II часть
— О, здравствуй, мой Бог, Господин,
Господь на Земле един
О, дорогой Господь, слава Тебе,
Ты благословен в судьбе.
Kyrie-eleyson!
Пока многоуважаемый судья, который в этом году получил честь исполнять рождественский гимн, исполнял этот самый гимн, Тамарь рассматривала росписи под куполом церкви. Там был Господь, святые в белых гиматиях, а так же ангелы в виде летающих голов. Но чтобы рассматривать их, приходилось очень неудобно задирать шею, а ниже, на стенах, которые были на первом этаже, изображений не было, лишь полоски да линии мрамора. Вдруг Тамарь различила, что очень тихо, но Якоб подпевает гимну. Он пел совсем тихонечко, но Тамарь всё равно отметила, что поёт Якоб воистину красиво, а его очень высокий даже для мальчика голос вместе с нежными чертами лица создаёт образ прямо ангелочка с тех открыток на витринах книжных магазинов. Тамарь представила себе Якоба в числе церковного хора и сразу решила, что ей это не нравится: тогда Якоб, который итак слишком много читает, начнёт пропадать на репетициях и окончательно забудет, кому он принадлежит. Тамарь сжала руку Якоба и тихо шепнула:
— Перестань петь.
Якоб замолчал, хоть и не понял, почему нельзя. Тамарь осмотрела всех присутствующих в церкви. И чего людям тут нравилось? Тамарь отметила для себя разве что приятный запах, ну и в церкви теплее, чем на улице, но вообще можно было бы просто не идти никуда, а греться дома. Тамарь посмотрела на деревянную фигуру Марии и младенца, Чудотворный образ Аахена. Тамарь несколько раз, хоть и краем уха, слышала, как богата Мария, что у неё даже есть королевская корона. И это когда Тамарь долгие годы донашивала то, что уже с сотню раз порвали её старшие сёстры. Но в целом-то вдруг просто Мария не успевала передавать Иисусу всё, что тут происходит. Город-то большой, да и, скорее всего, в других городах Марии тоже молятся, вот и не остаётся времени на не молящихся, тем более паломничества Тамарь до образа не совершала, пока не осиротела. Тогда она попробует сейчас. Тамарь сложила руки замком и приступила:
"Дева Мария, я прошу тебя впервые, это очень важно, помоги мне сделать так, чтобы... Чтобы Якоб точно не смог меня позабыть и отпустить! Передай своему сыну Иисусу, что негоже Якобу так посвящать себя религии, когда у него есть долги в мирской жизни. Аминь!"
Когда месса закончилась, дети вместе с сестрой Аделой вышли из церкви, направляясь обратно в приют. Тамарь всё ещё держала Якоба за руку. Кругом была какофония звуков: поздравления с праздником, приветствия, и тут вдруг странные слова:
— Otče, matko!
Тамарь и Якоб оба обернулись. Девочка в сером платье, натягивая своё явно поношенное пальто, подбежала к двум взрослым. Они готовили на каком-то своём языке, что Тамарь и Якоб видели впервые. Почувствовав долгий взгляд, девочка обернулась к Якобу и Тамарь. Она выглядела вполне обычно: тёмные глаза и короткие чёрные волосы, кажущиеся серыми под лучами яркого солнца.
— Что-то не так? — девочка спросила это на чистом немецком.
— Не, всё хорошо, — Тамарь пожала плечами и пошла вперёд, забирая Якоба.
Рука Якоба была очень мягкой, совсем без мозолей в отличие от рук всех жителей села. И его черты лица были такие нежные, что хотя Тамарь никогда не видела мать Якоба, она прекрасно понимала, почему та находится в женском приюте.
— Якоб, кем ты хочешь быть? — Тамарь внимательно смотрела на лицо Якоба.
Короткие рыжие волосы без чëлки, круглые карие глаза, полные детского восторга, а ещё в меру пухлые губы, как у ангелочка с открытки.
— Я хочу стать священником. Хотя, кажется, тебе это уже кто-то говорил.
— Хм, глупое желание, передумай.
Пока что молитва не сработала, видимо, нужно подождать. Всё же Мария сидит не с настоящим Иисусом, а только с образом младенца, а настоящий уж точно занят побольше самой Марии, ему же ещё души судить и все молитвы прослушивать. Тамарь очень надеялась, что детские молитвы Иисус слушает первыми, но сколько же в мире молящихся детей? Их и в церкви было уж очень много.
— Нет, не глупое! Я готов посвятить себя Господу!
Якоб говорил о своих глупостях, пока Тамарь сжимала его руку всë крепче. Якоб — это мальчик, который всегда ведëт себя так, как надо Тамарь: он держит еë руку во сне, не засыпает раньше самой Тамарь, сидит рядом, когда Тамарь нужно, а ещё умолкает, когда начинает раздражать. Тамарь уж точно не хотела бы его потерять. Но что же делать? Тамарь снова обернулась к Якобу.
"Может, мне тебя убить? — Тамарь остановилась, рассматривая шею Якоба. — Тогда ты навсегда останешься для всех милым ангелочком, а так же будешь принадлежать только мне."
Они вернулись в приют и жизнь пошла своим обычным чередом. Пока на пороге не появилась странная семья. Иногда приют посещали благодетели, но это всегда были аристократы, чьи карманы так ломились от добра (и не только звонкого), что Тамарь каждый раз вспоминала две лепты. И вот эта новая странная семья эти самые две лепты вносила. В семье была лишь одна дочь, хотя по одежде дети не были уверены, горожане перед ними или всё же малость обогатевшие крестьяне. Тамарь раньше думала, что самое странное имя у неё, но имя этой девочки было ещё страннее: Ягода. Да и выглядела девочка для крестьянки странно: одежда не была новой, но и не настолько заношенной, как на Тамарь до попадания в приют, а ещё её кожа была довольно светлой, на ней бывал летом лёгкий загар, но не настолько густой, как у других детей.
Каждое воскресенье эти люди приходили в приют. Они не только приносили деньги, но и рассказывали детям истории. Кажется, они были путешественниками (или чем-то в этом роде?), они проехали со своей дочерью несколько прусских городов, а путь их начался вовсе с Австро-Венгрии. Другие дети слушали с удовольствием, но не Тамарь, ей другие города сами по себе интересны ни были, а вид восхищённых взглядов толпы умытых-причёсанных детишек в чистой одежде, которые так послушно слушали, словно заворожённые. Якоб бы хотел послушать тоже, ведь семья была глубоко верующими католиками, а потому много рассказывала о католиках и церквях в других городах, но Тамарь сказала, что Якоб станет таким же скучным, как другие, если тоже будет слушать этих странных людей, поэтому Якоб послушался, сел вновь в углу с Тамарью и стал читать уже Библию. Он ещё мог учить и перечитывать гимны, но делал это теперь реже, а Библию старался читать как можно внимательнее, порой спрашивая у Сестёр, что означают те или иные моменты писания.
— Тамарь, а почему ты не подходишь в херру Михаилу и его жене? — однажды спросил один из детей перед сном.
— Мне ни к чему слушать истории, которые мне не пригодятся. Вы ведь даже не знаете, правду ли они говорят, а вдруг они врут?
— Херр Михаил не может врать, он же...
— Благочестивый христианин? Так что ж? Он мог бы наврать нам и об этом!
Дети бы подрались, но сёстры следили за этим словно ястребы, а потому все просто решили, что больше Тамарь им не интересна. Ягода к тому же гораздо веселее играла с другими детьми, не бросая игры в любой момент и не убегая сидеть с Якобом по известной только ей причине. Тамарь отчасти ощутила небольшую боль от вида, как легко её променяли на другую новенькую, но отпустила эту ситуацию, за одно доказав себе, что Якоб стоит сотни таких лживых, как и херр Михаил. Якоб теперь действительно был единственным близким для Тамари человеком, хотя из-за этого её даже больше стало раздражать, что всё свободное время Якоб читает Библию, а в качестве развлечения лишь предлагает послушать чтение вслух.
Однажды Ягода заметила Якоба и Тамарь в углу. Может быть, Тамарь и хотела выглядеть величественно одинокой, но выглядела просто одинокой. Ягода подошла к ним, желая помочь присоединиться к общему веселью:
— Здравствуйте, я Ягода.
— Мы знаем, — Тамарь отвернулась.
— А почему вы никогда не подходите к нам?
— Нам неинтересно.
— Эм... а как вас зовут?
— Тебе необязательно это знать.
Якоб хотел представиться и даже поднял глаза от книги, но холодный ответ Тамарь его остановил.
— Почему же? Я хочу знать, кому моя семья помогает.
— Вы помогаете приюту, открытому орденом Сестёр. Быть может, мы с Якобом завтра будем уже не здесь, так что не важно.
— Так значит, его зовут Якоб? — Ягода улыбнулась и посмотрела на Якоба, но тот решил ей не кивать даже. — А тебя?
— Не скажу! — Тамарь покраснела от злости, встала, сжала запястье Якоба и поволокла его в спальни. И как она могла так просто рассказать имя Якоба? И почему эта девочка вообще к ним подошла, пусть дальше играет с теми, кто на неё так послушно смотрит!
Тамарь раньше относилась к воскресеньям спокойно, да, нужно было ходить в церковь, но это было довольно просто, зато весь остальной день был свободным. Раньше. Теперь же сюда приходила эта семейка. Тамарь и раньше ревновала Якоба к религии, но теперь ещё и к таким же увлечённым как он.
— Якоб, — Тамарь однажды постаралась сделать как можно более милое выражение лица (оно не вышло, но, благо, уже была ночь и в спальне не было ничего видно). — Скажи, я бы больше нравилась тебе, если бы читала вместе с тобой?
— М? — Якоб уже почти уснул, хотя ему не должно было!
Тамарь ударила Якоба по уху, но их рук не разжала.
— Первая всегда засыпаю я! — она сипела, но угроза чувствовалась. — Чтобы больше не было такого!
Тамарь легла и отвернула лицо от Якоба. Она ничего не видела в комнате, поэтому ощущала, как глубокая и неизвестная тьма комнаты проникает внутрь неё самой и разрывает на части, заполняя каждую обидой и ревностью. И глупый Якоб этого не понимал! Но ничего-ничего, в мире нет бесчисленного количества гимнов, а Библия толстая, но Тамарь знает, что она тоже со временем кончится. И тогда Якоб будет принадлежать только Тамарь.
Когда Ягода пришла в среду одна, Тамарь уже приготовилась ненавидеть среды, но ситуация оказалась и того хуже:
— Херр Михаил и фрау Эрика мертвы, — мать Терезия говорила спокойным и ровным тоном, стараясь объяснить воспитанникам случившееся. — Вчера вечером их задавил экипаж. Всё их небольшое имущество они завещали нам, а вот их дочь останется с нами без их последней воли, но, надеюсь, они будут не против.
Сёстры тоже стояли, не выражая эмоций, но чувствовалось, что они готовы заплакать. А Ягода просто не плакала. Она стояла в сарафане и тёмном мантелете, а ещё аккуратные косы были, как обычно, заколоты на голове.
— Спасибо за вашу доброту, — Ягода встала и поклонилась, сжимая вовсе не дрожащими руками сумку со своими пожитками. — Мне очень жаль, что из благотворительницы я стала воспитанницей, но Господь уже решил забрать моих родителей, да будет так.
Дети всхлипывали, даже Якоб. Поэтому Тамарь развернулась и почти ушла, но тут же одна из сестёр сжала её плечо, не давая покинуть комнату. Тамарь остановилась, но не развернулась. Если в Тамари и было чего-то мало, так это сочувствия или хоть какого-то интереса к Ягоде. Маленькая комната, отведённая под гостиную, громкое тиканье часов, детский тихий плач, а ещё нежный солнечный свет в коридорном окне, именно к этому свету хотела идти Тамарь, а не оставаться рядом с горем чуждых ей людей.
Ягода была любима всеми и любила всех в ответ. Со временем её кожа стала чуть более загорелой, но всё ещё не настолько смуглой как у Тамари, что было странно, ведь Ягода была брюнеткой. Тамарь теперь начала презирать детей, помня, что раньше центром веселья всегда была она, а теперь так же все бегали за Ягодой. Но и с Якобом Тамарь не было покоя, ведь даже когда они были рядом, Ягода могла подойти к Якобу и заговорить с ним. Она больше не пыталась говорить с Тамарь, но вот с Якобом надежды не теряла. И по началу Тамарь терпела, ведь Якоб молчал или отвечал сухо и кратко, но потом Тамарь узнала, что за её спиной Якоб говорит с Ягодой гораздо раскрепощённей.
Это было зимой. Ясное солнечное утро, снег не хрустел, Якоб вышел на улицу немного подышать свежим воздухом. И к нему вышла Ягода.
— Доброе утро, — на Ягоде теперь тоже был тулуп, как и на всех воспитанник, ведь за прошедшие два года она выросла из своего мантелета.
— Да, доброе утро, — Якоб ей кивнул.
— Ты сейчас ведь вчера прочёл четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна?
— Да, её, — Якоб взял в руки снег и чуть сжал его, чувствуя приятное покалывание, когда тот таял. — Я сегодня дочитаю оставшиеся семь глав.
— Я просто люблю четырнадцатую главу, — Ягода тоже взяла снег, слепила из него что-то похожее на макарун нежели на аккуратный шар, и бросила вдаль, после чего снежный макарун провалился в снегу. — Она даёт мне утешение, особенно после смерти родителей. Я ещё подумала, я хочу стать монахиней.
Якоб снова взял снег и сжал его, чувствуя как на руках остаётся приятная влага, затем задумчиво сказал:
— Присоединишься к Ордену?
— Да! Очень хочу!
— Тогда желаю тебе удачи в твоих стремлениях.
— Спасибо. И я...
И тут дверь открылась и на пороге появилась разъярённая Тамарь в наспех надетом сарафане и совсем не собранными волосами. Она была зла, безмерно зла. Но ничего не сказала и просто закрыла дверь, уйдя обратно в дом. Ягода и Якоб посмотрели друг на друга, не зная, что им стоит делать, после чего Якоб всё же понял что. Он прошёл в дом и, прислушавшись, понял, что Тамарь придётся искать. Он посетил гостиную, столовую, кухню и спальни, а так же уборную, но Тамарь нигде не было. Она сбежала через противоположный выход приюта в город. Её обувь и тулуп остались, поэтому Якоб всё ещё искал Тамарь, пока она шла по снегу и брусчатке, чувствуя как ноги словно надуваются, а вся земля покрывается иглами. Она ненавидела Якоба, но гораздо сильнее она ненавидела Ягоду. Почему она не замечает, что Якоб уже принадлежит другой? Почему так спокойно вторгается в тот небольшой кусочек счастья Тамарь?
Тамарь вернулась в приют с красными пальцами и на руках, и на ногах. Она ничего не говорила и молчала до самой ночи. Якоб чувствовал свою вину, но не шёл к ней, потому что ему было страшно, что Тамарь ему скажет. Ягода всё видела и тогда подошла к Якобу после уроков сама.
— Она обиделась на тебя?
— Почему ты так думаешь?
— Обычно она всегда рядом с тобой, так что случилось?
— Не знаю, — Якоб отвёл взгляд.
— Это потому что мы утром разговаривали?
— Видимо.
— Якоб, а ты не думаешь, что это странно? Откуда такая злость?
— Тамарь сказала, что она не хочет, чтобы я становился таким же скучным как другие.
— Это звучит странно. Постой, она же действительно не говорит ни с кем кроме тебя, почему?
— Я не знаю, — Якоб соврал, но следом же сказал своё подозрение: — Быть может, любит.
— Любящие не истязают. Она бы не стала мешать тебе играть с другими, если бы любила.
— Да, действительно...
Якоб раньше думал, что Тамарь просто спокойно рядом с ним, что она так цеплялась за него уже четыре года, а так же, пусть и шутя, называла своими родственником, что Якоб стал надеяться, что любим ею, но на самом деле Тамарь больше ничего не делала. А её поцелуи были странными, отнюдь не целомудренными как в Библии, а совсем-совсем другими, но Якоб не мог понять, какими.
А потом наступила ночь. Тамарь и Якоб снова взялись за руки, но в момент, когда стало совсем тихо, Тамарь потолкала Якоба, села к нему на кровать и зашептала:
— Я хочу пойти в класс.
— Зачем?
— Потому что мне нужно в класс.
В темноте они вдвоём в ночных рубашках пошли по коридорам сначала до ящика с ключами, а следом тихо направились в класс, стараясь никого не будить. Со страхом они повернули ключ в замке, а затем очень-очень аккуратно нажали на дверную ручку, прислушались — вроде, никого — затем потянули дверь на себя и следом вошли, так же аккуратно закрыв за собой дверь. В классе было так тихо, что они оба боялись, что их найдут. Тамарь смотрела в окно, наслаждаясь наконец тем, что можно увидеть ночное небо. Эти дни беспросветного тумана наконец прошли. Как и все тревоги о войне. Тамарь не очень волновало, где и когда будут короновать короля как императора, она радовалась, что Якоба теперь точно не заберут в армию. Часы в классе шли, издавая толи пугающе громкое, толи просто раздражающее тиканье. Сёстры не шли, кажется. Тамарь подошла к Якобу. В эту ясную ночь она поняла, что не хочет больше никогда оставаться одна.
— Якоб, — она шепнула так ласково и грустно, что Якоб обернулся.
Ещё никто и никогда не говорил с ним настолько ласково. Якоб обернулся и почувствовал поцелуй в щёку. Он аккуратно отстранил от себя Тамарь:
— Что ты делаешь?
— Я поняла, что не могу тебя потерять, ты нужен мне, — она схватила руки Якоба и прижала их к своей груди. — Клянусь, я буду верна только тебе.
— По-погоди, ты о чём?
— Люблю тебя.
Якоб замер, шокированный её словами. Он задумался о них и сразу помрачнел:
— Ну зачем ты издеваешься надо мной?
— Не издеваюсь! Правда нужен! Действительно люблю!
— Я не хочу больше так делать! — Якоб закричал так громко, что тут же испугался, что их услышат. Но нет, всё тихо.
— Якоб, — Тамарь подошла ближе.
Она казалась Якобу такой... доброй? Бажаемой? Нет же! Якоб попытался слезть с парты, но Тамарь прижала его руки к столу, не давай сдвинуться, после чего подошла ещё ближе.
Снег сегодня почти не шёл, утром небо было очень ясное, а днём солнце и вовсе слепило. Когда Якоб сидел на уроках, ему казалось, что спина сгорит от яростности солнца. Но сейчас Тамарь там мягко гладила его руками по спине, расслабляя. Её поцелуй был очень мягким, как и объятия, хотя в начале Якоб действительно испугался. Её неаккуратные косы касались груди Якоба. И не только косы. Якоб надавил на плечо Тамарь.
— Достаточно... Этого хватит... Пожалуйста...
Омут Тамарь поглотил его крики. Якоб оказался спиной на парте, а косы Тамарь как-то перестали быть косами. В ночной темноте Якоб не видел цвета волос, словно тёмные шторы просто скрывали происходящее за ними. Почему Тамарь была больше Якоба? Если бы только Якоб был сильнее, он бы оттолкнул её! Но нет, он не мог. Тамарь же сняла с себя платье, оставшись лишь в рубашке. Якоб был уверен, что в классе холодно, но Тамарь это явно не беспокоило.
— З-заповедь... — Якоб кое-как смог прекратить поцелуй. — Седьмая! Остановись!
— Но я же не изменяю и не способствую измене, — Тамарь улыбнулась. Якоб не видел её улыбки, но чувствовал её.
Её рука была не там, где стоило, Якоб чувствовал и это. И чувствовал, как становится жарко. Тамарь целовала его так мягко, что Якоб уже не был уверен, как должен ощущаться грех.
Продолжение: https://boosty.to/hellyoresama/posts/80fdfd2e-9deb-43be-8814-5293b00af3bb?share=success_publish_link