4 ГЛАВА. Необходимость.
Открыв глаза, я не сразу сориентировалась в пространстве: ожидала увидеть свисающие с потолка гроздья сушёных трав. Сон был настолько реалистичным, что я под конец уже не сомневалась в его правдивости. Но я обнаружила себя дома, в нашей с Катей кровати.
Её рядом не оказалось. На часах было девять. Она ушла на первую пару, а до звонка моего будильника оставался ещё целый час. Я разочарованно вздохнула: если бы я навечно осталась в сегодняшнем сне, была бы только рада. Но спать совершенно не хотелось. Более того – я к удивлению поняла, что проснулась со свежей головой. Не было привычной тревоги и хоровода негативных мыслей. Не было ничего, кроме образа поляны – первой представшей передо мной ночной локации. Даже призрак состарившейся девочки не трогал меня. Я пыталась его возродить в памяти, но он ускользал, размывался.
А ещё был Май и его тёплая улыбка, при мысли о которой уголки моих губ невольно приподнялись. Он оставил, пожалуй, самые приятные воспоминания. С таким участием, с такой заботой он относился к своей пациентке! С такой любовью смотрел на Лайлу! Хотелось бы увидеть Мая вновь. Таких людей нечасто встретишь. К сожалению, даже во снах.
Бывает так, что после хорошего сна, наполненного яркими эмоциями, весь день находишься под их остаточным влиянием. Подобное случилось и сегодня.
Спрятав за тяжёлым коричневым покрывалом серые простыни в мелкую неопознанного цвета крапинку, немного размяв мышцы, потянувшись в разные стороны, я направилась на кухню.
Древние половицы пожелали мне доброго утра, а дверной косяк – нет. Он меня встретил больным ударом о мизинец. Тесно. Очень тесно.
Каждое новое утро ничем не отличается от предыдущего. Изредка только – временем подъёма и начинкой бутерброда на завтрак. В остальном же мои утра похожи друг на друга, как братья-близнецы. И дни. И вечера. И ночи... до недавнего времени. Учащённое сердцебиение от внезапного звонка будильника. Откладываю на 10 минут. Учащённое сердцебиение от второго внезапного звонка будильника. Откладываю на 10 минут. Пытаюсь заснуть, но в течение следующих 10 минут сердце не прекращает колотиться, поэтому, с отвращением выключая так и не прозвеневший третий будильник, плетусь на кухню, где в полудрёме пытаюсь сообразить завтрак.
Иногда, конечно, меня будит Катя. Реже – я её. Она жаворонок. Встаёт рано и обычно уже в пять утра делает третий круг в парке – поддерживает форму.
Не устаю поражаться её энергии и силе воли. Не устаю поражаться и тому факту, что мы, такие разные по темпераменту, с ней сошлись.
Мы с Катей учились в параллели. После девятого класса, когда приличная часть учеников ушла в колледжи, наши классы объединили. До этого никто из нас не проявлял желания общаться. Изредка, встречаясь на переменах или в столовой, мы здоровались и расходились. Не знали друг о друге ничего и не стремились к этому. Но в десятом классе, когда перед нами поставили задачу придумать оригинальную сценку, нас с Катей назначили сценаристками, так как мы обе имеем некоторые представления о художественной речи и построении сюжета. Так-то мы и сблизились. Засиживались до позднего вечера в актовом зале, оглушая полупустые стены школы громким смехом, а после, забывая о домашке, до полуночи продолжали работу над сценарием уже дома.
Катя хорошо писала, и ей это нравилось. Определённо нравилось. Но за полтора года сожительства я ни разу не увидела её за творчеством.
Из раздумий меня вывел телефонный звонок: по обыкновению почти сразу после будильника со мной разговаривала мама. Обычно это были односложные разговоры: «Доброе утро! Как спалось?» – «Доброе! Хорошо, а тебе?» или «Сколько сегодня занятий? Готова к ним?» – «Три пары. Вполне». За последний год каждый разговор с мамой стал приобретать печальные тональности. Каждый звонок я встречала с замиранием сердца: боялась услышать подавленный или сиплый от слёз голос.
– Привет! – сказала я достаточно бодро.
– Привет, – голос мамы в этот раз был печальным, и настроение невольно передалось и мне.
– Как ты спала?
– Хорошо, – прежде чем ответить на этот вопрос, мама сделала паузу, и у меня закралась мысль, что говорит она неправду.
– Точно?
– Точно, – она даже рассмеялась. Может и не всё так плохо? Может, мне только кажется? – Ты думаешь приезжать на выходных? У бабушки день рождения.
– Да, надеюсь, всё получится и под конец недели нас не завалят заданиями.
Мама через силу выдавила:
– Ты не говорила с отцом?
По своей инициативе я никогда с ним не общалась. Мне было ужасно тяжело это делать. Человек, которого я знала с детства, который давал мне защиту, вдруг наоборот проделал брешь в моей броне. А я не успела ещё её зарастить, чтобы вновь подпускать его близко. Сам же отец, видимо, стыдясь (по крайней мере, я на это надеюсь), избегал лишнего повода созвониться со мной и диалоги наши совершались исключительно в праздники. Так что я ответила отрицательно.
– А ты? – осторожно спросила я.
– О чём нам с ним говорить? – горько усмехнулась мама.
Вероятно, она хотела узнать, будет он или нет на дне рождения. Очевидно, да, – именинницей была его мать. Странным могло показаться наше с мамой присутствие. Но, к сожалению или к счастью, с бабушкой нас связывали достаточно тёплые отношения. И даже в сложившейся ситуации она приняла сторону мамы, надолго объявив отца в своём доме персоной нон грата. Со временем материнские чувства в ней возобладали над голосом справедливости: от ребёнка отречься она не могла, поэтому во многом смягчилась к сыну.
За долгое время, не считая бракоразводного процесса, это должна быть первая неформальная встреча родителей после разрыва. И мысли о предстоящем празднике не давали ни мне, ни маме покоя.
В университет я шла по привычному пути. Корпус, в котором сегодня были занятия, располагался недалеко от моего дома, поэтому добиралась я пешком, и маршрут мой лежал мимо музыкальной школы. Здание стояло вдоль проезжей части и неприветливо смотрело на прохожих серыми стенами. Это было скучное архитектурное сооружение, выполненное в худших традициях конструктивизма. Ничего любопытного, ничего примечательного – просто невообразимое количество углов.
Окна музыкальной школы даже в холодное время года были открыты, и звуки, доносящиеся из классов, по утрам были созвучны облику здания: резкие, прерывистые, совсем не мелодичные. Ближе к обеду, когда то ли дело доходило до более опытных учеников, то ли утренние музыканты просыпались, отдельные ноты уже складывались в плавные стройные мелодии и ласкали слух. Я была неискушённым слушателем. Мне любой доносящийся из этого здания звук ложился на душу.
Неожиданно слуха коснулся голос духового инструмента, который возродил в памяти недавние переживания: во сне в тех же тональностях кто-то играл печальную мелодию, судя по всему, на том же инструменте. Любопытно: не помню, чтобы раньше я её где-то слышала, поэтому не могу сказать, родилась ли она в моём сознании сама; не могу и сказать наверняка, включал ли кто-то из соседей незадолго до моего пробуждения музыку. Поэтому факт её звучания во сне представлялся в некоторой степени загадочным.
Если бы я владела нотной грамотой и умела подбирать мелодию на слух, то воспроизвела бы её в точности: настолько хорошо она запомнилась. Вероятно, потому что вызвала сильные эмоции. Я желала услышать её вновь, чтобы опять пережить всю гамму чувств. Она сработала как очень хорошее успокоительное, которого мне в последнее время так не хватало.
В университете я с порога попала под прицел наполненной энтузиазмом пары глаз, которая так и выжидала меня у входа. Передо мной стояла сияющая улыбкой девушка с длинными чёрными волосами, неизменно заплетёнными в косу. Света, староста по художественной деятельности.
– Майя! Привет! – воскликнула она воодушевлённо.
– Привет, – ответила я, располагая сумку напротив зеркала. Света встала рядом и продолжила разговор со мной через отражение.
– Я тебя ждала, – сказала она. – Ты в сеть не выходишь, а времени мало, посвящение уже на днях, поэтому я решила, что лучше подкараулить тебя и предупредить заранее, чтобы ты всё успела.
– Что именно? – вопрос прозвучал безучастно и несколько высокомерно, что мне не понравилось: как бы я ни относилась к ситуации, такого в интонациях допускать нельзя. Но это «чтобы ты всё успела» завело с первого оборота.
– К посвящению в первокурсники каждый факультет должен представить по три творческих номера, – продолжала она. – Я подумала и решила, что можно организовать выставку картин! Нужны на тему нашей специальности. Ну там врачи, медицина.
Света... Света – наш главный бескомпромиссный активист на факультете. Я один из представителей творческих людей, не желающих лишний раз светиться. Мы с этой девушкой были созданы друг для друга, не иначе.
– Кхм, что там по срокам, говоришь? – я решила начать издалека, чтобы не рубить с плеча сразу жёстким отказом.
– Три дня. Если что, можем продлить ещё дня на два, я думаю. Но не больше. Так ты успеешь? Было бы очень круто увидеть твои работы на этом мероприятии.
Вернее, было бы круто, чтобы хоть кто-то согласился представить наш факультет. Я извинилась и попрощалась со Светой, предложив обратиться к парочке других художников на курсе. Она разочарованно вздохнула, но вскоре улыбка вновь осветила её лицо, и Света, наполненная жизненной энергией, быстрым шагом направилась к своей группе.
Я так и застыла перед зеркалом, глядя в напряжённые глаза с полопавшимися сосудами. Шарф, который я начала было снимать, неровно повис на шее. Этот разговор разворошил утихшую ненадолго боль. Ту, с которой я не смогу справиться, наверное, никогда. Только свыкнуться. Боль от осознания беспомощности в построении своей же судьбы. Рисование и живопись – это я сама, ни больше, ни меньше. Я, голос которой затыкают необходимостью обрести «настоящую» профессию, способную принести прибыль и обеспечить устойчивым положением в обществе. Я, способностями которой постоянно хотят воспользоваться в каких-то чисто технических моментах, где нет места искусству и раскрытию души. Мне нет места для себя самой, о каких картинах на заказ может идти речь?
Катя уходила на учёбу раньше, а возвращалась обычно позже меня. После занятий, дополнительных кружков и курсов английского, она по пути заходила в продуктовый. Щёлкал замок, и на пороге появлялась Катя без заметных признаков усталости, в то время как я, проучившись четыре пары, остывающим телом лежала на кровати. Должно быть, дело в специфике наших профилей. А может быть, как я уже говорила, причина кроется в отличиях наших темпераментов.
Сегодня Катя бодро вошла в квартиру с двумя пакетами в руках. Подтянув за собой дверь ногой и убедившись, что она захлопнулась, Катя прошла на кухню и зашуршала пластиком. Я наблюдала за всем из спальни, лёжа под тёплым одеялом и даже не думая покидать своё убежище.
Спустя пару минут мой тёмный мирок озарил яркий свет: Катя включила лампу. Я проворчала что-то недовольное и глубже зарылась в мягкую берлогу. Катя в ответ хихикнула.
– Опять дрыхнешь днём? – матрац в районе ног прогнулся под тяжестью ещё одного тела. Прошуршали снятые джинсы.
– Вечером, – поправила я.
– Один хрен, – матрац снова выпрямился, звякнула молния – Катя сменила уличные джинсы на домашние, которые отличались лишь тем, что имели потёртости с внутренней стороны бёдер и грозись вот-вот порваться. – Ты выучила анатомию?
Я вновь недовольно пробурчала. Катя прицокнула языком и вышла из комнаты, не сказав больше ни слова.
Остаток дня я провела в кровати за учебником, борясь со сном и возникающим желанием порвать книгу к чёртовой матери. Информация запоминалась с трудом, но всё же основные моменты я повторить самостоятельно могла. Катя, несколько раз заглядывала в спальню, чтобы проверить, не уснула ли я часом. В очередной раз материализовавшись в дверном проёме, она, облокотившись о косяк, застыла. Я невольно подняла на Катю глаза. Её лицо с чёткими крупными чертами, выражающими волевой характер, отразило нерешительность.
– Думаю, – пояснила она, – может, здесь поужинать?
Такое внезапное решение удивило меня: раньше мы неизменно ели на кухне.
– Угу, – кивнула она самой себе, не дожидаясь моего ответа, и ушла.
Вскоре мы уже ужинали макаронами по-флотски – блюдом, которое Кате давалось неизменно хорошо. Сидели друг напротив друга, прислонившись к спинкам кровати, радовались неожиданно пришедшей Кате идее.
– Хорошо придумано, – похвалила я, накручивая на вилку макаронину. Порцию подруга мне положила солидную. Больше половины придётся оставить: не полезет.
– Согласна! Такая атмосфера здесь особая. Сколько живём вместе, а на кровати, кроме как сном, ничем не занимаемся.
– У-ля-ля, – протянула я, играя бровями. Катя так засмеялась, что чуть не подавилась.
– Фу! Ну ты и пошлячка! – сказала она, откашливаясь.
– На самом деле, я согласна. Представь, как можно было бы играть здесь в настолки, например.
– Да!
– Только меня отчего-то напрягает дверь в тёмный коридор за твоей спиной.
– М? – Катя удивлённо оглянулась. – А что не так?
У меня вдоль позвоночника пробежали мурашки:
– Давай закроем, а? Кажется, что оттуда сейчас кто-то выскочит.
Катя закатила глаза, но послушно встала и закрыла дверь.
– Так лучше?
Я кивнула, хотя невнятная необоснованная тревога никуда не делась.
Катя, усаживаясь, указала вилкой на стоящий у стены завешанный плотной тканью мольберт с начатым полгода назад портретом, который я никак не могу закончить:
– Как успехи?
– Так же. Как видишь, краски по-прежнему пылятся под прошлогодними конспектами.
Решившись убедиться, Катя перевела взгляд на стол, где действительно под аккуратной стопкой тетрадей лежала деревянная коробка с масляными красками.
– Да, давно я тебя за делом не видела.
Я с горечью вздохнула.
– Я тебя, кстати, тоже.
Брови Кати взметнулись вверх.
– Давно не пишешь, – пояснила я.
Подруга пожала плечами:
– Оставила в прошлом. Хочется в жизни состояться, а быть писателем... Я тебе Ван Гог что ли? Я не из тех людей, которые могут отказаться от материальных благ и посвятить себя творчеству.
– Я думала, писательство – это настоящая ты.
Катя нахмурилась:
– Не понимаю.
– Я думала, это то, что тебе по-настоящему нравится. Область, в которой ты как рыба в воде.
Катя не спешила отвечать. Какое-то время она молча перекатывала фарш от одного бортика тарелки к другому. Затем, отставив её на кровать, тихо произнесла:
– Рыба рыбой, но мясо-то есть хочется...
Когда свет погас, и мы пожелали друг другу приятных снов, я ощутила, как в опустившемся мраке во мне просыпается паника. Хотелось спрятаться, забиться в угол. Тьма давила. Луна, пробирающаяся сквозь плотно стоящие деревья, назойливо вторгалась в моё личное пространство, мучила, душила блёклым светом. Всё тело объяла дрожь до стука зубов. Я вжалась в подушку, напрягла мышцы, но от этого было только хуже: страх нарастал, ноги холодели, и по ним то и дело будто пробегал разряд тока. Катя, слава богу, этого не чувствовала и стука зубов не слышала, поэтому успела погрузиться в сон, когда я встала за успокоительным.
В голове странным видеорядом сменяли друг друга никак не связанные между собой мысли, которые, как бесцеремонные голоса, проникали в мой мир и не давали сосредоточиться. Я пыталась выровнять дыхание. Четыре секунды вдыхаю. Семь не дышу. Восемь выдыхаю. По новой. Надела носки, в которых при обычных условиях спать невозможно, которые ощущаются как нечто инородное и не дают погрузиться в сон, отвлекая на себя внимание.
Случайно услышанные реплики.
Nervus vagus.
«Рыба рыбой»
Nucleus motorius nervi trigemini.
Что-то бессвязное, сказанное голосом Светы.
Приступ закончился около трёх ночи. Ноги потеплели, мышцы налились тяжестью. Я погрузилась в сон.