Глава 46
«Когда шепчет безумие»
Я проснулась удивительно легко.
Без тяжести, без липкого сна, без того тумана , в котором последние дни всё тонуло. Голова была ясной, тело послушным.
На секунду даже показалось — всё позади.
За окном сыпал мелкий снег, стекло покрывали тонкие трещинки инея. Я потянулась, зевнула и впервые за долгое время ощутила, как приятно снова дышать.
Может действительно остаться, на ещё одну ночь. Отец был прав— мне нужен отдых. Гарет все равно не подпустит меня к работе , пока я не буду « в тонусе», как он любит говорить.
Я переоделась, выпила свои таблетки и заправив кровать, вышла в общий зал.
Там пахло лекарствами, бумагой и чем то сладким, словно кто-то разлил сок на подоконник. Несколько пациентов бродили вдоль стены, двое играли в шахматы.
И у окна - тот парень.
Тот самый, которого я видела вчера. Худой, светловолосый, с чуть дрожащими пальцами. Он рисовал прямо по листу - пальцем, не кистью. На бумаге проступали тёмные разводы, как будто от грязи или пепла.
Я подошла ближе.
— Можно? - спросила, глядя на рисунок.
Он не ответил, только кивнул, не поднимая глаз. На листе — силуэт. Женщина в белом платье, рядом нечто похожее на крылья или когти.
Чернота сгущалась к центру.
—Красиво,- сказала я осторожно. — Ты часто рисуешь?
Он усмехнулся, чуть перекосив рот.
— Когда он разрешает. Если не нарисую — он прийдёт ночью.
— Кто он?
— Друг. Он любит наблюдать за женщинами, когда они не спят.
Он улыбнулся, почти по детски.
—Ты знаешь, они всегда дышат одинаково, перед те, как перестают.
Холод пошёл по спине.
— Ты его... слышишь сейчас?
Он усмехнулся, сжал голову руками.
— Не слышу... вижу. Он стоит у тебя за спиной,- он кивнул куда-то мне за спину.
— Но не бойся. Ему ты нравишься. У тебя правильные руки. Такими можно резать воздух.
—Прекрати,- выдохнула я. — Это всё у тебя в голове.
Он вдруг резко вскочил, стул упал.
— Всё в голове! даже ты - в моей! - закричал он и стал рвать лист, будто изгоняя кого-то из бумаги.
Медсестра бросилась к нему, но я подняла руку:
—Подожди.
Он стоял, тяжело дыша, с куском бумаги в руке.
— Безумие-это он, - сказал парень вдруг спокойно.
— Но без него- нечего. Ни красок, ни смысла. Только серый шум.
Он протянул мне бумагу.
—Хочешь узнать правду? Тогда рисуй. Пока не поздно.
Я смотрела на его пальцы — тонкие, дрожащие, живые.
И вдруг как вспышка, поняла:
Безумие — это не болезнь. Это глубина. Оттуда всё рождается: страх, искусство, любовь, тьма.
Медсестра увела его.
Я осталась стоять у окна, с пустым листом в руках, и не могла оторвать взгляд от белого клочка.
— Не приближайся к нему больше,- раздался за спиной знакомый голос.
Я обернулась.
Отец стоял рядом, в халате, с тем же строгим выражением лица.
— Он опасен,- сказал тихо но твёрдо. — Не только для себя, но и для окружающих.
— Что с ним?- спросила я.
— Шизофрения с маниакально-галлюцинаторным синдромом,- сухо ответил он. — Мы держим его под наблюдением уже четыре года. Он видит образы, разговаривает с ними. Иногда... слишком громко.
— Четыре года,- повторила я. — И он всё это время рисует?
—Да. Только больше никто не решается смотреть на его рисунки.
Я кивнула, но не отпустила лист.
Бумага была тёплой, будто впитала дыхание безумия.
И где-то внутри меня что-то дрогнуло — не страх, нет...
Сочувствие.
И — странное, запретное вдохновение.
Я долго стояла у окна, чувствуя как пальцы все ещё дрожат.
Лист бумаги будто жил — хотелось развернуть, посмотреть, но я не могла. В зале становилось шумнее: кто-то смеялся, кто-то спорил с пустотой. Я вздрогнула, ища глазами отца — он уже направлялся к двери.
—Подожди! — окликнула я.
Он обернулся, раздражённо, словно я отвлекала его от чего-то важного.
— Что ещё,Ева?
Я догнала его почти бегом.
— Этот парень... — выдохнула, стараясь не смотреть на пациентов вокруг. — Его ведь выпускают гулять?
— Иногда, под присмотром,- коротко ответил отец.
— А кто-то к нему приходит? Родные, друзья?
— Нет.
— Странно...- пробормотала я. — Он говорит, что к нему приходит "он".
— Ева,- голос отца стал твёрдым. — Не начинай.
Он дошёл до двери своего кабинета, открыл её, но я не отступала.
—Просто скажи: кто он? Что с ним делают? Почему он здесь так свободно ходит?
Отец остановился, обернулся ко мне — взгляд холодный, профессиональный, как у врача, который устал объяснять очевидное.
— Это не курорт, Ева. Это лечебница. Здесь душевно больные люди, и то, что ты видишь — это часть их терапии.
— Но он ведь знает... что-то. — я чувствовала, как внутри всё сжимается. — Он говорил про убийцу, про... дыхание перед смертью. Это не просто бред!
— Достаточно! — резко сказал отец, шагнув ко мне ближе. — Ты здесь как пациент, не как ищейка.
Он помолчал, понизив голос:
— Я не имею права разглашать конфиденциальную информацию. Ни тебе, ни кому-либо. Даже если ты моя дочь.
Я растерялась.
— То есть я просто должна... не видеть?
— Ты должна лечиться, — устало ответил он. — А не искать тьму там, где и так вечно темно.
Он вошёл в кабинет и тихо закрыл дверь передо мной. Щелчок замка прозвучал слишком громко — как приговор. Я осталась в коридоре, одна, с тёплым листком бумаги в руках. Сердце билось быстро, будто подсказывая:
Что-то здесь не так.
Но одно мне стало ясно — слушаться я не собиралась.