12
Укладываясь на холодную, твёрдую кушетку в смотровой процедурного кабинета и давая себя ещё раз осмотреть, я закрываю глаза и думаю о том, что хочу — точно хочу, чтобы они спасли ребёнка, на счёт которого я ещё совсем недавно сомневалась, есть ли он внутри меня или нет.
— Сейчас возьмём анализы. — Говорит кто-то.
Я не запоминаю их равнодушных глаз, спрятанных за масками. Мне трудно найти такое положение, в котором не болел бы живот.
— Сюда нужно помочиться. — Стальным голосом приказывает медсестра.
Я с трудом встаю, ухожу в соседнее помещение и делаю то, что она велит. Возвращаюсь и отдаю баночку. Кажется, что боль теперь везде. Я сама — боль.
Меня тыкают иголками, берут кровь, меряют давление, что-то спрашивают, а затем велят расслабиться и не стонать. Это очень трудно, почти невыполнимо.
Через полчаса седобровый доктор садится возле меня на стул и склоняется над бумагами с анализами:
— Это не по нашей части, девушка. Ждём другого специалиста, сейчас придёт.
— В смысле? Не поняла. — Я с трудом сажусь на кушетке. — Что с моим ребёнком?
— Пока с ним всё в порядке. — Его голос отдаётся эхом в ушах. — Через пару минут подойдёт Доктор Красавчик, осмотрит, ознакомится с вашими данными, назначит необходимые исследования, и только тогда будем знать точно. Не волнуйтесь, он высококлассный специалист, вы в надёжных руках.
— Доктор...кто? — Морщусь я от боли.
— Доктор Чон. А-а, вот, кстати, и он. — Врач поднимается со стула и указывает на вошедшего. — Чонгук, прошу вас.
Я поворачиваюсь, и мне не сразу удаётся увидеть его целиком. Приходится поднять взгляд, чтобы отыскать его лицо, закрытое маской.
Он большой.
В смысле, высокий. Я бы сказала, даже величественный — как не в меру обожаемый Дженни. Или даже выше.
Скала.
Рядом с таким великаном обычные люди кажутся простыми букашками. Может, я преувеличиваю, но отсюда, с кушетки, он кажется мне именно таким.
— Добрый вечер. — Произносит он безэмоционально.
Скользнув по мне ровным взглядом, делает шаг, берёт из рук предыдущего врача лист с анализами и данными осмотра. Больше я его не интересую, только эти бумаги.
— Угу. — Говорит он, пробегая глазами по строчкам. И отогнув приклеенную к листу бумажку с результатами анализов, снова повторяет: — Угу.
Что это значит?
Я на некоторое время даже забываю о боли.
Заворожено смотрю на эту глыбу, на это средоточие суровости и сдержанности, и думаю вовсе не о том, в какой области он специалист, а о том, какие красивые и большие у него руки. И как чётко сидит на нём его форма — уверенно подчёркивает широкие плечи, прямую спину, узкую талию.
— Хм. — Вдруг выдаёт он, дёрнув одну из бумажек.
Из-под маски слышится едва различимый вздох.
Густые чёрные брови над тёплыми карими глазами приходят в движение. Доктор явно чем-то обеспокоен.
— Что со мной? — Сипло спрашиваю я.
Чонгук
Вытираю руки о полотенце и прислушиваюсь. За стеной, в процедурке, кто-то беседует: это старшая сестра Черён в очередной раз распекает кого-то из девочек-ординаторов.
— Какой же ты врач, Йеджи! — «Ага, ясно, значит Йеджи». — Ты ж всю операцию в его очи ненаглядные пролыбилась! Тьфуй! Стыдоба!
— Черён, я...
— Не Черёнкай мне тут! — Слышатся шаги, подошвы её старомодных мокасин шоркают по кафелю. — Таких, как ты, знаешь тут сколько у него? Полное отделение! Да плюс все остальные этажи. И все в глаза ему смотрят! С придыханием! А тебе учиться нужно, впитывать материал, практиковаться. Людей спасать, в конце концов! А как потом? Всё самой делать придётся, и никакого Чона рядом не будет.
Я хочу кашлянуть, чтобы этот разговор не зашёл дальше допустимых пределов, но не решаюсь — мне становится неловко. Уйти, не произведя шума, у меня тоже вряд ли получится, и я начинаю осторожно пятиться к выходу из помещения.
— Забудь ты про него. — Говорит Черён уже мягче. В тонкий просвет из-за приоткрытой двери я не вижу её, но представляю, как женщина деловито подпирает руками свои крутые бока. Она всегда так делает, когда сердится. — По-хорошему тебе говорю, по-женски. Не до вас ему сейчас, не до баб. Нет, не в том смысле...
Я невольно морщусь и качаю головой.
— Просто ему вообще не до этого всего! — Продолжает старшая медицинская сестра. — Так что ты это брось, поняла? Лучше работой займись, иначе хорошего специалиста из тебя не выйдет.
— Но Черён, он же вроде как...
— Брось, говорю!
Я тихо выскальзываю в коридор и направляюсь в свой кабинет.
Мне нужен крепкий кофе. Срочно.
Хорошо, что Черён радеет за ответственность и собранность моих подчинённых, но факт того, что в разговоре она цепляет и мою личную жизнь, буквально выворачивает меня сейчас наизнанку. Меня начинает знобить: то ли от усталости, то ли от волнения после услышанного.
Обычно я сразу пресекаю подобные истории, как с Йеджи: рекомендую ординатору перевестись в другое отделение, чтобы личные инициативы не мешали обучению и работе. И, конечно же, я и прежде замечал её неравнодушные взгляды в мою сторону и робкие, смущённые улыбочки, но почему-то в этот раз ничего не предпринимал.
Теперь же её интерес перерос в крепкую симпатию, это стало очевидным уже для всех вокруг, и непременно помешает рабочему процессу.
Всё дело в таланте Йеджи. Я просто не мог выслать из отделения врача, который в будущем мог бы стать одним из самых успешных онкоурологов в стране. Люда отлично ассистирует на операциях, да и её самостоятельные шаги тоже впечатляют.
Ума не приложу, что делать в этой ситуации...
Отпив кофе, я сажусь на диван и принимаюсь массировать виски пальцами. Мысленно пытаюсь подсчитать, какой сейчас день недели, и сколько уже нахожусь в клинике, но так ничего и не выходит.
— Семь часов переработки, — подсказывает Черён, врываясь в помещение, — тебе пора завести здесь раскладушку, голубчик.
Я открываю глаза.
Старшая сестра прикрывает дверь, подходит к столу и тут же начинает колдовать с чашками и контейнерами.
— Вот пирожки, Чонгук, с мясом. Кушай, а то знаю тебя: голодом себя моришь, в столовую сходить некогда, а дома когда ещё будешь?
Я улыбаюсь.
Всё желание ворчать на Черён испаряется в миг.
Мне нравится слышать её голос, он такой, по-матерински тёплый, что ли. Нравится видеть, как она хлопочет в моём кабинете, точно у себя на кухне, как ласково ругает молодых сотрудников или нерадивых пациентов, как талантливо организует процесс работы и держит в своих хрупких руках порядок во всём отделении.
Как бы ни хотелось, у меня не получается сердиться на эту немолодую женщину с тяжёлой, грузной походкой и усталым, но добрым лицом.
— Я уже домой собираюсь. — Говорю я, взглянув на часы.
Осталось только сделать усилие и подняться с дивана.
— Да фигушки! — Вдруг выдаёт она. Ставит на стол тарелку с пирожками и вазу с конфетами, хотя прекрасно знает, что я ненавижу сладкое. — Ты уже меня прости, Чонгук, но тут Со Юль звонил, вызывает тебя. Беременяшка у него какая-то в приёмном, и это, кажется, по твоей части.
— Сейчас? — Уточняю я, делая глоток обжигающего чёрного кофе.
— Да. — Разводит руками Черён и усаживается на стул. — Сам же знаешь, у них, прости господи, именно к вечеру и начинаются все выкрутасы! У моего сына на скорой ближе к ночи самый пик наступает: телефон разрывается. То бабке какой давление смерить, то припадки у психов, то у кого-то первый раз месячные начались, надо проверить, всё ли в порядке с густотой и объемом, то вчера, вон, вообще — один мужик позвонил с холодной мошонкой: «Скажите, она у меня точно нормальной температуры, доктор?». Пришлось ведь трогать!
Я не могу не улыбнуться ещё раз.
Старшая сестра расцветает: она этого и добивалась.
— Ты скушай пирожок, да сходи, посмотри её, ладно? — Ласково говорит она, придвигая тарелку ближе. — Ты же этих беременных знаешь: в боку кольнуло, они «Ой-ай, мамочки, это выкидыш!», но ведь всяко бывает, да? Раз на раз не приходится.
— Конечно. — Вздыхаю я и потираю веки.
В глазах режет, будто песка насыпали. Но если вернусь домой, ещё несколько часов пролежу в состоянии тревожности и не смогу заснуть.
— А пирожок? — Улыбается Черён.
— Спасибо за заботу, но пока совсем нет аппетита.
— Ничего. — Понимающе кивает женщина. — Заверну тебе с собой.
— Спасибо. — Вежливо соглашаюсь я.
— Чонгук, а... — запинается она.
— Что?
Замечаю, что Черён смотрит на мои сложенные в замок руки.
— Ещё носишь его?
— Его? — Я впиваюсь глазами в своё обручальное кольцо. — А... вы про это...
Задумчиво кручу его пальцами. Как обычно вернул на место сразу после операции.
— Не хочу лезть с советами, — пытается улыбнуться старшая сестра.
— Да, не стоит. — Я встаю и иду к двери. Мне тяжело дышать от этого разговора, хочется скорей сбежать. — Осмотрю эту пациентку, и домой.
Быстрым шагом сбегаю по ступеням: пролёт, ещё пролёт. Мне не хочется ехать на лифте, хочется продышаться. Я почти возвращаю себе самообладание, когда вхожу в процедурный приёмного отделения и вдруг вижу на кушетке бледную, измученную девушку.
Светлые волосы до плеч, стройная, с аккуратной, женственной фигурой. Её кожа почти бесцветна, худое личико напряжено от боли, она поджимает под себя ноги и обхватывает длинными, тонкими пальцами гладкие коленки.
— Добрый вечер. — Говорю я.
Выходит как-то хрипло и не совсем уверенно.
И в этот момент мы встречаемся с ней взглядами. Чтобы посмотреть на меня, девушке приходится поднять голову: её светлые волосы рассыпаются по плечам, алые губы удивлённо размыкаются, а светло-зелёные глаза, остановившись на моём лице, вдруг темнеют, и в их расширенных зрачках рождаются страх и растерянность.
«Чёрт, а она красивая», — проносится в моей голове.
Чеён
— Что со мной? — Повторяю я.
На всякий случай, потому, что, кажется, доктор не расслышал вопроса. Возможно, нужно говорить громче, чтобы слова долетали до высоты его роста, но мне тяжело это сделать: боль переместилась в поясницу и уже вовсю хозяйничает там.
— Ясно. — Говорит врач, будто самому себе. Затем поднимает, или правильнее было бы сказать, опускает взгляд на медика из приёмного покоя: — Поднимайте в отделение.
Затем задумчиво ударяет листами с результатами моих анализов по своему бедру, разворачивается и, даже не взглянув на меня, покидает помещение.
Что?
Что это было сейчас?
Эй! Мне, вообще, кто-нибудь поможет в этой больнице, нет?!
— Ай, ой... — Стону я, перемещая ладони на поясницу.
Спину просто разрывает.
— Дышите. — Советует врач приёмного отделения. — Сейчас за вами придут. — И неторопливо удаляется к двери.
— Вы куда? — Спрашиваю я.
Мой голос больше похож на жалобный писк.
— Не волнуйтесь, вы в надёжных руках. — Говорит он прежде, чем меня бросить.
В надёжных? В чьих?! Меня только что оставили одну! Совершенно одну наедине с моей болью. Ау!
Я сажусь, наваливаюсь спиной на стену и обречённо закрываю глаза. Дышу, считая свои вдохи и выдохи. Раз-два, три-четыре, пять-шесть. Это немного уменьшает неприятные ощущения. Кажется, в этой больнице никому и дела нет до моего состояния.
А этот великан! Посмотрите-ка на него! Пациент для него не более, чем назойливая вошь, которая отвлекает от вечерней дрёмы в самый неподходящий момент. Даже не осмотрел меня, не спросил, что и где болит! Бесчувственный чурбан!
— Ммм... — Я прикусываю губу.
Как же больно!
Тот пожилой медик хотя бы провёл осмотр, а этот — уверена, он бы даже бровью не повёл, если бы я корчилась, умирая и захлёбываясь в агонии, прямо на этой кушетке у него на глазах.
— Э-эй! — Проскальзывает в помещение Дженни. Улыбается мне, быстро прикрывает дверь, проходит, садится рядом, берёт мою ладонь и крепко сжимает. — Ну, как ты?
— Больно. — Признаюсь я, морщась от неописуемых ощущений.
Вот, что мне нужно — капля сочувствия. Когда кто-то держит тебя за руку, гораздо легче всё это терпеть. Я рада, что ей позволили прийти.
— А меня, представляешь, не хотели пускать! — Вдруг начинает возмущаться подруга. Достаёт из кармана салфетку, заботливо стирает пот с моего лица, затем аккуратно промокает ею мой нос и щёки. — Ничего не говорят, в кабинет не пускают, а я так нервничаю, сижу там, не знаю, что делать, и у кого помощи просить!
— Кать, скажи, что ты не позвонила моему отцу? — С надеждой интересуюсь я.
— Нет. — Успокаивает меня Дженни. — Но хотела. — Тут же добавляет она честно. — И если бы мне не удалось прорваться сюда и увидеть тебя живой, то минут через пять моё терпение бы лопнуло, точно говорю! И тогда бы я уж дозвонилась не только до твоего отца, но и до министра здравоохранения!
— Ой-й-й... — Меня выгибает от тупой, ноющей боли в спине.
— Что? Больно? Где? — Суетится подруга.
— Тут, там, везде. — Цежу я сквозь зубы, вцепляясь мокрыми пальцами в её рукав.
— А живот?
— Не знаю. Уже не так сильно.
— Тебе сказали, что с тобой такое?
— Нет. — Рычу я, стараясь дышать ровно и спокойно.
— Я слышала от медсестричек, что к тебе вызвали какого-то крутого специалиста. Не переживай, он придёт, посмотрит тебя и всё скажет.
— Он уже был... — Бормочу я, наваливаясь на её плечо.
— Да?
— Ага. Шпала такая, лицо кирпичом. Даже смотреть меня не стал.
Нет, конечно, лица его я не видела, но злость и обида, замешанные на страхе и боли, подсказывали мне сейчас, что лицо его должно было быть не менее равнодушным, чем тёмные глаза.
— Ой, это тот, высокий такой который? — Оживляется Дженни.
— Ага.
Надо признаться, его рост и осанка внушали мне не меньшее волнение, чем его строгий взгляд.
— Ясно.
— Что ясно, Дженни?