Прошлое
***
Тецуро опустил взгляд на их сцепленные пальцы. Она дрожала. Он чувствовал это кожей. Повернувшись в сторону обидчика, он впервые ясно увидел лицо Шоичи — и в голове, как удар молнии, вспыхнуло воспоминание.
Та самая фотография.
Той ночью,когда он взял телефон Курушими,увидел его.
Там, в тусклом, мутном освещении, на фоне тесной комнаты с облупленными стенами — то ли бар, то ли чья-то съёмная квартира. На столе — разлитые напитки, сигареты, какие-то пустые блистеры... и рассыпанный по стеклу белый порошок. Воздух казался тяжёлым даже на фото — будто пропитан странным дымом и гниющей тоской.
И — Мизуки.
Сидела рядом с этим парнем. Шоичи приобнимал её за плечо, будто собственность. Его пальцы скользили по её руке — не ласково, а словно намеренно демонстрируя: "моя". А она... она была такой далёкой, уставшей. Её глаза не светились, как сейчас, когда она смотрела на волейбол. В том взгляде была пустота и серая тень.
Теперь Куроо понял. Этот парень был не просто из прошлого. Он был частью того, от чего Мизуки бежала.
Шоичи медленно приближался, будто наслаждаясь реакцией, которую вызвал. Его глаза скользили по лицу Мизуки, а затем задержались на сцепленных руках.
— О, — протянул он, как будто только сейчас заметил Куроо, — теперь с охраной, да?
Тецуро выпрямился. Его обычно ленивое выражение лица сменилось хищным, как будто он сам стал охотником, защищающим свою территорию. Он не сказал ни слова, но его взгляд был тяжелее любого оскорбления — прямой, твёрдый, как будто предупреждение: «ещё шаг — и я не сдержусь».
Мизуки стояла как будто парализованная. Глаза стеклянные, дыхание сбивчивое. В груди — ком. Словно в прошлом кто-то резко выдернул её из реальности и поставил перед самым страшным воспоминанием.
— Что, снова молчишь? — продолжал Шоичи, делая ещё один шаг. — Ты же знаешь, я скучал.
Мизуки вжимается в плечо Куроо, который делает шаг вперёд, заслоняя её собой.
— Уйди, — тихо, но очень жёстко говорит Тецуро. Его голос — как натянутая струна.
Шоичи фыркнул:
— А ты кто такой вообще? Её новый... психотерапевт?
С этого момента всё словно ускоряется. Из-за спины Куроо появляются Яку, Кенма и Лев. Несколько парней из школы Шоичи замечают, что начинается напряжённый момент, и тоже подходят ближе. Воздух будто сгустился, стал вязким и тяжёлым.
— Слушай, мы сюда не драться приехали, — сказал Яку, подходя сбоку. — Но если ты сейчас же не отстанешь от нашей девушки, то это закончится не очень хорошо.
Слово "нашей" отозвалось теплом внутри Курушими. Её глаза наполнились влагой — не от страха, а от того, что её защищают. Её принимают. Не как жертву, не как "ту самую из прошлого", а просто как свою.
Шоичи усмехнулся, но сделал шаг назад.
— Ладно. Сама ко мне прибежишь. Как раньше, помнишь?
С этими словами он разворачивается и уходит, а за ним — несколько его товарищей. Напряжение в воздухе не рассеивается сразу. Только когда фигуры ребят из "Незуми" скрываются за углом здания, Куроо разворачивается к Мизуки. Её лицо бледное, губы дрожат. Она всё ещё держится за его руку.
— Эй, — мягко, очень тихо говорит он, опускаясь чуть ниже, чтобы заглянуть ей в глаза. — Ты со мной. Всё хорошо. Он тебя больше не тронет.
Она кивает, но в следующий миг отворачивается и убегает. Быстро. Словно в панике.
— Мизуки! — зовёт Куроо и тут же бросается за ней, не раздумывая ни секунды.
Мизуки вбежала в помещение лагеря и зашла в свою комнату, захлопнула за собой дверь и, едва добравшись до своей комнаты, щёлкнула замок. Воздух казался тяжёлым, будто стены сдавливали её со всех сторон. Она упала на пол, поползла к дальнему углу, где было темнее всего, и прижала колени к груди, зарывшись лицом в них, будто хотела спрятаться от всего мира. В ушах звенело. Пульс гудел в висках. Голова будто трещала от воспоминаний, от образа Шоичи, от голоса из прошлого, словно тот вытащил её за волосы из настоящего и бросил обратно в ту мрачную, липкую реальность, из которой она так долго выбиралась.
Комната была погружена во мрак — не то чтобы было поздно, просто шторы были плотно закрыты, и ни один луч света не осмелился войти внутрь. Только темнота и её собственное дыхание.
И тишина.
Где-то далеко за пределами этого маленького мира раздался стук.
— Мизу...— позвал знакомый голос. Низкий. Тёплый. Узнаваемый среди сотни. — Это я. Открой, пожалуйста.
Она знала этот голос. Узнала бы его даже во сне. Это был Тецуро. Куроо.
Она хотела встать. Подойти. Распахнуть дверь и броситься в его объятия. Рассказать, как ей страшно. Как она устала от прошлого. Как каждый раз, когда делает шаг вперёд, кто-то или что-то тащит её обратно. Но тело её не слушалось. Пальцы дрожали. Губы были прижаты друг к другу так крепко, будто могли сломаться. Слёзы лились беззвучно, обжигая кожу. Она была уязвима, как ребёнок, потерявшийся в толпе. Одинокая, напуганная, зажатая страхом до боли в груди.
А он... он всё ещё стоял за дверью.
Тишина. Потом снова:
— Я знаю, ты там. Я не уйду, — голос Куроо стал мягче, почти шёпотом. — Ты не обязана говорить. Не обязана открывать. Просто знай: я рядом.
Он провёл рукой по волосам и сел на пол, облокотившись на дверь спиной. Холод пола пробирал сквозь тонкую ткань штанов, но он даже не думал уходить. Его сердце билось быстро — не от волнения, а от чего-то более глубокого. От боли. Он слышал её. Её дыхание сквозь тишину. Её еле заметные всхлипы.
И каждый её всхлип — будто удар ножом в грудь.
Он не мог ворваться, не мог силой снять её боль. Но мог быть здесь. Быть опорой. Быть той дверью, на которую можно облокотиться, когда всё рушится.
— Знаешь, я не знаю, что именно между вами было, — продолжал он тихо, — но мне плевать. Не потому что это неважно. А потому что ты не там сейчас. Ты здесь. С нами. Со мной.
За дверью — ни звука. Только слабое шевеление, будто она сдвинулась на несколько сантиметров.
Он замолчал. Просто сидел, прислушиваясь к её дыханию. К её присутствию. Слушал, как плачет её душа. И сердце, его собственное сердце, сжималось от желания хоть чем-то облегчить её боль. Он не знал, когда, но понял точно: она для него — не просто кто-то. Она стала тем, за кого он готов стоять на смерть.
***
На дворе уже была ночь. Тишина висела над лагерем, как плотное покрывало, лишь стрекотание сверчков да редкие шаги дежурных разбавляли тишину. Но в том коридоре, где стоял Куроо, время словно застыло.
Он всё ещё был рядом с её дверью, опершись плечом на холодную стену. Его глаза были устремлены в пустоту, но мысли – только о ней. Он слышал, как она плачет. Сначала сдержанно, едва слышно, а потом — навзрыд. И каждое её рыдание отзывалось болью где-то глубоко внутри него. Он чувствовал беспомощность — сильную, душащую. Ему хотелось ворваться в комнату, просто чтобы обнять, чтобы сказать, что он рядом. Но он знал: нельзя. Она должна сама открыть дверь. Он должен дождаться.
И вдруг — щелчок. Тихий, хрупкий, как будто треснул лёд под ногами.
Дверь медленно отворилась, и перед ним предстала Мизуки. Бледная. Опустошённая. Такая же хрупкая, как в ту ночь, когда он впервые её увидел. Она стояла босиком на холодном полу, в одном свитере, едва доходившем до середины бедра, с растрёпанными волосами и опухшими от слёз глазами. Она была красивой. Настоящей. Ранимой.
Они смотрели друг на друга. Ни слова. Ни движения. Но в этот момент им не нужно было говорить. Куроо сделал шаг вперёд, и Мизуки просто — без слов — обняла его. Её руки дрожали, но она крепко вцепилась в него, будто в последнюю опору. Тецуро обнял её в ответ — бережно, осторожно, как будто она могла рассыпаться прямо в его объятиях.
Он ничего не спрашивал. Не торопил. Просто держал её. Просто был.
***
Позже, они оказались в её комнате. Всё внутри было погружено в полумрак, только с улицы проникал тусклый свет фонаря, размываясь на занавесках. Они сидели друг напротив друга на её небольшой кровати, скрестив ноги, будто двое детей, нашедших безопасное место посреди шторма.
Куроо сидел прямо, с выпрямленной спиной. Его осанка говорила о внимании, о готовности слушать, понимать, быть рядом. А Мизуки, напротив, была слегка сгорблена, её плечи опущены, а руки играли с краем пледа. Она пыталась собраться, собрать себя по кусочкам, чтобы рассказать о том, что копилось годами.
Он не торопил. Просто смотрел на неё. Глаза полные тепла, заботы, терпения.
Мизуки тихо вздохнула, словно вдохнув силу, и начала:
— Я даже тогда была закрытой девочкой, — начала она, почти шёпотом, будто каждое слово приходилось вырывать изнутри.
— Мне не нужно было ничьё внимание. Я просто... существовала. Учёба, дом, учёба, дом.–Она не смотрела на Куроо — взгляд блуждал по полу, по собственным рукам, сцепленным в замок на коленях.
— У меня не было друзей. Не с кем было делиться мыслями, мечтами, даже молчанием. И тогда, в один из таких безликих дней, появился он. Шоичи.
В её голосе промелькнула странная интонация — не боль, не страх... что-то близкое к отвращению, смешанному с горькой иронией.
— Он был другим. Знаешь, у некоторых людей есть аура. Она не светится, не шумит. Она просто давит. И вот его... я не могла понять. Это было нечто странное, липкое. Притягательное, но неясное.
— Он был милым. Проявлял интерес. Провожал до дома. Говорил приятные слова. А я... я впервые чувствовала себя будто бы значимой. Мне было всё равно, честно. Но... так хотелось поверить, что я кому-то нужна. Хотя бы одному человеку.
Куроо сидел, не двигаясь. В его глазах плыл мрак — тень, появившаяся от злости и боли, которую он ощущал за неё. Он бы разорвал Шоичи голыми руками, если бы только тот был сейчас перед ним. Но он не перебивал. Не имел права. Это был её рассказ, её прошлое. Он мог только держать её в этом моменте.
— Потом он позвал меня погулять с его друзьями. Я не хотела. Всё внутри кричало «не ходи», но он настаивал. А я боялась — если откажусь, останусь одна навсегда.
Она горько усмехнулась.
— Лучше бы я тогда осталась одна.
— Мы пришли в какую-то улицу. Заброшенную, сырую. Пахло сыростью и пеплом, как в подвале. Я спросила — точно ли сюда? Он посмотрел на меня тем самым своим голосом и сказал: «Я рядом. Доверься». А я... доверилась.
Пауза. На мгновение ей показалось, что голос исчез. Но потом она продолжила — уже надрывно, тяжело, будто каждое слово — это шаг босиком по стеклу.
— Мы зашли в квартиру. Грохотала музыка. Не было ни одной девушки. Только я. И десяток парней, незнакомых, странных. Улыбались... слишком широко. Смеялись... слишком резко. Их глаза не видели. Они были под чем-то. А я... была одна.
— Я попыталась уйти. Встала. Но в голове застряла мысль: «Если сейчас уйдёшь — у тебя никогда не будет друзей». И вот... в следующую секунду я уже лежала на полу. Всё размыто. Все цвета стали серыми. В ушах — вата. Мир исчез.
— Потом... я поняла. Они накачали меня. Вкололи. Превратили в пустую оболочку. А Шоичи... он всё знал. Он знал, кто мой отец. Знал, что у меня есть деньги. У него закончились богатые клиенты, и он просто решил... использовать меня. Тихо, хитро. Без шума.
Она задохнулась на секунду, и Куроо впервые осторожно потянулся — не прерывая её, просто положил ладонь на её руку. Не крепко, не принуждённо — он был якорем. Её реальностью. Её опорой в этом откровении.
— Я очнулась дома. Со мной... ничего не сделали. Физически. Но внутри... было ощущение, будто из меня вынули душу. Вены ныли. Тело дрожало. Я не понимала, что со мной. Но знала одно — мне нужно ещё. Нужно, чтобы утихло это безумие.
— Я держалась. Целый день. Час за часом. А потом... пришло сообщение. "Хочешь ещё? Приходи." И я пошла. Потому что мне казалось — это единственный способ выжить.
— Я не любила его. Ни капли. Только когда в венах плыл наркотик, я начинала думать, будто люблю. Но это не было любовью. Это была зависимость. От вещества. От ощущения. От иллюзии, что кто-то рядом.
— А он... он не спасал меня. Он просто приносил дозу. Снова. И снова. И я в нём видела спасителя. Хотя на деле он был моим палачом.
Она замолчала. Воздух в комнате будто сгустился от боли, которую она выложила. Куроо не говорил. Но его пальцы слегка сжали её руку, тепло передавалось от него к ней, как будто он хотел сказать:
«Я здесь. Я тебя вижу. Я тебя слышу. Я не уйду».
Мизуки наконец посмотрела ему в глаза. Там не было жалости. Только глубокое, тёплое, молчаливое принятие. А это было важнее любых слов.