Там, где их дом

Дженна Келлер никогда не понимала страсти брата к морю. Сколько себя помнила, Алекс всегда тянулся к воде — к солёным брызгам, к бескрайнему горизонту, к ветру, который трепал паруса. Даже в детстве он сбегал на берег, чтобы смотреть на уходящие корабли, разглядывал карты, читал книги о великих путешественниках.

А Дженну это не интересовало. Она с детства любила землю — уютные улочки городков, дома с верандами, крепко стоящие на фундаменте. Её тянуло к стабильности, к корням, к предсказуемости жизни. Когда отец пытался увлечь её рассказами о волнах и штормах, она лишь пожимала плечами.

— Ты совсем не такая, как твой брат, — говорил отец, вздыхая.

И Дженна гордилась этим. В семье  моряков она была той, кто выбрал сушу. Раннее утро, горячий кофе в керамической чашке, запах свежих газет, работа, которая давала чёткие результаты: вот человек купил дом, вот пара нашла место для семьи, вот кто-то только начинает свою новую жизнь. Она рано начала самостоятельную жизнь, уехала учиться, а потом обосновалась в Ньюпорте — прибрежном, но таком уютном городе. Работала риелтором, помогала людям находить дома, о которых они мечтали. У неё был светлый дом с панорамными окнами, две ленивые кошки, постоянные клиенты. Она любила эту жизнь. Стены, которые защищали от ветра. Улицы, которые знала наизусть. Лёгкий шум океана, но с безопасного расстояния.

И Алекса в ее жизни не было уже много лет. Последний раз она видела его, когда он вернулся из рейса. Загорелый, с обветренной кожей, с той вечной искоркой в глазах, которая всегда зажигалась, когда он говорил о море. Они сидели в кафе, он рассказывал о планах, о жене, о том как они планировали завести ребенка. 

— Ты всё так же любишь океан, да? — спросила она тогда.

— Это не просто любовь, Джен, — он усмехнулся. — Это моя жизнь. Это часть меня.

Она не понимала. И, кажется, никогда не поймёт. А потом его не стало. Она не приехала на похороны. Да и похоронами это сложно назвать. Тело Алекса так и не было доставлено, и в землю закопали пустой гроб. Просто символически.  Без настоящего прощания. Она не поехала не потому, что не любила брата — просто... она не умела быть рядом, когда людям было больно. Она помнила тот день. Серый, промозглый, моросящий дождь барабанил по крыше её дома, пока она сидела у окна, скрестив руки на груди. В телефон летели сообщения от дальних родственников, редкие звонки, голос Элизабет — надломленный, усталый.

"Ты приедешь?"

Дженна тогда смотрела в мокрое стекло и не знала, что ответить. Что-то внутри неё было пустым, безмолвным. Она не знала, как правильно скорбеть. Она не верила в церемонии, в показное горе, в людей, которых Алекс едва знал, но которые будут делать скорбные лица, говорить дежурные фразы. Всё это было ложным, неправильным. Её брат был человеком моря. Не земли, не могил, не надгробий. Её брат был волной. Как можно похоронить волну? Так она себе это объяснила. Так она оправдала своё отсутствие. И годы шли, утекали как морской песок сквозь пальцы.

Однажды вечером раздался звонок.

— Мисс Келлер?

Женский голос был строгим, но не неприятным. Немного усталый, как будто его обладательница провела слишком много времени в разговорах.

— Мы звоним вам по поводу вашей племянницы, Дианы.

Дженна моргнула, выпрямляясь в кресле.

— Племянницы?

— Дочери вашего брата, Алекса.

Имя брата, которого она не слышала столько лет, обожгло сознание, вернув к жизни старые воспоминания.

— Да... — Дженна задумалась. — Кажется, он говорил, что его жена была беременна...

Она не знала. Не спрашивала. Они никогда не были особенно близки.

— После смерти вашего брата его жена долго болела, — продолжила собеседница. — Через несколько лет её не стало, и их дочь оказалась в детском доме.

Голос женщины был ровным, но за словами чувствовалась натянутая тишина.

— Почему мне сообщают об этом только сейчас?

На том конце провода раздался тихий выдох.

— Мы долго искали ваши контакты. Родственников у девочки почти не осталось. Когда её мать умерла, связь с семьёй вашего брата оборвалась. В архиве не было информации о вас, только недавно мы обнаружили документы, где вы указаны как ближайший родственник.

Дженна провела ладонью по лбу. Единственный близкий ей человек оказался в полном одиночестве. Семь лет прошло. Семь лет Диана провела в детском доме, в то время когда у нее была родная тетя.  Дженна молчала, глядя в окно. За стеклом темнел океан, ветер гнал по воде длинные полосы ряби. Глухие волны катились к берегу, разбиваясь о прибрежные камни.

Девочке уже было тринадцать. Почти взрослая. Уже не маленький ребёнок, которого можно прижать к груди, укрыть пледом и сказать: "Всё будет хорошо."

— Что я могу...?

— Если вы захотите, у вас есть возможность оформить опеку.

Дженна моргнула. Опеку. Она никогда не задумывалась о детях. Сколько себя помнила, её жизнь строилась иначе. Она любила порядок, стабильность, одиночество, которое не было для неё тягостным. Она всегда знала, чего хочет. Долгие отношения её утомляли. Она встречалась с мужчинами, но редко дольше нескольких месяцев. Не было ни того, кто смог бы стать для неё "тем самым", ни той любви, ради которой стоило менять свою жизнь. И детей у неё тоже не было. Она не была матерью. Она никогда не видела себя в этой роли. Но что-то внутри сжалось.

— Вы можете подумать. Но... честно говоря, девочку вряд ли кто-то возьмёт. В этом возрасте их уже не усыновляют.

Собеседница говорила без давления, но в её голосе чувствовалась грусть.

"Её уже никто не заберёт."

Дженна снова посмотрела в окно. За стеклом шумел океан. Когда-то Алекс говорил ей, что море – это свобода. Для него оно было домом. Но его дочь жила в стенах. Совершенно одна. Ей вдруг стало трудно дышать. В горле встал ком, а в груди расползлось странное чувство — не жалость, не страх, но что-то большее. Она глубоко вздохнула и потянулась за ключами от машины.

— Я приеду завтра.

***

Дженна вошла в здание приюта, и её сразу окутало ощущение чего-то тяжёлого, застойного. Воздух был тёплым, но несвежим, с привкусом старых стен, дешёвого моющего средства и детской одежды, постиранной слишком много раз. Где-то вдалеке хлопнула дверь, раздался смех — резкий, почти грубый. Она огляделась. Коридоры были длинные, узкие, освещённые тусклыми лампами. Стены выкрашены в блекло-бежевый цвет, но краска облупилась, местами проступал серый бетон. Всё здесь выглядело уставшим — даже пол, покрытый потёртым линолеумом, даже шторы вдалеке, когда-то белые, теперь серые от времени.

"Она жила здесь семь лет."

Дженна сжала пальцы на ремне сумки, подавляя внезапную волну сожаления. Если бы она знала... Если бы ей сказали раньше... Она шагала по коридору, следуя за воспитательницей. Женщина была пожилой, с тонкими губами и усталым лицом.

— Диана в комнате для старших детей.

Голос у неё был ровный, но в нём сквозило что-то ещё — будто она заранее знала, как сложится эта встреча. Дженна кивнула, но не ответила. Из-за угла показались несколько детей — мальчишки лет девяти-десяти. Один держал в руках потрёпанную игрушку,  прижимая ее к груди, а другой, постарше, пытался вырвать её.

— Отдай! Это моё! — младший прижимался к стене, пытаясь удержать свою вещь.

— Теперь моё. — Старший ухмыльнулся, отталкивая его локтем.

Младший дёрнулся, хотел заплакать, но стиснул зубы. Дженна остановилась.

— Эй! — Голос её прозвучал жёстче, чем она ожидала.

Мальчишка дёрнулся, бросил на неё быстрый взгляд, но не двинулся.

— Отдай ему.

Он ещё секунду смотрел, потом нехотя выпустил игрушку и отступил, сунув руки в карманы. Младший сразу схватил свою вещь, бросился прочь. Дженна смотрела, как старший нехотя отвернулся, а потом двинулся в другую сторону. Воспитательница тихо вздохнула.

— Здесь так бывает.

"Так бывает?"

"Семь лет в таком месте."

Дженна сглотнула. Она хотела что-то сказать, но передумала. Вместо этого пошла дальше.

"Её племянница жила среди этого. Была частью этого."

Она не могла представить Алекса в таком месте. Он бы не выдержал. Он всегда рвался к свободе, к волнам, к небу. А его дочь... Они остановились у двери.

— Диана здесь.

Воспитательница кивнула, но не пошла дальше. Дженна глубоко вдохнула, постучала и вошла.

Диана сидела на подоконнике, вытянув ноги, скрестив руки на груди. Она разглядывала улицу, наблюдая, как машины едут по дороге за забором. Когда дверь открылась, она медленно повернула голову. В дверях стояла женщина. Высокая, стройная, лет сорока. Короткие тёмные волосы, чёткие черты лица, серые глаза, в которых не было жалости — только решимость.

Девочка была уже взрослой. Дженна поняла это сразу, как только увидела её. Она ожидала встретить ребёнка. Испуганного, потерянного, нуждающегося в заботе. Но перед ней сидела девушка, слишком высокая для своих тринадцати лет, слишком худая, с напряжённой осанкой, которая выдавала привычку всегда быть настороже. Она не сутулилась, не пряталась. Наоборот. Спина прямая, плечи чуть отведены назад, подбородок чуть вздёрнут. В её позе не было вызова — только твёрдость. Тёмно-русые волосы были неаккуратно подстрижены — видно, что она ухаживала за ними сама. Глаза глубокие, внимательные, цвета морской воды . Когда она смотрела, казалось, что сканирует тебя, оценивает.

В углу комнаты что-то скрипнуло — деревянная ножка стула, сдвинутая кем-то из детей. За окном завывал ветер, хлопая ставнями. Где-то вдалеке раздался резкий голос воспитательницы, отдающей распоряжения. Здесь никогда не было тишины. Но между ними повисла абсолютная, напряжённая пауза. Дженна почувствовала, как воздух в помещении стал тяжёлым. Как сама комната будто сузилась, став меньше.

— Диана Келлер?

Девочка молча смотрела на неё.

— Кто вы?

— Я Дженна. Твоя тётя.

Диана не шевельнулась, но в глазах мелькнул интерес. Не тот, что бывает у детей, когда они рады новой игрушке. Скорее, осторожность.

— Раньше я о вас не слышала.

— Мы не были близки с твоим отцом. Я не знала, что ты существуешь.

Диана на секунду задержала взгляд на ней, потом снова повернула голову к окну.

— И что теперь?

Она говорила спокойно. Без надрыва, без слёз. Но Дженна знала, что под этим спокойствием скрывается что-то большее.

"Как долго она училась скрывать эмоции?"

Диана вздохнула и посмотрела в глаза родственнице. Её голос был без эмоций, но слишком взрослым для её возраста. Дженна не знала, что сказать. Она не умела быть ласковой. Не умела утешать. В её жизни не было детей, не было никого, о ком нужно заботиться. Но сейчас перед ней стояла её племянница. Ребёнок, оставшийся один.

— Я бы хотела, чтобы ты поехала со мной.

Молчание. Диана посмотрела на неё снова, но теперь в её взгляде появилось что-то ещё.

— Почему?

Дженна не ожидала этого вопроса.

"Почему?"

Потому что она почувствовала вину? Потому что не может оставить её здесь? Потому что Алекс, будь он жив, никогда бы этого не допустил?

— Когда я узнала, что ты тут, я сразу сорвалась и приехала. 

Диана медленно кивнула. Её взгляд скользнул по коридору. По серым стенам, по детям, которые шли мимо, даже не взглянув на неё. Она знала, что никто не оглянется. Девочка медленно спрыгнула с подоконника, в последний раз взглянула на улицу.

— Хорошо.

Формальности заняли меньше времени, чем ожидалось.

— Вот, подпишите здесь... и здесь... — сотрудница детского дома, невысокая женщина с короткими русыми волосами, разложила перед Дженной бумаги. Диана сидела рядом, глядя в окно.

"Как странно. Просто несколько подписей — и вся ее жизнь меняется."

Раньше её выпускали отсюда раз в месяц. В театр, на экскурсии, на какие-то благотворительные мероприятия. Но это были временные проблески другой жизни, а потом — обратно в приют. Обратно за решётку. Но теперь...

— Всё готово, можете ехать.

Дженна молча забрала документы, кивнула Диане на дверь. Они прошли через коридоры, мимо детей, мимо воспитателей, мимо знакомых мест, которые теперь уже были чужими. Свежий воздух ударил в лицо. Теперь назад дороги нет. 

Машина Дженны оказалась не новой, но ухоженной — тёмно-синий внедорожник, слегка покрытый дорожной пылью. Внутри пахло кожей и слабым ароматом кофе. На передней панели — солнцезащитные очки, пустой бумажный стакан из кофейни и старый брелок в виде котика, который покачивался, когда Дженна заводила двигатель. 

Диана пристегнулась, машинально огляделась.

— Ты водишь машину, как лётчик-испытатель, да? — спросила она, заметив, как Дженна проверяет зеркала и крепко держит руль.

Женщина фыркнула.

— Я вожу так, чтобы не терять время.

Диана не была уверена, хорошо это или плохо. Они тронулись. Сначала мелькали серые улицы, одинаковые дома, потом трасса стала шире. Город растворился. За окном потянулись поля — зелёные, просторные. Дорога уходила вперёд, будто змея. Машина мчалась уверенно, с мягкими поворотами, без резких рывков.

Диана молчала, разглядывая пейзаж. Она еще никогда никуда не ездила.  Для нее все это было в новинку.  Дженна включила радио. Из динамиков послышался блюз — тёплый, тягучий, с лёгкой хрипотцой в голосе исполнителя.

— Ты любишь старую музыку? — спросила Диана.

— Настоящая музыка не стареет.

Где-то на повороте ветер бросил на лобовое стекло несколько сухих листьев, машина мягко вильнула. А потом... Открылся вид на океан. Они выехали на прибрежную трассу, и Диана увидела его. Боже мой. Он был огромным. Не таким, как на картинках. Не таким, каким она его представляла. Больше. Живее. Громада воды простиралась до самого горизонта, ветер нёс солёные брызги, солнце играло на волнах, а чайки кружили над берегом. Диана не смогла отвести взгляд.

— Нравится? 

Она кивнула, не в силах сказать ни слова. Океан. Больше не нужно смотреть на него через мутное стекло. Больше не нужно мечтать. Она свободна.

— Я знала, что понравится, — тихо сказала женщина.

Они свернули с главной дороги и въехали в небольшой, тихий район. Дома здесь были не похожи на городские — не давящие серыми стенами, не чужие, безликие коробки, а тёплые, с верандами, живыми изгородями и крошечными садами. Здесь пахло солью и свежескошенной травой. Диана высматривала океан, но его не было видно за домами. Однако воздух сам по себе говорил: он рядом.

Машина плавно остановилась у подъездной дорожки. Дом Дженны был светлым, двухэтажным, с большими окнами и деревянными ставнями. С балкона второго этажа открывался вид на залив. Вечером, наверное, отсюда можно было видеть, как солнце медленно тонет в воде, оставляя за собой только багряные следы. Как только Дженна выключила двигатель, на крыльце возникли два пушистых силуэта. Рыжий комок с торчащими во все стороны усами первым спрыгнул с перил и начал тереться о ноги хозяйки. Чёрно-белая кошка же осталась сидеть, лениво щурясь.

— Это Оскар и Луна, — сказала Дженна, кидая ключи на полку у двери. — Ты не против кошек?

Диана покачала головой. Оскар тут же перепрыгнул к ней, потянулся, царапая когтями деревянный пол крыльца, затем ткнулся носом в её ботинок.

— Это он так здоровается, — пояснила Дженна.

Диана неуверенно присела на корточки и осторожно провела рукой по рыжей шерсти. Кошка довольно заурчала.

— Ты ему нравишься. 

В доме пахло свежесваренным кофе и цветами — лёгкий аромат гиацинтов витал в воздухе. Внутри было светло и уютно. Гостиная оказалась просторной, с высоким потолком и большими окнами, через которые виднелись верхушки деревьев. Полки вдоль стены были забиты книгами, а старый, но мягкий диван стоял перед небольшим камином. На стенах — фотографии. Дома, улицы, закаты. Какие-то моменты жизни. Но среди них не было ни одной фотографии Алекса.

Диана огляделась, её взгляд скользнул по интерьеру, по расставленным на полках свечам, по лёгким занавескам, покачивающимся на сквозняке. Это место было совсем не похоже на приют. Оно было живым.

— Тебе достанется комната наверху, — сказала Дженна, проходя к лестнице. — Не идеально, но... думаю, тебе понравится.

Лестница скрипела под ногами. Воздух наверху был чуть прохладнее, чем внизу, и пах деревом. Дженна толкнула дверь, и они вошли. Диана замерла на пороге. Комната была просторной, но не пустой. Полы — деревянные, тёплые, с лёгкими царапинами на лакированной поверхности. У стены стояла небольшая, но уютная кровать с мягким пледом цвета морской волны. Возле окна — стол, на котором лежала старенькая лампа с жёлтым абажуром. Но главное было не это. Главное — окно, из которого открывался вид прямо на океан. Диана подошла, медленно, будто не веря глазам , и прижалась ладонями к стеклу. За горизонтом солнце опускалось в воду, раскрашивая небо в оттенки розового и янтарного. Волны бесконечно катились одна за другой, лениво бились о берег, и их ритмичный, убаюкивающий шум доносился даже через стекло. Она смотрела, не отрываясь. Впервые за долгие годы за её окном был не забор, не кирпичная стена, не унылый двор с облупленными качелями, а целый  океан. Настоящий, живой.

— Я не знала, что тебе нравится, поэтому пока всё просто, — сказала Дженна, облокотившись на дверной косяк. — Если захочешь что-то поменять — скажешь.

Она пыталась говорить легко, но в её голосе звучало легкое напряжение. Она наблюдала за Дианой. За её тонкими пальцами, сжимающими подоконник. За напряжёнными плечами. За тем, как девочка медленно, осторожно вдыхает этот новый воздух — будто боится, что это мираж, что он исчезнет, стоит только моргнуть.

— Я не знаю... — тихо сказала Диана, не поворачиваясь.

Дженна не сразу поняла, что она имеет в виду.

— Что не знаешь?

— Не знаю, что хочу поменять.

Она не знала, как живут в нормальных домах. Как обставляют комнаты, если они твои. В приюте у неё не было своего места, своего уюта. Только жёсткая койка и полка с несколькими вещами. Здесь было... иначе.

— Ничего страшного, — сказала Дженна, отступая в коридор. — Разберёшься.

В груди поднималось странное чувство. Что-то тёплое. Что-то похожее на настоящий дом.

Диана стояла у окна, вглядываясь в горизонт.  Она всё ещё не могла поверить. Девочка обернулась, оглядела комнату — просторную, светлую. В ней пахло деревом, чуть выцветшими страницами книг, свежим постельным бельём. Всё здесь казалось... чужим. Не в плохом смысле. Просто... не её. Впервые за долгие годы она не чувствовала стены, давящие на неё. Не слышала сотен чужих голосов за тонкими перегородками. Здесь было по-другому. Непривычно. Тихо. Диана опустилась на кровать, касаясь пальцами мягкого пледа. Она не помнила, когда в последний раз лежала на нормальной постели. Когда не чувствовала пружин под спиной. Она закрыла глаза.

Холодные простыни в приюте. Скрип кроватей. Дети, толкающиеся в очереди за едой. Насмешливые взгляды. Тяжёлый запах столовой, где варёная капуста смешивалась с дешёвым мылом. Чувство, что ты одна, даже если вокруг сотня таких же, как ты. Тяжесть одиночества. Она вздрогнула, встряхнула головой, пытаясь отогнать воспоминания.

— Я оставлю тебя одну, чтобы ты осмотрелась, — раздался голос Дженны. Он был спокойным, но с лёгкими нотками осторожности, будто она не знала, как себя вести. — Я буду внизу, ужин через полчаса.

Немного придя в себя , Диана спустилась вниз тихо, почти бесшумно. Она не была уверена, нужно ли ей помогать на кухне. В приюте старших часто заставляли резать хлеб, чистить картошку, раскладывать тарелки. Здесь... всё было иначе. Она замерла на пороге кухни, наблюдая. Дженна стояла у плиты, помешивая что-то на сковороде. Воздух был пропитан ароматами масла, чеснока, специй. На столе стоял хлеб, миска с салатом, две тарелки. Обычная сцена. Но Диане казалось, что это что-то... особенное. Домашний ужин.

— Садись, — сказала Дженна, не оборачиваясь.

Диана осторожно подошла к столу и села, оглядывая кухню. Она была... уютной. Старинные деревянные шкафчики, белая керамическая плитка, мягкий свет ламп. На подоконнике стояли горшки с цветами. Холодильник украшен магнитами из разных мест — с названиями городов, с глупыми картинками. Кухня пахла жареным цыплёнком и пряностями. Дженна поставила перед ней тарелку.

— Приятного аппетита.

Диана посмотрела на еду. Она не спешила есть. Просто смотрела. Кусок жареной курицы, запечённые овощи, ломтик хлеба с хрустящей корочкой. Всё выглядело таким... настоящим. В приюте еда была другой. Не плохой, но... безликой. Размазанная картошка, жидкий суп, каши, в которых никогда не было масла.

Она аккуратно взяла первый кусочек. Хруст корочки, нежное мясо, тёплые специи, лёгкий вкус чеснока. Девочка моргнула и взяла ещё один кусочек. И ещё. Она даже не заметила, как начала есть быстрее. Дженна смотрела на неё, не говоря ни слова. Диана ела так, будто не ела нормально всю жизнь. В каком-то смысле так и было.

— Потише, а то подавишься, — сказала Дженна с лёгкой усмешкой.

Диана замерла, застыла с вилкой в руке. Она привыкла, что за быстрое поедание могут отругать. В приюте старшие могли отобрать еду, если ты ел слишком жадно. Но в голосе Дженны не было грубости. Только наблюдение. Диана медленно сглотнула и положила вилку на стол.

— Извини.

Дженна пожала плечами.

— Тебе не за что извиняться. Просто не торопись.

Диана посмотрела на неё. Глаза Дженны были спокойными. Не добрыми, не жалостливыми. Просто... живыми.

— Ты живёшь одна? — спросила Диана, решаясь на разговор.

  — У меня есть кошки, работа, дом.

— И ты решила взять меня?

Дженна усмехнулась.

— Ну, ты же тоже Келлер. Это что-то вроде семейного долга.

Диана сжала губы.

— Ты меня жалеешь?

— Нет.

Прямой ответ. Правильный.  Диана снова посмотрела на еду. Она не знала, что говорить дальше.

— Я узнала о тебе недавно, — продолжила Дженна, чуть подаваясь вперёд. — Я не обещаю, что буду хорошей матерью. Честно говоря, даже не знаю, как это делается.

Диана подняла взгляд.

— Но я не оставлю тебя одну.

Эти слова, сказанные спокойно, без нажима, повисли в воздухе между ними. Диана смотрела в тарелку, но в груди что-то сжалось. Не больно. Просто... странно. Она не знала, можно ли этим словам верить. Не знала, хочет ли. Но в глубине её сердца что-то отозвалось. Небольшая искра.

Между ними всё ещё оставалось напряжение. Ни Дженна, ни Диана не знали, как вести себя друг с другом. Они сидели за одним столом, ели одну еду, но были чужими друг другу. Диана не привыкла к взрослым, которые хотели что-то от неё, кроме послушания. Дженна не привыкла к детям, которым нужно было что-то кроме дома и еды. Она не знала, что сказать, как спросить, что спросить. Диана не знала, хочет ли вообще говорить.

Дженна наблюдала за девочкой. Осторожно, не слишком явно. Она видела, как та держит вилку — слишком крепко, как будто боялась, что кто-то её вырвет. Как сначала глотала еду быстро, будто боялась, что её отнимут, а потом заставляла себя есть медленнее. Как её плечи были чуть напряжены. Как взгляд то и дело метался, словно ждала, что за ней следят. Её сердце сжалось. Семь лет. Семь лет в приюте, где всё нужно было делить. Где даже твоя кровать не была полностью твоей. Где ни одна вещь не принадлежала тебе до конца. Дженна осторожно сделала глоток чая, раздумывая, как найти правильные слова. Она не умела с детьми. Но Диана была не просто ребёнком. Она была Келлер. Она была её. И Дженна чувствовала, что, возможно, впервые за долгие годы в её доме появится кто-то, кто сможет остаться.

Диана чувствовала взгляд тёти, но не смотрела на неё. Не потому что боялась. Просто... не знала, как это — говорить с кем-то, кто не ждёт от неё правильных ответов. Обычно взрослые хотели услышать только одно:

"Спасибо."
"Да, конечно."
"Я всё поняла."

Но Дженна ничего не ждала. Она просто смотрела. Как будто пыталась понять.

Тишина была тяжёлой, но не гнетущей. Дженна не хотела задавать слишком много вопросов. Она боялась напугать девочку, сказать что-то не так, заставить её замкнуться ещё больше. Диана тоже не знала, что спросить. Её мозг всё ещё пытался привыкнуть к тому, что она сидит за нормальным столом, ест горячую еду, а не хлебает жидкий суп в шумной столовой. Что перед ней сидит человек, который не просто пришёл, чтобы проверить, как она живёт. Этот человек забрал её. Этот человек привёз её домой. Её дом. Эта мысль была почти пугающей. Дом.

— Как тебе ужин? — наконец, спросила Дженна, стараясь звучать непринуждённо.

Диана моргнула, словно просыпаясь, и кивнула.

— Вкусно.

Простой ответ. Но он был искренним. Дженна кивнула в ответ.

— Хорошо. В следующий раз приготовлю что-нибудь другое. Ты скажешь, что любишь?

Диана не знала, что ответить. В детдоме никто не спрашивал, что ты любишь. Ты ел то, что давали.

— Я... не знаю.

Дженна чуть нахмурилась, но не стала давить.

— Ладно. Значит, будем пробовать разное.

Диана снова посмотрела на неё. В её голосе не было ни жалости, ни фальшивой заботы. Просто факт. Как будто это нормально — пробовать что-то, выбирать, иметь предпочтения. Как будто она — человек, а не просто ребёнок, которому нужно давать стандартный набор вещей.

Дженна почувствовала, как напряжение между ними слегка ослабло. Немного. Но этого было достаточно. Пока.