Глава 7 Габриэль Марков
Начало кровавого пути Лолы началась с того что она в своём пятилетнем возрасте очень часто выезжала со мной на задания и из окна машины наблюдала как я очень быстро разбираюсь со своей жертвой, она с самого детства любила наблюдать как её папочка нацеливает пистолет прям в жертву и одним нажатием лишает его или же её жизни.
Маленькая Лола, невинный агнец в кровавой обители, впитывала жестокость мира, словно губка, жаждущая влаги. Каждый выстрел, подобно грому, раскатывался в её детском сознании, формируя искажённое представление о справедливости и возмездии. Она видела в отце не монстра, а вершителя судеб, карающего десницей гнева во имя неведомых ей идеалов.
— Жизнь, это театр, — говаривал я, — и в нём есть лишь два актера: палач и жертва. Лола же, казалось, готовилась к роли режиссера этой мрачной пьесы.
Её глаза, чистые и зелёные, не отражали ужаса, лишь пытливое любопытство. Когда багровые мазки окрашивали серый асфальт, она не отворачивалась, а завороженно наблюдала, словно созерцала абстрактный шедевр.
— Кровь, это чернила истории, — объяснял я, —и мы пишем её своими руками. — Лола кивала, принимая эту странную философию как непреложную истину.
С годами невинное любопытство переросло в зловещую одержимость. В её детских играх появлялись куклы-жертвы и игрушечный пистолет, ставший продолжением её руки. Лола репетировала будущие злодеяния, готовясь унаследовать кровавый трон своего отца, с лёгкостью переступая через грань между детством и тьмой.
Её улыбка, раньше лучистая и беззаботная, теперь напоминала лезвие бритвы, скрытое за шелковой тканью. В каждом её взгляде чувствовалась холодная расчетливость, словно она плела паутину, в которую рано или поздно попадется очередная муха.
«Sic transit gloria mundi,» — шептала она, наблюдая за тем, как жизнь угасает в глазах пойманной бабочки, её маленькое сердце, словно запертая шкатулка, хранила в себе лишь тени.
Отец, довольный такой метаморфозой, любовно гладил её по голове, видя в ней свое альтер эго, свое воплощение в женском обличии. « Смерть– это всего лишь трансформация энергии,» — говорил он, словно объясняя формулу сложного химического процесса. Лола внимала ему, как губка, впитывая каждый жест, каждое слово, готовясь дирижировать собственной симфонией разрушения.
И вот, день расплаты настал. Луна, словно око сатаны, наблюдала за тем, как Лола, облаченная в белое платье, словно ангел смерти, спускается в темный подвал. В её руках – отцовский пистолет, символ власти и окончательного выбора. Запах крови, словно духи, опьянял её, и она, зажмурившись, нажала на курок, превратив теорию в кровавую практику.
«Acta est fabula,» — прошептала она, глядя на распростертое тело отца, и на её губах заиграла улыбка победителя.
Тьма подвала, пропитанная запахом железа и отчаяния, стала для Лолы купелью перерождения. Сорвав с себя окровавленное платье, словно сбрасывая старую кожу, она ощутила себя фениксом, восставшим из пепла предательства.
— Я теперь Смерть, разрушительница миров, — прошептала она, любуясь отражением в луже крови, словно в зеркале нового, безжалостного «я».
Мир за пределами подвала уже не представлял интереса. Он был лишь театральной декорацией, фоном для её персональной трагедии. Лола, словно дьявол во плоти, собирала вокруг себя свиту из отбросов общества, плетя интриги, словно искусный ткач. «Всё позволено,» - стало её кредо, а чужие жизни – разменной монетой в игре, где ставка – абсолютная власть.
Она правила, словно королева теней, сея страх и разрушение. Её улыбка, некогда осколок надежды, теперь вызывала леденящий ужас. Лола стала легендой, шепотом передаваемой из уст в уста, живым воплощением возмездия, чья месть была сладка, как яд. «Veni, vidi, vici,» — усмехалась она, наблюдая за падением своих врагов, купаясь в лучах собственной, дьявольской славы.
Но даже в самом сердце тьмы мерцал тусклый уголек былой Лолы. Он вспыхивал при воспоминании о мимолетном тепле, о нежности, преданной забвению. Но каждый раз, подобно голодному зверю, её новая сущность пожирала эти искры, превращая их в пепел, удобряющий почву для еще более чудовищных замыслов. «Назад пути нет,» — шептала она, словно заклинание, отгоняя призраков прошлого.
И вот, на пике своего могущества, Лола осознала, что триумф ее – пиррова победа. Власть, словно золотая клетка, сковала ее свободу. Окруженная льстецами и убийцами, она почувствовала ледяное дыхание одиночества.
«Sic transit gloria mundi,»— прозвучало эхом в ее душе, напоминая о бренности земной славы.
В тот миг, когда над горизонтом замаячил рассвет новой эры, Лола, королева теней, внезапно исчезла. Растворилась, словно дым, оставив после себя лишь легенду о жестокой правительнице и вопросительный знак в истории города. Стала ли она жертвой собственной гордыни, или же нашла способ вернуться к свету, остается загадкой, погребенной под слоем времени.
Искать её было тщетно. Город, словно старый архив, хранил лишь шёпоты о её деяниях, словно страницы, исписанные кровью и амбициями. Следы, ведущие к ней, обрывались у подножия её же трона, что, подобно алтарю, пропитан жертвами и предательством.
«Quo vadis?», — казалось, вопрошал каждый камень, напоминая о трагическом пути, избранном ею.
Но некоторые верили, что Лола не исчезла бесследно. Что где-то, за границами видимого, она плела новую канву реальности, используя свой опыт, как нити для создания иного узора. Говорили, она отправилась на поиски эликсира прощения, лекарства от ран, нанесенных самой себе и миру вокруг.
И пока легенда жила, город, как раненый зверь, зализывал свои раны, ожидая нового рассвета. Быть может, в нем, на горизонте забвения, вновь мелькнет отблеск прежней Лолы, очищенный от скверны, готовый искупить свои грехи.
«Spes ultima dea», — шептали старики, надеясь, что надежда, словно последний луч солнца, пробьется сквозь пелену отчаяния.
Смутные перешептывания о Лоле эхом отдавались в лабиринтах памяти горожан, словно похоронный звон по утраченной невинности.
«Memento mori», — безмолвно твердили мостовые, напоминая о бренности власти и тщетности земных устремлений. Искать ее среди теней прошлого – все равно что ловить ветер в решето, безнадежно и бесплодно.
Однако, шепотки надежды, подобно первым подснежникам, пробивались сквозь заледеневшую почву отчаяния. Верили, что душа Лолы, подобно фениксу, возродится из пепла былого, преображенная страданием и очищенная огнем покаяния. «Per ardua ad astra», – вдохновенно восклицали мечтатели, веря, что через тернии невзгод она достигнет звездных высот.
Город, как старый корабль, потрепанный бурями, ждал возвращения своей блудной дочери, надеясь, что она принесет с собой весть о прощении и исцелении. Пусть прошлое останется лишь предостережением, а будущее засияет светом милосердия.
Даже самые закоренелые циники, чьи сердца окаменели под гнетом разочарований, украдкой бросали взгляды в сторону заброшенного переулка, где, словно застывший во времени силуэт, мерещилась тень Лолы. «Amor vincit omnia», – словно молитва звучало в их огрубевших душах, напоминая о всепобеждающей силе любви, способной растворить лед вражды и ненависти.
Словно мотыльки, привлеченные светом далекой звезды, горожане слетались на едва уловимые слухи о ее возможном возвращении.
«Spes ultima dea», – шептали они, цепляясь за последнюю надежду, подобно утопающему за соломинку. Верили, что ее появление станет катализатором перемен, предвестником новой эры, где добро восторжествует над злом, а милосердие затмит жажду мести.
И словно предчувствуя приближение долгожданного рассвета, город затаил дыхание, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому отзвуку ее имени.
«Dum spiro, spero»,– гласил негласный девиз, выгравированный на сердцах каждого жителя, пока я дышу, я надеюсь. Ибо верили, что даже в самой кромешной тьме всегда найдется луч света, способный указать путь к спасению.
И вот, словно из глубин забвения, словно Феникс, восставший из пепла отчаяния, в город вернулась музыка. Нежная, трепетная мелодия, сотканная из звона колокольчиков и шепота ветра, просачивалась сквозь каменные стены, проникала в самые потаенные уголки душ.
«Musica est mentis medicina», – говорили древние, и действительно, с каждым аккордом, с каждой нотой, город словно исцелялся от ран прошлого, сбрасывал с себя оковы скорби.
И когда, подобно утренней заре, взошла она, Лола, ее появление озарило сердца светом надежды. Ее взгляд, прежде омраченный печалью, сиял сейчас непоколебимой верой. «Veni, vidi, vici», – казалось, звучало в ее тихом голосе, напоминая о несокрушимой силе человеческого духа.
И город, словно проснувшийся от векового сна, расцвел пышным садом, благоухающим ароматом любви и прощения. Ибо «Veritas vos liberabit»13, – истина освободит вас, и истина любви освободила их всех.