Пролог
Сквозь гладь элувиана, за которой струилась Тень, было слышно ровное, глубокое и печальное дыхание. Оно исходило от того, чьё имя шептали с ужасом даже те, кто не чтил эльфийский пантеон. Над телом, у подножия старого святилища, склонился тот, кого звали Ужасным Волком, Богом Обмана, несущим кошмары, Фен'Харелом... Соласом. И в его взгляде не было ярости, только решимость.
— Я знала, что скоро ты найдёшь меня, — произнес спокойный, как ветви дерева, пережившего тысячи штормов, женский голос, — Тебе нужна сила бога. Та, что осталась только у меня.
— Осквернённые Эванурисы скоро вырвутся из своей темницы, Митал. — ответил, не дрогнув и не отведя взгляда, он, — Я должен создать другую, более крепкую, ту, что сможет удержать их.
— Тюрьма и правда важна, но ты хочешь не только этого.
Фен'Харел молчал.
— Почему я не должен разрушить Завесу и не вернуть бессмертие своему народу? — наконец сказал он, — Они этого заслуживают.
— Ныне живущие эльфы не заслуживают того, чтобы ты у них на глазах уничтожил любимый ими мир ради успокоения своей совести, — горько произнесла Митал, — Ты так хочешь быть героем, что выбираешь путь палача.
— Я должен исправить то, что разрушил... — прошептал он, словно сам не до конца верил в то, что говорит, — Прости меня.
Его лицо ощутило прикосновение той, за кем он вышел из Тени, за кем шёл сквозь века и войны, кто вновь и вновь выбирала не его. Одним движением она подарила прощение и именно это ранило сильнее, чем все удары, нанесённые теми, кто звал его врагом.
— И ты меня прости, мой старый друг, — отозвалась Митал, и голос её дрогнул. Не от злости, не от обиды, а от того, что она слишком хорошо понимала, во что превращается преданность, если её долго не слышат.
И когда он склонился, касаясь её тела, чтобы впитать силу, которая веками текла сквозь неё, нечто дрогнуло. Не в воздухе, не в элувиане, что находился за Митал и Ужасным Волком, а в самом основании Завесы, в Тени.
Оно не родилось в этот момент, оно уже было. С той самой секунды, как Завеса взрезала мир между сном и реальностью, между плотью и магией, между теми, кто был принесён в жертву, и тем, кто совершил жертву. Оно не было богом и демоном оно тоже не было, скорее... откликом.
Когда Фен'Харел, в своей ненависти и боли, запер Эванурис, принесённые в жертву эльфы не исчезли и их души не растворились. Завеса, созданная на крови, на магии, на древней памяти, приняла их. Не как сосуд, но как прибежище. И из их памяти, их боли, их силы родилось то, что смотрело. Оно не вмешивалось, но помнило.
Веками оно ждало в покое. И когда Солас, лишившись своих сил после заточения эльфийского пантеона, ушёл в утенеру, в глубокий сон, где даже духи не смеют беспокоить — оно не тревожилось. Когда Митал возвращалась в новых телах, в новых лицах, оно лишь наблюдало. Когда Бреши прорвали ткань Тени, когда Корифей коснулся сферы, пытаясь разорвать Завесу и мир, даже тогда оно молчало. Даже когда Ужасный Волк вновь использовал эльфийку, наделив её силой закрывать Бреши, не ради неё, не ради мира, а ради своей цели, Страж остался в тени. Он видел, как она верила, видел, как она боролась и даже полюбив, она не смогла остановить его. Но теперь... Волк вновь протянул руку, чтобы разрушить то, ради чего сам же принёс в жертву души.
Он хотел разрушить Завесу. И тот, кого звали Стражем, не мог позволить этому случиться. Но что он мог сделать, находясь в Тени? Как ему остановить Фен'Харела? Дух помнил, как появились Эванурис, как появился Ужасный Волк. Хоть теперь путь в реальность и был проще, но не менее... болезненным.
Страж ждал её. Не случайную эльфийку, а ту, в чьей крови звучало нечто, что помнила сама Завеса: магия не изученная, а врождённая; не форма, а сама природа; не вспышка, а пульс. В ней текло то, что могло выдержать его силу и его присутствие. И боль.
Он коснулся её мыслей ещё в Круге Магов и, с тех пор, незримо вёл: не приказывая, а направляя, не требуя, а ожидая. Даже когда она сбивалась, даже когда почти поверила Богу Обмана — он терпеливо ждал прозрения. И оно пришло.
Теперь, в благодарность его тишине, в отклик на терпение, роща наконец услышала её шаги. И её кровь. Барьер замкнулся, отсекая страх и преследователей, но в плече её пульсировала отравленная рана, которую она грубо зашила, отсчитывая каждый её шаг до алтарного камня, угрожая сорвать весь замысел. Она рухнула у его подножия и сквозь туман боли увидела высеченные буквы. Имя... или его остаток. Может, букв было больше, может, меньше, но в сознании отпечатались только три: Рук.
Он наблюдал с той стороны, где ещё не было плоти, где не было выбора, только решение. Дух знал: если обретёт тело, то потеряет себя, полноту, которая была его силой, и потеряет свой любимый дом — Тень. Но он был не просто духом, не тенью желания, не криком обиды — он был Стражем, рождённым тогда, когда Завеса была поднята, когда души, принесённые в жертву, нашли приют не в Солнце и не в Смерти, а в границе, что разделила их мир с тем, что стало небом. Он помнил их. Был их голосом. И он молчал веками. Но больше не мог и ради этого готов был потерять себя, обретя новое, но способное остановить Ужасного Волка, воплощение.
Эльфийка дышала с трудом. Внутри неё не было страха перед смертью, как и не было глупой надежды на исцеление. Она догадывалась к чему всё идёт и какую цену надо заплатить. Догадалась ещё в Арлатанском Лесу, когда услышала слова Соласа. И теперь, когда силы покидали её, осталась лишь одна... просьба.
Если ты можешь, если ты и правда здесь... не дай мне уйти напрасно. Спаси мой дом.
И в этот миг они оба поняли: больше не будет её. Она отдала тело, а он — суть. Сделка была заключена. Тихо, без заклинаний, без клятв, просто... всё изменилось.
Страж впервые чувствовал тяжесть плоти, жар раны, боль в плече. Пальцы, как будто чужие, дернулись от ощущения крови на них. Губы, ещё не привыкшие к дыханию, выдохнули слово, которое не было именем, но стало сутью.
Рук.
Но прежде, чем слово закрепилось, пришло забвение. В ту секунду, когда дух заполнил пустоту, где прежде была эльфийка, её голос затих. Он не ушёл, а растворился, как дыхание после последнего выдоха. А сам дух обрёл себя не в той полноте, которой был. Память душ осталась, но суть стала тише. Он не был больше наблюдением, он стал участием.
И в этот миг, в тишине, где не звучат заклинания, но рождается согласие, на её плечо опустился ворон. Не как знак или пророчество, а как свидетель. Он не каркнул и не шелохнулся, только смотрел прямо в глаза, уже не её, но ещё не чужие. Золотистые, как свет, прошедший сквозь Завесу. И ворон понимал: мир получил ответ. Ответ Завесы.
Ворон и Волк. Один — хищник, другой — свидетель. История началась не с крика Фен'Харела, осознавшего, какую жертву он принёс, а с первого взмаха чёрных крыльев и с тьмы, что закрыла глаза тем, кто был, чтобы открыть их тому, кто только рождался.