Сгоревшая ундина

 Этот младенец оказался у дверей приюта 19 апреля 1857 года. Прямо в Белое Воскресенье. Уж не известно, почему его мать выбрала этот день, поскольку имя ребёнку она дала, оставив записку в пелёнках. Кто был его матерью? Женщина, не умеющая писать, поэтому она просто корявыми большими линиями выцарапала на куске старой газеты: "Jacob". Скорее всего, списала имя по чужой подсказке. Вариантов кто мать, было не так много, скорее даже слишком очевидно. И со стороны матери оставить ребёнка у приюта, а не растить в женском приюте, было воистину благодатью для малыша Якоба.

Когда сёстры занесли Якоба в приют и принялись отогревать, толпа воспитанников бросилась к кроватке малыша. Дети, что были постарше, лет этак десяти, были облачены в белые одежды, чтобы пойти на первое причастие, но тоже решили посмотреть на бедного замёрзшего ребёнка.

— Ну что за бессердечная женщина его матушка? — ворчала сестра Адела. — Мы бы не убили и не осудили, могла бы и лично в руки передать, а если бы он там замёрз?

Сестра Адела разминала ручки бедного Якоба. Матушка его решила, что раз укутала ребёнка в две пелёнки, можно положить просто на ступеньку дома — не замёрзнет. Так что не замёрз Якоб на смерть не иначе как по воле Божьей.

— Запомните, дети, — сестра Адела принялась пеленать Якоба обратно. — Никого из вас мы не накажем, когда вырастите, но будьте уж добры думать о других. Ведь Якоб мог не только замёрзнуть насмерть, но и быть растоптан нами или даже съеден собаками.

— Поняли, — вразнобой ответили дети.

До появления Якоба в приюте постоянно жили лишь десять детей. Большая часть воспитанников школы была всё же не сиротами или хотя бы имела приютивших родственников, так что обычно детей именно в жилой части было не так много.

— А с ним скоро можно будет поиграть? — самый младший из детей, Люций, внимательно смотрел на Якоба как на долгожданного друга.

— Он только на ноги встанет разве что к концу года, — ответила сестра Адела. — Так что придётся подождать.

Якоб рос не очень сильным ребёнком с белоснежной кожей и рыжеватыми волосами. К тому же хотя как младенец он был большим, рос он совсем маленьким. Якоб был послушным и милым ребёнком, который быстро заучивал молитвы, проявлял уважение ко всем людям и никогда не искал чужой похвалы. Всегда будет человек, который пошутит об Иуде, но Якоб научился не обращать на это внимание. Ещё маленький Якоб уже знал, что должен стать монахом. Ему никто не говорил этого, но он чувствовал, что иначе не имеет права жить и даже надеяться войти в Райский сад. Якоб не думал, что это несчастье, скорее просто его личный долг перед другими и, особенно, перед Святым Отцом.

Когда Якобу исполнилось девять он впервые увидел девочку, живущую даже не в городе с приютом, а в ближайшем селе. Светлые волосы, загорелая кожа, зелёные как у кошки или ящерицы глаза и совсем босые ноги. Она просто возникла перед дверью приюта в грубом сером платье и, когда Якоб открыл дверь, чтобы выйти, незнакомка совершенно спокойно вошла внутрь приюта. Прошла она не очень далеко, почти сразу развернулась и подошла к Якобу:

— Где тут сёстры? Я бы хотела попросить помощи.

— Там, — Якоб протянул руку в направлении комнаты, где сейчас были взрослые.

— Ага, поняла, — это было заместо "спасибо".

Девочка направилась в сторону нужной двери. У неё были недлинные растрёпанные косы, а вся спина была в земле. Якоб слышал раньше, что детский приют был создан для защиты детей от проблем внешнего мира, но он впервые видел, как кто-то приходит в приют добровольно. Девочка была его ровесницей, но более ничего Якоб о нею не знал. Она сразу же отправилась играть с другими детьми, пока Якоб остался вновь один, после чего спокойно сел у входа в приют и стал заучивать "Гимн брату Солнцу":

— Всевышний, всемогущий Господь,
Вся хвала твоя, вся честь... — снова открыл гимн. — Так, понял. Всевышний, всемогущий, всеблагой Господь...

Девочка тем временем радостно мешала одному из других детей вести обруч с помощью палки. Смех, ворчание и периодические крики. Якоб иногда невольно всё-таки думал, что тоже бы хотел поиграть, но почему-то он чувствовал, что дети этого не хотят, а Якоб не настаивал.

— Вся хвала да будет Тебе, мой Господь, от сестры Луны и от Звёзд,
В глубине... — Якоб снова открыл гимн. — А, нет, тут небеса. Всевышний, всемогущий, всеблагой Господь...

Девочка осталась в приюте на ночь. Другие дети явно были ей рады, так же как когда-то и маленькому Якобу. Девочка смеялась с ними, о чём-то весело говорила и даже перешёптывалась с кем-то уже в постелях. Якоб старался этого не показывать, но ему тоже была интересна эта девочка, он ведь никогда не видел детей вне приюта и Собора, так почему девочка не говорила с ним после того, как вернулась от сестёр? Якоб решил, что обязательно попытается заговорить с нею утром. Но утром девочка убежала сразу после завтрака.

— Сестра Эмилия, — Якоб подошёл к одной из сестёр. — А что со вчерашней девочкой, почему она ушла?

— Она просто не хочет, чтобы её отец пришёл сюда, — сестра Эмилия ответила с улыбкой. — Не все дети готовы и могут покинуть родной дом, наша задача дать им защиту хотя бы ненадолго. Не переживай, думаю, она ещё придёт и вы сможете поиграть.

Якоб хотел задать вопрос об имени девочки, но подумал, что это было бы бестактно с его стороны и лучше представиться сначала самому, а потом лично спросить её имя. Ему оставалось лишь снова учить гимн до возвращения удивительной девочки.

— Вся хвала да будет Тебе, мой Господь, от сестры Смерти,
Чьих объятий никому из смертных не избежать.

Её звали Тамарь. Якоб слышал, как её так зовут другие дети. У неё был плоский нос картошкой, огромные точно блюдца глаза с белыми ресницами и большие губы в вечной улыбке. Якоб смотрел на Тамарь, забывая о гимнах, она была гораздо страннее всего, о чём он ранее знал, поэтому был заинтересован, но каждая попытка подойти к Тамарь оборачивалась неудачей: другие дети могли как просто звать Тамарь, так порой и прямо оттаскивать её — поэтому Якоб подумал, что это указание от Бога, что не стоит ему с нею общаться, но всё же хотя бы издали посмотреть он мог бы. И Якоб смотрел.

Тамарь не умела плести косы, но плела красивые пышные венки из пёстрых цветов. В городе цветов почти не было, поэтому Тамарь всегда приносила их с собой, собирая в лугах по пути к городу. От деревни до города было расстояние в полтора часа, которое Тамарь преодолевала совсем одна ранним утром. На уроках же Тамарь не показывала особой заинтересованности. Она с радостью могла пропеть гимн, но лишь спустя целую неделю его учения через силу. Её почерк был ужасен не столько из-за того, что Тамарь впервые держала перо, сколько из-за её полного непонимания надобности умения писать.

— Ой, я всё равно просто буду женой крестьянина, какой дурак возьмёт жену умнее себя?

— А если муж твой будет дело иметь?

— Ой, такие берут себе девок побогаче иль посимпатичней. А я что? — она подняла средним пальцем свой плоский нос.

Якоб иногда думал, что, наверное, должен ей помочь встать на путь истинный, но время шло, а всё так же попытки заговорить с Тамарь не приводили даже к её взаимному приветствию.

Холодная зима одела Тамарь в полуботинки и чёрный плащ. Более Тамарь не играла на улице с другими, так как более тёплой одежды у неё не было. До самого первого снега Тамарь продолжала бегать босой, хотя и жаловалась на то, как каждый шаг отдаётся словно множеством игл.

— Я девочка и по счёту я... ну не третья, точно, — объясняла она.

Она говорила о жизни вне приюта всегда весело и спокойно, пугая Якоба этим, ведь жизнь вне приюта и раньше казалась ему пугающей, но Тамарь словно жила в худшем из кошмаров. Пока воспитанники носили новые рубашки и свитера с чистыми штанишками и юбочками, Тамарь носила грязное и многими поношенное платье, местами с аккуратными заплатками, а местами просто лениво заштопанное снаружи на скорую руку. Даже когда туман опустился на город, почти каждое утро Тамарь находила путь к приюту и стучала в дверь, всё ещё будучи в одном и том же грязном платье.

— Ой, да не думайте, что каждый день так уж ужасен у нас дома, просто раз уж я могу быть тут вместо того, чтобы делать что-то дома, то почему нет? — смеялась Тамарь.

Когда дети играли в снегу, Тамарь и Якоб оставались всегда в доме. И если у Якоба были гимны, чьим чтением и заучиванием он себя мог развлечь в любое время года, Тамарь скучающе смотрела на чужую игру. Плащ защищал от ветра и помогал сохранить тепло тела, но если намочить его в снегу, сразу заболеешь. И вдруг Якоб понял, что наконец может поговорить с Тамарь:

— Прошу прощения, — он подошёл.

Огромные зелёные глаза Тамарь перекатились по её лицу так, чтобы увидеть Якоба. Её длинные светлые ресницы на загорелом лице были слишком заметны, из-за чего глаза казались даже больше, чем были. Тамарь улыбнулась вновь своими пухлыми губами и повернулась к Якобу всем телом.

— Слушаю тебя.

— Я Якоб, а ты Тамарь. верно?

— Ну да, — Тамарь кивнула. — Стало быть я твоя невестка?

— ... Тебе скучно, верно? — Якоб не нашёл её шутку смешной и сразу сменил тему.

—Да, верно, очень скучно.

— А как ты играешь дома?

— Я потому и сбегаю из дома, что там сплошь работа и никаких игр.

— И вы работаете в таких плащах?

— Нет, зимой на улице отец работает со старшими, а я дома помогаю маме с готовкой, разве что иногда выхожу свиней кормить.

— Вот как. Но всё же неужели твоя мама не могла бы сшить тебе одежду плотнее, раз у вас есть скот?

— У нас есть только свиньи. Было бы трудно связать из них что-то.

Якоб задумался над проблемой. И почти сразу нашёл решение. Якоб посмотрел на детей на улице и решил, что должен всегда поступать по совести. Если Тамарь он понравился — она сама ещё придёт к нему, а пока задерживать её было бы неправильно с её стороны:

— Возьми моё пальто. Я всё равно редко бываю на улице, а если и выхожу куда-то — только в церковь. Я говорю, забирай его себе на совсем.

— Ого, какая щедрость!

— Ну просто к чему копить ненужные богатства, лишь чтобы моль поела.

— Большое тебе спасибо! — Тамарь вся сияла. — Я запомню тебя, юный будущий монах.

— Да не за что, — Якоб впервые был похвален кем-то кроме сестёр. И это было действительно приятное чувство.

Тамарь была счастлива на улице среди других, а Якоб, полный гордости за своё первое полноценное пожертвование, вернулся к гимнам:

— Великий Бог, рукой Своей
Ты нас хранил от юных дней...

Когда туман прошёл, Тамарь вновь явилась к дверям приюта, но теперь под вечер. Она пришла без пальто или плаща, лишь в обуви. Её грязная мокрая юбка покрылась снегом, а потом Тамарь тихо спокойно сказала лишь одно:

— Я хочу остаться тут навсегда.

Тамарь пустили в приют и посадили отогреться. Замёрзший иней с её бровей и волос капал на грязную юбку, а Тамарь молчала. Долго. А потом Якоб остался рядом с нею один, и тогда она вдруг заговорила:

— Твоё пальто... я не успела его надеть, извини.

— Не переживай, это твоё пальто, — Якоб коснулся её плеча.

— Завтра схожу за ним.

— Всё хорошо, если тебе оно нужно — иди, конечно, но если это опасно, то подожди, думаю, сёстры купят тебе позже другое.

— Ты такой добрый, — Тамарь вдруг раскрыла свои огромные глаза ещё шире прежнего, а улыбка с её губ бесследно исчезла. — Это было не твоё пальто?

— Ранее было моё.

— Тогда отчего ты так спокоен?

— Я отдал его тебе, чтобы ты не мёрзла, так что не вижу смысла беспокоиться о нём более.

— Надо же, — её пухлые губы снова улыбнулись. — Хорошо, ты мне очень и очень нравишься. Как тебя зовут?

— Якоб, — он огорчился, поняв, что его имя уже ею забыто.

— Ох, так я твоя невестка? — снова эта шутка.

Тамарь положила холодную и влажную от снега голову на плечо Якоба. В тот день она стала круглой сиротой, у неё больше не было даже братьев или сестёр, всю семью зарубил отец этой ночью, а потом его кто-то убил из соседей. Но пока Тамарь спала рядом с Якобом, её сны полнились играми с воспитанниками детского приюта. Тёплое как огонь в печи солнце, чуть острая трава, пыльные камни мостовой, стучащий по ним обруч. Тамарь чувствовала себя очень спокойно.

У неё теперь была кровать в детской комнате, она ела со всеми за одним столом и каждый день училась со всеми, её тоже секли, когда она себя плохо вела — Тамарь была теперь обычной. Раньше воспитанники видели в нею небольшую щель, через которую можно было услышать о внешнем мире, а теперь Тамарь была никому не интересна. Нет, конечно, другие дети всё ещё играли с нею, но всё же былой горячки уже не было.

Эту зиму Тамарь не ходила на улицу. Сёстры купили ей новую одежду, но и тогда Тамарь не пошла на улицу, оставаясь всё время рядом с Якобом, который лишь читал гимны. Тамарь не пыталась привлечь его внимание, не пыталась заговорить, она просто сидела рядом и даже на улицу не смотрела. Якоб трепетал от этого, но всё же отчего же Тамарь была с ним? Якоб не спрашивал, он не хотел узнавать, что причина может быть в чём-то кроме того, что он был ей приятен.

Снег отошёл уже в марте, но Тамарь всё ещё не хотела выходить на улицу. Якоб всё же не выдержал, ведь его любопытство перебило робость, и заговорил:

— Почему ты всегда со мной?

— Я невестка, а ты — мой свёкор, — Тамарь вдруг улыбнулась. — Вполне естественно держаться ближе к родне, не думаешь?

— Но это не отве...

— Ответ. Это и есть причина, — Тамарь на миг прекратила улыбаться.

Когда Якоба не было рядом, Тамарь боялась, что её отец придёт сюда, что заберёт домой и разрубит её голову топором. Что снова будет тащить за волосы и ругать, что порубит её косы, назвав их бессмысленными. Тамарь была уверена, что он стоит за дверью, ожидая, когда Тамарь останется без Якоба.

Но потом наступил апрель и Тамарь подумала, что отца больше нет. Где он? Ей было неведомо и ещё более неинтересно. Запах словно оттаявшего дождя накрыл весь приют, из-за этого казалось, что что-то действительно изменилось, хотя Тамарь ещё и не до конца поняла, что именно. Холодная и влажная трава, начинающие цвести одуванчики и какое-то резкое движение. И ещё раз. Между травинками было что-то не менее зелёное и очень юркое. Тамарь принялась ловить. Маленькое, слизистое, но всё же недостаточно оно юркое. Тамарь всегда было интересно, а что едят лягушки. А ещё насколько она сама могущественна.

Якоб всё пытался разгадать смысл шутки о свёкре, но не мог. Иаков был отцом Иуды, и вот именно для Иуды Фамарь и была невесткой. Временно, а позже вышла за него. Но всё же нет, Якоба и Тамарь кроме имён ничего более не объединяло с теми, в честь кого они получили свои имена. Но всё же нет, Якоба волновало не это странное распределение ролей, а что Тамарь вообще в нём нуждалась. Так делали все дети, потерявшие семью? Вовсе нет, в приют попадали дети не только возраста Якоба, но лишь Тамарь устраивала настолько странную игру в семью, что Якоб не мог понять причины. Он видел, как играли девочки, но они использовали роли родителей и детей, никак не свёкра и невестки. Тамарь была иной, чем-то отличающейся. И Якоб никак не мог это уловить. Обычные светлые волосы и зелëные глаза. Самая обычная девочка, но Якоб всë равно был пленëн ощущением чего-то незнакомого в ней. Дело было даже не в игре.

Её пышные волосы спадали с головы словно огромная толстая крона дерева, скрывающая происходящее внутри. И Якоб решил подойти к Тамарь, которая в апреле так спокойно сидела на земле.

— На что ты смотришь? — Тамарь вдруг обернулась к Якобу.

Белая крона дерева обнажила смуглое лицо и огромные глаза. Весëлость Тамарь была Якобу неведома, но он ощутил смущение и отвëл взгляд. Тамарь это нравилось.

— Подойди.

— А?

— Я сказала подойди.

Якоб подошёл, не очень понимая зачем. Тамарь же похлопала рукой по траве, явно веля сесть рядом. Якоб был готов затрястись от волнения, но сел. Тамарь улыбнулась и обняла Якоба, а следом погладила от уха до подбородка. Якоб сжал зубы, не понимая, что происходит, Тамарь же поцеловала его в губы.

— Каково? — она улыбнулась.

Поцелуй был быстрым, Якоб так и не успел понять произошедшее.

— Я спросила как тебе? — она злилась.

— А? Ну... я... не понял...

— Ладно, ты мне нравишься, так что повторю.

Тамарь вздохнула и снова поцеловала Якоба. Чуть дольше, но Якоб всë ещё не очень понимал, что должен чувствовать. Вдруг он понял, это поцелуй, но поцелуй в губы. Получается, словно он тоже целует Тамарь в момент, когда она целует его! Но зачем?

— Твой поцелуй... он ведь не о почтении и уважении ко мне, верно? — Якоб надеется, что ошибается.

— Он о любви к тебе.

Якоб чувствовал что-то странное, но радостное и приятное. Он неуверенно продвинулся чуть ближе.

— А я могу поцеловать тебя, верно?

— Да, конечно, — Тамарь улыбнулась.

В траве валялся труп лягушки, с которым Тамарь и уже наигралась, ведь потому лягушка и стала трупом, что сейчас рядом с Тамарь была игрушка с большим эмоциональным спектром, к тому же не пытающаяся убежать. Интересно, а если засунуть в глотку Якоба букет одуванчиков, он тоже задохнëтся?

Якоб с того момента стал принадлежать Тамарь. Он про это не знал, но ему же лучше. Тамарь просто нашла бессмысленным объяснять ему вещи, которые он поймёт сам, когда станет старше. Не знающий о поцелуях, не ведавший, как именно люди порождают своих детей, не знающий жадности даже до собственных вещей, он был так невинен, что Тамарь была очарована им. Она хотела видеть его реакции, знать, что он всегда будет рядом, любоваться его закрывающимися и широко распахивающимися глазами, они были светло-карими, от чего Тамарь ещё больше нравилось смотреть в них. А ещё Тамарь нравилось представлять, что находится за ними. Якоб был короткострижен, так что Тамарь могла видеть чёткие очертания его головы, но порой она обхватывала его голову руками, прощупывая её. Такая твёрдая, но ведь если лезвие топора заточить, даже камень можно будет разрубить, верно?

Когда наступил май, Тамарь привыкла к новой жизни: спокойно играла с детьми, выполняла поручения сестёр, всё ещё плохо училась, ходила спокойно в церковь и всегда следила за Якобом. Но в одну ночь ей приснился странный сон: Тамарь забыла пальто.

Якоб проснулся от звука шагов, после чего понял, что Тамарь нет рядом, обычно она до самого утра могла держать его руку, но сейчас Тамарь даже в постели не было. Якоб мог бы сказать себе. что Тамарь просто нужно сходить по нужде, но почувствовал неладное и потому пошёл следом.

Тёмная майская ночь, холодная брусчатка и босые грязные ноги Тамарь, шлёпающие по камням. Её белая листва волос сливалась с белой рубахой. Да, Тамарь ушла босой и голой, словно призрак. Якоб был не лучше, но у него была веская причина: он планировал тут же вернуться обратно.

— Тамарь! — он схватил её за руку.

— Куда ты?

— Я вспомнила кое-что важное, скоро вернусь, — Тамарь легко стряхнула руку Якоба.

— Куда ты?

— Мне нужно домой.

— Твой дом в приюте!

— Нет, я должна идти в свой настоящий дом.

— Подожди, зачем?

— Я обещала тебе! Я обязана сделать это!

— Что ты мне обещала?

— Что заберу пальто! Я пойду за ним.

Тамарь пошла дальше. Якоб неуверенно обернулся к приюту. Ох, Тамарь бы точно выдрали за такое, поэтому звать сестёр было бы неправильно. Якоб подумал, что двое детей смогут победить даже ведьму, особенно если им поможет добрый Господь, поэтому побежал за Тамарь, чувствуя, как его ноги словно опухали и ступали по иглам.

В темноте ночи Якоб не мог рассмотреть села, но Тамарь шла во мгле так спокойно, словно её глаза взаправду были кошачьими. Ни разу не ошибившись и не изменив курса, Тамарь довела Якоба до заброшенного домишки.

— Располагайся как у себя дома, свекровушка! - воскликнула Тамарь, проходя в дом первой и говоря совершенно обыденно.

Якоб не мог не поразиться её стойкостью быть такой спокойной, он сильно сомневался, что смог бы переступить порог дома, в котором умерли его родные и близкие так же легко и беззаботно. Было в этом что-то неправильное, но он не мог понять что именно.

— Тамарь, у меня же имя есть. Ну правда, это не смешно уже.

— А я и не смеюсь, — бесстыдно соврала Тамарь, даже не пытаясь скрыть своём голосе то ли насмешку, то ли просто смех. Якоб надеялся, что Тамарь над ним просто посмеивается беззлобно, но ему что-то слабо в это верилось.

Стараясь игнорировать очевидную попытку подразнить его, Якоб прошёл следом в дом Тамарь. Там было темно, что было логично, всё же на улице была ночь, дверь, оставленная открытой, чтобы пропускать лунный свет, тоже совсем не помогала. Да и в самом доме уже никто не живёт, некому и незачем было разводить там огонь, чтобы греться в холодную погоду. Место, в котором совсем недавно жила большая семья теперь было пустым, тёмным и холодным. Брошенным всеми. У Якоба невольно сжалось сердце, от не до конца им и самим понятых чувств. Он не знал, как выразить словами то, что почувствовал, когда вошёл внутрь этого домика.

Внезапно возникший огонёк, отвлёк Якоба от странных дум.

"И когда только успела ещё и их взять?" — Якоб устал удивляться и спросил это скорее просто, чтобы сохранить вид своей обыденности.

— Ох, спички совсем не помогают, темно всё равно! - раздосадовано воскликнула Тамарь, осматриваясь по сторонам в поисках пальто. Якоб предпочёл молча наблюдать за нею, потому что просто не знал, что стоит сказать в ситуации, подобной этой. Да и глядя на то, как непринужденно себя вела Тамарь, ему начало даже казаться, что ей действительно было всё равно на произошедшее.

— Я даже не вижу засохших пятен крови, а она по идее должна быть повсюду, — сказала Тамарь, пока чуть ли не наощупь обыскивая собственный дом.

Якоб вздрогнул от её слов, даже не зная, как реагировать. Он понятия не имел, что ему стоит испытывать, когда сама Тамарь вела себя так, словно говорила о погоде. О таком не посоветуешься с Сёстрами и он сильно сомневался, что книги, которые он читал, смогли бы дать ему ответ на вопрос, который он сам даже не знал.

А Тамарь продолжила говорить:

— Знаешь, свёкор, отец начал с деда. В начале он вломился в дом и первым делом принялся за дедушку. Замахнулся и одним ударом расколол ему череп, — Ай! Что тут? — потом ногой еле оттолкнул его и начал бить по мёртвому дедушке топором. Снова и снова. Снова и снова. Как будто бы это могло причинить дедушке боль, не совсем понимаю, зачем он это делал. Разве одного удара по голове топором не должно было хватить, чтобы убедиться в том, что он мёртв? Ай! Мой мизинец! Знаешь, это даже напомнило мне то, как он дрова рубил. Совершенно бездумно, с пустым взглядом, наверное, он по привычке задумался. Рядом мама сидела на полу, наблюдала за происходящим, я попыталась её окликнуть, но она полностью не замечала меня, ну вот я и убежала, прежде чем отец заметил меня... О! Пальтишко моё!

Огонёк погас ровно в тот момент, когда Тамарь закончила свой рассказ и отыскала пальто. Якоб сам не понял, что он почувствовал, последние пару минут он в принципе понимал только то, что вообще перестал что-либо понимать. Якоб предпочёл думать, что это было облегчение от того, что Тамарь нашла пальто и теперь можно было вернуться домой, ему совсем не хотелось размышлять о том, что было ещё, помимо "облегчения".

Тамарь попыталась натянуть пальто в темноте и неожиданно для Якоба раздосадованно сказала:

— А, это старый плащ, ну... На самом деле стоило ожидать.

— Но почему здесь только он? — удивился Якоб.

— Ну в смысле почему? — лицо Тамарь не было видно, но Якоб отчётливо услышал насмешку в её голосе, это неприятно кольнуло в груди, — Люди же не дураки, естественно, что всё хорошее разобрали, пока меня не было. Тут и пустовато стало, по сравнению с тем, когда я здесь была. Не удивлюсь, если через полгодика или год тут поселятся новые люди, им тут будет тепло, хорошо, они совсем не будут думать о том, что здесь произошло, — голос Тамарь был ровным, всё так же спокойным.

По правде говоря, Якоб не припомнит, чтобы хоть раз слышал в голосе Тамарь горечь или же грусть. Он всегда либо радостный, либо спокойный. Но сейчас в нём слышалось что-то не очень хорошее.

— Ну... одежду хоть какую-то ты ведь нашла, да? — Якоб, хоть и замялся, но постарался говорить спокойно, в тон самой Тамарь, — Может, пойдём тогда обратно? Идти долго, спать же хочется и мне и тебе.

Тамарь ему ничего на это не ответила, лишь молча вышла, а Якоб следом за нею. Уже на улице Тамарь внезапно повернулась к Якобу со словами:

— Мне холодно.

— Тогда нам стоит поспешить обратно в приют. Там согреемся в кровати.

— Якоб, мне нужно сейчас согреться...

— Если хочешь, я могу разве что тебе руки погреть, — подойдя ближе, Якоб, не раздумывая, взялся с Тамарь за руки и начал тереть и дышать на них, не замечая её взгляда или делая вид, что не замечает того, как она на него смотрела.

— Этого мало, — капризно заявила Тамарь.

— Ну, чем смог, тем помог, — Якобу на её капризы оставалось лишь вздохнуть.

Честно говоря, он начал уже потихоньку раздражаться. Конечно же, никто не заставлял идти за Тамарь следом, Якоб сам пошёл; даже если бы она не согласилась взять его с собой, Якоб либо разбудил всех в приюте, либо просто поодаль пошёл бы следом за нею. Так что жаловаться он не имел особого права, но всё же, если уж Тамарь так холодно, то почему бы просто-напросто не согласиться и не пойти обратно в приют?

Тамарь, выудив свои руки и даже не поблагодарив Якоба — не то чтобы ему было обидно, но всё же, — отвернулась от него и подошла ближе к своему дому.

— Я знаю, что есть способ, благодаря которому я могла бы согреться.

Тамарь быстрее, чем Якоб успел бы что-то осознать, юркнула обратно в дом, и Якобу послышался лишь скрип трения спички о коробок, а следом — запах хлора с серой, Якоб мог лишь, словно заворожённый, наблюдать за тем, как в доме становится всё светлее.

— Вот так горааааздо лучше! Якоб, зайди внутрь, погрейся вместе со мной, — Тамарь вышла на порог и протянула руку Якобу, улыбаясь всё так же спокойно и обыкновенно, как, наверное, присуще только ей одной. Якобу хотелось обрадоваться тому, что Тамарь в кои-то веки назвала его по имени, но радости не было никакой отчего-то:

— Тамарь, это опасно, выходи оттуда.

Якоб не решался сделать шаг назад или вперёд, отчего-то оба варианта его страшили. Ему стоило либо самому отойти назад, либо взять Тамарь за руку и вытянуть её из начинающего загораться дома. Но он боялся, что если она возьмёт его за руку и утянет вслед за собой вглубь дома, а он даже не найдёт в себе силы, чтобы сопротивляться, или просто не захочет их в себе искать.

— Якоб, ну ты меня обижаешь, я же ведь специально для тебя развела тут

огонь.

— Только ты жаловалась на холод, мне нормально!

Тамарь обиженно нахмурившись, демонстративно отвернулась от него и прошла вглубь дома:

— Ну и пожалуйста! Вот так и делай добрые дела! Неблагодарный!

— Ну ты и... Тамарь! Плащ! Он горит! - испуганно воскликнул Якоб, заметив, что край плаща у Тамарь загорелся, прежде чем он сам успел понять, что произошло, он подорвался к опешившей Тамарь, насильно скинув тряпку с неё, а Тамарь, впав в оцепенение, позволила Якобу вытолкать её из горящего дома. Якоб попытался оттащить Тамарь как можно дальше от дома, но запутавшись в ногах, свалился вместе с нею в грязный снег.

Тяжело дыша, Якоб увидел чистое звёздное небо и только сейчас осознал, что всё уже в порядке. Всё хорошо, он и Тамарь не находятся в горящем доме. И прежде чем Якоб успел что-то ещё подумать, он услышал смешок.

— Тамарь, ты сейчас серьёзно? — устало спросил Якоб, приподнявшись на локтях, сил злиться на Тамарь уже просто-напросто не было, он повернулся к ней и замер. На лице у неё была широкая улыбка, но глаза были такие, словно она вот-вот расплачется.

— З-знаешь, хе-хе, было тааак тепло, а теперь просто-напросто таааак холодно, и...ихих... Хе-хе... Хе... Ахахах... Ахахахахахахахаха! - Тамарь рассмеялась, истерически, а после внезапно свернувшись, хватаясь на живот, начала постепенно переходить в плач, пока окончательно не разрыдалась.

— Т-Тамарь! Ты чего? Ты ударилась как-то? Что-то болит? - Якоб тут же подскочил на месте и приблизился, оглядывая Тамарь...

— Я... Я не... Я просто не... — Тамарь подняла своё заплаканное лицо на Якоба, и у него сердце на мгновенье замерло, обычно сама по себе Тамарь не была красавицей, а слёзы, сопли и распухающие от них щёки и веки уж точно не придавали ей какого-то особого шарма. Но всё равно Якоб не почувствовал привычного отвращения к плачущем лицам, которое испытывал, когда другие дети из приюта начинали плакать.

— Н-ну ты чего, Тамарь, всё хорошо. Я рядом, — Якоб осторожно приобнял Тамарь, словно зверька, которого боялся спугнуть и постарался как можно наиболее нежно и ласково погладить её по спине, — всё закончилось. Сейчас ты в безопасности...

— Да... Да, ты прав, что-то нахлынули на меня чувства с головой, я не знаю почему, — все ещё шмыгая носом, Тамарь потихоньку начала успокаиваться, — пошли обратно в приют. Пока люди не заметили, что пожар начался.

— Да, пошли, — Якоб улыбнулся, встал первым и протянув Тамарь руку, помог ей подняться, в приют они вернулись молча, не проронив ни слова.

Утром Якоб заболел. Горло наполнила ужасная сухость, из носа напротив текло, а всё тело мёрзло. И лёжа в таком положении под одеялами, Якоб пытался прекратить обижаться на Тамарь, которая даже малейшего дискомфорта после вчерашнего не ощущала.

— Майский жук, лети! — её пение было тихим и словно успокаивающим. — Отец — на поле битв...

Ах, да, деревня, кажется, сгорела. Якоб не был уверен, может, ему это приснилось, когда он начал потеть под одеялами, но словно бы зелёные глаза Тамарь были такими огромными — точно блюдца, — лишь чтобы в них отражались языки пламени, что она сама развела. Точно ли Якоб был нужен ей для защиты от ведьмы или же сама Тамарь пыталась заманить его в клетку той ночью?

— Мать — на земле из пороха,

Что полыхает полохом.