Глава 3 Лола
Тень скользнула за покосившийся забор. Охрана не отличалась особой бдительностью, что меня только радовало. Главное - не шуметь и слиться с окружающей разрухой. Пробраться внутрь оказалось проще, чем я ожидала.
Внутри склад оказался огромным и пустым, за исключением одной зоны, отгороженной брезентом. Оттуда доносились приглушенные голоса.
«Пора действовать», — подумала я, доставая из кармана миниатюрный диктофон. Запись происходящего может пригодиться.
Осторожно приподняв край брезента, я заглянула внутрь. За столом сидели те самые «самодовольные типы» и еще несколько незнакомых мне лиц. Они что-то оживленно обсуждали, раскладывая на столе какие-то свертки. Деньги? Наркотики? Или что-то еще более интересное?
Пришло время раскрыть карты. Я сделала глубокий вдох и решительно отдернула брезент.
—Привет, ребята! А что это вы тут делаете без меня? — произнесла я с дерзкой улыбкой на лице.
Услышав мой голос, компашка друзей отвлеклась от бурного обсуждения, и устремилась в мою сторону.
— О, смотрите кто явился. — произнёс Лиам, растягивая свои губы в ядовито-кислотной улыбке. — Недоразвитое существо явилось, собственной персоной. — закончил он свою мысль, вставая с пыльного пола.
Я смотрела на него равнодушным взглядом, не двигаясь со своего места.
«Давай, храбрец, подходи ближе к той, которая рано или поздно лишит тебя жизни»— пронёсся слабый шёпот в моей голове, и мои губы расплылись в самоуверенной улыбке.
Лиам приблизился, его тень накрыла меня, словно саван. В его глазах плескалась смесь злобы и какой-то болезненной заинтересованности. Он всегда был таким — дерзким, провокационным, жаждущим реакции. Но на этот раз он её не получит.
—Что, язык проглотила? — прошипел он, наклонившись ближе. Его дыхание, пахнущее дешёвым пивом и сигаретами, коснулось моего лица. Моя уверенность не дрогнула. Ему не понять, что его слова, его попытки унизить – это всего лишь слабые искры, не способные разжечь пожар внутри меня.
Я медленно подняла руку и коснулась его щеки. Это движение, простое и безобидное, явно выбило его из колеи. В его глазах промелькнула растерянность.
—— Тише, Лиам, — тихо произнесла я, сохраняя свою самоуверенную улыбку. — Ты же не хочешь, чтобы я лишила тебя удовольствия ждать?
Его растерянность была мимолетной, как утренний туман, быстро сменившись привычным оскалом напряжения. Он схватил мою руку, его хватка подобна тискам, готовым сокрушить кость.
—Удовольствия? Ты полагаешь, мне нужно твое разрешение, чтобы насладиться процессом? — Его голос сочился ядом, слова скользили, как змеи, готовые ужалить.
Я лишь легонько усмехнулась, ощущая его гнев, как слабый ветерок.
— Лиам, ты словно пес, лающий на луну. Все твое буйство —жалкая попытка скрыть страх. — Мой взгляд был тверд, подобно кремню, высекающему искры из самолюбия.
Отпустив мою руку, он отступил на шаг, словно от удара. На мгновение я увидела в его глазах ту самую уязвимость, которую он так отчаянно пытался скрыть – маленького мальчика, потерявшегося в лабиринте собственных комплексов.
—Ты ничего не знаешь, — пробормотал он, отворачиваясь. И в этом шепоте сквозила не злоба, но безысходность затравленного зверя.
Но я знала. Я видела сквозь броню тщательно выкованной надменности, видела ту трещину, сквозь которую пробивался хрупкий росток истинного «я». Его бравада, словно позолота на гнилом дереве, не могла скрыть червоточин слабости.
— Неужели? — мой голос, словно лезвие бритвы, рассек повисшее молчание. —Мне кажется, Лиам, ты живешь в хрустальном замке, бросая камни в других, забывая, что сам уязвим, как бабочка с оборванными крыльями. — Я приблизилась, сокращая дистанцию, наслаждаясь его замешательством, словно редким вином терпкого презрения.
Он вздрогнул, словно от ледяного прикосновения, прикрывая глаза рукой, словно от невыносимого света истины.
—Замолчи, — прошипел он, и в этом шипении не было уже угрозы, лишь мольба о пощаде. Мольба, которой я не собиралась внимать.
— Твоя «истина», Лиам, — это лишь искусная экзегеза собственных страхов, облаченная в тогу безразличия. Ты прячешься за цитатами Ницше, как трус за баррикадой, надеясь, что его тень защитит от солнца правды. — Я сделала еще шаг, почти касаясь его. — Но правда, Лиам, подобна алхимическому огню - она выжигает все наносное, оставляя лишь истинную суть, какой бы жалкой она ни была.
Его плечи поникли, бравада схлынула, как пена морская, обнажая скалы отчаяния. В глазах, обычно холодных, как арктический лед, плескалась мутная волна боли. —Ты не понимаешь...— пробормотал он, и в этом «не понимаешь» была квинтэссенция его уязвимости.
— О, Лиам, я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь. Я вижу тебя насквозь, как рентген видит кости. И то, что я вижу, вовсе не герой. Я вижу лишь испуганного мальчика, потерявшегося в лабиринте собственного эго. — Я улыбнулась, ледяной улыбкой, как северный ветер. — И я не собираюсь помогать тебе найти выход.
Застигнутый врасплох правдой, обнаженный до неглиже своей души, Лиам напоминал статую, обращенную в прах силой заклинания. Его поза, доселе исполненная высокомерного танца, как карточный домик, сдутый ветром разоблачения. Он стоял, словно путник, заблудившийся в безлунной ночи, в его молчании слышалось эхо проигранных битв.
Я наблюдала, как тени страха, словно исполинские пауки, оплетали его лицо мортирной вуалью агонии. — Ибо всякая плоть —трава, и вся красота ее - как цвет полевой; засохла трава, увял цвет, — процитировала я вполголоса, смакуя горький вкус его поражения.
Лишь пепел былой самоуверенности тлел в его взгляде, подобно угасающему костру, вокруг которого воют шакалы отчаяния. Он искал убежища в словах, в оправданиях, но слова – лишь фикции, фальшивый компресс на зияющую рану самообмана. Он обречен блуждать в потёмках своей вины.
Извержение моего откровения обрушило на него лавину осознания, погребая под обломками былого величия. Он корчился под бременем собственного лицемерия, словно Икар, чьи крылья из лжи расплавились под палящим солнцем правды. —Горе тем, которые зло называют добром, и добро - злом, тьму почитают светом, и свет - тьмою, — прошептала я, наслаждаясь симфонией его молчаливого краха.
Он пытался возвести новые бастионы из жалких уверток, но каждое слово звучало фальшивой нотой в погребальном марше его самолюбия. Его душа, прежде окутанная парчой гордыни, обнажилась, трепеща, как бабочка, попавшая в паутину неизбежности.
Его взгляд бегал, как затравленный зверь, ища лазейку в лабиринте его падения.
—Увы, увы, тебе, город крепкий, Вавилон, город сильный! ибо в один час пришел суд твой, — я выдохнула, наблюдая, как он погружается в бездну раскаяния, где тень от его прошлых грехов поглотит его навсегда.
И в этой мучительной агонии прозрения, он вдруг узрел в зеркале моего суда не отражение былого кумира, а жалкий осколок разбитой мечты. Его очи, прежде источавшие яд самодовольства, наполнились горьким нектаром осознания, обжигая его изнутри.
—И познаете истину, и истина сделает вас свободными, — произнесла я, словно удар колокола, возвещающий о начале его крестного пути.
Он судорожно цеплялся за обрывки былого, но руки его скользили по шелку иллюзий, оставляя лишь кровавые отметины отчаяния. Каждый вздох был подобен предсмертному хрипу утопающего, уходящего на дно океана своего тщеславия.
— И из праха воззвать не сможешь...— тихо констатировала я, видя, как гордыня, этот падший ангел его души, окончательно покидает его, оставляя лишь зияющую пустоту, где некогда цвела иллюзорная роща его самолюбия. Наступала тишина, предвещающая новую бурю – бурю смирения, которую ему предстояло встретить в одиночестве, лицом к лицу со своим раскаянием.
Я наблюдала, как меркнет свет в его глазах, уступая место осознанию неизбежного. Лицо, когда-то надменное и уверенное, теперь искажала гримаса боли и неприкрытого страха. Он был обнажен перед правдой, лишен привычной брони самообмана.
Тишина сгущалась, давя на плечи непосильной тяжестью. Казалось, сам воздух замер в ожидании. Я видела, как дрожит его подбородок, как бессильно сжались кулаки. В этот момент он был лишь жалким смертным, столкнувшимся с последствиями своих деяний.
Вдруг он поднял глаза, полные отчаяния и какой-то робкой надежды. Взгляд, пронзивший меня насквозь, словно мольба о прощении, которое я не могла даровать. Судьба уже вынесла свой приговор, и мне оставалось лишь наблюдать за его исполнением.
Я отвернулась, не желая видеть агонию падения. Пусть встретит бурю смирения один на один со своей совестью. И, возможно, в этом одиночестве он обретет то, что так долго искал – истинное искупление.