропустили. А у Антона пропустило удар сердце: когда он их увидел — трёх ставших родными человек, живых, — внутри что-то оборвалось. Шастун с удивлением обнаружил, что готов заплакать. Да, они потеряли танк — зато экипаж спасся. Значит, придётся ждать замену машины. Антон знал, что Стас уладит этот вопрос и их не распихают по другим экипажам с недостачей бойцов. Шеминов, в отличие от Антона, привязываться к людям не боялся — напротив, делал всё возможное, чтобы остаться с ними.

Арсений подоспел первым. Он, очевидно, находился в полном расстройстве чувств, потому что контролировал себя хуже обычного. Подлетев к койке, Попов порывисто и осторожно схватил Шастуна за щёки, а потом не раздумывая вжался ртом ему в губы, оставляя на них крепкий солдатский поцелуй.

— Живой, — выдохнул он после этого, глядя Антону в глаза.

— Поменьше энтузиазма, Арс, — отпустил насмешливый комментарий Стас.

Отреагировать ни на то, ни на другое Антон не успел. На нём уже повис Серёжа:

— Шастун Андреич, живой! — Матвиенко, видимо, вдохновившись Арсением, расцеловал товарища по-русски и с отеческой теплотой отчитал: — Дурак ты — куда полез, чем думал? Герой несчастный, всё тебе неймётся кого-то спасать! Бляха-муха… Какое счастье, Антох.

В последнюю очередь Антон принял объятия от Стаса, который тоже не упустил случая его отчихвостить. Командир почти сразу ударился в расписывание боя: как Серёжа и Арсений его прикрывали, отстреливаясь из трофейных автоматов, как врукопашную боролись с фрицами, как на рассвете прогремело советское «ура» и началась двойная атака, как в конечном счёте было отвоёвано поселение. Антон честно слушал. Однако слова влетали в одно ухо и вылетали в другое — Шастун не мог не ловить поминутно взгляд Арсения. Похоже, тому было, что сказать.

Просёк это первым Серёжа. Он мягко закруглил рассказ Стаса, прочистил горло и непринуждённо обронил:

— Ладно, не будем тебя больше мучить, Антоха, от троих ты наверняка устал. Поболтайте-ка с Арсом. Закройте гештальты, так сказать, потому что нам больше таких приключений и рисков жизнями друг друга не надо. Хотелось бы по окончании войны ехать домой в полном составе.

С этими словами он потрепал Антона по здоровому плечу и, прихватив с собой Стаса, стал пробираться к выходу.

Арсений остался сидеть, где сидел. Вид у него был виноватый и крайне сопереживающий.

— Антон, — тихо начал он, как только друзья скрылись из виду, — мне очень жаль, что так получилось. Я не хотел, чтобы ты пострадал.

— Это уже на моей совести, я ведь сам к тебе рванул, — пожал плечами Шастун. — Чего ты вообще там замер?

— Я… Я просто засомневался, — Арсений потупил глаза, — есть ли мне смысл спасаться. Я ведь изначально за этим сюда шёл…

— Арс, ты умалишённый, — вставил Антон, глядя на него разочарованно. — Ну что мне сделать, чтобы ты поверил в жизнь?

— Подожди, я не договорил. Я изначально шёл сюда за смертью, это так. А сегодня ночью… Когда я увидел тебя полумёртвого, мне будто свет в голове включили. Мол, вот, Арс, посмотри, что ты наделал! Чуть не свёл ни в чём не повинного человека в могилу! Сколько ещё близких должно погибнуть, чтобы ты понял?

— Что понял? — Антон на автомате вытер потные ладони об одеяло.

— Не столько понял, сколько принял, — пробормотал Арсений. — Это тема для другого разговора. Сейчас я лишь хочу сказать спасибо. Не знаю, чем я заслужил такое покровительство с твоей стороны… Но ты мне очень дорог. До сих пор удивляюсь, насколько сильный страх я за тебя испытал.

— Ты смог заплакать, — зачем-то добавил Антон. У него голова шла кругом от избытка переживаний.

— Невероятно, правда? — Арсений горько усмехнулся. — Хотя мне кажется более невероятным то, что с таким ранением тебя волновало моё состояние.

— И всё же я рад.

— Моим слезам?

— Тому, что мне удалось сломать хотя бы одну твою стену, — Антон не смог удержаться от слабой улыбки.

Арсений смотрел на него несколько мгновений, потом вдруг сделал усилие: уголки его губ неуверенно поползли вверх. Это было искренне — впервые ненатянуто и без фальши. И так красиво, что у Шастуна на секунду отвисла челюсть.

Он попытался представить, каким Арсений был до войны. Не смог. Но если этот призрак, что промелькнул сейчас на лице товарища, — отзвук того самого Арса, то его возвращение стоит любых ожогов.

***

Почти-улыбка Арсения преследовала Антона весь следующий день. Приказа двигаться дальше пока не было — кажется, ждали подкрепления для будущего освобождения Харькова, поэтому батальон временно расположился в отвоёванной деревеньке. К вечеру головная боль терзать почти перестала, однако ей на смену пришло желание курить. Выпросив разрешение встать с койки, Антон расселся на поваленном дереве неподалёку от медсанбата и принялся думать.

У него из головы не выходил поцелуй. Чего-чего, а этого Антон не ожидал, потому что в самом поцелуе в губы ничего такого нет: вполне нормальное проявление чувств от близкого человека, а эмоций Арсений сегодня испытал предостаточно. Так целовал Антона отец, когда уходил на Гражданскую войну, с которой так и не вернулся; мать с сестрой, когда отправляли на фронт уже Антона. Арсов поцелуй мало отличался от тех. Разве что при воспоминании о нём Антон начинал непроизвольно улыбаться. Нежность — вот что он чувствовал в этот момент.

Что с ней делать, Антон пока не знал, поэтому просто воспринял её как должное. Арсений слишком удивительный — чего же странного в том, что он вызывает такие эмоции? Уже докуривая папиросу, Антон сделал мысленную пометку: той, кто станет спутницей жизни Арсения, никогда не будет скучно. Шастун ей даже позавидовал. Он снова вспомнил улыбку Попова. Немного потешил самолюбие тем, что ему удалось стать причиной этой улыбки. А потом Антона прошибло таким отчаянным желанием когда-нибудь увидеть Арсения счастливым, что аж в глазах защипало.

На этом головная боль стала возвращаться, и Антон пошёл искать Иру, чтобы та вколола ему обезболивающее.
Примечания:
Немного потеряла хватку в писательстве, но старательно нагоняю упущенное, поэтому мне очень важно узнать ваше мнение по поводу этой истории! Как говорил один небезызвестный Арсений Попов, "целую ваши мысли" ;)