Рассвет
Первый луч солнца прорезал горизонт, прогоняя морок с ясного неба, на котором ещë недавно были видны звëзды. Лес тëмный, шумный, сейчас будто молчал. Ни звери, ни птицы не смели нарушить покой и звенящую тишину.
Отец Иоан стоял, тяжело привалившись к стволу сухого дерева. В его худой, мозолистой руке покоился черенок старой лопаты. Пустые, стеклянные глаза были направлены на сырую, недавно выкопанную землю. Крест, возвышавшийся над свежей могилой не имел ни надписей, не украшений. Он был сделан на скорую руку, но надëжно... Умело...
Стройными рядами точно такие же кресты, но уже со следами времени стояли чуть поодаль. Все как один похожи. Все сделаны на скорую руку... Все умело...
Не сдержавшись, монах бросил взгляд на две могилки, которые находились сбоку от сухого ствола и в плотную к могиле Тихомира.
– С семьëй, как и хотел... Как ты и просил, – Обращаясь к духу уже почившего человека обратился монах. Голос его был похож на скрип петель старых ставень.
Иоан отвëл взгляд, обратив его к светло-синему небу и судорожно вздохнул. Мужчина качнулся, отрываясь от дерева и поспешил к крыльцу церкви, не в силах больше находиться возле могил.
Не заботясь о порядке, Иоан бросил не глядя лопату в мокрую от росы траву и, путаясь в ногах, поднялся по ветхим ступеням. Он ввалился в открытую дверь и только сейчас позволил себе замедлиться и оторвать взгляд от земли. Старая церковь встретила его всë той же тишиной. В сумраке Иоан двинулся в глубь, прямиком к алтарю, ступая скорее по памяти, нежели всматриваясь в детали тëмного помещения.
Дойдя до цели, монах не осмелился вступить на возвышенность. Он упал на колени и обессилено опустил голову. Тишину нарушило сбившееся дыхание старика. Мужчина с силой зажмурился и всхлипнул, наконец позволяя первой слезе скатиться по его щеке.
– Прости меня, Господи. Прости... Прости, – сбивчиво шептал Иоан и поднял трясущуюся руку. Монах быстро перекрестился и вновь рвано вздохнул, так и не посмев поднять головы. Его ладонь, всë ещë пробиваемая дрожью мягко легла на крест, всегда висевший на груди служителя церкви.
До боли сжимая его в руке и будто вспомнив о чëм-то он медленно, нерешительно перевëл взгляд на одну из дверей. Пелена слëз и сумрак не давали Иоану ясно видеть, но он точно знал, что она была открыта, знал, что за ней там, на тумбочке, стоит пустой стакан, который он так и не смог убрать.
Единственное, что было скрыто от взора и памяти монаха – мушка. Она лежала подле стеклянной тары лапками к верху.