Глава пятая
Эта глава будет переписываться! На данный момент происходящее здесь не имеет сюжетной силы (разве что первая и последняя сцены останутся без изменений). Так что читайте на свой страх и риск.
Темнота. Она обволакивала, пронизывала и струилась сквозь него. Куда ни взгляни, что вперёд, что назад, кругом была всепоглощающая темнота. Однако спустя какое-то время окружающее пространство стало меняться. Сначала появился слабый серый отблеск, затем — размытые контуры, и наконец — бледное пятно света, разгоняющее мрак.
Первым, что почувствовал Ричард, была боль. Боль распирала голову и врезалась крошечными иголками в глаза. Давила на грудную клетку и оседала противным песком в горле.
— Хисао! Он очнулся! — раздался откуда-то приглушённый вскрик.
«Какой ещё Хисао?!»
С потолка обрушился водопад сверкающих точек. Сморщившись, Ричард ощутил, как из желудка поднимается комок тошноты, слегка повернул голову.
— Скорее!
Сдержать рвотный позыв получилось с трудом. Ричард поднял тяжёлую, дрожащую руку и протёр глаза, силясь прогнать белые искры, но это не помогло. Надо вставать. Непонятные силуэты, что-то мельтешит. Надо прочитать утреннюю молитву.
Точки-искры потускнели, пропустив вперёд Хисао, а Ричард смог, наконец, сообразить, что перед ним лекарь. Тот приблизился почти вплотную, сказал успокоиться, хотя сам волновался — было видно по бледному лицу (или это в глазах всё было белым?) — и добавил, что они в безопасности.
Ричард не понял, причём здесь безопасность. В голове царил хаос. Почему он видит перед собой не шкаф, а лекаря? Почему в его комнате вообще находятся люди? Или это не его комната? Однако стоило Хисао повернуться к нему спиной, дабы сказать что-то другому человеку, стоило иссиня-чёрным волосам, заплетённым в короткий хвост, мелькнуть перед ним, как он сразу вспомнил, у кого сегодня видел похожую причёску. Его швырнуло в ледяной омут: девушка с точно таким же хвостиком сидит на полу вся в крови, смотрит на него пустыми глазами и хрипит в предсмертной агонии…
— Нет… — пробормотал он словно в беспамятстве.
Вокруг опять потемнело. Одна за другой стали всплывать картины прошлой ночи, послышались вопли односельчан, булькающий свист, вырывающийся из разрезанного горла, и стальной голос: «Только дурак способен оставить в живых свидетелей». В груди что-то оборвалось. Ричард опустил голову и страшным, немигающим взглядом уставился на ладони. Медленно сжал и разжал пальцы, то ли не веря, что всё произошло наяву, то ли не понимая, почему остался жив.
Хисао обернулся.
— Что вчера случилось? Расскажи. Что ты чувствуешь? — пытаясь растормошить, начал задавать вопросы. — Что-нибудь болит? Пить хочешь?
Ричард слышал голос лекаря издалека. Оцепенение сковало его, и он больше ни о чём не думал, только смотрел вперёд невидящими глазами.
— Давай ты сейчас выпьешь это.
В следующий миг ему открыли рот, чтобы залить в горло горькую жижу со сладковато-пряным привкусом. Ричард даже не моргнул.
— Всё хорошо, — приговаривал Хисао, одной рукой отдавая подручной (второй человек оказался соседкой Ричарда) опустошённую плошку, а другой гладя его по плечу.
Ричарду мерещилось, что кровать под ним исчезла. Он летел в бездну. Происходящее в комнате казалось далёким и неважным, но следующие слова он услышал отчётливо.
— Не переживай, всё прошло.
Фраза ударила в голову. Кадык дёрнулся, и Ричард оттаял. Эмоции забурлили, смешались, обдав тело палящим жаром. «Всё прошло?!» Он долго не мог сделать вдох — раскрывал рот, как та самая девушка с разодранным горлом.
— Они мертвы! Я видел, как… как он топором… Я с ними говорил, понимаете?! Вот так вот стоял и говорил, и они были живые!
— Тише, дикари ушли. Я перевязал тебе ногу. А ты ложись, тебе надо лежать.
— Зачем?.. Зачем он это сделал?!
Дыхание прерывалось. Ричарда трясло. Осознание приходило постепенно, надвигалось гигантскими стенами. По телу разливался ужас от понимания необратимости случившегося, а вместе с ним — желание вернуться в прошлое и не уходить с площади раньше рассвета.
— Это я привёл его...
Ричард судорожно вдохнул, будто вынырнув из воды. Хотелось сбежать куда-нибудь, внушить себе, что всё это безумный бред, и у него просто высокая температура или серьёзное отравление.
— Ричард, ты ни в чём не виноват. Слышишь меня?
Он не слышал. В глазах защипало, и комната вместе с Хисао и соседкой поплыла.
— Как хранители вообще пропустили дикарей?! — выпалила в сердцах Берта.
Наверное, она ещё что-то собиралась сказать, но её перебил стук в дверь.
— Да? — строго спросил Хисао.
Дверь приоткрылась. Сначала в образовавшейся щели показалась рыжая голова, потом расстояние между дверью и косяком увеличилось и в дом осторожно, на цыпочках, протиснулся бывший воспитанник старейшины, а за ним, не осмеливаясь переступить порог, столпились двое детей и наставник, приятель Ричарда по работе.
— Как он? — спросил юноша.
Взгляд Хисао смягчился.
— Сейчас пришёл в себя, но ему нужен покой, — лекарь поднял брови, акцентируя внимание на словах о покое.
— Разрешите мне… Хисао, Берта, вы позволите? Клянусь, я на секунду!
Получив одобрение, мальчишка скользнул к Ричарду.
— Мы пришли узнать, как твоё состояние, — почти шёпотом сказал он.
Ответом ему были лишь чуть приоткрытые дрожащие губы, искусанные, покрытые кровавыми струпьями, и мокрые от слёз глаза. Юноша присел на табуретку рядом с кроватью, а потом, помедлив, обнял Ричарда. Сначала тот растерялся. Но вдруг в голове что-то щёлкнуло. Ричард обнял его в ответ, почувствовав на плече горячее дыхание. Ощущение жизни — своей или чужой — всегда вызывало у него теплоту в душе. Сейчас это чувство стало во много раз ярче.
— Старейшина за тебя очень беспокоится. Я представить не могу, как это — пережить такое… Держись, Рич. Главное, что ты не погиб.
Юноша отстранился, когда другой посетитель, наставник, стоявший всё это время на пороге, подошёл и положил на тумбочку пять пряников.
— Вот… Это для тебя. Мы с тобой, — и печально улыбнулся.
После он кивнул Хисао, юноша похлопал Ричарда по плечу и они вместе с ребятами вышли из комнаты. Чуть позже пришёл старейшина, а вечером наведались Рей с Лоренсом. Хисао позволил им задержаться, в результате чего их визит затянулся, наверное, часа на два. Как только знакомые ушли, Ричард, уставший и измученный, заснул, не дождавшись звона пластин.
***
Готовящуюся ко сну общину поглощала тень ночи, чернильным туманом окутывая селение. В доме на углу четвёртого проспекта вспыхнуло пламя свечей, озарив аккуратный дворик. Однако прямоугольники света недолго лежали на садовой дорожке — Хисао принялся закрывать ставни. Перед тем, как захлопнуть последние створки, он бросил взгляд на небо, по которому уже рассыпались бледные крошки звёзд. Хисао попытался расслабиться, как делал это совсем недавно, на площади, но на него накатила очередная волна тревоги. Схлынув, она оставила после себя почти забытую за пять лет мысль: надо на всякий случай забаррикадировать дверь.
Хисао захлопнул ставни. Случившееся не укладывалось в голове, словно он находился не в Седьмой общине, а в городе дикарей. Расписание развлечений на праздничную неделю всё ещё висело на стене, и объяснить себе, что оно больше не понадобится, у Хисао пока не получалось.
Завтра нужно было сходить в парк, чтобы собрать травы — запасы кончались, — однако мысль о выходе на улицу удручала. Мысль, что он не встретит на этой улице людей, которых видел всего день назад. Не то чтобы они были друзьями, не то чтобы он интересовался их судьбой, но сейчас Хисао ощущал внутри себя пустоту. Ещё пару лет назад он сказал бы себе: «Почему ты так переживаешь? Главное, близкие люди целы и невредимы. А в жизни всякое случается».
— Знаешь, дикарей было несколько, — он обратился к Берте, которая привязывала к ногам деревянные сандалии на высокой подошве, чтобы по дороге не промочить ноги в образовавшихся после дневного дождя лужах.
Та бросила возиться с завязками и, не разгибаясь, повернула к нему голову. Её бровь многозначительно поползла вверх.
— Нет… А кто, Ричард сказал?
— Я слышал их голоса. Ричард… — Хисао опустил на окно промасленный холст и уселся на диван. — Он был в ужасном состоянии. Когда мы его нашли, он очнулся и начал кричать, чтобы его не убивали и что он хочет домой. Потом потерял сознание. А здесь это повторилось. Два раза. Он ничего толком не рассказал.
— Вот как… — Берта поджала губы, выпрямила спину и, помедлив, произнесла, как приговор: — Ричард изменится.
Тут уже Хисао вопросительно посмотрел на подругу.
— В его глазах… Пустота какая-то. Или… Я не знаю, как это описать. Это страшно. От осознания, что он не будет прежним, мне тяжело на него смотреть.
— Ему нужно время, чтобы прийти в себя.
— После таких событий мировоззрение людей меняется. Его взгляд выражает что-то такое, что выходит за пределы моего понимания. Мне будет неловко общаться с Ричардом. Я никогда ничего подобного не переживала, не представляю, что он чувствует и что теперь делать.
— Прежде всего надо обезопасить себя. Дикарь был не один, значит, чужаки целенаправленно напали на центр. И они продолжат нападать.
— Ой, ну вот скажешь! Хранители разберутся.
— Они уже не разобрались.
— Ну-у, — укоризненно протянула Берта, — ты же не думаешь, что хранители допустят это ещё раз?
— Всё равно надо задуматься о дополнительной защите. Провести тренировки, чтобы жители знали, как действовать в случае нападения.
— Почему дикарь пошёл на такое, Хисао?! — Берта думала о другом. — Дикари же тоже люди. Были бы они высшими существами, которым чужды человеческие чувства, я хотя бы поняла.
Она в расстройстве махнула рукой и вернулась к завязкам.
— Ты послушай меня. Понимаю, как это звучит, но в этом есть смысл. На окраинах можно построить укрепления и на время праздничной недели поставить туда караульных.
Берта снова замерла, моргнула, вероятно, надеясь, что Хисао шутит, но лицо того выражало крайнюю серьёзность. Он даже поднялся с дивана и зашагал по комнате.
— Можно дать им дубинки для самозащиты, на всякий случай. И придумать, как они будут сообщать об опасности.
— Хисао, да ты что? Что на тебя опять нашло? Вот увидишь, в день встречи детей выйдут ещё несколько хранителей, а охрана центральных улиц усилится.
— Я бы сам смог караулить… И тренировать… — уже не надеясь, что у затеи есть будущее, закончил Хисао.
По лицу Берты расплылась тёплая улыбка, и она посмотрела на него, как на мальчишку, верящего в свою гениальность.
— У тебя всё ещё дикарское мышление.
Он хмыкнул.
— Да… Наверное, я не изменюсь, — и, помедлив, спросил: — ты завтра придёшь?
Берта в это время закончила возиться с обувью и накинула на плечи холщовый плащ.
— Приду конечно. Тебе что-то ещё нужно?
— Тоже самое. Вдруг Ричард будет плохо себя чувствовать. — Хисао с грустью посмотрел через плечо на дверь, за которой спал Ричард.
***
Дождь за окном лил, не прекращаясь, и община постепенно становилась похожа на затопленный лабиринт. Туман призрачной пеленой накрывал дома и деревья. Платиновые тучи затянули небо так, что стёрлась граница дня и ночи. Жителям селения приходилось чуть ли не с утра зажигать уличные лампы, и те светились в голубовато-сизой дымке, как под водой.
Ричард запутался во времени. Часы слились в череду лихорадочных дрём и бредового забытья. Ночью после прихода в сознание он проснулся от того, что тело била непрекращающаяся дрожь. Жар сменялся ознобом, по лицу струился пот, оставляя липкие дорожки на коже. Ричард попытался отвлечься на что-нибудь, но силы покинули его. Даже простые действия — сесть, взять книгу — казались непосильным трудом. Как будто сама вселенная не могла принять, что Ричард остался жив. Иногда наставник проваливался в короткие, беспокойные сны, но те не приносили облегчения, только ухудшали состояние, поэтому наставник большую часть времени лежал с открытыми глазами, борясь с чёрной бездной отчаяния, готовой поглотить его.
Сквозь пелену горячки Ричард опять увидел Хисао. Он не знал, сколько времени после этого прошло. То и дело мелькали размытые фигуры, склонялись над его телом. Лица плыли, приближались, отдалялись.
Вдруг он выхватил среди них знакомое и сосредоточился на нём. Он смотрел и смотрел на родное лицо, а молодая, такая же красивая, как четырнадцать лет назад, Янда глядела на него в ответ. В тот момент для него не существовало ничего прекраснее её образа. Было ли это реальностью? Янда, даже если действительно была жива, ни за что бы не вернулась в общину, а селяне не стояли бы так спокойно рядом с ней. Закрыв глаза, Ричард ощутил лёгкое прикосновение — холодные пальцы подруги коснулась лба, пригладили мокрые от пота волосы. Это принесло облегчение, и он надолго провалился сон.
Через два дня жар спал, поэтому Ричарда отпустили домой. А дом встретил тишиной. Болезненной, пугающей. Наставник сел на табуретку за обеденным столом и глядел, как тонкие полоски сначала солнечного, потом лунного света, пробивающиеся сквозь щель между ставнями, освещали угол комнаты, где за время его отсутствия успела собраться пыль.
Утром Ричард заставил себя встать и по привычке занялся обязательными процедурами. Налить воду. Сделать несколько глотков. Помолиться. Умыться и причесаться. Всё это часть распорядка, которому он следовал каждый день, но сейчас ему казалось, словно им кто-то управляет, заставляя двигаться.
Долго оставаться в одиночестве не хотелось, поэтому, когда пластины отзвенели полдень, Ричард отправился на общую трапезу. Подходя к беседке, он увидел, что односельчане уже расселись за длинным столом и ждут, когда дежурные разнесут еду. Девочка, сидящая с края, вздрогнула, заметив его, отчего Ричард остановился, не дойдя до ступенек.
Еле заметный ветер поиграл листьями плюща, карабкающегося по колоннам, что поддерживали сводчатый потолок, и тут же стих. На другом конце стола захныкал ребёнок, опрокинувший на себя кружку с соком, но к нему подскочила воспитательница, что-то прошептала, и малец мгновенно замолк. На беседку опустилась тишина. Ричард неуверенно оглянул присутствующих и, помедлив, прошёл к своему месту.
— Здравствуй, — тихо произнёс знакомый из соседнего дома, на что наставник просто кивнул.
Через несколько секунд прервавшаяся возня с тарелками продолжилась как ни в чём не бывало, лишь застольные разговоры стали тише, а может, ему это показалось.
На общую трапезу пришли почти все жители квартала. Взгляды односельчан, полные сочувствия, были устремлены на Ричарда, вот только никто не осмеливался заговорить с ним. Но он был этому только рад, разговаривать сейчас больше всего не хотелось.
На третий день после Дня сошествия устроили похороны. Небо было тёмное, словно пепел. Впрочем, такое же, как вчера и позавчера и даже поза-позавчера. Ричард спустился к реке, где уже собрались односельчане. Проходя сквозь толпу, он ощущал себя, как во сне. Люди были в истерике, кто-то плакал. С каждым лицом, искажённым скорбью или, что страшнее, пустотой, подавленность внутри возрастала. Он отрицал то, что видел. Отрицал, что убийца, причинив боль стольким людям, продолжает жить и довольствоваться благами этого мира. Вот бы поставить его на их место и после этого задать вопрос: «Зачем?».
Ричард вдруг понял, что подсознательно желает разбойнику зла. Мужчина прикрыл глаза и сосредоточился на дыхании в попытке освободиться от навязчивых мыслей. Он — не дикарь, а человек, и потому не должен позволять себе подобные рассуждения. Вот только один взгляд на друга погибшего Аарона — и в голове в очередной раз за последние три дня что-то перевернулось. Ни изувеченные тела, ни кровь не ужасали так, как вид человека, потерявшего своего близкого.
Тот сидел на валуне рядом с водой, уставившись в одну точку, а по лицу его текли слёзы. Рядом молилась девушка.
— Молись, молись, только боги нам ничем не помогут! — рявкнул друг Аарона, да так неожиданно, что девушка вздрогнула и чуть не упала, пошатнувшись. — Ты видела, что с ними вообще сделали?! Джека обезглавили! Представляешь?! И где были в этот момент боги?!
Ричард стоял перед односельчанином с глупым выражением лица, не зная, как себя вести, но друг Аарона не обращал на него внимания.
— Убийцу надо в башню! — брызгая слюной, кричал он, до крови вцепившись в камень, на котором сидел. — Нет, этого будет мало. Я хочу своими руками выбить ему зубы и лишить глаз. Хочу увидеть его разбитые нос и челюсть. Хочу, чтобы эта сволочь пила свою кровь!
Такую ненависть в голосе человека Ричард слышал впервые. Тяжело дыша, друг Аарона впервые за разговор поднял на него покрасневшие глаза и в этот миг, смотря на перекошенное лицо товарища, наставник подумал, что тот действительно готов убить дикаря.
Не верилось, что человек, сидящий перед ним и в подробностях описывающий зверства, которые он бы совершил с другим человеком, недавно смеялся и беззаботно обсуждал философские вопросы. Теперь его покинули светлые чувства. Раны уродуют не только тело, но и душу, до неузнаваемости меняя людей. Перед Ричардом потемнело, и он уже не видел односельчанина, только слышал его надрывные рыдания, прерываемые ругательствами, что вызывали в душе ещё больший ужас.
«Если бы не я, может, все остались бы целы и никто бы не страдал сейчас, этот человек жил бы обычной жизнью, писал книги вместе с Аароном…» — промелькнула мысль.
Прийти в себя не получалось. Ричард моргнул, это не помогло. Он пытался остановить поток воспоминаний, не окунаться в них с головой — не сейчас, не здесь, — но контролировать себя было трудно.
В чувства его привёл звук ритуальных барабанов. Открылись двери «Последнего приюта», дома, в котором на протяжении трёх дней усопших готовили к похоронной церемонии. Берег реки был забит людьми, но когда из здания вышли девушки с золотыми обручами на головах, воцарилась тишина. Ни единого шороха. Ричард даже услышал, как грохочет сердце. Оглянулся и заметил, что все селяне словно по команде опустили головы. И тут раздался стук носилок о дверной проём.
Ричард вздрогнул и инстинктивно уткнулся взглядом в сандалии. Стук повторился. И ещё раз. Процессия медленно спускалась по ступеням от «Последнего приюта» к реке, где колыхались привязанные к колышку похоронные лодки. Мужчины с золотыми обручами тащили носилки с укутанными в белый саван телами. Ричард стоял у самого подножия лестницы, и ему было особенно страшно. Звук шагов сопровождался скрипом деревянных жердей и с каждой секундой становился громче. Хотелось куда-нибудь спрятаться. Вдруг неведомая сила подняла его взгляд, после чего тело окончательно парализовало. Глухой удар брусьев-держателей о дерево, второй, третий, плеск воды — и носилки оказались в лодках. Слишком близко.
— Аарон! — с воплем кинулся к телу друг погибшего.
Он упал коленями на песок и закричал во всё горло, но его быстро оттащили в сторону, чтобы тут же начать успокаивать, суя под нос нюхательную соль. Церемония в это время продолжалась.
На грудь покойным положили по ножу — острому холодному стражу, что отгонит злых духов, не позволив им осквернить вечный сон. В гроб поместили вещи — те, что при жизни были дороги усопшим.
Мужчины в золотых обручах воскурили в кадилах фимиам, и тонкий дым его закружился, разнося над рекой сладковато-древесный аромат. Старейшина начал читать прощальную молитву под гул барабанов. Слова потекли, как река, качающая похоронные лодки, а после, когда тишина вновь опустилась на берег, покойным дали новые имена, дабы они берегли их души и дабы никто не тревожил мёртвых, произнося имена, которые они носили при жизни.
Ричард ожидал, что не сможет даже взглянуть на покойников, но посмотрев внутрь похоронной лодки, ничего не ощутил. Подумал только: эти люди о чём-то мечтали, что-то чувствовали. Нутро отказывалось верить, что кто-то такой же, как он сам, мог в один миг исчезнуть, оставив после себя одну оболочку.
Церемония подходила к концу. К лодками спустились близкие друзья погибших с факелами в руках. Их было трое, друг Аарона еле держался на ногах.
— Мы отпускаем вас, — произнёс один из них. — Мы будем помнить. Мы будем любить.
С этими словами он бросил факел в лодку, и пламя голодным хищником охватило саван. Ричард почувствовал, как сжалось сердце.
«Это ты имела в виду под словом «свобода», Янда?! Или как там тебя по-настоящему зовут?..» — откуда-то из глубины стала подниматься ледяная злость. «Свобода заключается в том, чтобы размахивать оружием и думать, что жизнь среди людей с топорами безопаснее жизни в общине?»
Ричард до боли сжал кулаки, прокручивая в голове слова незнакомки. «Пойдём, здесь опасно, мои друзья тебя с радостью примут». Ну уж нет, он увидел свободных людей — калечащих себе подобных, — ему хватило.
Он смотрел, как в небо летит дым, унося души погибших к солнцу. Огонь трещал, и слышалось в этом треске, как мёртвые шепчут последние слова, прощаясь. Девушки отвязали лодки, и те начали медленно дрейфовать вниз по реке.
Казалось, совсем не к месту, Ричарду вспомнился двадцатый завет Пути Света — «не бранись, не причини боль, люби всякого человека так, как любишь себя» — и тогда он подумал: на самом деле не всякого человека можно любить. Дикари совершают ужасные поступки, отбросив всю человеческую гордость. Принять это никак нельзя, поэтому надо бороться с ними. И когда борьба будет закончена, больше ни один человек на планете не пострадает от чужой жестокости.
***
Яблоко не понравилось ему с самого начала: как только он его надкусил, во рту растеклась кислятина. Но его ждал ещё один сюрприз: из сердцевины показалась бледно-жёлтая головка гусеницы. Они уставились друг на друга, готовые к поединку за завтрак. Гусеница, видимо, недооценила соперника и выползла ещё немного, демонстрируя храбрость. Очень зря. Соперник ни разу не проигрывал в гляделки. Радужка засветилась жёлтым, секунда — и головка вредителя поникла, а тело перестало сокращаться.
«Ну вот почему башня на них не действует? Ещё и обгадила всё внутри. Как теперь это есть?!» Он брезгливо кинул яблоко в отходосборник. Долго расстраиваться из-за сорванного приёма пищи не стал — его ждало куда более интересное занятие, которое обещало внести хоть какое-то разнообразие в монотонную рутину.
Соскочив со стола, он подошёл к стене — конечно же, делать это было не обязательно, но размять ноги стоило — и уставился на неё, чуть сморщившись из-за нарастающего жжения в глазах. Точнее, сквозь неё. Порядком отвыкшее от видов внешнего мира сознание помутилось — так много всего открылось его взору, что он не сразу сообразил, за что зацепиться. Голова слегка закружилась. Как он любил эти ощущения!
Свою цель он нашёл быстро — Ричард сидел посреди поля. Молодой наставник с виду ничем не отличался от земляков. Жители общины не подозревали его в недавних убийствах, жалели, считали пострадавшим. Но действительно ли Ричард был жертвой или, быть может, он — преступник, притворяющийся жертвой? Единственный способ это проверить — залезть в его сознание.
Жёлтая радужка вспыхнула ярче прежнего. Боль в глазах усилилась, но он не обратил на это внимания, ведь через секунду поле с наставником потемнело, закружилось водоворотом, и он, мысленно устремившись в центр этой воронки, погрузился в память селянина.
Всё вокруг исчезло. Сначала — звуки, потом — цвета, а в конце — ощущение тела, будто он превратился в бесплотное существо, в чистый поток сознания. Он нырнул ещё глубже, и его разум охватил хаос: обрывки мыслей, сменяющие друг друга с невероятной скоростью, образы, калейдоскоп запахов, голосов, ощущений.
Вот маленький Ричард босиком бежит по росистой траве — он почувствовал под ногами мягкую землю. Потом — вспышка ужаса: это мальчишка, вместе с друзьями выбравшись за пределы общины, впервые увидел змею. Помнится, Ричард тогда от страха забрался на дерево и не слезал оттуда ни под каким предлогом. Друзьям пришлось звать воспитателей, чтобы те сняли его с ветки. А дальше — лица, лица, лица... Десятки людей, утомительные собрания наставников, первая встреча с Мэттью, бессонные ночи, проведённые рядом с ним.
Вдруг перед взором встало красное марево. Кажется, это то самое воспоминание, которое он искал. Один мысленный рывок — и он оказался в нём.
Комната. Просторная, но освещаемая всего тремя свечами в настенном канделябре. Два тёмных шкафа, опрокинутый стол. Кровь — на полу, на дверцах шкафа, на столе. А ещё дикарь. Взъерошенный, обрамлённый тусклым светом и с топором в руке. Воспоминание слегка расплывалось, но было ясно: Ричард — не убийца. Убийца — этот чужак.
Он видел от лица наставника, как дикарь подходит, не спеша, с неподвижным, словно у статуи, лицом. Казалось, разбойник положил бы всё селение и подельников в придачу, если бы это было возможно. Но что обитателю подземного города понадобилось в центре общины? Какая идея им двигала? И что-то странное было в его чертах лица.
Он остановил воспоминание на моменте, когда тот подошёл к Ричарду ближе всего, а в реальности даже подался вперёд, чуть не упёршись лбом в стену. У дикаря отсутствовали характерные черты, что выделяли его соплеменников: чёрные волосы и узкие карие глаза. На селянина убийца тоже не походил…
Тут боль в глазах стала такой невыносимой, как будто кто-то влил раскалённый металл прямо в зрачки. Он сразу же отпрянул от стены, зажмурился, но было поздно.
— Чёрт…
Из глаз потекли струйки крови.
С трудом подняв веки, он подошёл к столу, схватил кувшин с водой и сделал несколько жадных глотков — жидкость вместе с кровью потекла по подбородку. Сердце колотилось, ноги дрожали, но он держался. На секунду мелькнуло искушение уйти в память селянина ещё раз, рассмотреть убийцу детальнее. Нет. Повторное погружение лишь причинит ему больше вреда. Он убедился в том, что Ричард ни в чём не виновен, и этого было достаточно.